Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

В постсоветскую эпоху время в Пермском крае – так же как и пространство – оказалось изменчивой категорией опыта. В 1990-х годах, в условиях повсеместной демодернизации и экономической инволюции, многие из жителей этого региона имели равные основания верить как в то, что история движется вперед, так и в то, что она откатывается назад[25]. Однако к началу 2000-х годов рост нефтяной промышленности и увеличение связанного с ней денежного потока способствовали распространению ощущения, что, по крайней мере для некоторых, история ускоряется, – этот феномен отмечали и в контексте других нефтяных бумов. Полевые исследования в рамках этого проекта проводились в основном в 2009–2012 годах, когда феноменальный рост спроса на нефть замедлился, а обстоятельства глобального финансового кризиса заставили многих вспомнить о бурных 1990-х. Находилась ли Россия все еще «в переходном периоде»? Или она входила в новый кризис? Или предшествующий рост цен на нефть в итоге вернул ее на верный путь к светлому будущему? И надолго ли, если вспомнить о небесконечности ресурсов, может хватить нефти – и социальных, культурных, экономических и политических схем, опирающихся на ее извилистые пути по региону[26]?

Различные аспекты возникновения, распространения и использования тех или иных представлений о времени проявлялись и во множестве других контекстов. О геохронологии Пермского края – приобретавшей все большую актуальность, потому что месторождения нефти занимали все более важное место в региональном общественном сознании, – теперь говорили на публичных лекциях и музейных выставках. Земля Пермского края сообщала представлениям о прошлом и другие возможности. Найденные археологами предметы в «пермском зверином стиле» теперь играли ведущую роль в региональном брендинге; в главе седьмой будет рассказано о том, что изображения стилизованных орнаментов появлялись повсюду: и на модных показах, и на обновленном фасаде пермского ЦУМа. Параллельно и Строгановы, хозяева пермских земель времен Российской империи, переживали новый ренессанс. Повсюду отмечали юбилеи, служившие поводами для значительной части социальных и культурных проектов, о чем будет рассказано во второй половине этой книги: 20 лет «ЛУКОЙЛу», 75 лет пермской нефти, 395 лет Перми, 5 лет Пермскому краю, 60 лет с момента окончания Великой Отечественной войны, 580 лет со дня основания Соликамска.

Подобное представление о хронологии Пермского края позволяет мне критически относиться к исследовательским парадигмам «переходного периода» и «ресурсного проклятия», играющим заметную роль в исследованиях о постсоветской России – в том числе о нефти. Эти парадигмы определяют собственные временные рамки, опираясь не столько на жизненный опыт людей, сколько на прогностические модели социальных наук[27]. Когда и как быстро Россия дорастет до капитализма и демократии? Можно ли предсказать, заставят ли Россию существующие в ней политические принципы и практики вслед за другими странами пережить «ресурсное проклятие» или позволят его избежать [Humphreys, Sachs, Stiglitz 2007; Gelman, Marganiya 2010]? Какие сферы деятельности или территории (России, бывшего Советского Союза, мира) развиваются быстрее или медленнее или до какой степени они уже развиты?

В 1990-х годах излюбленные антропологами категории социализма и постсоциализма послужили для критического переосмысления временных рамок, предложенных теоретической транзитологией[28]. В последние годы многие сомневаются в том, что эти категории все еще актуальны, подчеркивая, что опыт жизни в постсоветский период уже не так значим. Это, безусловно, правда. Однако, с моей точки зрения, подходы к изучению социализма и постсоциализма всегда включали больше разнообразных теорий, чем этот критический подход позволяет рассмотреть: постсоциализм – это не только опыт жизни после социализма. Таким образом, различие между социализмом и постсоциализмом зависит от контекста, в котором эти понятия используются[29]. Например, я разделяю нефть социалистического и постсоциалистического периодов, когда мне нужно отследить пути развития государственно-корпоративной сферы, складывавшиеся десятилетиями, и поместить их в глобальный контекст. В других случаях я не говорю об этом различии, но увязываю свои рассуждения с другими релевантными временными периодами, отмеченными мной в процессе полевых исследований: провожу различия между эпохами Ельцина и Путина; между правлениями Игумнова, Трутнева и Чиркунова, губернаторов Пермского края; или между сменявшими друг друга периодами монетизации и демонетизации. Я также показываю, как различные участники часто ссылаются на исторические периоды, чтобы сократить или продлить время в своих интересах.

Изменчивые времена и пространства Пермского края подчеркивают, что история, изложенная мной в этой книге, весьма специфична и зависит от множества обстоятельств. Как и большинство антропологов, я не утверждаю, что представленные мной результаты этнографического исследования следует рассматривать как частный случай некоего всеобщего опыта. Актуальность и, в широком смысле, значимость такого рода исследований заключается в их аналитической составляющей. В дополнение к теоретическим выводам о материальности нефти, о формах государств и корпораций, а также о культурном производстве, о чем было сказано выше, отдельные обстоятельства и непредсказуемые особенности пермской нефти проливают свет на некоторые важные вопросы советской и российской истории в целом. Например, нефть, обнаруженная в 1929 году в недрах Пермского края, была первой действительно советской нефтью. В отличие от нефтяных месторождений Баку и Грозного, разработанных еще в царской России и ставших советскими после революции, нефть Пермского края – с открытия месторождений в 1920-х годах до устойчивого спада добычи, начавшегося в 1970-х годах, – питала социалистическую политическую экономию. Таким образом, нет лучшего места, чем Пермский край, для изучения вопросов о том, насколько социалистической была советская нефтяная промышленность и в чем состоят ее сходства и различия с капиталистической нефтяной промышленностью того же периода.

По поводу исследования постсоветского периода мне часто говорили, что его лучше было бы провести в Западной или Восточной Сибири или на Крайнем Севере – в тех регионах, где добывается больше нефти и где нефтяных доходов больше, чем в Пермском крае, и потому их гораздо чаще включают в государственные стратегические расчеты и в расчеты российских и международных нефтяных компаний. Несомненно, во всех этих регионах есть масса материала для исследования (см., например, [Thompson 2009; Stammler 2005; Stammler 2011]), но неверно было бы полагать, что регионы с большим объемом нефтедобычи или регионы, почти исключительно зависящие от нефтяных доходов, обязательно являются лучшим местом для исследования нефти. Даже в самые прибыльные годы вклад компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» в бюджет Пермского края не превышал 20–25 %, и эта доля была весьма немалой, но далеко не исключительной[30]. Именно потому, что «ЛУКОЙЛ-Пермь» не имеет ни в Перми, ни в Пермском крае такого влияния, каким «ЛУКОЙЛ» (и другие нефтяные компании) обладают в нефтедобывающих районах и областях Сибири, проблемы взаимосвязанности нефтяной промышленности с государственными органами и другими сегментами общества яснее всего видны как раз в Пермском крае.

Один из моих собеседников указал на это, тонко пошутив об отличиях Пермского края от Ханты-Мансийского автономного округа в Западной Сибири, где сосредоточено множество нефтедобывающих предприятий под управлением «ЛУКОЙЛа» и других компаний. Там, усмехнулся он, АО (автономный округ) на самом деле означает «акционерное общество». Целый регион страны по сути стал коммерческим предприятием – не то что густонаселенный Пермский край, где государственно-корпоративный сегмент нефтяного сектора был гораздо плотнее и сложнее. К примеру, именно в Пермском крае, а не в Ханты-Мансийском АО впервые под влиянием общественного мнения сформировались принципы и практика КСО «ЛУКОЙЛа». Уже позднее КСО взяли на вооружение в московском головном офисе и в других регионах, где работала компания. То, что в конце 1990-х и начале 2000-х годов пятая часть мероприятий всего «ЛУКОЙЛа» проводилась в Пермском крае, – еще одна причина считать этот регион идеальной площадкой для изучения процессов приватизации и слияния предприятий постсоветской нефтяной промышленности на региональном уровне. Так или иначе, этнографические данные, собранные в Пермском крае, применимы и за его пределами – не потому, что протекающие в нем процессы типичны, а потому, что в этом регионе несколько макропроцессов вместе дали особый набор результатов; сведения об этой конфигурации, а также ее анализ могут многое поведать нам об указанных выше макропроцессах.

Полевые работы, доступ к источникам и изучение нефти

В главе второй я познакомлю читателя с бывшим сотрудником Пермской товарной биржи, который помог мне разобраться во многих аспектах взаимодействия государства и бизнеса на территории Пермского края в начале постсоветской эпохи. Наша первая беседа началась с обычного предупреждения интервьюируемого, узнавшего, что его будут спрашивать в том числе о нефтяных сделках и товарообмене начала 1990-х годов: «Все это на уровне только слухов, домыслов и прочее. Документов там не найти. Все это не документируется». То же самое говорили некоторые мои ученые коллеги в Соединенных Штатах. Например, когда я описал эту часть плана своей работы опытному политологу, он попытался осторожно убедить меня, что такое исследование невозможно. Сделки были слишком непрозрачными, их ключевых игроков зачастую убивали, данные подчищали. Таковы были условия «дикого капитализма» 1990-х годов, и с этим мало что можно сделать – особенно, по его словам, в российских регионах. Думаю, я сумел узнать больше, чем он полагал возможным, и, что важнее, нашел способы для анализа и теоретической оценки формы и роли сложившейся в России нефтяной корпорации, не требующие точных данных о таинственных акционерах, количестве денег, проведенных через банковские счета на Кипре или в Швейцарии, или о том, как были или не были обмануты налоговые инспекторы.

Однако и мой собеседник с Пермской товарной биржи, и мой коллега-политолог были во многом правы, и я уверен, что многое осталось вне моего поля зрения. Ведь даже в гораздо более стабильных, чем в России 1990-х годов, условиях государства и нефтяные компании являются одними из самых закрытых в мире структур, и поэтому вопрос о «нефтяной туманности», как Коронил [Coronil 2011] охарактеризовал его в работе о политических интригах в Венесуэле, заслуживает особого внимания и как методологическая проблема, и как предмет анализа. Для начала стоит напомнить, что этнограф никогда не получает полного доступа к информации. Проведя целый год за сбором данных в очень гостеприимном маленьком селе – в обстановке, на первый взгляд, гораздо более удобной для исследователя, чем на крупном капиталистическом предприятии в секторе добывающей промышленности, – я могу сказать, что многие вещи остаются невысказанными, неизученными, скрытыми, неуместными для упоминания в разговоре с исследователем (или с кем угодно) не только в том случае, когда темой исследования является нефть[31]. То есть проблема не столько в степени приближения к воображаемому идеалу доступа к информации, сколько в том, соответствует ли собранный в ходе полевых работ материал тем вопросам и аргументам, что были поставлены и выдвинуты в ходе общего анализа.

Начало этому исследованию было положено благодаря предложению моего давнего друга из Пермского края, Олега Леонидовича Кутьева. Мы познакомились с Олегом Леонидовичем в конце 1990-х годов, когда он занимал пост главного специалиста Департамента культуры и искусства в администрации Пермского края. Проведенные им важные и обширные исследования по истории Пермского края, включая работы, касавшиеся старообрядческих сообществ, интересовавших меня в то время, сделали его незаменимым консультантом в работе над моей первой книгой. Когда я был в Перми летом 2004 года, Олег Леонидович удивил меня, сказав, что он сменил должность и теперь работает в компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», где курирует гранты в рамках организованной компанией развивающейся программы по финансированию социальных и культурных проектов. Однажды летним вечером в одной из уличных пивных, которые в то время заполняли набережную Перми, Олег Леонидович сказал, что мне просто необходимо заняться проблемами нефти, общества и культуры, над которыми он работает, что эта работа стала одним из самых интересных дел, которыми он занимался, и что он каждый день видит Россию по-новому. Есть вещи, сказал он, о которых ни он сам, ни другие не могут рассказать мне и не расскажут, а во многое он и сам не посвящен, но его руководство, скорее всего, одобрит исследование инновационных социальных и культурных проектов компании. Он сказал, что я познакомлюсь со всеми важными людьми в Пермском крае, если уделю пристальное внимание происхождению, финансированию и реализации осуществляемых в течение года проектов компании «ЛУКОЙЛ-Пермь». Цикл этих процессов, пошутил он, почти не отличается от сельскохозяйственного цикла, к которому я привык в рамках уже проделанной мной полевой работы.

К тому времени, когда я составил проект исследования, основанный на этом предложении, нашел финансирование и организовал себе исследовательский отпуск для проведения полевых работ – на что ушло несколько лет, – Олег Леонидович уже не работал в компании «ЛУКОЙЛ-Пермь». Он был уволен в 2006 году, когда после смены руководства компании из западносибирского подразделения «ЛУКОЙЛа» для управления деятельностью компании в Пермском крае перевели совершенно новую команду менеджеров. В третьей главе я покажу, что эта перестановка, скорее всего, была попыткой «большого “ЛУКОЙЛа”» – так обычно называют московскую холдинговую компанию, дочерним предприятием которой является «ЛУКОЙЛ-Пермь», – несколько охладить отношения предприятия и администрации Пермского края, ставшие чересчур теплыми в 1990-х и в начале 2000-х годов. Вместе с работой Олега Леонидовича у меня пропал и доступ к большей части источников информации, на который я рассчитывал, разрабатывая первоначальный план исследований. И пусть в море оказавшихся под угрозой связей я был лишь ничтожной мелкой рыбешкой, для всех действовал один принцип: к 2006 году отношения и связи, создававшиеся в Пермском крае на протяжении десятилетий, и для меня, и для многих других утратили ту роль путей доступа к нефтяной промышленности, которой обладали еще парой лет раньше. Выяснилось, что я мог располагать доступом лишь к довольно скромному объему информации внутри самой компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» – как во время коротких поездок в летние месяцы 2008–2012 годов, так и в ходе более длительных поездок в 2009–2010 годах, – ив подобном же положении в Пермском крае оказались многие другие: и журналисты, и ученые, и государственные служащие отмечали эти последствия смены руководства. Перед визитом в музей компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», в который отовсюду привозили школьников, меня даже довольно нервно попросили ничего не снимать и не делать заметок во время экскурсии.

Хотя я до сих пор жалею, что не получил того доступа к информации, который хотел организовать для меня Олег Леонидович, невозможность работать напрямую с компанией «ЛУКОЙЛ-Пермь» открыла мне другие перспективные направления, позволившие мне шире взглянуть на сложную сферу взаимодействия культуры и энергетики (не только нефтяной) и давшие возможность проследить за комплексом длительных изменений – как в государстве, так и в корпорации. Вместо того чтобы заниматься сбором данных на предприятии, как планировалось изначально, основное внимание я уделил проведению интервью с бывшими сотрудниками компании и многими другими жителями края, имевшими дело с компанией в том или ином качестве. Для изучения некоторых аспектов государственной и корпоративной деятельности я пользовался расширенным спектром методологий и подходов, включая архивные и библиотечные исследования, и в процессе начал осознавать важность истории советского и раннего постсоветского периодов для более широкого круга вопросов, к пониманию которых я лишь приблизился. Теперь я посещал гораздо больше различных культурных мероприятий и шоу, чем планировал изначально, прилагая все свои силы к наблюдению за Пермским культурным проектом: на каждом представлении собирались и его сторонники, и его противники.

Гораздо чаще, чем предполагал ранее, я теперь беседовал с различными государственными служащими, проходившими через процесс реорганизации параллельно с реструктуризацией управления в компании «ЛУКОЙЛ-Пермь». Если говорить о государственных органах и учреждениях, то среди российских регионов Пермский край постсоветской эпохи по праву обладает репутацией относительно открытого. Возможно, это побочный эффект усилий, прилагавшихся к «возвращению Перми на карту», после того как в течение нескольких десятилетий она была закрытым городом. Я обнаружил, что официальные лица на всех уровнях готовы к диалогу и желают обсуждать, зачастую очень подробно, те проекты, над которыми работают. Познакомившись со мной поближе и не в стенах своих учреждений, некоторые довольно свободно высказывались о механизмах работы региональной политики и экономики Пермского края, давая откровенные оценки всему происходящему. По сравнению с администрациями других регионов, работники органов управления Пермского края – особенно в период губернаторства Чиркунова, когда я собрал большую часть данных, – оказались весьма словоохотливыми: они вели блоги, публичные дискуссии и форумы, сделали традицией привечать российских и зарубежных ученых с их опросами и вели, казалось, бесконечные споры с зачастую критически настроенными местной прессой и интеллигенцией, имевшими свое мнение о проблемах регионального управления. Незаменимым элементом полевого оборудования стал флеш-накопитель для хранения все возраставшего объема публичных отчетов, брошюр и книг, которые больше не издавались.

Это не значит, что привычка все скрывать, которую часто называют принципом работы государственной власти, здесь не проявлялась – прозрачность может быть великолепным покровом, – но мне действительно кажется, что Пермский край в этом отношении обладал определенными особенностями. Один из моих собеседников, рассуждая об открытом форуме, приуроченном к уходу Чурикова с поста губернатора и передаче власти В. Ф. Басаргину в 2012 году, тонко эти особенности подметил. Он сказал, что не очень доволен новым губернатором, но сразу добавил, что тот, по крайней мере, кажется, понимает, как поступать «по-пермски» – то есть давать общественности и уважаемым представителям местной элиты возможность участвовать в обсуждении широкого спектра вопросов. Я постараюсь раскрыть этот аспект регионального управления с помощью данных, приведенных в следующих разделах моего исследования, уделяя особое внимание формированию самооценки пермской элиты, которая создавалась в постсоветский период на базе союзов, связывавших государственную, корпоративную и культурную сферы[32]. Надеюсь, избранная мной методика позволит поставить под вопрос уже ставший привычным образ единого, автократического и безответственного государства, оказывающий влияние на многие исследования о России путинской эпохи.

Готовность сотрудников корпораций и государственных служащих – а также бывших сотрудников и служащих – к разговору со мной частично объясняется тем, что я, по крайней мере первоначально, спрашивал их о том, что они сами хотели обсудить: о государственных и корпоративных проектах, направленных на улучшение социальной и культурной жизни в регионе. Я хотел обсудить и проанализировать эти проекты, сравнить их с другими – из других времен, из других регионов, отраслей и стран, – и это хорошо сочеталось с их собственным стремлением прорекламировать Пермский край и узнать о том, как то же самое делается в других местах. Иногда разговоры на этом и заканчивались, но зачастую они давали начало беседам о тесной взаимосвязи социальных и культурных проектов с другими особенностями взаимозависимости государства и нефти в Пермском крае – с выборами и политикой, с инфраструктурами и преобразованием региональной идентичности в нескольких пересекающихся системах координат. Легкость, с которой разговоры переходили от социальных и культурных проектов к другим вопросам, сама по себе свидетельствует о значимости того, что я рассматриваю в части третьей – «Культурный фронт».

Вот, таким образом, несколько вводных примеров тех типов методов и данных, что служат фундаментом данного исследования. Читатель не встретит здесь ни подробных описаний внутренней работы компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», ни рассказов о повседневной жизни нефтедобывающих районов Пермского края, сопровождающихся параллельными этнографическими анализами отдельных нефтяных городов или небольших районов в других частях света[33]. Чаще всего в разговорах об этом исследовании мне задавали вот какой вопрос: все эти данные о государственных и корпоративных проектах интересны, но как обычные люди реагировали на все эти попытки их переделать? Это важный вопрос, но практики повседневной жизни не являются основной темой данной книги. Антропологи – особенно в последние десятилетия – занимаются не только этими проблемами. Поэтому я не стану утверждать, что изученные мною здесь проекты и процессы одинаково принимались и понимались, а также вызывали сходные отклики на всей территории Пермского края.

Моя позиция по этому вопросу отличается от позиции многих интеллектуалов и ученых в самой Пермской области. В 2011 году в программе «Акцент. Культура» Свердловского областного телевидения (телекомпания «ОТВ») известному пермскому писателю и культурологу А. В. Иванову задали вопрос о его путешествиях по отдаленным районам Пермского края и Урала, описанным как в его романах, так и в культурологических очерках. Иванова спросили, много ли времени он проводил, беседуя с местными жителями об истории и собирая фольклор. Нет, ответил он, эта информация утрачена. Местные жители уже не являются носителями локальной идентичности и не обладают полезными исследователю знаниями об истории, да и подлинного фольклора уже не найти. Они могут знать, где хорошо рыбачить или где найти дрова, но «книжные люди… люди, которые прочитали об этих местах в книгах» теперь стали единственными настоящими источниками информации об историческом и культурном развитии Урала.

Я категорически не согласен. Ранее я написал книгу о том, что жители одного села в глуши Пермского края имеют достаточно развитое и сложное историческое сознание, зачастую ускользающее от внимания случайных, посторонних и так называемых книжных людей – особенно тех, кто ищет его в рамках узких представлений о подлинном фольклоре [Rogers 2009]. Уделив в данной книге основное внимание формированию региональных элит, взаимодействию государства и корпорации, а также тому, как с целью полностью изменить население региона, включающее в себя разные сообщества, разрабатывались социальные и культурные проекты, я очень хорошо осознавал, что рискую – пусть ненамеренно и неумышленно – повторить за Ивановым ошибку в представлении о жизни этих людей. Но я решил пойти на этот риск, чтобы воспользоваться аргументацией иного типа. Роль повседневной практики действительно очень возросла в 1990-х и начале 2000-х годов: в то время, когда общественные структуры и институты были разрушены до основания, жизненный уклад зачастую приобретал огромное значение, что случается нечасто[34].

В этих условиях антропологи совершенно обоснованно сосредоточили свое внимание на повседневности, чтобы показать, что для постсоциалистического развития она значит гораздо больше, чем масштабные и в высокой степени отвлеченные планы и проекты, задуманные зодчими переходного периода. Но все изменилось. История, которую я рассказываю в этой книге, в значительной степени повествует о том, как деятельность и проекты формирующейся государственно-корпоративно-культурной элиты приобретали все более ощутимое влияние на перестройку всего региона. Я нисколько не сомневаюсь, что некоторые из живших тогда на огромной территории Пермского края принимали, а некоторые – отвергали планы и проекты этой новой элиты и представляемых ею более масштабных сил, противясь их внедрению на уровне повседневных практик. Однако я утверждаю, что за два последних десятилетия существенно изменились сами условия возможности принимать, отвергать и сопротивляться. И одной из главных задач этой книги является объяснение той роли, которую сыграла нефть в данных изменениях.

Часть I

От социалистической нефти к постсоциалистической

1. Социалистический нефтяной комплекс

Дефицит и иерархии престижа во «Втором Баку»

Да здравствует уральская нефть, бурно стремящаяся на помощь рабочим и крестьянам из глубины Земли!

Транспарант на митинге в поселке Верхнечусовские Городки, 1929 год[35]

Будет полезно начать с пары нефтяных регионов, имевших большое значение для капиталистического мира XX столетия.