Небесная игрушка

– Странно, – ворчал рассудительный Руни, – что, Отто с собой гильзы стреляные забрал, что ли? Зачем они-то были ему нужны?

Часа через два стало ясно, что поиски ни к чему не приведут. Вздохнув, Майкл и Руни направились обратно к звездолету. Едва они вышли на опушку, как Руни остановил Майкла.

– Поохотимся? Хочешь пострелять? – лукаво улыбнувшись, предложил он. Видишь, вон там, на пригорке, толпа сусликов стоит.

Конечно, Майкл умел стрелять. Да и как ему было не уметь, если эта дисциплина стояла в обязательных на ежегодно пересдаваемом курсе выживаемости астронавтов. Не ожидая ответа, Руни передернул затвор и вскинул винтовку, веером разворачивая ее слева направо. Одновременно с этим прогремели три выстрела. Даже отсюда, с расстояния свыше двухсот метров, было видно, как головы трех в разных местах стоящих сусликов разлетаются на части.

– Вот это класс стрельбы! – восхитился Майкл.

– Еще бы! – довольно сказал Руни, – это, скажу тебе я, сложно – попасть веером в три отдельно стоящие небольшие цели практически без временного интервала между выстрелами. Здесь нужны длительные тренировки.

Между тем суслики заметались на пригорке, некоторые из них бросились к убитым сородичам. Руни протянул винтовку Майклу.

– Теперь твоя очередь.

– Да не буду я позориться! – отмахнулся было Майкл.

– Да ладно, я же не требую от тебя невозможного! Посмотри, какой экземпляр! Просто попади в него!

Майкл и сам видел толстого жирного суслика, на которого указывал Руни. Тот стоял там же, на пригорке, немного в стороне, и смотрел в сторону метавшихся сородичей. В оптический прицел видно было просто отлично. Майклу казалось, что он видит даже выражение физиономии суслика, когда тот поворачивал голову в сторону стрелявших людей. В следующий миг он плавно нажал на гашетку. Неожиданно сильная отдача толкнула его в плечо так, что стало больно.

– Прижимать надо сильнее, это мощное оружие, – заметил Руни.

– Ну ладно, я пошел, – отдавая винтовку, сказал Майкл.

Ему было как-то не по себе.

– Кстати, ты неплохо попал, – глядя сквозь оптический прицел, сказал Руни.

Майкл медленно шел по направлению к звездолету. И, пока он не перешел речку, сзади один за другим гремели выстрелы. Руни упражнялся в стрельбе по живым мишеням.

Майкл, не спеша поднимаясь на невысокий пригорок, отделявший его от звездолета, размышляя о том, куда мог отправиться с этой чудесной планеты злополучный пропавший экипаж, успел отойти от реки менее полукилометра, когда до его слуха донесся характерный треск льда и вскрик Руни. Майкл резко обернулся. С небольшой высоты пригорка он отчетливо увидел ровную гладь льда, покрывшего реку, полынью в ней и человека, пытающего выбраться из воды на кромку льда. Лед обламывался, человек срывался вниз, выплескивая на чистую искрящуюся под солнцем поверхность потоки воды, но снова и снова пытался выползти на лед, распластываясь на нем всем телом, как их и учили на тренировках по выживаемости. Винтовки за плечами уже не было, видимо, сорвалась с плеча в самый первый момент и ушла под воду.

Замершие на окрестных пригорках суслики внезапно засуетились и толпами бросились к растущим неподалеку кустам. Но это транзитом проскочило в глазах и сознании Майкла, не оставив следа.

– Молодец, – мимоходом про себя отметил Майкл действия Руни, – не растерялся… Я бегу! – изо всей силы закричал он, а ноги уже сами несли его тело к реке со всей возможной скоростью.

Он успел преодолеть три четверти пути до полыньи, когда Руни окончательно выбрался на лед и, осторожно двигая руками и ногами, начал отползать от края льда. Выбрался со стороны полыньи, обратной приближающемуся Майклу. Из-за ближайшей к Руни кочки внезапно выкатился большой ярко-желтый ковер и на большой скорости помчался к нему. Удивленный Майкл едва не остановился, разглядев, что это был за ковер. Множество сусликов уцепились за большую длинную жердь, бывшую до этого толстым отростком какого-то местного древовидного куста, которому они с Руни так и не удосужились дать название.

– Когда только успели свалить его? – промелькнуло в голове Майкла.

Одни суслики зубами и коготками уцепились за один конец самой жерди, другие уцепились за первых, и вся эта живая конструкция с далеко впереди торчащим концом жерди стремительно неслась к ползущему по льду Руни. Тот смотрел вниз, не видя приближающихся зверьков. Майкл на бегу что-то отчаянно закричал. В этот момент свободный конец жерди уперся в успевшего на десяток метров отползти в сторону от полыньи Руни. Суслики не прекратили движение, и, через мгновение столкнув Руни снова в полынью, отскочили назад, по-прежнему мертвой хваткой сжимая свою жердь. Он попробовал было схватиться за край льда руками, но суслики жердью решительно сбили руки с края льда.

Ничего не понимающий Майкл был уже совсем рядом, когда ему под ноги внезапно подкатились сразу несколько сусликов. Запнувшись за них, он упал, и тут же боковым зрением увидел подбегающие толпы сусликов, каждый из которых тащил длинную жердь. Майкл попытался увернуться, но жердей было много, и через несколько мгновений он, проехав лежа по льду пару десятков метров, толкаемый живым бульдозером, подняв фонтаны брызг, тяжело ухнул в холодную воду. Дно водоема оказалось совсем рядом, в сантиметрах под ногами, но все же стать на него и отдышаться было невозможно. Течение было слишком сильным, а вода слишком холодной. Руни в полынье уже не было. Следующие несколько минут были затрачены на в общем-то бесполезную борьбу. Поняв это, страшно замерзший Майкл просто опустил голову и перестал сопротивляться. Течение тут же утащило его под лед, перевернув вниз лицом. Вода была чистая, исключительно прозрачная. И остатками зрения и сознания он все-таки успел ухватить лежащие на дне рядом два охотничьих ружья и даже успел удивиться, откуда взялось второе, и вдруг понять, что и, главное, почему, произошло, когда сознание окончательно покинуло его.

3

Вскоре тысячи небольших пушистых зверьков копошились рядом с гигантскими стабилизаторами уходящей ввысь иглы звездолета, быстро углубляя в мерзлом грунте выемку сложной конфигурации, постепенно превращая ее в огромную глубокую яму, контурами повторяющую его обводы. Для постороннего наблюдателя это было бы удивительным зрелищем: с одной стороны, огромные толпы странных небольших зверьков суетятся, тонко попискивая, бестолково бегают туда-сюда, а, с другой, яма непрерывно растет, увеличивается исключительно грамотно и целенаправленно. Наконец, зверьки, судя по всему, закончили работу и столпились по краям котлована, начинающегося из-под самих стабилизаторов. Лишь некоторые из них оставались в глубине ямы. Вдруг все зверьки разом перестали попискивать и повернулись в сторону межзвездного исполина. Наступила тишина, лишь ветер свистел, огибая могучий металлический корпус. Тут же из ямы выпрыгнули остававшиеся там зверьки, очевидно, закончив какие-то последние штрихи. Еще через мгновение под одним из стабилизаторов внезапно просел грунт. Звездолет вздрогнул. И в ту же секунду грунт просел под другими его опорами. Острый шпиль звездолета описал гигантскую дугу, и он с грохотом рухнул точно в вырытую для него могилу. В воздух поднялись клубы пыли. Когда они под действием свежего ветерка рассеялись, ничего, напоминающего об огромном транспортном средстве пришельцев, на поверхности уже не было. Звездолет лежал глубоко в яме, попав точно туда, куда и было первоначально задумано его поместить. Даже стены ямы не обвалились, хотя сотрясение от падения многотысячетонного тела было значительным. Но… В одном месте все-же была небольшая осыпь, но как раз там и не было ни одного зверька, как будто они знали, что именно там может обрушиться грунт. Внимательный наблюдатель первоначально отметил бы, что грунт здесь менее уплотнен, чем в других местах. Судя по всему, сравнительно недавно здесь его перемещали с места на место. Далее он увидел бы, как порыв налетевшего ветра столкнул с образовавшегося внизу маленького песчаного холмика легкие песчинки, обнажив небольшой фрагмент блестящей металлической поверхности с выбитым на ней вензелем – буквой «N» в характерных завитушках.

Еще через несколько мгновений зверьки снова пришли в движение, сноровисто засыпая огромную котловину. Откуда-то появилась туча, нарушив ясную голубизну чистого до того неба, но вскоре величаво уплыла прочь, устилая под собой землю белым пушистым свежевыпавшим снегом. Когда солнце коснулось края горизонта, практически ничего уже не указывало о драме, разыгравшейся в этом месте, где глубоко под землей лежали рядом два космических корабля, по стечению обстоятельств опустившиеся в разное время практически в одном и том же удобном для посадки месте. Лишь ветерок бестолково носился по открытому пространству, снежной поземкой прикрывая и без того уже заснеженное пространство.

Их нельзя было оставлять в живых и отпускать с планеты, существ с других миров. Ибо они привели бы сюда за собой других, таких же, как и они сами. Кровожадных, убивающих ради своего удовольствия. Первое такое решение Планетарного Совета, принятое не так давно, несколько оборотов планеты назад, вызвало ожесточенные споры его сторонников и противников. Высказывался каждый, одновременно слыша внутри себя миллионы голосов других (кто виноват, что именно по такому пути пошло развитие жизни на этой планете?). Тогда никому из них и в голову первоначально не могло прийти, что можно мимоходом истреблять живых беззащитных существ, когда вдруг пришельцы с большого расстояния при помощи блестящих трубок стали убивать жителей планеты, убивать просто так, для развлечения. И когда то же самое повторилось с прибытием следующих пришельцев, окончательно стало ясно: подобные существа никогда не должны узнать о существовании этой планеты. Должны исчезать и они сами, и их транспортные средства. И это было сделано. И будет сделано впредь. Во имя жизни.

Чудь-озеро

                                    Ивану Антоновичу Ефремову, выдающемуся

                                    писателю-фантасту, посвящается.

1.

Клубы пара, вырвавшись из открывшейся двери бани, стоявшей на отшибе, на уступе берега реки, рванули было ввысь, в морозное чистое уже вечернее небо, но тут же, намертво схваченные холодом, упали на землю в виде пушистых снежинок, свидетельствуя, что мороз нешуточно взялся за свое зимнее дело. Из распахнутой двери выпрыгнул совершенно голый человек, промчался десяток метров до ближайшего сугроба, нырнул в него, тут же выскочил и опрометью кинулся обратно. У подходивших к бане по узкой вытоптанной в снегу тропинке четверых разновозрастных человек, несущих под мышками березовые веники и видевших все это собственными глазами, даже захватило дух.

– Ну, Никодимыч дает! – с восхищением сказал один из них, идущий первым, самый старший из четверых, – никакой черт ему не брат! Повезло тебе, Петрович, – с завистью продолжил он, повернувшись к идущему сразу за ним немногим более молодому второму, – и как тебе только удалось заполучить его в свою экспедицию? Я и так, и этак пробовал к нему подлизаться. И сколько народа к нему с такими же предложениями подваливало – не перечесть. Ан нет, полный отказ! А ты только появился – пожалуйста, он сразу к твоим услугам. И чем ты его берешь?

– Лаской и внутренней смазкой! – засмеялся второй, – а если серьезно, моя геологическая партия запланирована была еще два года назад, уже тогда разрабатывался маршрут. И я сразу же связался с Никодимычем и заручился его согласием. Уходим надолго и далеко, тут нужен не просто надежный, а очень надежный тыл.

– А кто он такой, этот Никодимыч? – раздался сзади молодой звонкий голос, – и почему с ним все носятся, как с писаной торбой?

– Это кто там голос подает? Твои стажеры? – не оборачиваясь, спросил первый, и, не ожидая ответ, продолжил: – это сейчас они, молодые, такие прыткие. Не нравится им – писаная торба для них, видишь ли, этот Никодимыч!

– Ничего, оботрутся быстро, – усмехнулся второй, – через недельку-другую петь будут совсем по-другому!

– Он ничего плохого не имел в виду, – тут же, оправдываясь, подал голос второй стажер, – просто интересно, почему у нас все довольны тем, что этот загадочный Никодимыч идет с нашей партией.

– Скоро узнаете, – заметил начальник их партии, – впрочем, мы уже пришли. Добро пожаловать в настоящую деревенскую баню, коих на Руси осталось совсем мало. Городским все больше ванну и душ подавай, вишь ли! А вот следующая настоящая баня будет вам не скоро, может, через полгодика…

С этими словами вся четверка скрылась в дверном проеме бани.

Раздевшись в теплом достаточно просторном предбаннике и захватив с собой шайки, новоприбывшие быстро перешли в следующее, заполненное паром, помывочное отделение. Народу здесь было немного – местные знали, что на завтра намечен уход сразу трех больших геологических партий, собравшихся в поселке, и что перед уходом геологи обязательно, по давно заведенной традиции, пойдут ополоснуться. Поэтому, чтобы не создавать излишнюю толкучку, никто из местных сегодня в баню не шел, и тот из геологов, кто любил парилку, сегодня отрывался по полной. Но к вечеру здесь осталось лишь несколько особых любителей острых парильных ощущений, да к ним присоединилась пришедшая последней четверка.

Вскоре молодежь, а следом за ними и старшие, оказалась в парном отделении. Сухой жар сразу же ожег лица, с непривычки стало нечем дышать.

– Да вы ложитесь на полки, которые пониже, здесь не надо геройствовать, – раздался немного хрипловатый, но доброжелательный голос человека, лежавшего на самой верхней полке, в немыслимо адской жаре.

Лицо у него было приветливое и самое обыкновенное, ничем не примечательное, обрамленное белыми, как свежевыпавший снег, коротко остриженными волосами, но глаза – исключительно живые, быстрые, редкой васильковой синевы. Тело сильное, жилистое, поджарое, выше пояса загорелое до черноты. Роста он был немного выше среднего.

– В бане все равны, – продолжал он, – и начальники, и подчиненные. Все с голенькими пупками, не отличишь.

– Тебе бы, Никодимыч, все насмехаться, – добродушно проворчал один из вошедших, – и когда же угомонишься-то?

– А никогда! Баня – единственное место, где можно отхлестать начальника, и он еще и будет доволен, – подмигнув молодежи, засмеялся Никодимыч, – а кличут меня Федором Никодимовичем, можно просто – Никодимыч. Мы здесь, в поселке, всех зовем просто, по отчеству. А вы, видимо, стажеры в нашей партии? А что городские, у вас на лбу аршинными буквами написано… Как вас величать? А по батюшке? Ну, будем знакомы! Не тушуйтесь, ребята! Хотя, чтобы тебя звали по отчеству, все-таки заслужить надо. А то дадут какую-нибудь кличку, часто и обидную, и будут обзывать так за глаза, а то и в глаза. И никуда не денешься. У меня ведь тоже кличка есть. Если услышите – иди к пану, то это значит, ко мне. Это меня так прозвали – паном, мол, все у него всегда есть, как у пана. Что поселок, что деревня – одно и то же, как ни назови. А деревня – она деревня и есть. Народ простой, незамысловатый…

Это относилось уже к молодежи. И точно, скоро молодежь наравне со старшими и с самим Никодимычем полностью влилась в банный процесс. Хлестала друг друга и своего начальника вениками, смеялась, и ощущение было таким, словно все знают друг друга уже много времени…

…Довольные и умиротворенные, все сидели и отходили от банного жара в предбаннике.

– Никодимыч, а почему у вас пальцев на ногах нет? – вдруг спросил один из стажеров.

И только теперь все присутствующие обратили внимание на то, что, действительно, на одной ноге у того напрочь отсутствовали два пальца и фаланга третьего, а на другой – тоже два пальца.

– Так, памятка об одном случае, – отмахнулся Никодимыч рукой, стыдливо задвигая босые ноги глубже под скамейку.

– Расскажите!

– Как-нибудь потом, ребятки, – посерьезнел Никодимыч, – уже времени много, а завтра рано вставать. Хотя и собрано, вроде бы, все, однако лишний раз не помешало бы проверить.

Никодимыч быстро собрался и ушел. Следом за ним потянулись к выходу и другие геологи. Вскоре в предбаннике остались только стажеры и тот, кого назвали Петровичем, начальник их геологической партии.

– Видите ли, ребята, – заговорил, отвечая на вопрос, застывший в глазах стажеров, начальник партии, – и в самом деле, наличие Никодимыча – это наполовину, если не больше, гарантия успеха экспедиции. Я знаю его уже много лет. Должность у него, как для вас это, видимо, на первый взгляд, покажется странным, самая что ни на есть простая – разнорабочий. Однако… Уже много лет он ходит с геологами. Образование у него – всего восемь классов вперемежку с коридором. Однако все это с лихвой компенсируется природной хваткой и сообразительностью. Если бы он к этому еще и выучился, цены бы ему не было. Но учиться он категорически не желал… Как-то, еще в ранней юности, сбежал он из дома в первую экспедицию, годков пятнадцати от роду. Признаться, и я был тогда молодой, сопливый, только после института, первый раз вел изыскательскую партию. Особо в людях не разбирался. И он напросился тогда со мной. Деревня его нищая, забитая, глухая, он бы точно пропал там или спился. Пожалел я его. И, признаюсь, никогда не жалел о том, что взял с собой. Перед самой войной это было, почитай, более тридцати зим уже минуло с той поры. А в войну он поначалу норовил на фронт удрать. Но мне удалось ему разъяснить, что и наша работа не менее важна для фронта. Что, например, найденная нами магнезиальная соль позволит произвести тысячи тонн термитной смеси и сжечь уйму фашистских предприятий и техники, а найденные бокситы и железные руды – произвести сотни новых самолетов… Никодимыч не двужильный – он семижильный. Вся черновая работа экспедиции, да и не только черновая, будет выполнена идеально. Ему смело можно поручать и некоторые исследования. Все будет сделано строго по инструкции. Он как три вола будет работать сам, и так же будут пахать и его подчиненные. Никодимыч не любит должностей и всегда пишется разнорабочим, но фактически является бригадиром. Тут приходится покрутиться, чтобы найти лазейку и платить ему его настоящую зарплату – а как же иначе? Авторитет Никодимыча в бригаде непререкаем – как он сказал, так и будет, да никому там и в голову не придет оспорить его распоряжения. Особенность его – чувствовать, что надо делать срочно, что погодя, что совсем не делать, как бы на него не давили. И – что самое интересное – за столько лет я не знаю случая, чтобы он ошибся. То есть с ним, как это часто бывает, не делают массу пустой работы. Людям это нравится. Бригаду рабочих-подсобников себе он подбирает сам, и стоит очередь, чтобы попасть в нее… А коммуникабельность у него просто потрясающая, что исключительно важно в тесном замкнутом пространстве экспедиции при каждодневной тяжелой работе. Да вы это и сами, небось, почувствовали на себе, когда через минуту после того, как впервые увидели его, уже вовсю общались, как со старым знакомым. Никодимыч ходит в бобылях. Пробовал он и жениться. Однако через месяц-другой оседлой жизни под крылом какой-нибудь бабенки начинала заедать его тоска, и чем дальше, тем тоска больше, и так до тех пор, пока не сбегал он в тайгу, в очередную экспедицию. Ну, какая женщина будет связываться с ним после его побегов? Правда, слышал я краем уха, что есть такая, которая ждет. Впрочем, в его личные дела я никогда не лез и другим не советую делать это… Я про себя называю его иногда уникумом от природы. Это потому, что он, как никто другой, чувствует, что в ней происходит. Например, за день-два он уже знает о перемене погоды лучше всяких барометров. А однажды ни с того ни с сего начал переносить в сторону лагерь, и это через месяц после того, как его обустроили. А первой же ночью после этого через прежнее расположение лагеря промчался сель. Откуда Никодимыч мог знать, что несколько дней назад где-то за десятки километров проливные дожди шли, а у нас назавтра селем обернутся – загадка. Спрашивал его об этом, а он и сам не знает, откуда. – Просто знаю, и все тут, – говорит. А на местности ориентируется, будто у себя дома ходит, никакого компаса не надо. Один раз взглянет на карту – это если в незнакомом месте – и все, выведет в точности. А последний десяток лет время занимала у меня академическая работа, и Никодимыча я это время я не видел. Но стоило позвонить ему – и вот он тут как тут, и все такой же, будто вчера расстались…

Назавтра поселок обезлюдел. Одна за другой в путь отправились три геологоразведочные партии, каждая в несколько десятков человек. Партия, возглавляемая Петровичем, сначала месяц пробивалась через заснеженные таежные заросли, каменистые россыпи, невысокие, поросшие густым хвойником и кедрачом, сильно разрушенные горы, время от времени выпуская в стороны мелкие разведочные отряды. Выйдя к цели, прочно обосновалась, быстро срубив несколько домов. И приступила к плановой напряженной работе.

Для стажеров пять месяцев, насыщенных работой до предела, пролетели, как один день. И вот наступило то вожделенное время, когда работа наконец-то была завершена. Собранные образцы упакованы, вещи и инструменты собраны и уложены. В последний день нахождения партии на месте изысканий все собрались у большого костра. Наконец-то было разрешено нарушить сухой закон и отметить небольшими дозами спиртного окончание работы, ведь завтра нужно было выходить в обратный путь, а это снова тяжелая работа: идти нужно было по новому маршруту, опять пробиваясь через буреломы, преодолевая каменные стены, и вдобавок ведя необходимые дорожные изыскания.

Правда, если все начиналось лютой зимой, то теперь на дворе было начало мая, и стояла теплая, пока еще не жаркая погода. И тяжелая дорога начнется только завтра, поэтому сегодня все радовались и погоде, и своей маленькой победе; что удалось найти перспективное месторождение полиметаллических руд; что все были живыми и здоровыми; что за все время экспедиции не было ни одного серьезного сбоя; что хватало еды и питья, инструментов и многого прочего. Теперь уже стажеры понимали роль простых разнорабочих в многолюдной экспедиции и, в особенности, организующую роль их бригадира.

Никодимыч сидел у костра рядом с Петровичем, начальником геологоразведочной партии, довольно щурясь и глядя на пляшущие языки пламени. Тут же были и оба стажера. Остальные работники расположились несколько поодаль от начальства.

– Никодимыч, помнишь, ты обещал рассказать, как пальцы на ногах потерял? – обратился к нему один из стажеров, намекая на былые банные посиделки

За прошедшее короткое время стажеры перешли на «ты» в обращении с Никодимычем. Правда, это «ты» все же носило уважительный оттенок.

Никодимыч помолчал, подбросил в огонь лежавшую рядом сухую ветку.

– А вам это будет интересно? – немного растягивая слова, спросил он.

Начальник партии с удивлением взглянул на Никодимыча. Он, в отличие от молодых стажеров, прекрасно разбирался в интонациях речи своего, хоть и неофициального, бригадира, и знал, что растягивать слова тот начинал, если только пришел в существенное волнение. Однако лицо Никодимыча было совершенно спокойно. И, в то же время, он волновался, стараясь внешне ничем себя не выдать. Начальник партии понимал это. И это было очень странно, поэтому он решил поддержать стажеров.

– А, правда, Никодимыч, расскажи, – обратился он к бригадиру, – ведь, насколько я помню, когда мы с тобой расстались лет десяток назад, все у тебя еще было в комплекте.

Никодимыч, прищурившись, словно оценивая, быстро взглянул на Петровича своими васильковыми глазами и отвел их в сторону.

– Меня уже считали чудаком и выдумщиком с моими рассказами, даже пальцем у виска крутили, – нехотя, уже нормальным тоном, ответил он.

– Но ведь я знаю тебя уже много лет, и никогда не давал повод плохо думать обо мне, разве не так? – спросил начальник партии, – и, к тому же, – добавил он, – мы гарантируем, – он указал на себя и молодых стажеров, единственных слушателей, – что то, что ты расскажешь, останется строго между нами. Идет?

Никодимыч окинул взглядом троих слушателей, недоверчиво покачал головой, подумал, а затем сказал: – Идет. Только обещайте, что не будете уточнять некоторые детали, которые я намеренно опущу.

Слушатели согласно закивали головами. И Никодимыч заговорил, иногда медленно подбирая слова, иногда быстро, словно они переполняли его голову и быстрее стремились наружу.

2.

– Это случилось… Дай Бог памяти… Когда мы с тобой расстались, Петрович, лет десять назад?

Никодимыч взглянул на начальника партии. Тот согласно кивнул головой.

– Ну да, на второй год после этого, – продолжил Никодимыч, – аккурат уже восемь зим проскочило. А помнится все, словно вчера это было… Тот год, вообще, странным был, запоминающимся. В погоде тогда была аномалия – холода рано упали, а снега долго не было. Мороз лютует, а снега все нет и нет. Сколько тогда зверья, а особенно птиц, перемерзло – страсть.