Закон волка

К причалу быстро приближалась злополучная яхта, окруженная эскортом милицейских быстроходных катеров. Метров за сто она снизила ход и дала пронзительный сигнал. Народ затих, все повернулись в сторону моря. На причал пробивалась еще одна машина "скорой помощи", часто и нервно сигналила, заставляя людей расступиться.

– Извини, потом! – бросил мне Кныш и быстро пошел по причалу.

Яхта медленно приблизилась, коснулась амортизационных шин, и причал дрогнул, скрипнул ржавыми опорами. Швартовы принял какой-то штатский в голубой рубашке и галстуке. Стало тихо. Из обеих машин "скорой помощи" вышли люди в белом, двое из них, схватив носилки, побежали к яхте. На судно их не пустил милиционер, принял носилки и передал кому-то в рубку.

Сначала с кормы на причал спрыгнул штатский в темных очках и с короткой, под "ежик" прической. За ним – два милиционера. Они шли к машинам неторопливой расслабленной походкой, не оглядываясь, не проявляя интереса к процессу выноса тела, как будто им все уже было ясно, и преступник был, практически, уже в их руках.

Через минуту на кормовой палубе показались два милиционера с носилками. Белая простыня закрывала то, что осталось от головы и большую часть туловища покойницы, неприкрытыми оставались лишь ноги в туфлях. Их носки раскачивались из стороны в сторону, будто убитая дразнилась и хвастала своей дорогой обувью.

Люди замерли. Какая-то бабка слева от меня стала неудержимо креститься и нашептывать молитву. Милиционеры подошли к краю борта и стали прицеливаться на причал. Яхта равномерно поднималась и опускалась на слабых волнах. Милиционеры топтались по палубе, не решаясь прыгнуть одновременно. Наконец, первый шагнул на причал и едва не выронил носилки. Ему пришлось повернуться к яхте, а носилки приподнять до уровня лица. Второй сошел с борта удачней.

Меня кто-то тронул за руку. Я обернулся и увидел Лешу. Он часто дышал, наверное, ему пришлось пробежаться. "Кто?" – одними губами спросил он меня.

– Милосердова, – ответил я.

Леша вопросительно посмотрел на меня. Он, как и я, впервые слышал эту фамилию. Я посчитал, что здесь и в такой момент объяснять Леше, кто такая Милосердова, будет неэтично, и приложил палец к губам. Он кивнул и уставился на причал.

Покойницу поднесли к машине "скорой помощи" и загнали носилки внутрь. Милицейский "уазик" завелся и дал задний ход, раскидывая вспышки света из установленной на крыше "мигалки". Люди снова расступились – на этот раз без команды и окриков милиционеров, пропуская машины. Старая женщина, которая крестилась рядом со мной, вдруг прижала руки к груди и дурным голосом завыла:

– Кормилица ты наша-а-а! Матушка-голубушка-а-а! Как же мы теперь без тебя-а-а!..

Комок встал в моем горле. Я искоса взглянул на Лешу. Он побледнел, а пальцы, которыми он нервно теребил усы, мелко дрожали.

Не успели все три машины скрыться за поворотом, как из притихшей толпы снова раздался вопль фиолетовой провокаторши:

– Кто теперь вернет наши денежки? Загубили женщину, которой мы так верили! С кого теперь спрашивать? Где кассиры и бухгалтеры? Сюда их! На народный суд!!

Мы с Лешей поспешили отойти в сторону.

– Ну что, частный детектив, берешься за это дело? – спросил Леша, жадно затягиваясь сигаретой.

– Сам Бог велел, – ответил я. – Меня пытались здорово подставить, но, к счастью, у моих недоброжелателей произошла осечка.

– О чем ты? – не понял Леша.

Я рассказал ему о письме, найденном в кармане накидки. Леша никак не отреагировал на это сообщение. Мне показалось, что он был больше озабочен собственными мыслями. У меня вдруг мелькнуло подозрение, что Леша испугался нашей с ним дружбы. Быть рядом с человеком, на котором лежит тень подозрения в убийстве – малоприятно. Могут затаскать на допросы в качестве свидетеля.

Я человек от природы несдержанный, и обычно говорю то, что думаю.

– Вот что, – сказал я таким тоном, словно все уже было давно решено. – Тебе больше не стоит так часто общаться со мной. Мне не хочется, чтобы тебя в чем-либо заподозрили: в содействии, в соучастии – не дай Бог!

– Что-что? – произнес Леша и по его губам скользнула снисходительная усмешка. – Не стоит с тобой общаться?.. Да-а, низкого же ты обо мне мнения.

Я прикусил язык. Леша нахмурился. Ну вот, обидел человека, подумал я, прикидывая, как теперь исправить положение.

Минуту мы молчали. К нам шел Кныш, все еще прижимая рацию к щеке. Я знал, что Володя не станет разговаривать в присутствии с не знакомым ему Лешей, и пошел ему навстречу.

– До самого основания размозжен череп, – сказал Кныш, отводя меня в сторону открытого кафе. – Ориентировочно, вчера в полдень, на Диком острове.

– А кто опознал тело?

– Ее брат. Он уже вчера вечером заявил, что сестра отправилась на остров и не вернулась. Крутился здесь только что, в черном костюме. На острове, говорят, в обморок упал, когда увидел, что от сестры осталось.

– Кто он такой?

– Москвич, кандидат наук, в недавнее время преподавал в МГУ философию, а сейчас занимается политикой, возглавляет партию радикальных мер.

– Вот как? У Милосердовой, оказывается, влиятельный родственник.

Кныш усмехнулся.

– Без влиятельных родственников она бы не открыла акционерного общества.

– Следы какие-нибудь нашли? – как бы между прочим спросил я.

– Да, на яхте следов много.

– Какие же, интересно? – Я почувствовал, как внутри меня все похолодело.

– Отпечатки пальцев. И все они идентичны отпечаткам пальцев трупа.

– И больше никаких?

Кныш отрицательно покачал головой.

– Штурвал, рычаг скоростей чисты, словно к ним вообще никто не прикасался. Наверняка убийца работал в перчатках… Что интересно – убивали ее на острове, а потом труп спрятали в трюме.

Мы дошли до столика под зонтом.

– Выпьешь чего-нибудь? – спросил я.

– Не могу. Я же на государственной службе, а не в твоей фирме.

– Не жалеешь, что ушел?

Кныш усмехнулся.

– Так ты же не платил три месяца подряд! А детишки, между прочим, кушать хотят каждый день… Ну, ответь честно, ты в самом деле хочешь взяться за это дело? И есть заказчик?

– Заказчика нет. Причина в другом. Но об этом позже. Скажи, Володя, кто управлял яхтой? Не одна же Милосердова поплыла на остров?

Кныш крякнул от досады и почесал затылок.

– С капитаном вообще запутанное дело. Моргун утверждает, что Караев снялся вчера с якоря около одиннадцати часов утра и взял курс на Ай-Фока. А спустя часа три Дима видел капитана на берегу, в пивбаре. Когда спросил у него, где "Ассоль", тот ответил – то ли в шутку, то ли всерьез: "Сдал в прокат".

– Допросили Караева?

– В том-то и дело, что Караев исчез. Дома его нет, соседи говорят, что сегодня не ночевал.

– Ты его подозреваешь?

– Пока для этого нет веских оснований. Версия, что убийство совершено с целью ограбления, отпадает. На пальцах убитой остались нетронутыми кольца из золота и серебра.

– А с братом Милосердовой говорили?

– Братишка покойницы – очень немногословный тип. Сказал лишь, что никого не подозревает, что явных врагов у сестры не было, а потом добавил, что, дескать, бизнес – это всегда риск, и не стоит предавать это дело громкой огласке.

Я собрался с мыслями, посмотрел Кнышу в глаза и спросил:

– Ты мне доверяешь, Володя?

Кныш терпеть не мог подобные вопросы. Все правильно, профессиональный мент не должен никому доверять. И все же мне нужен был мостик, чтобы перейти к главному.

– Короче, Кирилл! Если есть, что сказать – выкладывай!

– На меня "наехали".

Кныш вытаращил глаза.

– "Наезжать" на директора сыскного агентства – себе в убыток. Кто? Когда? "Гастролеры"?

– Нет, не "гастролеры". На меня пытались повесить убийство этой Милосердовой.

Кныш приоткрыл рот от удивления. Минуту он не сводил глаз с моего лица, словно пытался понять, не шучу ли я.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал он. – Давай-ка все подряд и подробненько.

Я рассказал ему все, что случилось со мной вчера, начиная с ловли крабов у берегов острова и заканчивая белой накидкой и письмом, выполненным моим почерком.

– М-да-а, – протянул Кныш, тарабаня пальцами по столу. Он уже не смотрел на меня. Он физически не был способен поднять глаза. Была у него такая дурная привычка, которая выдавала его недоверие с головой. – Где письмо?

– Вот! – Я вынул письмо, развернул его и положил перед Кнышем. – Обрати внимание на вот эти буквы, – торопливо сказал я, тыча пальцем в текст. – Затем на то, что касается моего вклада в "Милосердие"…

– Ладно, – перебил он меня, аккуратно складывая письмо и пряча его в сумку. – Сами разберемся. Накидка где?

– Я спрятал ее дома.

– Принесешь мне. Лично! И пока никому об этом.

– Естественно! – кивнул я и подумал о том, что Кныш врезал бы мне по балде, узнав о моей откровенности с Лешей.

– Ну ты даешь! – покачал головой Кныш. – Это же очень серьезно. Благодари Бога, что все это попало мне, а не прямиком в следственный отдел. Но рано радоваться. Вот накатают пограничники "телегу" в прокуратуру, будешь тогда отдуваться, Шерлок Холмс.

– Я надеюсь, что они не читали письмо.

– Индюк тоже надеялся… Ну, пока! Сиди дома и не вздумай исчезнуть, как Караев.

– Ну что ты!

Кныш даже не пожал мне руку, встал и быстро пошел к причалу, где еще митинговали несчастные вкладчики.

Я посмотрел в ту сторону, где я оставил Лешу. Он меня не дождался и ушел.

7

В темно-зеленом гидрокостюме Дима Моргун напоминал какого-то фантастического монстра, полурыбу-получеловека, и своим видом заставлял трепетать отдыхающих, решившихся прокатиться на надувном "банане". Он привязывал его веревочным тросом к водному мотоциклу, буксировал подальше в открытое море, а затем врубал форсаж. "Банан" несся за мотоциклом по волнам со скоростью восемьдесят километров в час, и люди, сидящие на нем верхом, визжали от восторга и страха до тех пор, пока "банан" не без помощи Димы переворачивался, и пассажиры, как горох, слету врезались в волны. Такой пируэт был совершенно безопасен, так как на каждом пассажире был спасательный жилет, зато здорово щекотал нервы, что обеспечивало постоянный приток клиентов. Один трехминутный заезд приносил прибыли не меньше пятнадцати долларов. За день Дима только на "банане" зарабатывал около семисот баксов.

Он встретил меня, как всегда, широкой улыбкой, от которой черные аккуратные усики начинали топорщиться, и в физиономии Димы появлялось что-то кошачье. Редкой способностью отличался Моргун – пообщаешься с ним, и на душе теплеет, хотя никаких видимых причин на то не было.

– Прокатиться не желаешь? – промурлыкал Дима, поскрипывая своей резиновой кожей. В гидрокостюме, наверное, было очень неприятно ходить по пляжу – тело преет, задыхается, под мышками и в паху натирает. Но что поделаешь – это униформа, обязательный атрибут хозяина проката, отличающий его от рядового отдыхающего. По вечерам, когда пограничники запрещали выход в море плавсредствам, и прокат закрывался, Дима надевал черные брюки, белую рубашку с короткими рукавами, на плечах которой сверкали погоны с золотистыми угловыми лычками, и фуражку, украшенную совершенно невероятной по величине и пестроте кокардой, и с гордым видом фланировал по своей территории.

– Спасибо, – ответил я. – Я как-то с тобой уже катался. До сих пор морской водой сморкаюсь.

Улыбка Димы стала еще шире, глазки сузились. Хитрый кот, подумал я, никогда не поймешь, что у него на уме. Я пытался рассмотреть, что таится в его глазках-щелочках, читал ли он письмо-подделку, но это было совершенно бесполезное занятие. В этом отношении Дима строго соблюдал этику: никогда ни о чем не спрашивал, если не был уверен, что собеседник этого хочет.

– Ты ко мне по делу или просто так? – спросил он небрежным тоном, хотя прекрасно знал, для чего я к нему пришел.

– Пообщаться надо, – ответил я.

– Понял, – кивнул Дима и свистнул своему помощнику – худому, как скелет, и черному от перманентно наслаивающегося загара парню: – Эй, Сережа! Покатай народ, я занят.

Мы поднялись на верхнюю палубу пирса, по которой тянулись две ржавые рельсы, используемые для передвижения погрузочной тележки. Здесь нас никто не мог подслушать. Это было излюбленное место переговоров Димы, когда к нему приходили "авторитеты" или менты.

– Что интересует доблестного защитника прав обездоленных и сильных мира сего? – спросил он мягким голосом.

– Мне нужен Караев, – ответил я.

Не меняя выражения на лице, Дима пожал плечами.

– Пропал мариман. Он сейчас многим нужен.

– Ты был последним, кто его видел вчера.

– Не думаю.

– Ты ведь сказал неправду, что видел его около двух часов в пивбаре?

– Естественно. Деду нужно алиби.

– Он ничего не говорил тебе о пассажирах, за которыми он пошел на Ай-Фока?

– Кирюша, – с той же улыбочкой ответил Дима. – Я же не спрашиваю тебя, откуда в твоей лодке оказались вещи убитой Милосердовой.

Вот это удар! Дима даже не изменился в лице, словно сказал мне комплимент. Жуткая манера. У меня сразу пропала охота продолжать разговор.

– Еще вопросы? – любезно поинтересовался Дима.

Я дал психа:

– Ну что ты сияешь? Прочертил границу – и счастлив? Меня топят, понимаешь?

– А ты хочешь притопить с собой еще кого-нибудь?

– Да ничего я не хочу, – огрызнулся я. – Мне бы только отмазаться от этой Милосердовой.

– Так делай это аккуратно, чтобы не замазать других, – посоветовал Дима. – Может, по коньячку?

– Какой, к черту, коньячок! Ткни пальцем на пляже – с любым коньячок выпить смогу. Мне помощь от тебя нужна.

– Обижаешь, – ответил Дима. – Я тебе помог – сказал погранцам, что лодку сорвало с причала, накидочку эту беленькую с письмом от лишних глаз спрятал и с надежным человеком передал тебе. Было?

– Было.

– Чего ж ты тогда наезжаешь?

– Милиция Караева найти не может. И мне он позарез нужен.

– Естественно, что не может. Зачем деду на старости лет в сизо садиться? Он же понимает, что в убийстве первым делом заподозрят его.

– Тогда, может быть, ты скажешь, кто хозяин "Ассоли"?

– Нет, не скажу, – покачал головой Дима. – Не уполномочен.

– Я и сам это могу узнать, только времени жалко.

– Вольному воля.

– Скажи хоть, где он живет?

– Где еще могут жить хозяева таких роскошных яхт? – усмехнулся Дима. – В Москве, естественно.

– В таком случае, это вообще задачка для первоклассника.

– Ну-ну, – многозначительно произнес Дима. – Давай, первоклассник, копай. Только не задень высоковольтный кабель.

– Постараюсь.

Мы откланялись друг другу.

* * *

Задачка для первоклассника отняла у меня остаток дня, вечер и полночи. Связываться по телефону с офицером службы безопасности – все равно, что с какой-нибудь затерявшейся в Гималаях первобытной деревушкой, то есть, теоретически это просто, а на практике убеждаешься в обратном. Рабочий телефон Валеры Нефедова не отвечал несколько часов подряд, и тогда я позвонил ему домой, хотя Валера предупреждал, что делать это следует лишь в крайних случаях, которые не терпят отлагательств. Я решил, что такой случай уже наступил, и пару минут мило беседовал с его женой, представившись Валеркиным сослуживцем по Афгану.

– Валера, к сожалению, в Чечне, – сказала его жена. – Но вы можете позвонить после двенадцати, он должен прилететь.

Пришлось мне маяться в ожидании до глубокой ночи. Зато разговор с Валерой был коротким и плодотворным.

– Давай, выкладывай, без подробностей и самую суть, – сказал он мне тихим и усталым голосом.

Я настроился на обстоятельный разговор, и такое категоричное пожелание Нефедова несколько обескуражило меня.

– Видишь ли, – сказал я, думая, как бы в двух словах объяснить ему суть дела. – К Феодосийскому порту приписана частная моторная яхта "Ассоль". Хозяин ее живет в Москве…

– Я понял, – прервал меня Валера. – Тебя интересует его личность.

– В общем, да.

– Позвони завтра в обед мне на работу. То есть, уже сегодня.

Нефедов меня обнадежил. Я уснул с уверенностью, что рано или поздно раскручу это дело.

Разбудил меня громкий стук в дверь. Кажется, звонили и стучали уже долго, но я крепко спал и не слышал. Торопясь, я слишком сильно дернул "молнию" спального мешка, и она заела. Я стал вылезать из него, словно зубная паста из тюбика и, в конце концов, свалился на пол. Чертыхаясь, я выпутался из спальника и подскочил к двери.

На пороге стоял Леша, одетый в шорты, майку, за плечами – маленький рюкзак. Все ясно, собрался за крабами. Я вздохнул. Счастливый! Еще позавчера утром я был таким же счастливым, и все мои мысли были заняты тем, как глубже нырнуть, дольше пробыть без воздуха и поймать краба покрупнее. Сейчас недавнее прошлое воспринималось как нечто навеки утраченное.

– Почему еще не одет? – спросил Леша, вскидывая свои белесые брови. – На выход с вещами, живо!

Такое впечатление, что Леша начисто забыл, что со мной случилось.

– Ты о крабах или о тюрьме, Леша? – поинтересовался я, затаскивая его в прихожую.

– Пока тебя не посадили, можно еще наловить сотню крабов, – нехорошо пошутил он.

– Я лучше займусь ловлей убийцы.

Леша поморщился. В его глазах мелькнула ирония.

– Дорогой друг, – сказал он. – Предоставь этот неблагодарный труд милиции. Поверь мне, так будет лучше. Милиция должна разыскивать и наказывать преступников, а мы с тобой – крабов и прочих морских гадов.

Я понимал, что омрачаю Леше отпуск. Он успел привязаться ко мне, всерьез увлекся промыслом, и вдруг на пике нашей дружбы я вынужден был оставить его.

– Милицию все время надо подталкивать, ей надо помогать, – возразил я. – Потому что она не в такой степени заинтересована в поимке преступника, как я.

– Ну чем ты ей можешь помочь? – не унимался Леша. – Тебе надо залечь на дно – в прямом и переносном смысле. Чем меньше ты будешь светиться у них на глазах и путаться под ногами, тем лучше для тебя… Я вообще тебя не понимаю! – добавил он со сдержанным возмущением. – Какого черта ты вчера показал менту письмо?

– Если бы я его спрятал – это было бы уликой. А сам показал – уже алиби.

– Ах, ах, как все просто! – покачал головой Леша. – Ты думаешь, что милиция будет принимать во внимание психологию твоих поступков? Да им нужны только голые факты. Письмо – это факт. Накидка – это факт. Знаешь, где сейчас лежит твое письмецо? Думаешь, в кармане этого мента? А в таком сереньком скоросшивателе с надписью "Дело номер" – не хочешь? Давай, давай, подкидывай им компромат на себя. Раньше сядешь – раньше выйдешь.

Леша испортил мне настроение. Он, конечно, в какой-то степени был прав. Но я все же надеялся на порядочность Кныша.

– Этот мент – мой друг, – не очень уверенно ответил я. – Он работал в моем сыскном агентстве. Я знаю его уже много лет.

– Мент не может быть другом, как невозможно подружить хорька с курицей… Собирайся. Даю три минуты на сборы.

Он меня уламывал, и я уже почти был готов, чтобы, в самом деле, наплевать на все, прихватить с собой маску и ласты и уйти на полдня в морские глубины, где тихо, чисто и не жарко, и сквозь толщу воды не проникает ни одна земная проблема.

– Послушай, но в обед я должен позвонить в Москву.

– К черту Москву! – отпарировал Леша. – Позвонишь со дна морского.

– Нет, Леша, не могу. Душа не на месте.

– Да брось ты! – поморщился он и передразнил меня: – Душа не на месте! Оттого, что ты будешь нервничать, ситуация к лучшему не изменится. Одевайся! – жестче повторил он.

– Ты берешь меня измором. Я не хочу ловить крабов, понимаешь? Просто не хочу!

Некоторое время Леша молча ходил по комнате, машинально поднял с пола спальник, а на его место кинул свой рюкзак.

– Я не знал, что ты такой упрямый, – наконец сказал он, но уже без раздражения. – Зачем ты хочешь звонить в Москву? Что ты надумал?

– Я хочу разыскать капитана яхты.

– В Москве? – удивился Леша.

– Нет, в Москве живет ее хозяин. Он-то, пожалуй, может помочь найти Караева.

– Рано или поздно милиция обязательно выйдет на хозяина. Зачем тебе надрываться?

– Я должен сделать это раньше милиции. Я частное лицо, понимаешь? И Караев наверняка будет со мной более откровенным.

– Ну что ж, успехов тебе, – потухшим голосом сказал Леша, поднимая с пола рюкзак.

– А тебе удачной охоты, – ответил я таким тоном, словно извинялся перед ним.

Перед дверью Леша неожиданно остановился.

– Да, Кирилл, чуть не забыл. У меня к тебе один деликатный вопрос.

– Валяй!

– Что касается Анны… У тебя по отношению к ней серьезные намерения?

– Ты о чем? – удивился я столь резкой смене темы. – О каких серьезных намерениях ты спрашиваешь? Мы оба – вольные птицы. Она, кстати, вчера упорхнула и сейчас, наверное, уже далеко.

– Не так уж и далеко, – ответил Леша и, предупреждая мой возможный вопрос, сказал: – Я, собственно, это и хотел узнать.

Он протянул мне руку. Я, все еще недоумевая, пожал ее, закрыл за Лешей дверь, пробормотал: "Ну и ну!" и взглянул на свое отражение в зеркале. Мое лицо, оказывается, было деформировано какой-то жалкой улыбкой. Такая бывает в тех случаях, когда человек вдоволь посмеялся над удачной шуткой, а потом вдруг выяснил, что смеялся над самим собой.

8

Я хрипел на подъеме, как загнанная лошадь, но держал прежний темп, и пот уже градом катился по моему лицу, заливая глаза. Ничто так не снимает стресс, как бег на длинные дистанции. Мне приходилось довольно часто пользоваться этим средством, чтобы наводить порядок в мыслях, вычищать нервы от бремени эмоций и поддерживать себя в необходимой форме. Обычно я бегал по живописной трассе, соединяющей Судак с Новым Светом. Но сегодня я погнал себя намного дальше – через гору Караул-Оба, оттуда – по дикому пляжу поселка Веселое, а затем через каменный хаос к мысу Ай-Фока.

От Судакского причала до мыса Ай-Фока по прямой – километров девять-десять. Для яхты такого класса, какой была "Ассоль", это час ходу. Значит, думал я, приблизительно в полдень яхта могла достичь мыса. От него до острова – не меньше двух часов. По времени все сходится – убийство Милосердовой на острове произошло приблизительно в два часа дня. Можно предположить, что Караев поплыл на мыс, чтобы там взять на борт Милосердову, а затем отвез ее на остров. Единственным пассажиром была директор АО или с ней был еще кто-то? Каким образом Караев переправился с острова на берег? Плавал ли он вообще в тот день на остров? На эти вопросы ответить мог только капитан "Ассоли", которого я хотел найти, если, конечно, он был еще жив.

Перевалив через Караул-Обу, я спустился на песчаный пляж, бежать по которому было уже невозможно – увязали ноги. Попутно я искупался, не снимая с себя одежды, но пока дошел до Мыса, трусы и майка высохли, и на них снова проступили пятна соли.

Ай-Фока – треугольная скала, вонзающаяся острым углом в море, как раскроечный нож в ткань. Сразу за ним начиналась обширная бухта, на берегу которой раскинулся поселок Морское, уже много лет напоминающий грандиозную новостройку – среди кипарисов, словно соперничая с ними в стройности, торчали стволы башенных кранов, бульдозеры стачивали пологие прибрежные склоны, придавая им вид ступеней, едва ли не треть пляжа была завалена бетонными опорами, стенами с дверными проемами, но все же гостиничные корпуса росли медленно, словно полярные хилые деревца, и поселок, как и много лет назад, все так же задыхался от цементной пыли, от грязи, изобилия грузовых машин, автокранов и бетономешалок.

По другую сторону Мыса, откуда я пришел, сочно-зелеными пятнами выделялись виноградные плантации и контрастно царили тишина дикого пляжа и буйство красок незагаженной цивилизацией природы.

Я ходил по отшлифованным ветрами и волнами камням, отыскивая место, где яхта могла бы причалить к мысу. Со стороны дикого пляжа это сделать было невозможно – большие и мелкие подводные камни уходили от основания Мыса далеко в море. Со стороны Морского я нашел единственное место, где было достаточно глубоко, и где без особого риска "Ассоль" могла причалить к скале даже при небольшой волне.

Жаль, что на воде не остается следов, подумал я, глядя на поселок, корпуса гостиниц и причал, дрожащие в знойном мареве. У причала двигались фигурки людей, с протяжным скрипом работала лебедка, опуская на воду водные велосипеды и лодки. Я вытер вспотевшее лицо майкой, подвязал ее к поясу и пошел к причалу.

Несколько мужчин, спрятавшись от полуденного солнца, сидели в тени моторной лодки, подвешенной на тросах. Один из них черпал ложкой окрошку из литровой банки, зажатой между ног, трое играли в карты, используя вместо стола большой аккумулятор. Когда я к ним приблизился, тот, который ел, буркнул, не поднимая головы:

– У нас обеденный перерыв.

Я объяснил, что лодки и водные велосипеды меня не интересуют. Картежники приостановили игру, с любопытством глядя на меня.