Закон волка

Андрей Дышев

Закон волка

Андрей Дышев

* * *

1

Гул усилился, тупая боль в ушах стала почти невыносимой. Мне казалось, что чьи-то мягкие, но могучие руки обхватили голову, как теннисный мячик, и начали медленно сдавливать. Двадцать-тридцать секунд я мог еще выдержать и, взмахнув одновременно обеими ластами, направил свое тело еще ниже, в плотную тень, какую давал обросший рыжими водорослями и черными мидиями каменный исполин.

Моя жертва, не чувствуя опасности, грелась в скудных солнечных лучах, которые с трудом пробивались сквозь толщу воды. Желтые блики плясали по его черной спине, покрытой белыми наростами, похожими на шляпки гвоздей. Я больше не делал никаких движений и просто падал на него медленно и беззвучно; от меня не было тени, я шел со стороны, противоположной солнцу, и мой паукообразный дружок ничего не подозревал, вращал своими глазками-телекамерами, да лениво подносил ко рту то одну, то другую клешню.

За такие прекрасные образцы повар платил по высшему тарифу, и я настолько увлекся охотой на краба, что забыл о коварной глубине. Вода резко похолодела – я вошел в донный слой, и вместе с колючим ознобом и совершенно безумной болью в ушах ощутил страх, который вдруг окатил меня волной. Дыхание уже металось в груди, легкие судорожно сжимались и разжимались, имитируя вдох и выдох, а я все еще скользил вниз, и краб стремительно увеличивался в размерах, напоминая уже темно-зеленый камень, обросший от старости ракушками. Оптический обман сбил меня с толку, и я плохо рассчитал свои силы. Глубина оказалась слишком большой, но в такой близости от цели я уже не мог остановиться и подняться на поверхность. Азарт оказался сильнее страха и здравого разума. Когда обе мои руки нависли над широким, в две ладони, панцирем, краб неожиданно подогнул задние лапки, присел и выставил вверх свои огромные клешни. Ах ты, таракан морской! – мысленно выругался я. Ты еще предлагаешь мне подраться?

Я держался уже только на одном усилии воли. Дыхательная трубка давно наполнилась водой, и теперь вода просачивалась сквозь крепко сжатые зубы, будто кто-то пытался насосом закачать ее в мой рот, и я чувствовал языком холод и соль. Маска под давлением прижалась к моему лицу с такой силой, будто она боялась, что я сниму и выброшу ее здесь, на глубине; она растянула мне кожу, сделала узкими глаза, и теперь я, должно быть, здорово напоминал китайца.

Я сделал то, что делал уже не одну сотню раз: стараясь не попасться в капкан широко раскрытых клешней, средним и указательным пальцами левой руки придавил краба ко дну, а затем перехватил правой, накрыв ладонью панцирь.

Внезапно меня словно током ударило: краем глаза я заметил движущийся левее и глубже продолговатый предмет. Он был слишком велик для черноморской рыбы, но от дельфина, которых вокруг было великое множество, отличался узкой формой и странной манерой движения… Пока я щурил свои китайские глаза, тень, оставляя за собой пузыри, растворилась среди обросших водорослями камней, а краб, воспользовавшись моим замешательством, вцепился мне в большой палец. Я дернул рукой от боли, с опозданием понимая, что совершил непростительную ошибку, а краб одномоментно разжал клешню, мягко опустился на дно и бочком рванул в узкую щель под камнем.

Я не стал провожать его взглядом, изо всех сил оттолкнулся ногами о дно и взмыл вверх. Два сильных взмаха руками, затем частый перебор ногами, снова руками… Я как пробка вылетел на поверхность воды, срывая с лица маску с трубкой, сразу же лег на спину и, не открывая ослепленных солнцем глаз, с хрипом и стоном втягивал в себя воздух. Таракан, паук пучеглазый, клоп просоленный! – ругал я то ли краба, то ли себя за неразумный риск. Голова гудела, перед глазами плыли красные круги. Легкие горели, словно я дышал раскаленным в сауне воздухом. Что же это было? – думал я, вспоминая движущуюся над самым дном тень. Может быть, померещилось от кислородного голодания?

Чайка, выйдя прямо над моим лицом из стремительного пике, со свистом ушла вверх, вспарывая пронзительную синеву. Я почувствовал на лице ветер от ее крыльев. На мешок нацелилась, понял я, притягивая к себе ближе плавающий рядом брезентовый мешок с крабами, подвязанный веревкой к поясному ремню. Намокший, он казался тяжелым, но я знал, что в нем сегодня всего десяток членистоногих особей, причем половина из них – совсем дети, и в ресторане "Парус" у меня их возьмут лишь по доллару пара. Эх, если бы того красавца-великана удалось бы вытащить!

Я перевернулся, лег на грудь, лицом к солнцу, и увидел, что течением меня отнесло от Дикого острова довольно далеко, и вечный шум волн, разбивающихся о его отвесные скалы, уже едва доносится до меня.

Я поплыл к острову, где осталась моя лодка, делая неторопливые, но сильные гребки, нацеливаясь на каменную арку, похожую на букву Л. Это творение природы служило мне маяком. Если плыть к острову, ориентируясь на арку, то течение обязательно сдвинет влево, к северному краю Дикого острова, к тому единственному месту, где можно выбраться на берег, не рискуя переломать себе руки и ноги.

Мешок с крабами немного мешал плыть, тормозил, как плавучий якорь, и я довольно долго боролся с волнами и прибоем, пока, наконец, не выбрался на горячие камни.

Остров, собственно, сказано громко. По сути – это всего лишь скала, изрезанная трещинами и промоинами, расщепленная на две части, покрытая белой коркой засохшего птичьего помета, содрогающаяся от грохота накатывающих волн и истошного крика и хохота чаек, которые обосновались здесь всерьез и надолго. Дикий остров стоит в шести километрах от берега, в пасмурную погоду его трудно увидеть, а в солнечную он напоминает гигантский акулий плавник. Его очень редко посещают люди. Лично я за весь сезон всего лишь дважды встречал здесь туристов, добравшихся сюда на резиновых лодках. Воды на острове, естественно, нет, жечь костры ночью нельзя – пограничники сразу накроют. Потому и не пользуется остров слишком большой популярностью у любителей экзотики. Мне же приходится плавать сюда едва ли не каждый летний день – обязывает договор с рестораном.

Пошатываясь, я стащил с себя ласты, кинул их сушиться на солнышке и поднялся по камням выше, к тропе, над которой нависали карликовые крымские сосенки с кручеными червеобразными стволами. От них почти не было тени, но этим жалким укрытием от полуденного солнца туристы все же не раз воспользовались: у самого подножия скалы темнели пятна от костров, из гладких, отшлифованных морем булыжников были сложены стулья и стол.

Я не любил это место. Туристы, кем бы они ни были, и какой бы любовью к природе ни пылали, все же относились к острову варварски. Консервные банки, бутылки, битое стекло, старую одежду и прочий мусор, который они оставляли здесь, увозить приходилось мне, а вот идиотские надписи о любви к рок-группам на плоском камне (не поленились, засранцы, банку краски с собой прихватить!) мне не удалось отмыть даже скипидаром. Не хочу сказать, что я отношусь к числу рьяных фанатов-экологов или состою в партии "зеленых", но к Дикому острову, раз уж он волею природы обособлен, отодвинут от человека, у меня отношение особое.

Я отошел от туристской стоянки метров на двадцать в сторону, сел в тени скалы и принялся отвязывать веревку от поясного ремня. Мокрый ремень, пока я нырял и под водой гонялся за крабами, сильно натер мне поясницу, и теперь каждое движение заставляло кривиться от боли. Крабы, почуяв воздух свободы, зашевелились, и когда я заглянул внутрь мешка, уставились на меня своими черными глазками, надувая ртами пузыри.

Я вздохнул и снова затянул веревку. Мне всегда было жалко этих несуразных обитателей моря, которые с моей помощью превращались в деликатес и попадали на стол ресторана. Такова жизнь! – мысленно изрек я затасканную фразу, не обозначающую ровным счетом ничего, и все же смягчающую чувство вины за мой негуманный промысел.

Время летело стремительно. При такой волне я смогу добраться до берега не раньше, чем через два часа, а солнце уже перевалило зенит и скатывалось к горизонту. В "Парусе" я должен быть в шесть ноль-ноль, ни минутой позже. Опоздание сразу скажется на моем заработке. В шесть заканчивается перерыв, столики начинают занимать посетители, и поступают первые заказы на фирменное блюдо – крабы, фаршированные шампиньонами, под винным соусом. Это лакомство идет нарасхват, несмотря на то, что маленькая порция стоит три бакса, большая – пять. Я же за весь сегодняшний улов вряд ли получу больше десяти долларов.

Этой ерундой – ловлей крабов, мне пришлось заняться после того, как окончательно лопнуло мое частное сыскное агентство. Косвенно виноват в этом был Валера Нефедов, мой бывший сослуживец по Афгану, который работает в Москве, в ФСБ. Я здорово укрепил его карьеру, когда раскрутил дело о наркотиках, поставляемых из миротворческих частей Таджикистана в цинковых гробах. В благодарность Валера предложил мне неплохую должность в его отделе, но я отказался. Я не умею беспрекословно подчиняться и, тем более, делать то, что противоречит моим правилам и привычкам. В свою очередь я попросил Нефедова содействия в создании частного сыскного агентства.

Он нашел деньги, выписал аппаратуру, пробил разрешение на ношение оружия, помог с людьми. Осенью и зимой я здорово раскрутился. Апогеем моей деятельности стала история с бывшими проститутками, которых шантажировал некий малоприятный тип. Лет десять назад он активно пользовал девочек у себя дома, скрытой камерой снимая все подробности "досуга", затем долго следил за жрицами любви, составляя на каждую подробное досье, и, наконец, дождался, когда они поставили крест на своей работе, обзавелись безупречными репутациями, квартирами и респектабельными женихами. Приблизительно за неделю до свадьбы этот подлец подкидывал каждой невесте копию видеофильма с короткой запиской, что, мол, премьера этого фильма состоится на вашей свадьбе; избежать же этой маленькой неприятности можно будет в том случае, если вы переправите десять тысяч долларов по указанному адресу; угрозы, "быки" и даже наемные убийцы лишь усугубят ваше положение, потому как несколько видеокопий разосланы надежным людям из центрального телевидения.

Этот тип, конечно, блефовал, и я взял его на довольно дешевую приманку. Полученный гонорар позволил мне еще долгое время безбедно жить, но его не хватало на содержание агентства. Заказов было много, но далеко не все клиенты могли оплатить наши расходы. Я снова обратился к Нефедову, но в то время он уже был занят чеченской войной, в поте лица разыскивал главного террориста и народного героя Ичкерии и ничем не смог мне помочь. Мои компаньоны, профессиональные сыскари, терпеливо ждали зарплаты три месяца, а потом вежливо откланялись – их перекупили наши конкуренты.

Так я переключился на крабов.

…Озноб прошел, но я все еще с содроганием смотрел на воду. Когда проводишь в море по два часа в день, очень скоро перестаешь радоваться его изумрудному свечению, белоснежной пене прибоя, солнечным бликам и прохладе брызг. Потому я немного завидовал курортникам: они ждут встречи с морем целый год, а то и несколько лет, и воспринимают его как чудесное явление природы, как сказку, как источник райского удовольствия. Для меня море уже давно стало лишь источником простуд и заработка.

Я свесился с камня, опустил мешок в воду, подержал немного, чтобы мои несчастные пленники освежились и не утратили товарного вида. Леша Малыгин, в отличие от меня, предпочитает ловить крабов у мыса Меганом. Ныряет он классно – на десять метров опускается без всяких проблем, и на три минуты задерживает дыхание. Но все равно ему не угнаться за мной – больше десяти крабов за день он не вытаскивает. Я приглашал его на Дикий остров, но Леша ленится грести веслами.

Брюки и майка, которые я постирал перед тем, как уйти под воду, давно высохли. Они лежали на плоском белом камне, словно труп, плоть которого на солнце превратилась в труху и разлетелась по ветру, а одежда осталась. Я прыгал на одной ноге, одевая брюки. Штанины из грубой джинсовой ткани обжигали кожу на ляжках. Это было приятно, тело требовало тепла. Кажется, я сегодня перекупался. Надо постараться согреться за веслами.

Лодку, если даже штормило слегка, я обычно затаскивал на сушу с восточной стороны острова. Сделанная из пластика, она была легкой, но не достаточно прочной, и я не решался оставлять ее на плаву, где любая шаловливая волна могла швырнуть ее на скалу и разломить пополам. Балансируя на острых углах, я размахивал мешком и прыгал с камня на камень, преодолевая природный хаос. Ждать ли мне Лешу? – думал я, рассчитывая в уме время. Мы привыкли встречаться у входа в ресторан за десять минут до его открытия, делиться впечатлениями от охоты и, получив деньги, выпивать стаканчик-другой массандровского портвейна.

Я спрыгнул с камня и зашуршал ногами по черному кварцевому песку. Потом остановился, словно налетел на невидимое препятствие, посмотрел по сторонам, потом зачем-то наверх, затем снова вокруг себя.

Лодки не было.

2

Очередная волна накатила на камни, разбилась о них в пену, и холодные брызги прострочили мне лицо. Если бы море было живым существом, эта его выходка непременно вынудила бы меня предпринять ответные меры. Но мне оставалось лишь довольствоваться матерной тирадой в адрес Посейдона и прочих морских богов и гадов да сильным плевком в сторону волн.

Я обошел место, где лежала лодка, рассматривая собственные следы, отпечатавшиеся на песке. Здесь было сухо, несмотря на то, что прибой разыгрался, и отдельные капли долетали до меня. Значит, волной унести лодку не могло. Оставалось единственное объяснение – это чья-то дурацкая шутка, в ответ на которую обязательно следует бить по роже.

Я опустил мешок в воду и, чтобы его не унесло, привязал веревку к увесистому булыжнику. Со свободными руками легче было взобраться на "акулий плавник". Кроссовки отлично "липли" к наждачной поверхности скалы, и я взбежал наверх на четвереньках, как муха по стене. Когда выпрямился, то сразу увидел свою лодку. Ее уносило течением в открытое море, и уже сейчас до нее было не меньше полутора километров. Прикрывая глаза ладонью от нестерпимо яркого света, отраженного поверхностью моря, я несколько минут всматривался в темную черточку на зеркальной поверхности, покрытой рябью волн. Мне показалось, что оба весла аккуратно сложены на дне лодки. Я же, перед тем как уйти под воду, оставил их на песке.

Трудно передать мое состояние. Хрустнув костяшками пальцев, я еще раз посмотрел на медленно удаляющуюся лодку, как Робинзон на уходящий корабль. Не знаю, шутка ли это, злой умысел или попросту чья-то неосторожность, но беспорядочные ругательства срывались с моих губ неудержимым потоком.

Я повернулся в другую сторону – скорее неосознанно, испытывая потребность в любом движении и желание куда-то идти, бежать, крушить, ломать все на своем пути, как вдруг замер, не сводя глаз с маленькой бухты, огражденной грудами каменного мусора, среди которых, словно гейзеры, время от времени взлетали вверх фонтаны брызг. В центре бухты покачивалась на волнах небольшая моторная яхта с белоснежной надстройкой капитанской рубки, увенчанной никелированным шпилем с выцветшим флажком, с кормовой палубой, обведенной веревочной плетенкой, с квадратными окошками кают-кампании и сверкающими кругами трюмных иллюминаторов. На носу голубой краской было выведено: "АССОЛЬ".

Два часа назад, когда я начал ловлю крабов, ее здесь еще не было. Яхта, видимо, подошла к острову со стороны мыса Ай-Фока, потому я не заметил ее и не услышал гула мотора.

Необъяснимый побег лодки можно было увязать только с появлением на острове яхты. Я не видел людей ни на яхте, ни на берегу, не знал, кто они и понравится ли им моя брань, которую я уже приготовил, но не мог ни остановиться, ни приглушить в себе эмоции. Шутники хреновы! – мысленно ругался я, съезжая на заднице по испещренной от ветра и соленых брызг поверхности камня. Сейчас поплывем за лодкой. Заведем мотор и пойдем в открытое море. Больше некому было столкнуть ее в воду.

Пологий, выбеленный пометом чаек контрфорс, который словно поддерживал скалу и не давал ей рухнуть в пучину, стеной опускался в воду, и берега, как такового, подо мной не было. Можно было обойти скалу вокруг, но этот путь показался мне слишком долгим. Я был сверх меры рассержен на хозяев яхты, к тому же солнце стремительно падало на горизонт, и я мог опоздать к назначенному часу. Не раздумывая, я прыгнул в воду, вонзился в волны, и меня неприятно обожгло холодом. Перекупался, снова подумал я, выплыл на поверхность и, стараясь побыстрее выйти из воды, начал изо всех сил бороться с волнами. Серая стена медленно проплывала мимо. Встревоженная стая чаек взметнулась в воздух, и белые птицы принялись кружить надо мной, горланя дурными голосами.

Конечно, я напрасно прыгнул в воду в одежде. Даже на теплом ветру в мокрой одежде можно замерзнуть до посинения. Когда я вышел на берег, меня колотила крупная дрожь, а подбородок трясся так сильно, что клацали зубы. Кроссовки издавали какой-то отвратительный чавкающий звук, и при каждом шаге они во все стороны плевались водой.

Проклиная хозяев яхты с удвоенной силой, потому как и в этом вынужденном купании они тоже были косвенно виноваты, я трусцой бежал по узкой тропе, скользящей между валунов, с каждым мгновением приближаясь к яхте. Я уже видел ее мерно раскачивающуюся никелированную стеньгу, уже слышал, как скрипит якорный трос, отшлифовывая округлые края клюза, как вдруг нога потеряла опору, соскользнула с камня, и я, потеряв равновесие, полетел на гальку. Я непременно разбил бы себе голову, если бы вовремя не выставил обе руки вперед.

Удар был чувствительным – падать на остроугольные камни самое неблагодарное занятие. Чертыхнувшись, я подтянул колени и сел, с удивлением глядя на свои руки. Они были не просто оцарапаны. Они были выпачканы в липкой темно-вишневой крови до локтей.

Первая мысль, что я сотворил со своими руками нечто ужасное, мгновенно сменилась другой: боли нет, ран не видно, значит, это не моя кровь, это чужая. Это был тот редкий случай, когда человек испытывает радость, увидев под собой лужу крови.

Я с ужасом отскочил в сторону – облегчение сменилось отвращением. Я поскользнулся на камне, залитом кровью. Точнее, не просто залитом. Этот большой плоский камень, похожий на наковальню, был покрыт слоем бурой студенистой массы, в которой переплелись пучки волос и омерзительные бесформенные комки, словно на камень вывалили ведро вишневых медуз.

С перекошенным лицом я поднялся на ноги, быстро подошел к воде и стал отмывать руки и кроссовки. Если бы я не был голоден, меня бы обязательно стошнило. Что за гадость! – думал я. Кого здесь освежевали? Дельфина? Чайку?.. Вообще-то, чтобы выпустить столько кровищи, надо как минимум двадцать чаек распотрошить.

Руки отмылись, только под ногтями еще остались коричневые полоски. Без щетки с ними ничего не поделаешь. И джинсы на правом бедре были вымазаны в гадкой слизи.

Стараясь не подходить близко к окровавленным камням, я некоторое время наблюдал за тяжелыми мухами с перламутровыми спинками, которые лениво ползали по бурым комочкам, увязая в тягучей слизи. Особенно много их было на пучке волос, свернутом кольцом. Это произошло недавно, думал я, невольно озираясь по сторонам. Час назад от силы. Дельфин или чайки?..

Я скрипнул зубами от злости на себя самого. Кирилл, сказал я сам себе, не надо валять дурака! Неужели тебе мало Афгана и Таджикистана, чтобы с уверенностью сказать: это не дельфин и не птица. Это часть человека. Его кровь и мозги.

Я задрал вверх голову. Можно предположить, что кто-то сорвался с "акульего плавника". Судя по жуткому следу, оставленному несчастным, он вряд ли смог встать на ноги и уйти отсюда самостоятельно. Значит, он был не один. Пострадавшего – живого или мертвого – отсюда кто-то унес.

По спине прошелся холодок, словно морской ветер насквозь продул мокрую майку. Я снова посмотрел вокруг и уже медленно побрел к яхте, внимательно глядя себе под ноги. Если истекающего кровью человека несли на яхту, то на гальке должен был остаться кровяной след. Должен был, но не остался.

А при чем здесь моя лодка? – думал я. Ею хотели воспользоваться, чтобы перевести несчастного на берег? Но почему на лодке, а не на яхте, что было бы намного быстрее? Может быть, у них внезапно закончился бензин? Может быть, разбился именно тот, кто, в отличие от других, умел управлять яхтой?

Вопросы сыпались один за другим. Я не был готов к тому, что мне пришлось увидеть. Чужие проблемы сейчас меня не волновали, я не хотел вникать в них и ввязываться в чужую беду. Всему свое время, думал я. Сейчас я устал, продрог, я хочу на берег, а мою лодку, как назло, унесло в открытое море. Я сам нуждаюсь в помощи и сочувствии.

Но я себя обманывал. Честное слово, я лучше, чем могу показаться. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не скажу вслух того, о чем сейчас думал. Вроде бы подготовился к тому, что покажу кукиш навстречу любой просьбе о помощи, но на самом деле сразу же забуду и про своих крабов, и о встрече с Лешей, и про мокрую одежду, и стану, если надо, перебинтовывать, делать искусственное дыхание, закрытый массаж сердца, отправлюсь вплавь до берега, чтобы отыскать врача, посадить его на моторку и привезти сюда – я буду делать все, что умею, до тех пор, пока кто-либо будет нуждаться в моей помощи. Это уже привычка, образ жизни, и я воспринимал это с покорностью обреченного.

Я вышел на маленький пляж, казавшийся серым и холодным оттого, что "акулий плавник" кидал на него огромную тень, и она на глазах увеличивалась, захватывая пока освещенные солнцем камни. Яхта покачивалась напротив меня и по-прежнему казалось безлюдной. Натянутый, как струна, якорный трос удерживал ее носом к берегу. Я хотел свистнуть, привлекая к себе внимание, но вспомнил о крови на пальцах, которые намеревался вложить в рот, и с содроганием отдернул руку от лица.

– Есть кто живой?! – крикнул я, но шум прибоя заглушил мои слова.

Я стоял, сунув руки в мокрые карманы, и смотрел на яхту. Настроение у меня испортилось окончательно. Крик обезумевшей чайки, которая с остервенением пикировала на меня, едва не задевая крыльями лица, бил по нервам, и я почувствовал, как на меня накатывает волна холодного страха.

– Пошла вон! – крикнул я, нагибаясь за галькой размером с кулак, чтобы запустить ею в птицу, и увидел коричневый предмет. Поднял его, поднес к глазам, не сразу догадавшись о его предназначении.

Это была "фенечка" – крохотная, чуть больше пачки сигарет, сумочка из замшевой кожи на пеньковом шнурке, украшенная полированным деревянным шариком и кожаной бахромой. Я спрятал находку в карман и снова посмотрел на яхту.

– Ну тебя к черту, – тихо произнес я, но не шелохнулся, словно яхта гипнотизировала меня, подавляя волю. – Не нравится мне все это, – добавил я, сожалея о том, что рядом сейчас нет Леши или, на крайний случай, Анны.

Потом склонился, снял кроссовки и машинально, не думая, стал подворачивать брюки до колен, вошел в воду, не спуская с яхты глаз. Вода дошла мне до груди, пока я дотянулся рукой до якорного троса. Огромный форштевень раскачивался прямо перед моим носом, норовя обрушиться мне на голову всем своим весом. Когда яхта приподнялась на очередной волне, я подтянулся на тросе, а когда пошла вниз – ухватился за край клюза, оперся о него ногой и, выпрямившись, перевалился на бак.

– Есть кто-нибудь на яхте? – снова повторил я и удивился тому, как неестественно прозвучал мой голос.

В больших прямоугольных иллюминаторах отражалось солнце, и я не мог разглядеть, есть ли кто в рубке. Придерживаясь рукой за снасть, я спустился с бака к двери и потянул на себя ручку.

Дверь открылась беззвучно и необычайно легко, словно кто-то очень постарался ее смазать, чтобы на моем пути не возникло препятствий, но зайти в рубку сразу я не решился. Пригнув голову, ослепленный солнцем, минуту всматривался в приборный щиток, небольшой штурвал из красного дерева, с рукоятками, украшенными медными кольцами, на переборку и ступени, ведущие в кают-компанию.

– Эй, – уже совсем негромко позвал я. – Кто-нибудь нуждается в помощи?

Я вздрогнул от крика чайки, которая, сев на короткий бушприт и глядя на меня одним глазом, неистово захохотала, показывая червеобразный, загнутый кверху язычок.

– Тьфу, дура! – прикрикнул я на нее. – Пошла вон, и без тебя нервы на пределе.

Чайка замолчала, но слетать с бушприта не стала, продолжая наблюдать за мной. Чтобы войти в рубку, мне пришлось немного пригнуться, и я увидел свое отражение в зеркале, висящем напротив. Ну и рожа, подумал я, не удержавшись от сарказма в собственный адрес. Глаза как у суслика, которого переезжает машина. Чего испугался, Кирюша?

Рубка ничем особенным меня не привлекла, и я медленно спустился в кают-компанию. Два дивана у боковых переборок, ковровая дорожка с огромным мокрым пятном посредине. На журнальном столике, привинченном к полу, торчали деревянные футляры для бутылок – чтобы во время сильной качки не опрокинулись. Из футляров выглядывали бутылочные горлышки новосветского коллекционного шампанского; пепельница, стоящая на столе, была пустой, без окурков, но не вымытая. Бокалов не видно.