Левый король

Бари Сыч

Левый король

Пролог

Союзничков Всевышний послал из числа тех, кто не так давно с успехом заменял врагов. Что поделать? Как любит, по слухам, говаривать Его Королевское Величество, времена наступили новые, потому и поступать следует по-новому. Вот и собралась ныне троица, которую встретить вместе почти немыслимо.

Церковь осуждает ростовщичество и всячески ратует за шельмование денежных мешков, пошедших на такое дело. Весьма выгодное дело, следует признать. Святое Писание прямо называет вором всякого, кто даёт весной десять дукатов, а по осени требует вернуть пятнадцать. Всё просто и справедливо, да вот незадача – придумали хитрые богатеи уловку с векселями. Давно никто не даёт прямо в долг. Нынешние банкиры покупают у заёмщика бумажку с обещанием уплатить к Нисхождению сотню, скажем, дукатов. Только сами дают за сей документ всего восемьдесят. И то спасибо, ещё век назад давали вдвое меньше. Так что, формально, заповеди не нарушены. Святым отцам остаётся изливать негодование в проповедях, а ошельмовать ростовщика оснований никаких нет.

Потому диковинно видеть главу банковского дома Монней, крупнейшего к западу от Большого Камня, вежливо раскланивающегося с архиепископом далташским. Да ещё целующим преосвященную руку не на людях, не на показ, а в небольшой келье, при одном всего лишь свидетеле. При Лопе Жейресе, цехмастере оружейников стольного града Далташа, если говорить точно.

Оружейных дел работники не испытывали особой приязни ни к священству, ни к торговцам деньгами. Мало хорошего, когда тебя душат спекуляциями и пытаются выкупить часть мануфактур за бесценок или принуждают жертвовать на дела духовные. Однако такова жизнь, каждый гложет, кого может. Оттого любить Хенди Моннея или архиепископа Инкеца Делерена цехмастеру не за что. В обычные времена Лопа предпочёл бы вести дела с такими же, как он сам, мастерами. Пекари или свечники, с которыми делить нечего, куда лучше. Отношения со сталеварами или кожевенниками уже не так благостны. С ними приходится заключать сделки, торговаться и постоянно взаимно следить, как бы не прогадать, но и чтобы выгодного поставщика не сманили. Сейчас же времена наступили тяжёлые, приходилось искать союза с самыми могущественными силами королевства, невзирая на степень приятности таковых в общении.

– Я рад приветствовать вас, дети мои, в этих святых стенах! – произнёс архиепископ после того, как собравшиеся закончили раскланиваться и уселись на одну лавку.

В келье не было ни стола, ни табуретов. Ради сохранения тайны встречу назначили в монастыре Святого Дунно, достаточно удалённом, славном традициями паломничества, но не столь многолюдном, как более прославленные обители. А беречься приходилось. Камера благочестия не дремала. Только за последний год, как утверждала молва, на каторги отправились тысячи и тысячи людей, повинных лишь в паре неосторожных слов, оброненных в пьяной беседе. Король, даже своими придворными прозванный Левым, совсем потерял рассудок на старости лет.

По чести сказать, Лопа был на три года старше короля, справившего на днях свой пятьдесят шестой день ангела, Хенди Монней – на восемь, а Его Высокопреосвященство – и вовсе на целых тринадцать. Но они-то, мрак побери, они-то ещё в крепком уме! Король же, да смилостивится свет над его заблудшей душой, поступает год от года нелепей.

– Ваше Высокопреосвященство, мы, – Монней многозначительно посмотрел на Лопу. – Чувствительно рады, что Вы смогли изыскать время для встречи с нами, смиренными слугами Святого Престола и верными сынами Матери-Церкви. Радение об общественном благе не даёт нам покоя многие годы, а в последние месяцы наше беспокойство стало поистине нестерпимым!

Да уж. Нестерпимым. Кто ж стерпит, когда король устанавливает новый налог. И ладно бы, как его батюшка, обложил дополнительной податью книгопечатников или ввёл соляной сбор. Тогда бы чёрный народишко полез бунтовать на улицы. Уважаемых людей это коснулось бы лишь в той мере, что пришлось бы посидеть за стенами своих банков, монастырей и усадеб, пока всё не уляжется.

Но нет. Его Королевскому Величеству было благоугодно ввести налог на любые сделки с землёй, кроме аренды. Десятину следовало отдать, если ты покупаешь либо продаёшь. Получалось, что пятая часть денег уходила в казну при любой смене хозяина. Мало того, за исполнением взялись рьяно присматривать и немало хитрованов, занизивших цены по договорам, оказались сечены на площади Трёх Часов, после чего оштрафованы на десятикратную сумму обмана. Ясно-понятно, банкиры взвыли дурниной, ибо долгие годы основой их дохода служили спекуляции с землёй.

– Понимаю вас, – покивал архиепископ. – Всевышний посылает испытание за испытанием для нашего духа и для нашей плоти. Порой мне кажется, будто мы живём в последние времена, и следующее утро не настанет.

Все трое сложили пальцы в жесте солнца, соединив колечком большой и указательный, махнули перед лицом, отгоняя беду.

– Порой, мне кажется, – осторожно продолжил Монней. – Что в обществе есть здоровые силы, готовые поддержать и веру, и порядок.

О, да. За последние годы вера поколебалась не меньше, чем рынок земельных спекуляций. Власть Святого Престола, ещё полвека назад незыблемая на всём пространстве между Большим Камнем и Змеиным проливом трещала по швам под натиском обновленцев. Стоит ли говорить, что им покровительствовал Его Королевское Величество Горцелин Второй? Так у всех ревнителей истинной веры на монарха Лерингии появился здоровенный зуб.

– Требуется эти силы лишь немного поддержать, – не утерпел Лопа и влез в разговор.

Архиепископ с банкиром способны плести кружева из намёков до ночи, если не до утра. Оружейник тоже сведущ в дипломатии и интригах, но здесь-то, в удалённой келье, за дверью, перед которой дежурят три помощника, по одному от каждого из них, дабы никто не приблизился и не подслушал! Видит Всевышний, можно быть и посмелее в разговорах!

– Многие благородные люди не менее нашего обеспокоены падением нравов современного общества, – продолжал Лопа Жейрес. – Они готовы употребить всё своё влияние и всю кровь своих сердец, дабы исправить положение. Просто им нужна небольшая поддержка.

– Добрым словом и монетой, – уточнил Хенди Монней.

– Вся братия и вся паства будет непрестанно молиться за сих прекрасных людей, – вновь осенил себя знаком солнца архиепископ Делерен. – Сколько же потребно денег на столь богоугодное дело?

– Мы с уважаемым… э-э-э… мастером, – замялся Хенди Монней, не желая всё же вслух произносить имя Жейреса. – Вносим по четыре тысячи талеров. Но у нас нет возможности помолиться за упомянутых неравнодушных господ. Потому мы, Ваше Высокопреосвященство, считаем справедливым вносить вдвое больше, нежели Мать-Церковь.

По лицу Делерена нельзя было прочесть никаких эмоций. А ведь озвученная сумма внушала уважение, даже будучи ополовиненной. Всё же совокупно получалось почти двадцать пудов серебра. Но старый архиепископ владел собою мастерски.

– За сбором средств я прослежу лично, – проговорил он после секундной паузы. – Хотелось бы лишь понять мотивы… уважаемого мастера. Обеспокоенность Матери-Церкви по поводу расшатывания устоев вполне понятна. Чем досаждает… нестроение в жизни общества почтенным купцам – также не требует пояснений. Но что послужило причиной ропота среди людей, занимающихся ремеслом… столь ценимым светскими владыками.

Это верно. Его Королевское Величество весьма и весьма жалует всякого рода мастерские, мануфактуры и подобные заведения. Недаром Горцелина Второго называют покровителем искусств, наук и ремёсел. В первые годы правления он пожаловал массу вольностей и привилегий для почти всех цехов, а уж заказы от короны сыпались точно из рога изобилия. Сытные времена, весёлые денёчки. Вот только ныне всё переменилось.

 Незаметно для общества возникли казённые заводы, разросшиеся сейчас до поистине гигантских размеров. На одной только шерхэдской верфи, поговаривают, трудилось сорок тысяч работников. А кратесдонские арсеналы клепали оружие и доспех в немыслимых количествах. Возмущались многие. И печатники, и корабелы, даже каменщики, но более других – оружейных дел мастера.

Прочие цеха несли убытки, но крепились и надеялись выстоять. У коллег же Жейреса просто таки опору из-под ног выбили. Кому сейчас нужен полный латный доспех? Да один дед нонешнего короля, тоже Горцелин, только Первый, заказал больше комплектов, нежели всё королевство за последние десять лет! А какие это были доспехи! Подлинные стальные скульптуры, непробиваемые, но и не лишающие воина подвижности. Все в рёбрах для вящей жёсткости, в чеканке и инкрустации. Чистой воды шедевры выходили из цеха оружейников. Оплачивалась эта красота соответственно.

Что же наделал Его Королевское Величество? В дополнение к жандармам завёл каких-то рейтаров, у которых из защиты одна простенькая кираса да каска. Да и жандармы стали облачаться куда как проще, в доспех на три четверти, не закрывающий ног. Будто ботфорты спасут от доброго удара или пули! Что касается рейтаров, у них нагрудники со шлемами проще некуда. Такие поделки сейчас и выпускают казённые заводы нескончаемым потоком, перебивая низкой ценой любые предложения почтенного цеха. Для настоящей же работы покупатель остался лишь за пределами Лерингии, но выгода отнюдь не та, ибо иноземные купцы норовят взять задёшево. И торговаться в таких условия ой как не просто. Покупают кое-что графы да бароны себе и для свиты, но сколько? Капля в море прошлых прибылей!

Однако сказать всё это напрямую Лопа Жейрес не осмелился. Если его собеседники осторожничают и играют намёками в снежки, кто он такой, чтобы портить им удовольствие? Тем более, вызвать гнев архиепископа Лерингийского – риск громадный сам по себе. Ежели ссориться с такими людьми, то и королевских палачей не потребуется, чтобы покинуть бренный мир. Потому мастер тщательно подбирал слова.

– Мы с глубочайшей скорбью наблюдаем падение нравов и отход от правил чести. Вопросы веры важны до крайности, но мы, простые мастеровые люди, мало сведущи в таких материях. Упадок в военном деле и в качестве выделки товаров – вот что заботит нас. Мы видим зияющую пропасть, в которую катится наше несчастное королевство. Потому готовы на значительные жертвы, дабы удержать его от такого падения.

– Похвально, – заключил архиепископ после того, как Лопе, не моргнув, выдержал испытующий взгляд. – Далеко не у всякого дворянина найдётся столько понятия о чести и благодетели, нежели у почтенного мастера. Святой Престол моими устами благословляет ваше… начинание.

Слова эти означали многое. Две тысячи талеров – само собой. Но гораздо важнее иное обстоятельство. Буде заговор, давайте уж называть вещи своими именами, разоблачат, то Мать-Церковь воспротивится слишком уж жестокому приговору. Следует согласиться, что отсечение головы или даже виселица куда предпочтительнее тех казней, кои имел обыкновение устраивать досточтимый Горцелин Первый. А уж в случае успеха, одобрение Святого Престола может и вовсе сделать цареубийство… да-да, речь именно об этом, не надо притворяться хотя бы перед собой. Так вот, цареубийство предстанет волей Всевышнего. Потому отыскание заговорщиков и наказание оных сделается не богоугодным делом, о коем не следует и помышлять.

Поддержка архиепископа сулила в случае поражения быструю смерть вместо мучительной, а в случае успеха – признание вместо преследования. Это ведь не так уж мало, согласитесь.

Часть первая. Дорога в люди

Глава первая, в которой главный герой получает известие, но не может определиться, печальное ли оно

На дорогу, ведущую к поместью Винин, охотники выбрались, когда солнце уже коснулось верхушек дубов. Благородные господа Форфах рок-Винин и Богис рок-Кадер почли за лучшее поручить слугам и егерю позаботиться о кабаньей туше, а сами направились прямиком в усадьбе.

– Клянусь солнцем, Форфах! Славно вы приняли этого зверюгу! – похвалил Богис товарища.

– Да, вышло недурственно, – не стал тот впадать в ложную скромность. – Впрочем, уверен, ты управился бы не хуже.

Кабы представился случай – возможно. Форфах имел право первого удара как старший по возрасту. Да, к тому ж он – родной сын Пранта рок-Винина, помещика этих земель, которому Богис приходился племянником. Оттого молодому рок-Кадеру доводилось кровянить копьё куда реже. Что-то вроде, через три охоты на четвертую.

– Глоток вина? – предложил Форфах.

Он основательно хлебнул из фляги, а затем протянул товарищу, ехавшему по левую руку. Богис благодарно кивнул, принимая сосуд, выпил. Счёл, что разбавлено маловато, примерно наполовину.

– Мне будет здорово не хватать тебя, дружище, – произнёс Форфах после некоторого молчания. – Чертовски жаль, что тебе придётся отъехать.

– Да, чертовски жаль, – машинально отозвался Богис. – Но…

– Да! – горько подхватил слова замявшегося товарища рок-Винин. – Чёртово «но»!

Не так давно Богису исполнилось шестнадцать лет, а значит, ему пора задуматься о месте под солнцем. Это с Форфахом всё более или менее понятно. Будучи старшим сыном, он унаследует поместье. Хоть и давалось оно лишь по праву службы, обычно государь жаловал отцовской землёй первенца. Исключения случались, но требовалась весомая причина. Например, регулярная неявка помещика на смотры или какая-либо крамола. С первым у рок-Вининов был полный порядок. Со своего поместья они выставляли десять урочных воинов, иной раз и сверх того, зарабатывая немалые премии.

Что на счёт крамолы, так даже и придумать затруднительно, как она выглядит в их медвежьем углу, где до ближайшего канцлера камеры благочестия потребно скакать, по крайней мере, неделю, меняя коней подённо. Как в таких условиях изменить короне? До границы – далеко, соседям не продашься. Заводов или рудников, на коих можно устроить некую порчу, в округе тоже не имеется. Даже чеканкой фальшивой монеты не займёшься, ибо мастера в такую глушь не заманить и калачами. Так что и следят за их краем вполглаза. Будто и не кипит королевство от перемен.

Но вернёмся к молодому рок-Кадеру. Он уродился у батюшки Пронета третьим. Стало быть, рассчитывать на доброе наследство не приходилось. Оттого и отослал родитель сына на воспитание старшему брату, по обычаю предков. Мудрость в том глубокая. Отпрыска и к воинскому делу приучат, и баловать не станут. Да и случись беда какая с первенцем, всегда в запасе есть ещё один законный наследник.

Вот только возраст у Богиса такой, что пора в жизни устраиваться. В самом деле, не приживалом же у дядюшки поселиться в чаянии несчастья с братом!

Почти весь путь благородные господа проделали в молчании. Лошадей они временами пускали в легкую рысь, но большую часть ехали шагом. Флягу с вином друзья осушили, отчего у Богиса слегка зашумело в голове. Рок-Виниру в двадцать два полных года требовалось что-нибудь поосновательнее, дабы серьёзно захмелеть, но и в его глазах появился весёлый блеск.

– Вороны, – процедил Форфах. – Терпеть не могу.

К этому моменту усадьба Винин уже показалась вдалеке. Птиц, на взгляд Богиса, кружило над ней не слишком много. Вполне обыкновенно.

– Одни дурные вести от них, – продолжил Форфах. – Ни разу не накаркали нам чего путного…

Рок-Кадер хотел было ввернуть на это какую-нибудь подходящую цитату из читанного недавно трактата «О подлинной сути примет и суеверий», но успел схватить себя за язык. Во-первых, перечить старшему – непозволительная дерзость. Хоть и прошли давно времена поротой задницы и увесистых подзатыльников, но уроки помнились крепко. Кроме того, побоялся юноша показаться книжным червём, место которого в монастыре с пером в руке. В мечтах, чего греха таить, видел он себя прославленным героем меча. Ну, и наконец, никакой путной цитаты в цельности своей память предложить ему не смогла. Проклятое вино.

– Не дать ли нам галоп? – спросил Богис вместо обсуждения дедовской приметы.

– Рота, эстоки из ножен… вон! – заорал его спутник, как бы командуя отрядом рыцарей. – Шагом! Марш!

Ясное дело, эстоков, длинных мечей для пробивания доспехов, у охотников не имелось, зачем бы им. Пришлось удовлетвориться обнажением шпаг. Они повели коней мало не в ногу. Ботфорты всадников почти касались друг друга.

– Рота, рысью… марш! – велел рок-Винин.

Друзья пришпорили скакунов, стараясь держаться вместе. Конечно, такая игра даже отдаленно не походила по сложности на конные атаки, ибо что это за строй из двух человек?

– Марш-марш! – приказал Форфах.

Добрую сотню метров друзья держали галоп. Рок-Винин здорово вырвался вперёд, ибо жеребец под ним был одним из лучших. Новые команды кузена Богис услышал, лишь пролетев мимо его с разгону.

– Осади! Осади! Все назад! Отход! – кричал Форфах и смеялся. – Клянусь солнцем! Будь мы в деле под Норхесом, нас бы уже нашпиговали болтами или подняли на пиках!

– Да уж не иначе, – согласился с улыбкой рок-Кадер, возвращаясь под воображаемый значок. – С вепрями у вас, сеньор полковник, выходит лучше.

Ответом стал очередной взрыв хохота.

На двор усадьбы друзья въехали уже в сумерках. Рок-Винин поручил жеребца конюху, а рок-Кадер занялся своим лично. Всё ж воспитанник не то же самое, что наследник.

– Сударь, хозяин велел передать вам, чтоб зашли к нему, как вернётесь, – сообщил Богису конюх.

– Сказывал, зачем?

– Нет, – глаза слуги метнулись к двери, за которой скрылся Форфах, после чего конюх добавил, понизив голос: – Но около полудня прибыл гонец.

Заинтригованный юноша, однако, исправно закончил обихаживать скакуна и лишь после этого двинулся к хозяйскому дому. Пранта рок-Винина он застал в гостиной зале, сидящим в кресле подле нетопленного камина.

– Вы желали меня видеть, дядюшка?

– Да, мальчик мой. Присаживайся, – Прант помолчал, затянулся трубкой, выпустил дым, затем поинтересовался: – Как прошла охота?

– Форфах взял отменного зверя. Никак не меньше пяти пудов. Прикончил чисто и точно.

Помещик слабо улыбнулся. Рок-Кадер понял, что дядюшка пребывает в глубокой печали.

– Я получил сегодня известия, из Кадер, – проговорил Прант после очередной затяжки. – Богис, твой отец умер.

Юноша сглотнул. Вспомнил слова Форфаха о воронах. Вот тебе и трактаты. Автор остроумно расписал, отчего людям кажется, будто старинные приметы что-то там предвещают, и почему всё это не стоит внимания. Однако при личной встрече с подобным, из головы разом вылетают доводы рассудка.

– Тебе надлежит в самое ближайшее время отбыть в Кадер, дабы вступить во владение положенной частью наследства.

Эту фразу дядюшка произнёс нарочито канцелярским тоном, желая, как видно, облегчить таким способом нелёгкий труд – сообщать сыну о кончине отца. Хоть и был Прант старым воином, разменявшим пятый десяток и в молодые годы хлебнувшим всякого, а давалось это ему тяжко. Прикипел он к мальчишке сердцем более, нежели стоило ожидать.

– Мне будет жаль покинуть Винин, дядюшка, – пробормотал Богис. – Вы так добры ко мне.

– Всё равно, к тому шло. Ты отправился бы в свет, если не грядущей весной, так следующей осенью точно.

– За зиму я хотел решить, куда податься. Попросить вашего совета и решить.

– Совета, говоришь? – глянул дядюшка на Богиса с интересом. – Что ж, давай подумаем. Будь дело во времена моей с твоим покойным батюшкой молодости, я бы присоветовал ехать устраиваться в графскую дружину. Именно так братец и выслужил поместье Кадер.

Да, эту историю Богис помнил. Пронет рок-Винин, младший брат Пранта, поехал искать счастья, да и пристроился при дворе графа бон-Дракстеда. В битве под Норхесом показал себя орлом. Несмотря на раны, отражал в числе немногих устоявших натиск салборцев на баннер графа. После победы бон-Дракстед за верность долгу и отвагу пожаловал иссечённого воина имением и гербом с девизом «Пусть мы одни». Так батюшка стал зваться Пронетом с гербом из поместья Кадер, то есть Пронет рок-Кадер.

– Вот только давно уж нет ни того графа, ни графства его, – задумчиво продолжал Прант. – Сам знаешь, уличён в измене, лишен достоинства, свободы и имущества. А в Кратесдоне управляет ныне королевский триумвират. Ближайший граф – в Ампиатее. До него – больше тысячи миль, почти как до столицы. Только в другую сторону…

Юноша кивнул головой. Хоть и случилась история с изменой графа и судом в пору, когда Богис пешком под стол ходил да поперёк лавки лежал, а слышать о том деле довелось неоднократно. В основном, рассказы кончались пересудами, мол, держать руку благородного человека, графа ли, барона, это одно, а жить на землях не вполне понятной Дракстедской области – вовсе иное. Тут не стоит ожидать ни чести, ни добрых пожалований. Для молодёжи путей устройства будущего поубавилось. Совсем с голодухи можно бы поступить в городовой полк, да только в крупных городах, вроде Кратесдона или Брампинга своих желающих достанет. Ехать же в небольшое селение – верный путь к прозябанию.

– И да, – тут дядюшка воздел указательный палец вверх. – Это в наших лесах можно смело называть мили милями, а пуды пудами. В городе за такое мигом останешься без штанов.

Богис смутился. Он, конечно, помнил все эти новые меры длин и весов, но в разговоре как-то не получалось выговаривать километры с килограммами. Наставник верно подметил. По эдикту о единстве средств измерения со всякого, пользующегося отменёнными мерами длины, веса и прочего, следовало брать штраф в сотню талеров или пороть. Выплатить юноше эдакую гору серебра не под силу, а, значит, штаны покинут его задницу. Это мелким лавочникам не страшно получить десяток ударов – раны быстро зарастут, а честь не пострадает ввиду отсутствия таковой. Для благородного человека сие наказание – позор неимоверный. Оттого Богис дал себе зарок прислеживать за языком ещё и на этот счёт.

– Спасибо, дядюшка, за напоминание, – кивнул он вновь. – Я этого не забуду. Так что же? Ехать в столицу?

– А отчего бы и не в столицу? – хмыкнул помещик. – При королевском дворе тебя, знамо дело, не примут, так тебе туда и не к чему. Ждать от Левого правды не приходится.

Богис согласился с дядюшкой, но промолчал. Чести в делах Горцелина Второго маловато.

– Вот если поступить в свиту одного из графов или баронов – дело иное. Ныне они как раз больше в столице крутятся, нежели по своим замкам, – в голосе старого воина сквозило неодобрение новомодными порядками. – Хорошо бы к графу из Камле или Ампиатеи, эти самые достойные, но в Далташе бывают редко.

– Дядюшка, а что вы думаете на счёт наёмных рот? – поинтересовался Богис, учтиво дождавшись пока Прант замолчит и затянется трубкой.

– В них, мальчик мой, вполне можно заработать серебра, а то и славу. Только приходят туда на двух конях, на добром боевом и на заводном, да со своим снаряжением. Вестимо, такого, как требуется для поступления в ордонансовую роту, не надобно. Однако не думаю, что в твою долю наследства выпадет достаточно средств для экипировки. При прадедах людям нашего происхождения было не зазорно походить и в пеших наёмных компаниях. Но времена эти прошли давно. Компании стали не те, что прежде. Нынче это больше жулики, нежели воины. Даже у Левого хватило ума не вербовать их, когда случилась война с Салбором. А то под Норхесом они бы нам навоевали. Некер Салборец нанял их изрядно, вот и хлебнул с ними лиха, да.

– А если податься в иные края?

– Хм, даже не знаю, что тебе тут сказать. Салбор, спору нет, обширен и отнюдь не бедствует, да только родился, видать, король Некер под несчастливой звездой, да и сынок его, ныне властвующий, в папаню пошёл. Всё у них в пределах неладно уже с четверть века. С той самой войны, когда Левый разгромил Некера. А идти за несчастливцем… сам понимаешь. Кто остался по нашу сторону от Большого Камня? Дорвилонский король скуден и в рот Горцелину смотрит. Что касается Берлеи, воевать за них можно, но имения в пожалование не дождёшься. Там всем правят святые отцы, в их руках же и все земли.

– Запроливье? – бросил Богис с напускной небрежностью, ибо сам долго и всерьез подумывал уехать как раз туда.

– Дикарей гонять? Да и поделено всё Запроливье между дорвилонским королём и Святым Орденом, который непонятно кому больше служит, Святому Престолу в Берлее или Левому в Далташе.

– А если наоборот – наняться к хвольскому князю? Этот народ дикий, правильного военного дела не знает, а давать отпор Ордену и дорвилонцам надо.

– Там ты, вестимо, смотреться будешь орлом среди галок, – хохотнул рок-Винин-старший. – И платить дикари способны богато, драгоценными мехами и жемчугом. Только так недолго и концы отдать без покаяния, ибо священника в тех краях днём с огнём не сыскать.

Богис хотел было возразить, что их предки как раз таким манером забрались в края, где ныне стоит поместье Винин. Едва сумел сдержать юноша свой нрав, склонный к спорам. Особенность эту он давно заметил за собою, а заметив – борол нещадно, ибо могла стать она причиной больших неприятностей. Роскошь остроумных пикировок доступна только вельможам да шутам. Дослужиться до первых ещё предстояло, идти по пути вторых Богис не желал.