Без права на тебя

Ксения Руднева

Без права на тебя

ЧАСТЬ 1. Лето

Глава 1

Ноги опять несут меня к балкону на лестнице. Только тут я могу хоть немного отвлечься, прийти в себя и наконец вдохнуть полной грудью. Воздух теплый, и аромат цветущей под окнами сирени приятно щекочет ноздри. Я опираюсь грудью о перила, распластываю руки по черной толстой перекладине и смотрю вниз. Маленький город почти спит. В доме напротив едва можно насчитать с пяток горящих окон, темнота укрыла детскую площадку, и только слишком уж жизнерадостный смех подростковой компании доносится откуда-то из-за угла.

Чувствую себя здесь чужачкой. Ненужной. Той, за кем приходится все время присматривать, недееспособной. Вся моя жизнь осталась в родном городе вместе с тем, кто предал и разбил, не оставив даже надежды. А тут, у бабушки, мне не за что зацепиться. Нет якорей, а спасательный круг, что мне кинули родители, скорее похож на кандалы. Мысли плавают, вязко ворочаются и напоминают болотную трясину. «Зачем я здесь? Что дальше? Как теперь быть?» – вот вопросы, которые я задаю себе изо дня в день, но никак не нахожу на них ответа.

И, тем не менее, на ближайшие несколько лет этому городу суждено стать моим домом. Сессия закрыта досрочно – я всегда была отличницей, и документы на перевод в другой ВУЗ уже подписаны. Осталось только как-то пережить это лето, которое должно было быть совсем другим. Кто же знал, что мое сердце разобьется на тысячи осколков, и эти острые, беспощадные кусочки примутся ранить без перерывов на сон и отдых.

Я вяло предаюсь унынию и тоске, как вдруг до моих ушей доносится гитарный перебор. Мелодия, насколько прекрасная, настолько же и печальная, бьет в самое сердце. Точнее, то, что от него осталось. Осколки застывают, как змея, покорная укротителю, и словно забывают о своей миссии – жалить меня изнутри. И я замираю вместе с ними. Боюсь дышать, боюсь шевелиться, будто любым неверным движением могу спугнуть завораживающие звуки. Боюсь даже ветра, что играет моими волосами – а вдруг и это остановит чарующую мелодию?

Но вот к гитарным аккордам присоединяется голос. Мужской, сильный, как будто бархатный, с легкой хрипотцой. И каждое слово лепит заплатку на мое израненное, уставшее сердце.

Немного нервно. Курю.

Мысли все об одном: Love you.

Эта серая жизнь пуста.

Эта тонкая грань тонка.

Это хрупкое сердце болит.

Эти глупые мысли – забыть.

Кто я без тебя? Тень.

И сух без дождя день…

Я с облегчением выдыхаю и впитываю в себя этот вечер, этот негромкий голос и сопровождающую его мелодию. Пью их, как микстуру, что приносит пускай краткосрочное, но облегчение. Всего мне достается пять песен – пять глотков, позволяющих на время забыться, окунуться в чужие чувства, заменив на них свои. Я не ухожу домой, пока гитара не смолкает, несмотря на то что на улице становится уже прохладно, и вся кожа у меня покрывается мурашками.

Я – благодарный слушатель, только вместо оваций от меня музыканту достаются тишина и немое обожание. Он – мой новый наркотик, кем бы ни являлся на самом деле. Пусть даже это прыщавый тощий юнец, я уже люблю его и поклоняюсь таланту. Тому, что он смог со мной сделать. Я готова рукоплескать, но сдерживаю себя. Готова упасть ему в ноги, но не позволяю себе сделать и шага. Все, что могу – это молиться, чтобы ему было сейчас лучше, чем мне.

В эту ночь я засыпаю, и мне снится море. Мягкие теплые волны щекочут ступни и зовут к себе. Они обещают покой и безмятежность, такое нужное мне забвение, новые силы и желание жить. Я отдаюсь на их волю и качаюсь на них до утра. Будит меня уже привычная тошнота. Бегу в туалет и сгибаюсь пополам. Спазмы не отпускают долго. Я чувствую, как мгновенно выступает испарина, покрывая шею и грудь холодной влагой, и мысленно прошу передышки. У кого – неведомо. То ли у высших сил, то ли у будущего человека, что находится внутри меня.

Есть я могу только ржаные хлебцы. Два сухарика составляют мой завтрак, после лежу без сил на диване. Сегодня суббота, и бабушка до завтрашнего вечера пробудет на даче. Я пытаюсь насладиться покоем и одиночеством, но навязчивые мысли снова не дают мне этого сделать. Телевизор помогает немного. Смотрю какой-то дурацкий зарубежный сериал, потом мультики про Тома и Джерри, реалити про кухню… Во время очередной рекламы опять засыпаю. На обед снова запихиваю в себя сухарики – столько, сколько могу, и иду на улицу, подышать свежим воздухом.

Покидать диван совершенно не хочется, но Алла Михайловна с первого этажа обязательно донесет бабушке о том, что я не гуляла. И тогда снова последует разговор. А я больше не могу говорить. От серьезных взглядов и слов начинает тошнить. И это совершенно не то, что мне сейчас нужно.

На прогулке у меня тянет живот, я виню в этом джинсы и на всякий случай расстегиваю пуговицу, хотя они, наоборот, в последнее время стали на мне болтаться. С трудом выдерживаю положенные сорок пять минут, постоянно заглядывая в экран телефона. Цифры часов меняются так медленно… А с тех пор, как я купила новую симку, смартфон постоянно молчит. Не вспыхивает экран от сообщений, не вибрирует в кармане. Только с мамой в основном и общаюсь, но это совершенно не те звонки, на которые мне хочется отвечать.

Может показаться, что я никому не нужна. А на самом деле это я отсекла всех, не найдя в себе сил читать почти одинаковые сочувственные тексты и отвечать на вопросы с показной заботой. И еще хотела, чтобы ничто больше не напоминало о НЕМ. Хотя с последним у меня явные трудности: незапланированная беременность – совсем не то, от чего легко можно отмахнуться, и уж тем более позабыть ее виновника.

К вечеру живот начинает крутить сильнее. Боль все нарастает и отдает в поясницу, а на нижнем белье я обнаруживаю ярко-красные пятна, которых там быть не должно.

Трясущейся рукой набираю скорую, бабушке решаю рассказать потом.

Стационар я запомню на всю жизнь. Равнодушные типовые вопросы, осмотры, чистка, металлический звон инструментов. Чужие руки внутри и снаружи и ни капли сочувствия или человеческого участия. Словно я – просто тело, набор из мяса и костей, который нужно подлатать для дальнейшего функционирования. Без души и эмоций, будто робот.

Я плохо помню палату, соседок, каждую со своей маленькой трагедией, и свое пребывание в больнице. Запомнился лишь один разговор. Я стараюсь как можно больше времени проводить на улице – задыхаюсь в этих крашенных светло-желтой краской стенах, а потому делаю все, чтобы их избегать.

Сижу, откинувшись на спинку скамейки, и безучастно смотрю в небо, для которого все наши трагедии – пыль. На мне надето что-то больничное и бесформенное, но мне все равно. Все, на чем я сейчас сосредоточена – это кислород. Я медленно впускаю его в легкие через нос и выпускаю воздух через рот, собрав губы трубочкой. Психолог говорит, что такое дыхание помогает концентрироваться. Это все, что я запомнила из разговора с ним. Почему-то тут, в районной больнице, уверены, что помощь психолога в моей ситуации просто необходима. А я не нахожу в себе сил, чтобы сопротивляться чему-либо, послушно иду туда, куда укажут, делаю, что говорят. Идеальный пациент. Я – оторванный осенний лист, который летит, подхваченный переменчивым порывом ветра, навстречу стылой зиме.

Неожиданно ко мне подсаживается девушка. Она выглядит тростинкой – такая тоненькая фигура, ее кожа безжизненная и полупрозрачная, от бровей и ресниц остались серые тени, а вместо волос повязан ярко-красный платок на манер банданы. «Turkey» – гласит белая надпись, и я догадываюсь, что эта вещица – отголосок прошлой жизни девушки. Сможет ли она вернуть ее и с уверенностью сказать, что испытание пройдено? Глубокие и мудрые, все понимающие глаза незнакомки и мягкая играющая на губах улыбка определенно не могут принадлежать человеку – они принадлежат ангелу.

– Привет, – весело здоровается девушка, и я чувствую, что не в праве игнорировать ее. Кого угодно, но только не ее.

– Привет, – разлепляю обсохшие губы, хоть и звучу без энтузиазма.

– А ты тут с чем? – ее голос задорный и звонкий, мне кажется, он совсем не соответствует ситуации. Она больше похожа на любопытную школьницу, чем на постоялицу стационара.

– Разбитое сердце считается? – хмыкаю я.

– С таким сюда не кладут, – она продолжает улыбаться. – Я тут прохожу курс химиотерапии, уже третий, но врачи обещают, что скоро пойду на поправку.

– А у меня случился выкидыш, – все-таки признаюсь я и отвожу глаза, почему-то задыхаясь от позора. Никак под влиянием разговоров с мамой. Но девушка, сидящая рядом, настолько открыта и дружелюбна, что не откровенничать с ней не получается.

– Ох, мне так жаль! – она осторожно обнимает меня, и я чувствую тонкие, словно цыплячьи косточки под ее кожей. Стыд тут же накрывает с головой, и я понимаю, что все мои проблемы – просто пшик по сравнению с тем, что выпало на ее долю. Я стараюсь зарядиться от нее мужеством, стойкостью и жизнелюбием, взрастить в себе хоть малую толику этих качеств, а незнакомка тем временем продолжает: – Уверена, ты еще сможешь родить пухлого розовощекого ангелочка, ты ведь молоденькая совсем. Кстати, меня Катя зовут, а тебя как?

– Яна, – с улыбкой отзываюсь я. Этим мудрым и неравнодушным глазам невозможно не улыбаться.

– Вот ты где! – возле нас останавливается молодой человек и смотрит на Катю.

В его удивительно голубых глазах – любовь вперемешку со страданием, радость от встречи и страх, что запрятан глубоко, но все равно заметен окружающим, звенящая нежность и боль, что заставляет голос ломаться. Девушка тянется к нему, и он помогает ей подняться, целует в щеку, надолго прижавшись к ней. На пальце правой руки, которой он обнимает Катю, я замечаю желтый блеск обручального кольца и чувствую себя лишней. Не хочу мешать этой паре, как и становиться свидетелем их встречи. Я встаю со скамейки и тихо бреду в сторону больничного корпуса, шаркая как старуха.

Глава 2

До самой выписки не позволяю себе больше страдать. Меня постоянно клонит в сон, но именно эту слабость я себе разрешаю. Дома бабушка окружает заботой. Постоянно что-то печет, пичкает меня ягодами с огорода, приговаривая, что сейчас моему организму очень нужны витамины. Мне кажется, что ба вздохнула даже с облегчением из-за того, что матерью-одиночкой мне теперь не быть. Миновал позор и трудности жизни с младенцем.

А я не отказалась бы от амнезии. Вот бы стереть память было так же легко, как и сменить город проживания. Проблема в том, что я просто не знаю, что должна чувствовать. Слишком потеряна – моя реальность оказалась мне не по силам, поэтому сознание накладывает вето практически на любые эмоции, оставляя телесную оболочку функционировать.

Я послушно выполняю все, что бабушка от меня хочет, ем творог и пью чай с медом и лимоном, хожу гулять и обязательно чищу зубы. Еще расчесываюсь. Оказывается, людям приходится так часто расчесывать волосы…

Единственное, чего я по-настоящему жду, это наступления вечера. Времени, когда я смогу пойти на лестницу и услышать мужской голос. Его песни – мое обезболивающее, которое не продадут ни в одной аптеке, потому как оно вызывает привыкание почище любых наркотиков. Рецепт на него не выдаст ни один врач, но я умудряюсь получать свою контрабанду.

Слова, что он выбирает, будто написаны про меня. Он поет так искренне, так чисто, что я каждый раз замедляю дыхание, чтобы не выдать своего присутствия, не спугнуть волшебство. Вот и сейчас бархатистый голос берет мою душу за руку и ведет за собой, обостряя все чувства, доводя их до исступления, накаливая до предела. А после утомленная боль отступает, понимая, что тут ей больше нечем поживиться, все выжжено дотла.

Я дожидаюсь, когда голос моего единственного кумира смолкает, хлопает балконная дверь и наступает уставшая тишина. Мне требуется еще несколько минут, чтобы прийти в себя, чтобы катарсис, виртуозно вызванный незнакомцем, улегся. Я смотрю на темный двор и удивляюсь: как так могло произойти, что человек, который, я даже не знаю, как выглядит, в короткий срок стал самым желанным и близким для меня? Не в физическом плане, нет. В духовном.

Я возвращаюсь тихонько в квартиру, старясь не потревожить спящую бабушку, и тоже ложусь. А на следующее утро ба сообщает, что нашла мне работу.

– Не прожить нам, дочка, на одну мою пенсию, – бабуля поставила передо мной тарелку с кашей, положила ложку рядом. – Лекарства твои вон как дорого стоят. Да и не дело это молодой девушке в квартире безвылазно сидеть. А выйдешь на работу, и сама не заметишь, как в себя придешь, все беды на задний план отойдут. Может, и познакомишься с кем, друзей заведешь.

– Хорошо, бабуль, как скажешь, – послушно вздыхаю я. Сил и желания спорить нету, а может, она и права? Слоняясь целыми днями в четырех стенах, гоняя одни и те же мысли по кругу, я начинаю чувствовать себя заключенной, без права на досрочное освобождение.

– Вот и хорошо, – теплая сухая ладонь гладит меня по волосам. – Вот и умничка. И мне так спокойнее за тебя будет.

На следующее утро я надеваю кроссовки, джинсы, простую футболку и иду в кафе, что располагается в двух остановках от нашего дома. Погода стоит теплая и ясная, так что прогулка не в тягость, даже скорее доставляет удовольствие. Там уже ждет бабушкина знакомая, которая согласилась взять меня на лето официанткой. Заведение стоит прямо на берегу реки, поэтому в посетителях недостатка нет – место выбрано на редкость удачно. Я робко здороваюсь с хозяйкой, выслушиваю короткий инструктаж, в процессе которого киваю, как китайский болванчик, облачаюсь в выданный фартук с фирменным логотипом и начинаю свой первый рабочий день. Про зарплату поинтересоваться забываю, но не думаю, что она будет сильно высокой. Маленький город – не то место, где крутятся большие деньги, тем более в среде простых официантов. Эту работу я воспринимаю скорее как терапию, как возможность переключиться, поскорее забыть все случившееся и начать новую жизнь.

Первый день я хожу хвостиком за еще одной официанткой – уставшей женщиной лет сорока и постигаю азы профессии. Выполняю несложные поручения, убираю со столиков использованные салфетки, грязную посуду, раскладываю приборы. Под вечер мои ноги гудят, но голова приятно пустая, и я впервые довольна прошедшим днем. Хвалю себя мысленно. В кармане лежат кое-какие чаевые, и я покупаю себе и бабушке по мороженому. Свое съедаю на лавочке перед подъездом и поднимаюсь наверх, в квартиру. Меня клонит в сон, и пойти на лестничный балкон я в себе сил не нахожу. Обещаю обязательно сделать это завтра, падаю в кровать и отключаюсь, едва только голова касается подушки.

На следующий день работаю уже самостоятельно. Приветствую гостей, представляюсь и принимаю заказы. Выношу тарелки и стаканы, советую, что выбрать. Я улыбаюсь и на долгие часы забываю о своих страданиях. Образ девушки из больницы незримо поддерживает меня все это время. Ради нее я запрещаю себе раскисать и двигаюсь дальше. У меня есть то, чего некоторые лишены, а значит – я не имею права растрачивать жизнь на пустые страдания.

Мужские компании стараются заигрывать, кто-то просит телефон, делает комплименты. Я доброжелательна, но неизменно даю твердый отказ на неуместные предложения. День снова пролетает как один миг, и я довольна. Чем больше времени пройдет, тем более глубокая пропасть меня будет разделять с прошлым и с человеком, которого я в нем оставила.

Мой график – два через два, и этот вечер я снова позволяю себе отдыхать, а уже на следующий – бегу на балкон, едва темнота опускается на город. Ждать моего кумира приходится долго, но я упорно сижу и смотрю во двор. Предвкушение чего-то особенного помогает держаться, щекочет изнутри, хотя зевота уже начинает одолевать – сказываются недавние потрясения для организма и непривычные физические нагрузки на работе.

Детская площадка, раскрашенная яркими цветами, безмолвно дремлет в ожидании маленьких человечков, стекла припаркованных автомобилей темны, в них отражается желтый свет фонарей, тишина накрыла отдельно взятый двор и собирается над ним властвовать до восхода солнца.

Я слышу хлопок двери сверху, сажусь и расслабленно откидываюсь на торцевую бетонную плиту балкона. Сбоку от меня перила, и я смотрю сквозь прутья на безмятежно спящий город. Напоенный ароматом сирени и чего-то еще воздух доносит до моего слуха первый аккорд. Я снова отдаюсь во власть этого сильного голоса, что негромко выводит слова, и понимаю, как сильно за эти два дня вынужденных пропусков по нему соскучилась. Тексты, что он выбирает, тянут запрятанные эмоции наружу, проводят их по неизведанным дорожкам, а потом отпускаю на волю. Я становлюсь свободной. Пустой, в хорошем смысле этого слова. Но вот мой кумир начинает новую песню, что пробирает меня до мурашек.

Не замерзай, побудь со мной.

Не замерзай, я здесь, с тобой!

Прошу позволь мне оставаться

С тобой и в грозы, и в метель…

Я знаю, что эти слова подходят нам идеально, и не могу сдержать себя. Второй куплет мы уже исполняем вдвоем:

Пускай у каждого свой путь,

Свои проблемы и дела.

Ты просто спой мне что-нибудь,

Чтоб я дышать могла…

Мой обыкновенный голос неожиданно безупречно дополняет его, и от этого звучания мурашки бегут по моей спине.

Глава 3

Незнакомец ничем не выказывает удивления или недовольства, просто без перехода начинает следующую песню, а я, вдохновленная этим негласным разрешением, подхватываю. Удивительно, но я знаю каждый текст, что он выбирает, и сегодня импровизированный концерт длится дольше обычного. Мы не поем, мы проживаем на пару каждый текст, пропускаем через себя, вместе и одновременно разделенные перекрытием этажа. А когда звуки гитары окончательно смолкают, расходимся безмолвно, не прощаясь. Я прислоняюсь спиной к двери, что ведет на балкон и пытаюсь отдышаться. Сердце часто колотится, но внутри все поет от восторга. Лежа в постели, я еще долго не могу уснуть и ворочаюсь под одеялом. Но завтра выходной, так что возможная бессонница меня не беспокоит.

С тех пор я каждый вечер бегу на лестницу за своей порцией наркотика. Кажется, только в те моменты я по-настоящему и живу. Иногда мой кумир позволяет мне самой выбрать песню, но что меня удивляет – к каждой он знает аккорды. Нам ничего друг о друге неизвестно, кроме того, что наши голоса великолепно звучат вместе, но я нутром чую, что его сердце кровоточит не меньше моего. Я хочу его обнять, поддержать, пообещать, что в итоге все обязательно наладится, но все, что могу – это открывать рот, послушно подпевая его куплетам.

– Меня не будет несколько дней, – вдруг говорит он. – Решил сообщить, чтобы ты не волновалась и не думала, что все закончилось.

– Хорошо, – хрипло отвечаю я и добавляю: – Спасибо.

Это единственный наш разговор с тех пор, как я открыла свое присутствие. Но слова нам и не требуются. В дни, что моего кумира нет, я все равно прихожу на балкон – не могу оставаться дома. Приношу термос с чаем и просто смотрю вдаль. Пробую слушать музыку на телефоне, но все не то. Вытаскиваю наушники из ушей и убираю в карман. Я как преданный пес, что ждет хозяина и не двигается с места. И вот в один вечер я награждена за верность.

– Если хочешь, поднимайся ко мне, – слышу такой знакомый голос.

Кровь закипает, от восторга приливает к щекам, и я не даю себе времени на раздумья. Потому что точно знаю, стоит только начать, и я благопристойно откажусь. Подхватываю термос и несусь на этаж выше. Перед балконной дверью старюсь успокоиться, но все тщетно. Сердце колотится, а руки трясутся от волнения, но я не могу это никак исправить. Мои реакции мне неподвластны.

Толкаю створку и снова оказываюсь на свежем воздухе. Меня встречает высокий парень. Его светлые волосы растрепаны, а в голубых усталых глазах живет знакомая боль. И, кажется, в этот момент я понимаю про него все.

– Привет, – негромко здоровается тот, кого я уже встречала в больнице.

Тогда он приезжал к больной раком жене, Кате. Ее образ до сих пор дает мне силы и помогает держаться, когда отчаяние, не желающее отступать, накатывает с новыми силами. Иногда мне кажется, что оно никогда меня не отпустит, ведь если оно и затихает, то только на время. Чтобы дать мне передышку и возможность восстановиться, а потом с новыми силами наброситься на едва пришедшую в себя жертву.

– Привет, – робко отвечаю я и изучаю своего кумира глазами.

Он старше меня лет на шесть, одет в простую белую футболку и голубые затасканные джинсы, на его левом запястье болтается какой-то плетеный шнурок, а на правой руке все так же блестит обручальное кольцо. Я выдыхаю с облегчением – значит, Катя жива.

– Ты откуда тут? – он тоже рассматривает меня внимательно. – Переехала недавно?

В маленьком городе соседи прекрасно друг с другом знакомы, и новое лицо каждый раз неизбежно вызывает вопросы. Я уже это усвоила.

– К бабушке на лето в гости приехала, – киваю. Сосед задумчиво хмурится, а потом его лоб разглаживается.

– Анна Васильевна с третьего этажа – твоя бабушка?

– Да, она, – признаюсь и переминаюсь с ноги на ногу. Мне неуютно под его изучающим взглядом. Интересно, как много о моей ситуации ему известно?

– Яна, да? – я киваю. – Она очень тобой гордится, всегда рассказывает, какая умница у нее внучка. А я – Кирилл, живу на четвертом, как ты уже догадалась.

– Очень приятно, – снова хриплю я положенные слова и, чтобы скрыть смущение, выдвигаю вперед термос и предлагаю: – Хочешь чаю?

Кирилл не отказывается. Мы по очереди пьем из крышки и молча смотрим во двор. Гитара в тот вечер так и остается лежать в черном матерчатом чехле.

На следующее утро я иду на работу и весь день витаю в облаках. Пару раз я путаю заказы, но застенчивая, виноватая улыбка помогает избежать недовольства гостей. Ближе к вечеру в кафе приходит компания молодежи. Веселые, шумные и полные жизни – совершенная противоположность мне сейчас, хотя еще недавно я была точно такой же. Полной энергии и предвкушения чего-то хорошего. Теперь для меня хорошо – если в душе не болит. Подхожу, чтобы принять заказ, и с удивлением узнаю в одном из парней Кирилла.

– Привет, Яна, – мягко здоровается он, пока я стою, застывшая с карандашом в руке наготове.

– Привет, – отзываюсь я.

– Так! Что за Яна? – тут же «делает стойку» симпатичный темноволосый приятель Кирилла. – Почему мы с ней до сих пор не знакомы?

– Яна – моя соседка с третьего этажа, она приехала на лето к бабушке, – поясняет… сосед.

– А я – Алексей, лучший друг Кирилла! – торжественно объявляет брюнет.

– Яна, я, кажется, тебя помню! – восклицает вдруг девушка, что сидит рядом с подружкой. – Ты же из третьего подъезда, верно?

– Да, – растерянно произношу. Я уже отвыкла находиться в центре внимания. Да и от столь сбивающей с толку доброжелательности – тоже, если честно.

– А я – Мила, я сидела с тобой, когда ты еще маленькая была. Наши бабушки дружили.

– Правда? Я не очень помню, – признаюсь. Их напор и энергия заставляют теряться.

– Тебе тогда лет шесть было, а мне – десять. Мы еще во двор гулять ходили, ты особенно карусель любила. Я внучка Лидии Андреевны.

Неясные воспоминания начали пробиваться сквозь толщу времени, и в лице Милы я действительно начала различать знакомые черты.

– Кажется, действительно что-то такое было, – несмело улыбаюсь я.

– Я найду тебя в интернете, – обещает мне Мила, а Алексей тут же вставляет:

– И я! – и подмигнул.

В глазах Кирилла я замечаю молчаливый вопрос: нужно ли ему вмешаться и охладить пыл друзей? Едва заметно дергаю подбородком: «все в порядке, срочная помощь не нужна».

Компания сидит до самого закрытия, а после предлагает проводить меня до дома. Я соглашаюсь. Одиночество порядком надоело, и беззаботный смех тех, кто не в курсе моей ситуации и не прячет за весельем сочувствие или еще хуже – горячее осуждение, ощущается как глоток прохладной воды. Рядом со мной идет Алексей и просит называть его Лехой, хотя друзья зовут его Дым из-за фамилии Дымов. Кирилл зорко следит за каждой моей реакцией, благодаря чему я чувствую себя в безопасности и точно знаю: случись что, меня защитят. Удивительное, позабытое чувство.

Мила расспрашивает обо мне. Сколько лет, где учусь, как живу. Я рассказываю, сколько могу, старательно обходя больную тему. Перед моим домом мы прощаемся. Новые знакомые мне нравятся, и я рада, что сегодняшний день сложился именно так. Кирилл провожает до квартиры и желает спокойной ночи.

С тех пор мы часто проводим время в одной компании. Иногда я встречаюсь с ребятами даже без соседа. Леха говорит, что Кирилл пропадает на работе, но скоро отправится в отпуск. Иногда лицо нового приятеля темнеет, подозреваю, когда его мысли возвращаются к Кате, и тогда он замолкает, а я не спешу сообщать, что в курсе ситуации Кирилла.