Наш адрес – Советский Союз

Светлана Аль-Хальди

(Палестина)

Мы родом все из СССР

Мы родом все из СССР,Семьи побед и достижений.Мы для других во всем примерВ осуществлении стремлений…Манит нас прошлое, былое —Там детство, юность, свет родных,Эмоций море колдовское,И лист от слез сырых размыт…Мы родом все из СССР,Мальчишки, милые девчонки,Затерты фото все до дыр,Все кадры яркой кинопленки…Мы там счастливые такие,Улыбки светятся теплом,А лица просто озорные,Мечтают встретиться с добром…Всех раскидало как песчинкиПо разным странам, городам,Но живы нежные картинки,Нас не сломить никак врагам…Мы родом все из СССР,Гордимся этим, твердо знаем,Россия – стойкости пример,Дедов мы подвиг вспоминаем…Ты слышишь, Запад? Не удастсяСтрану великую смести.Березы русские нам снятся,И Путин мудрый впереди…А мы вокруг сплоченным строемШагаем все плечом к плечу,Прочтем молитву перед боем,Не погасив души свечу…

Алия Маматказина

(Узбекистан)

В парке нашей памяти

Термез. Ясный морозный день. Иду через парк. Когда-то во времена моего детства он назывался «Парк культуры и отдыха имени Горького». Теперь это парк имени Бабура. После недавней реконструкции я в нем первый раз.

Иду не спеша, разглядывая веселые фигурки персонажей из сказок и мультфильмов, усеявшие парк и придающие ему какое-то веселое, сказочное настроение. Подошла к фонтану и присела на одну из разноцветных пластмассовых скамеек. Очень захотела разглядеть, каким стал парк, когда-то заросший деревьями, кроны которых смыкались высоко над головами тех, кто сюда приходил.

Теперь здесь новые, молодые деревца. И то ли потому, что листьев на них нет, опали (все-таки зима!), то ли потому, что они еще совсем юные и тоненькие, парк очень хорошо просматривается насквозь. Видны новые, совсем недавние постройки, детские аттракционы.

И вдруг где-то в уголках моей памяти тихонько зазвучала музыка. Музыка духового оркестра. Он играл здесь, в парке, очень часто и очень давно. Так давно, что за это время успели вырасти мои дети, а теперь растет мой внук. А молоденький лейтенант, который дирижировал оркестром, давно уже стал полковником и вышел на пенсию.

Под звуки музыки, которая звучала сейчас в моей памяти, я смотрела вокруг себя и вспоминала, что здесь было раньше.

Вот здесь, возле фонтана «Дружбы народов», мы с братом, держа за руки маму и папу, которые были тогда еще совсем молодыми, гуляли теплыми летними вечерами…

А тут был плавательный бассейн, в котором я, когда ходила на летних каникулах на детскую площадку, чуть не утонула. Плавать я совсем не умела, но почему-то расхрабрилась и поплыла, как говорят, «по-собачьи». И в памяти до сих пор рука, которая потянулась ко мне, лежащей на дне бассейна почему-то с открытыми глазами. Я по сей день помню этого человека, который вытащил меня из воды. Правда, он давным-давно на пенсии и уже, наверное, не помнит ни меня, ни того, что спас когда-то девчонку-второклассницу.

Вот там, недалеко от центральной аллеи, была летняя концертная площадка. И мы школьниками часто выступали здесь с балетными номерами. Тогда в Доме пионеров работала бывшая балерина Александра Ивановна, в годы войны эвакуированная в наш город из Ленинграда. Она очень любила свою профессию, которой не могла здесь заниматься… А мы были по уши влюблены и в нее, и в балет…

А вот здесь был памятник борцам за народное счастье. Под обелиском покоился прах 14 человек.

Одним из первых тут был похоронен Авдошин, прибывший сюда в 1897 году в числе первых 11 российских пограничников для охраны южных рубежей согласно договору между Российской империей и Бухарским эмиратом. Именно они, а затем прибывшие сюда российские войска основали на месте разрушенного в 1220 году Чингисханом старого Термеза военное урочище Термез, которое в 1926 году, слившись с близлежащим кишлаком Патта-Кесар стало называться городом.

Авдошин стал здесь первым таможенником, и верой и правдой прослужил на своем посту до 1921 года. По записям воспоминаний его современников, хранящимся в областном музее, это был честнейший и неподкупный человек, девизом которого были те же слова, что и слова таможенника Верещагина из знаменитого кинофильма «Белое солнце пустыни» – «Я мзду не беру – мне за державу обидно». Так же, как и Верещагин, он погиб на своем боевом посту. Хоронили его всем Термезом.

Затем в этом же месте, ставшем братской могилой, были похоронены командир 16-го кавалерийского полка В. Я. Лопатин, первый председатель областного исполкома Мурад Тура-ходжаев, первый военный летчик Термеза Волчек, красноармейцы и первые пограничники.

Здесь же были похоронены жены двух военкомов с детьми, ехавшие к месту службы своих мужей в далекий от России Термез, но так и не доехавших до него… Их нашли порубанными возле обоза, в котором они ехали.

Раньше здесь постоянно горел Вечный огонь. Школьников возле него принимали в пионеры (моя выросшая младшая дочь, как и все дети ее возраста, уже не знает, кто это такие), а студенты перед тем, как поехать на ударные стройки летних студенческих стройотрядов, давали клятву добросовестно трудиться…

Сейчас на месте снесенного Вечного огня и обелиска, под которым так и остались останки погибших, полукругом высится амфитеатр, стены которого, впрочем, несмотря на то что он возведен совсем недавно, уже покосились и дали трещины.

В народе, наверное, недаром есть поверье: не возводить что-то на могилах умерших.

В этой стороне парка находилась тенистая аллея, на которой я почти четверть века назад с такими же энтузиастами, как и сама, организовывала первые, тогда еще не ставшие традиционными, детские праздники в Международный день защиты детей – 1 июня.

И вдруг вижу: идет женщина с сумкой-авоськой. Идет и оглядывается по сторонам. Слышу ее слова, сказанные тихонько, для себя: «Да-а, все изменилось…»

– А что изменилось? – спросила я у нее.

– Да все! Вот здесь мы с мужем и детьми раньше за столиками под деревьями ели мороженое и шашлыки. А вот здесь играла музыка. А вот тут…

Почувствовав в женщине такую же ностальгию по давно ушедшим временам, как и у меня, я разговорилась с ней.

Александра Васильевна родилась в 1921 году в Татарии. Выйдя замуж, с мужем – работником органов – приехала в Термез. Работала в строительных организациях. Сейчас на пенсии. У них с мужем двое детей. Старшая дочь живет в Волгограде. А сын здесь, есть внуки.

В парке после его реконструкции она в первый раз. Очень нравится. Красивый он стал и какой-то веселый. Конечно, раньше был другим. Но в ее памяти он остался прежним….

– Похорошел наш город, особенно в последнее время, стал чище, – сказала Александра Васильевна.

Долго мы говорили с ней, вспоминали, каким был парк, что в нем и где было раньше. А потом разошлись. Она пошла по своим делам по аллее к центральному выходу, я – в противоположную сторону…

Все течет, все изменяется…

И пусть в памяти наших детей и внуков через много лет парк останется таким, каким стал сейчас, – перестроенным и изменившимся. Но в моей памяти, памяти термезчан-старожилов он навсегда остался таким, каким был во времена нашей юности. Жизнь ведь не пьеса, и ее не переиграешь заново…

Галина Радионова

(Беларусь)

Васюткин вишняк

Наша постоянно меняющаяся жизнь все время меняет и наше сознание, отодвигает от нас все прошлое, открывая путь будущему. В настоящем прошлое становится историей, которая чаще всего бывает спрятанной в неведомых закоулках памяти. Но без памяти всего происшедшего нельзя оценить настоящее. Именно поэтому в нужный момент приходится рыться в прошлом, возвращаться к истокам прожитого и пережитого, событиям и лицам, оставившим след в душе на всю жизнь.

Вспоминаю родной дом, в котором прошли годы детства и юности, и оживают в сознании самые дорогие мне люди и события, возвращая свои имена и места, где прошли те события. Хочется рассказать о них, чтоб навсегда вернуть к жизни хотя бы словом. И рассказывая, еще раз могу оценить, что они значили для меня.

Я из возраста послевоенных лет, почти ровесница Победы, поэтому каждый день моего взросления связан с присутствием в жизни людей и историй времен Великой Отечественной войны. Уже много, если не сказать – очень много, написано о войне, ее героях, об историях, связанных с теми событиями, а из памяти, как из музейного архива, снова и снова выплывают страницы человеческих судеб, на которых остался отпечаток далеких лет.

Мое детство проходило в рабочем поселке на окраине уральского Челябинска, куда была эвакуирована наша семья, там после войны и осталась. Кроме родителей и нас, троих детей, в семье постоянно появлялся кто-то из родственников, приезжавших чаще всего из Рязанской области, откуда родом мои родители. Кому-то нужна была помощь в устройстве на работу, кто-то отоваривался продуктами и уезжал, чтобы через какое-то время вернуться опять. И всегда на гостинцы, если это было летом, привозили ведро вишни. Мама с каким-то особым теплом называла эту вишню «Васюткиной». Но тогда, еще дошкольницей, я не задавалась вопросом, откуда такое название. «Васюткина» да и «Васюткина»!

Позже, когда стала ходить в школу, часто отправляли родители меня на каникулы в деревню к своим родителям. При этом мама давала наказ, чтобы обязательно привезла домой вишню. Действительно, эта вишня вызывала восхищение: темно-бордовая, сочная, сладкая. И потому вопросов, почему ее все любят, не возникало.

Деревня, как теперь помню, называлась Лопатинки. А вот точного названия района, где была эта деревня, не помню.

Жизнь у колхозников в послевоенные годы была трудной: вместо денег за трудодни выдавали сельхозпродукты – рожь, овощи, мед… Денег не получали. Вот и ехали люди в города к своим родственникам, чтобы запастись с их помощью чем-то необходимым, отоваривались и возвращались домой, прощаясь до следующего раза. И, провожая меня в деревню с кем-то из таких попутчиков, мама отправляла туда вместе с нами пару больших чемоданов, полных продуктов.

Бабушка Таня скрупулезно рассматривала гостинцы и раскладывала по сундукам, стоящим в избе в ряд в красном углу. Сладости припрятывались так, чтобы мы, дети, их не нашли. А приезжали на каникулы к дедушке и бабушке из разных городов до шести человек.

Несмотря на скудность деревенской жизни, как можно оценить ее с позиции настоящего времени, лето пролетало весело и стремительно. Больше всего ждали, когда в саду поспеют вишня и яблоки.

Дедушка Ваня забирал старших детей на колхозное поле трудиться взамен бабушки, которая оставалась с младшими хозяйничать в доме.

Бабушка, управившись по хозяйству, часто звала нас пойти в вишняк, как называли в деревне сад с вишневыми деревьями, чтоб посмотреть, не поспели ли ягоды. Так и говорила: «Пойдем, посмотрим, скоро ли нас Васютка сладкой ягодкой угостит». Опять же для меня, тогда ученицы начальных классов, названное имя с вишней не ассоциировалось.

Когда была уже в пятом классе и начали изучать ботанику, на одном из уроков речь зашла о Мичурине и его работах по выведению новых сортов различных садовых растений. Я подняла руку и сообщила, что знаю один из сортов вишни, якобы выведенный Мичуриным, а название этой вишни – «васюткина». Учительница, посмотрев на меня, сказала, что о таком сорте не слышала и надо бы мне выяснить, откуда у меня такие сведения. Я спасовала.

Вернулась после уроков домой расстроенной и стала расспрашивать маму, откуда название у любимой нами вишни. Тогда-то узнала историю, ставшую одной из страниц жизни нашей семьи.

Было у моего деда Ивана и бабушки Татьяны к началу Великой Отечественной войны семеро детей. Четверо старших к тому времени уже обзавелись семьями и разъехались по разным городам. Дома остались две младшие девочки – двух и семи лет – да один из мальчишек, уже повзрослевший – Василий, или, как его называли дома, Васютка. Было ему шестнадцать лет. Окончил он в школе только семь классов и пошел трудиться в колхоз, чтобы помогать семье.

В начале войны, когда началась мобилизация мужчин на фронт, деду Ивану было уже больше пятидесяти лет, его в армию не призвали, а так как он был грамотным, назначили вместо уходившего на войну председателем сельсовета.

Васютка просился на фронт, а его по недостатку положенного возраста не призывали.

Те места, где они жили, бои обошли стороной. Только в то время военной жизни всем доставалось несладко.

Год еще трудился Васютка, как взрослый мужик, на колхозных полях и везде старался успеть да дома помочь. Но пришел срок, и получил Васютка повестку явиться на сборный пункт. Проводили его и стали ждать весточек с фронта. Приходили письма не очень часто, коротенькие и с обещанием скоро вернуться.

В дома односельчан одна за другой приходили похоронки. Все труднее было ожидание. Год прошел, и другой… Шли письма до 1944 года. И в госпитале он с ранениями побывал, оттуда – в строй. Военные сводки давали надежду на скорую победу. Однако не суждено ему было вернуться… Ближе к победной весне пришла в дом черная весть о его гибели. Черствые строки, которые, казалось, уже намозолили глаза всем, увидевшим горе, теперь прочла и мать: «В боях за освобождение… погиб смертью храбрых».

Держала Татьяна в руках письмо, а рядом две девочки, подросшие, смотрели на мамины слезы и тоже в плач. Вытерла мать глаза да пошла в сенцы к жернову намолоть ржи на лепешки, чтоб накормить семью. Только тогда дала волю слезам – лились они ручьем в муку, только этих слез никто не видел. Когда к вечеру вернулся Иван домой, без слез подала она ему листок. Ушел муж в хлев, долго не возвращался в избу, а вернувшись, сказал: «Надо жить, мать, и для детей, и за него». Никому не рассказывали о своей беде, и каждого односельчанина, ждущего кого-то из родных с фронта, успокаивали: «Ждите, верьте, придет…»

Недалеко от деревни был сад, посаженный еще помещиками, которым когда-то принадлежала деревня. Называли этот сад в деревне барским. В том саду росло много фруктовых деревьев и экзотических растений, приносящих в прошлом гордость как хозяину, так и деревенским жителям.

Во время войны, когда уголь не завозился, при наступлении холодов топить в избах печи было нечем, и шли люди вырубать деревья в том саду. Однако правление сельсовета постановило во что бы то ни стало сохранить сад. Иван, знавший к тому времени все посадки в саду, часто уходил в сад, ссылаясь на необходимость охраны, и чтобы побыть одному.

Пришел май 1945 года. Люди праздновали Победу. Весна выдалась такой солнечной, нарядной, как будто вся природа ликовала вместе с победителями. Принес Иван домой саженец вишни из того сада. Сказал: «Нет у нас ни места, ни могилки, где Васютку помянуть можем, – так посадим эту вишенку, пусть нас своими плодами радует. Сорт хороший. Мы с ней, как с живым сыном, разговаривать будем. Посадим в конце огорода, чтобы никому в глаза не бросалась. Пусть Васютке привет от нас передает».

Шли годы, и мирная жизнь понемногу брала свое: вернулись с фронта мужики, оставшиеся в живых, возрождалась колхозная жизнь. Саженец, посаженный Иваном, прижился и быстро дал новую поросль. С горечью смотрели родители Василия на подрастающие деревья, а летом, когда созревали ягоды, собирали их в корзинку и шли в церковь соседней деревни, каким-то чудом сохранившуюся, не разгромленную и не разграбленную революционерами-большевиками, чтобы раздать вишню прихожанам, при этом просили помянуть убиенного воина раба Божьего Василия.

За семь – десять лет уже не одно, а несколько деревьев давали урожай вкуснейших ягод. И начали называть тот клочок земли «Васюткиным вишняком», а про вишню стали говорить, что она Васюткина.

Настоящий вишневый сад разросся за огородом деревенской усадьбы моих дедов. Повзрослели их младшие дочки, уехали учиться в город. Остались старики одни, и стали на время каникул встречать внуков.

Повзрослела и я. У дедушки выяснила, что сорт той вишни назывался «владимирский», или в просторечье – «Владимирка». Но у нас в доме навсегда осталась в памяти как «Васюткина».

Беда потери сына не могла не оставить рубцов на сердце матери. Стала моя бабушка Таня часто жаловаться на боли в груди. В деревне не было даже фельдшерского пункта, только фельдшерица принимала больных на дому и давала им направление в районную поликлинику. Ездить в направлении «туда-сюда» в район, чтобы получать необходимое лечение, было проблемно из-за транспорта и большой траты времени. Решила тогда моя мама забрать мать на время к себе, чтобы подлечить ее в городских условиях. Остался в доме за хозяина один дед Иван. Трудно было старикам расставаться. К тому же дед был старше бабушки более чем на десяток лет. Были они всегда дружными, любящими, а тут оказались разлученными. Почтальонша, работающая в деревне, часто не могла принести вовремя письма от бабушки деду и не могла вовремя забрать письма от него, а потому письма получали с большим запозданием. Телефонная связь была в деревне часто недоступна. Так и случилось, что письмо уже от соседей, сообщающих о смерти деда Ивана, пришло тоже с большим запозданием. Умер дед скоропостижно от инфаркта, похоронили его дочери, живущие в Рязани. Больше ничего не сообщалось.

Позже выяснилась причина смерти.

Выстроил колхоз новые молочно-товарные фермы для коров. Гнали их на водопой мимо дедовой усадьбы. Чтобы сократить путь к реке, решило правление колхоза проложить новый маршрут через дедов огород, ссылаясь на то, что живет старик один, а дети приезжают только изредка летом. Мол, и так хватит ему земли для огорода. Подогнали трактор к вишняку, и стал тракторист выкорчевывать деревья. Дед выскочил из дома, бросился навстречу двигающемуся трактору, чтоб защитить посадку. Да не слушал его тракторист, продолжал крушить деревья. Сник дед, поплелся к дому и упал посреди дороги. Подбежали к нему люди, да было поздно. Не выдержало сердце старика.

Бабушка долго болела. Все рвалась поехать, хотя бы могилке поклониться. Чтобы убедить ее не ехать, принимая во внимание состояние здоровья матери, обратились мои родители к священнику, и объяснил он ей, что главное – это молиться об усопшем, а ехать далеко в ее возрасте с плохим здоровьем не стоит. Послушалась и осталась жить в нашей семье. Только постоянно спрашивала, знает ли кто, как дела в деревне, как себя чувствуют вишни в их саду. И все дружно уверяли, что все в порядке, вишни по-прежнему красавицы и радуют всех своими ягодами.

Дом их сначала оформила на себя одна из младших дочерей, а позже продала его колхозу на снос. Людей, живущих в деревне, оставалось все меньше: молодые уезжали жить в города, а старики потихоньку умирали. Всем оставшимся одиноким старым жителям деревни было предложено переселиться к родственникам в соседние деревни. Так не стало и самой деревни Лопатинки.

Мамины сестры редко писали письма матери, были спокойны за ее старость. К нам уже никто не приезжал. Только часто, собираясь за чаем, мы вспоминали варенье из Васюткиной вишни да истории из деревенской жизни и наших летних каникул.

Рассуждая про себя, где моя малая родина и что меня связывает с ней, я вспомнила не только годы детства и далекий заводской поселок на Урале, но и небольшую деревеньку Лопатинки в Рязанской области, откуда начинался наш род.

Живу я полвека в Беларуси. Здесь родились и выросли, стали уже родителями мои дети. Никогда не было в моей душе разницы в отношении между той моей родиной в России, воспитавшей меня и давшей путевку в жизнь, и Беларусью, принявшей меня, ставшей моим вторым домом. В России остались могилы самых дорогих для меня людей – родителей, дедов, там живут все мои родные.

В боях за освобождение Беларуси под Витебском отдал жизнь молодой солдат Васютка Королёв. В Брест-Литовске в авиационном полку служил брат отца Семён Родионов, откуда и был отправлен на фронт, погиб. Прошла через всю Беларусь и со вторым Белорусским фронтом дошла до Варшавы двоюродная сестра отца Надежда Родионова, участвовала в боях за освобождение Минска.

Как я узнала позже, прожив в Гомеле много лет, и то осталось в моем сердце навсегда, что в боях за освобождение нашего города сражался солдатом мой школьный учитель математики – Столпник Борис Павлович. Значит, многое и давно уже связывало мою судьбу с Беларусью. А потому нет у меня малой родины, есть одна большая – Родина, где вне зависимости от места рождения есть одно главное – любовь и преданность земле, на которой живешь.

И есть на этой Родине совсем небольшой, неухоженный, старый вишневый сад рядом с ушедшей в небытие деревней Лопатинки, возродившийся на сильных корнях деревьев из почек обрубленных ветвей. Он по-прежнему зацветает в мае и отдает созревшие ягоды земле в память о родительской любви к сыну и сыновьей любви к Родине.

Лейла Шахназарова

(Узбекистан)

Она не была похожа на Целиковскую

В 1945-м моему папе было двадцать лет. Мальчишка с грудью в медалях. За Варшаву, за Будапешт. За Берлин… Он все-таки успел повоевать, приписав себе год. Уходил на фронт рядовым, вернулся лейтенантом. Контуженным. С мечтой о мирной жизни и работе, о том, чтобы завести семью.

С обзаведением семьей никакой загвоздки не предвиделось – молодые здоровые парни после войны, понятно, были нарасхват. Семья, дети были бы у Махмуда Мухамедова в любом случае, как бы ни повернулась судьба. Вот только… если бы не война и Победа, это были бы другие дети – не я и не мой брат…

Паренек из Бухары вырос в традиционной национальной семье, где говорили только по-таджикски, как во всех семьях бухарских иранцев, и судьба его была, в общем, определена. И жениться он должен был бы, по всему, на девушке с соседней улицы, опять же по традиции…

Если бы не война… Расставание с домом и родными в семнадцать лет. Фронт. Ранение. Но – выжил, уцелел. Освоил трудный русский язык (хотя долгое время непонятная строчка из песни «Широка страна моя родная» звучала для него: «…Где тако-ой на десять человек!..»).

Он дошел до Берлина, открывая для себя на этом пути новый, неведомый мир, совсем не похожий на мир его детства и юности. Европа, хоть и разрушенная, в дымящихся развалинах, – все равно – потрясение, иная планета! Женщины… – таких он даже в кино не видел, в довоенные бухарские кинотеатры не завозили фильмов с Марлен Дитрих, Гретой Гарбо, Вивьен Ли.

Нет, конечно, и в Праге, Вене, Лейпциге в конце войны не встречались на каждом углу Греты Гарбо. Но…

В общем, в родной город в 1948 году (тогда в армии служили пять лет) парень вернулся не только с отличным знанием русского и очень неплохим немецким, но и с совсем другими представлениями о женщинах, красоте, любви…

О девушке с соседней улицы теперь уже речь для него не шла. Он учился заочно в Московской ветеринарной академии, работал в местной ветлечебнице и… искал свою – если не Марлен Дитрих, то Людмилу Целиковскую. Догадываюсь об этом по тому, что на давних фотографиях середины пятидесятых рядом с моим красавцем-отцом прислоняются к его плечу какие-то пергидролевые блондинки с перманентом.

Молодая докторша, так выделявшаяся в тогдашней Бухаре своей непохожестью на местных женщин, выросла в Кисловодске. Тогда там жило много армян. «Дождик, дождик, перестань, я поеду в Эривань – Богу молиться, Христу поклониться!..» – до сих пор, когда за окном дождь, всплывает в памяти эта слышанная от мамы детская считалочка давних кисловодских времен.

Но Кисловодск – это уже ее отрочество. А детство – Краснодар, в котором тогда, в начале 1930-х, все дышало совсем еще недавним Екатеринодаром и в самом центре города, на перекрестке улиц Екатерининской и Красной, стояло затейливо-изящным пирожным прекрасное здание гостиницы «Европейская». Которая в то время принадлежала маминому отцу, моему дедушке.

В этой лучшей, наряду с «Московской», гостинице города останавливались множество заезжих знаменитостей. Не удивительно, что маленькая Жанна бывала на самых блестящих гастрольных концертах и спектаклях, видела на сцене Утёсова, знаменитую красавицу-актрису Тамару Якобсон, слушала оркестры Виктора Кнушевицкого и Александра Цфасмана. Каждое воскресенье родители водили ее в городскую филармонию (которую тогда чаще называли Курзалом) – приобщать к классической музыке. Русский язык в ее классе преподавала бывшая петербургская дама, когда-то – подруга Игоря Северянина. А дома – многочасовые гаммы на фортепиано, щебет обшивавшей мою бабушку «тонной» модистки мадам Альмы: «Оу, нет, не газглаживайте эта обогочка, пусть как хочет, падает!»

Несколько лет назад я впервые побывала в Краснодаре. И благодаря беззаветному его рыцарю, историку и архивисту Андрею Ступаченко увидела, наконец, подержала в руках фотографии гостиницы «Европейская» – не нынешнего отеля «Европа», а той, давно снесенной. И услышала от Андрея: «Так вы – из тех самых Арутюновых?»

Но «вегетарианские» времена подходили к концу. Любимое детище Иосифа Захаровича Арутюнова, маленький островок Европы во все больше «краснеющем» Краснодаре, было национализировано. А прежнему владельцу отеля, к тому же с женой «из бывших», среди братьев которой были царские офицеры, грозило и кое-что похуже. И дедушка мой решается оставить все и перевезти свою маленькую семью в Кисловодск, где жили его родные.