bannerbanner
Наперегонки с темнотой
Наперегонки с темнотой

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 10

Я принялся повторять то, что уже рассказывал утром, но сейчас думал над каждой произносимой фразой. Начав с момента приезда к реке и завершив тем, как мы оказались в городе, без лишних подробностей я описал произошедшее. Джонсон слушала не перебивая, лишь изредка уточняла кое-какие детали.

– Это была самооборона, – завершая рассказ, сказал я.

Придирчиво осмотрев меня с головы до ног, она сухо заметила:

– Ни на вас, ни на вашей дочери нет следов насилия, Джон. Могу я вас так называть? – Я кивнул и она тотчас спросила: – С чего вы сделали вывод, что вам хотели навредить?

От такого замечания я опешил, но удивления показывать не стал.

– Представьте, что на вашего ребенка безо всяких объяснений надвигается здоровенный ублюдок и в его намерения явно не входит угостить конфетой. Что бы вы сделали, инспектор? Разве не поступили бы так же?

– К счастью, у меня нет детей, – пренебрежительным тоном заявила она. – И позвольте, вопросы буду задавать я. Насколько я понимаю, оружия у них не было?

Глядя в ее лицо с уже едва скрываемой неприязнью, я ответил:

– Нет, но их намерения были вполне ясны.

– И каковы же, по-вашему, были их намерения?

– Убить нас. Они целенаправленно шли к нам, чтобы убить. Это не было ограблением или простым дурачеством. Они не слушали предупреждений, не реагировали на выстрелы в воздух и вообще ничего не говорили. Просто шли напролом.

– Может, у них была веская причина? – Джонсон слегка прищурилась.

– Причина? – усмехнулся я. – Мне показалось, они были не в себе. Возможно, под действием каких-то наркотических препаратов, но я не могу быть уверен. Может, причина в этом? Или в том, что они были обычными психами?

– Вы сказали, что раньше их не встречали. Как вы считаете, кто они такие?

– Без понятия. Именно поэтому мы и обратились к полиции. Я полагал, вы разберетесь в этом и выясните, что те уроды делали ночью в лесу, а также для чего им понадобилось нападать на нас.

Следующие минут десять Джонсон ходила по кругу, задавая одни и те же вопросы. Она меняла построение фраз, петляла, провоцировала, пыталась запутать и подловить меня на лжи, но я упрямо твердил сказанное ранее. Казалось, за прошедший промежуток времени я наизусть заучил все возможные вариации ее хитроумных уловок.

– Вам не показалось странным их поведение или внешний вид? – прозвучало в третий раз.

Очевидно, она добивалась от меня подробных описаний именно их внешности и поведения. На миг я задумался, не рассказать ли ей обо всем, что успел увидеть и понять, но тут же обостренное чутье подсказало мне притормозить. Она явно заманивала меня в расставленную ловушку и только ждала момента, когда я оступлюсь.

– Я уже отвечал вам на это, инспектор, – жестко отчеканил я. – Там было темно. Все происходило ночью, как я уже тоже говорил. Луна светила, но что-либо разобрать было невозможно. Единственное, что мне удалось заметить, когда один из них прыгнул к нам на капот, так это его грязную рожу. Он весь был перепачкан в грязи. Об их поведении я уже тоже упоминал. Те трое вели себя как психи или как упоротые наркоманы.

После этих слов Джонсон долго прожигала меня изучающим взглядом. Им она словно хотела проделать в моем черепе сквозное отверстие, чтобы заглянуть затем внутрь и убедиться, что я ничего не утаиваю. Я уже готовился к следующему витку ее расспросов, как она вдруг сменила пластинку.

– Я правильно понимаю, Джон, что два года назад у вас умерла жена?

Теперь я опешил вконец. Эта высокомерная, заносчивая женщина-инспектор из особого отдела уже основательно действовала мне на нервы и лишь усилием воли я сохранял остатки самообладания. Испытывая настойчивое желание послать ее куда подальше, подчеркнуто спокойным тоном я спросил:

– Какое это имеет отношение к случившемуся?

– Сейчас вы один воспитываете дочь? – не реагируя, поинтересовалась она.

– При чем здесь моя жена и дочь? – срываясь на крик, взревел я.

Не стоило этого делать. «Спокойнее. Просто отвечай на ее тупые вопросы и все», – мысленно настраивал я себя, но чувствовал, как от сдерживаемой ярости в теле каменеет каждый мускул. Когда Билл положил ладонь мне на плечо, я вздрогнул от неожиданности.

– Успокойся, Джон. Это всего лишь вопросы, – с напором проговорил он.

По его застывшей позе, а также сурово сдвинутым к переносице бровям я уловил желание помочь. Всем своим видом Билл открыто предостерегал меня от опрометчивых слов. Глубоко вобрав в себя воздух и затем шумно выдохнув, я посмотрел Джонсон в глаза и ледяным тоном произнес:

– Да, моя жена умерла от острого лейкоза два года назад. И да, я один воспитываю дочь. Родственников у нас нет.

– Понимаю, Джон, – нисколько не изменив выражения на холеном лице, так же холодно проронила она. – В вашем досье указано, что год назад вы попали сюда за драку и оскорбления в учебном заведении вашей дочери. Тогда вы напали на Олби Миллера и его жену. Все верно, Джон? И насколько я могу судить из отчета, вы были пьяны. Это ведь не первая ваша драка в состоянии алкогольного опьянения?

Я молчал, поэтому Джонсон как ни в чем не бывало продолжила:

– Кроме прочего, из того же досье следует, что в двадцать лет вы привлекались к ответственности за вождение в нетрезвом виде, в девятнадцать за драку, а в семнадцать за мелкое хулиганство и нарушение общественного порядка. Еще раньше у вас случались и другие, более мелкие правонарушения. А в двадцать два года вы и вовсе были замешаны в краже со взломом. Впрочем, вина не была доказана, но тем не менее… Я все правильно перечислила?

Рефлекторно мои руки сжались в кулаки, а правая нога начала дергаться вверх-вниз, производя при этом повторяющийся шаркающий звук. Опомнившись, я заставил себя остановиться.

– К чему вы клоните, инспектор?

Сдерживать все нарастающий гнев мне удавалось с огромным трудом, но теперь я опять говорил спокойно.

– Отвечайте на заданные вопросы.

– Да, мы с Миллером повздорили и я ударил его. Он оскорбил мою дочь, поэтому я взорвался. И да, я признаю, что был пьян. После смерти жены у меня был непростой период, но сейчас я с ним справился. Вот только мне не понятно, каким образом это относится к делу и тем более не понятно, зачем вы напоминаете о том, что случилось пятнадцать лет назад?

Все перечисленное ей являлось правдой, за исключением чуши про кражу. С ней дурацкая история вышла. Мой школьный приятель повздорил с подружкой и спьяну решил влезть к той в квартиру. Ее не оказалось дома, тогда он не придумал ничего лучше, как вынести кое-что из принадлежащего ей барахла, а после притащить его ко мне.

Когда все вскрылось, меня, невзирая на существование надежного алиби, привлекли как подельника. Шло долгое разбирательство, но в итоге за неимением улик меня оставили в покое, а ему впаяли срок. С подружкой он так и не помирился, а впоследствии отправился за решетку во второй и даже в третий раз.

– И часто у вас бывают вспышки неконтролируемой агрессии, мистер Уилсон? – с ехидством полюбопытствовала Джонсон.

С холодным интересом я рассматривал ее лицо и размышлял, что такие как она специально идут работать в органы власти. Они упиваются чувством собственного превосходства, наслаждаются возложенными на них полномочиями, испытывают извращенную радость от применения жестокости и силы. Будучи облечены законом, эти люди видят в своих согражданах лишь вереницу покорных баранов, которых при любом удобном случае можно подвергнуть запугиванию, шантажу или принятию нужных им решений и действий.

Сейчас я прямо кожей ощущал, какое удовольствие ей доставляет мой допрос. Давить на людей, заставлять их испытывать страх, наблюдать, как они ломаются под градом дебильных, ничего не значащих вопросов – вот что ей двигало. Придя к такому выводу, я окончательно взял себя в руки и невозмутимо сказал:

– Никогда. Тот раз был единственным.

– То есть, сегодня ночью вы полностью контролировали свои действия? – впившись в меня своими холодными, как лед глазами, вкрадчиво спросила она.

В этот миг меня словно укололи сразу сотни тонких иголок, а в голове пронеслось: «Осторожно!»

– Я думаю, инспектор, мне следует подумать об адвокате. Извините, но больше добавить мне нечего.

Она еще раз с хищным блеском в глазах взглянула в мое лицо и после недолгого молчания произнесла:

– Удивлена, что вы не сделали этого до сих пор.

От ее слов внутри меня будто лопнула струна, отвечающая за способность сопротивляться. Я не собирался сдаваться, но так устал, что мне стало плевать, о чем она скажет дальше. Окончательно расслабившись, я опустил на колени разжавшиеся кулаки и заранее зная ответ, спросил:

– Я задержан?

Еще некоторое время Джонсон разглядывала меня ничего не выражающим взглядом, а потом вновь принялась за бумаги. Она молчала около минуты, мне же казалось, будто прошел по меньшей мере час. Наконец, вволю наигравшись моей перед ней беспомощностью, она встала, закрыла папку с досье и с подчеркнутым безразличием изрекла:

– У меня есть все основания на ваш арест, мистер Уилсон. До предъявления официальных обвинений вы будете содержаться под стражей в здании окружной тюрьмы.

Пожалуй, это был единственный вопрос, на который она ответила за все время допроса. Будничным тоном Джонсон зачитывала мои права, а я сидел оглушенный мыслью о том, как воспримет все Терри. До того, как она объявила об аресте, у меня еще оставалась призрачная вера в благополучный исход, но теперь та растаяла без следа.

– Вам понятны ваши права, мистер Уилсон? – как сквозь плотный туман донесся до моего слуха ее равнодушный голос.

Не скрывая ненависти не только к ней, но и ко всей правоохранительной системе в целом, я молчаливо кивнул.

Глава 8

Стены моей одиночной камеры были окрашены в унылый серо-бежевый цвет. Окна, либо другие источники дневного света отсутствовали. Из мебели имелась металлическая лежанка с жестким матрасом, стол, табурет, а также умывальник и унитаз. Все оказалось намертво приварено к бетонному полу.

Я ходил по этой тесной клетушке из угла в угол или лежал, уставив глаза в потолок и много думал. Собственно, в пространстве, ограниченном тремя глухими стенами и стальной решеткой вместо двери, заняться больше было нечем. Мыслей в голове вертелось множество и они были разными, но одна донимала меня особенно сильно – мог ли я поступить иначе? А главное, должен ли был?

Всегда я считал бегство проявлением слабости и малодушия. Еще со школьной скамьи четко усвоил, что мужчина обязан уметь постоять за себя и близких, так что в ту ночь действовал сообразно своим убеждениям, только кто теперь от этого выиграл? Я заперт в клетке за убийство двоих ублюдков, а Терри осталась без обоих родителей.

Может, и стоило тогда смалодушничать? Схватить ее в охапку и бежать не оглядываясь? Не вступать в драку, не давать отпор, не отвечать на угрозу убийства убийством? Как там у религиозных фанатиков: «Ударили по правой щеке, подставь левую»? Возможно, кому-то подобная философия и видится правильной, однако мне она никогда не была близка.

Я нахожу ее абсурдной, противоречащей здравому смыслу и естественной потребности человека на желание жить, поэтому сколько бы не задавал себе этих вопросов, всегда приходил к одному – я поступил верно. Раскаиваться мне было не в чем и если вернуть ту ночь назад, я поступил бы так же.

Помимо этих мрачных размышлений, я предавался не менее мрачным воспоминаниям. Как будто мало мне было бед в настоящем и я решил прибавить к ним еще все прошлые невзгоды. Удивительно, как человек, оставаясь один на один с собой, начинает копаться в себе.

Я вспоминал родителей, детство и Анну. Больше всего ее. Мысленно переносился в тот период, когда она вернулась в наш захудалый городишко. И подумать я тогда не мог, что после крупного мегаполиса она вновь захочет жизни в этой волчьей дыре, а потому когда она внезапно приехала и сказала об окончательном решении остаться, поначалу не поверил.

Наши с Анной отношения начались еще в старших классах школы. Нам было по шестнадцать, мы тусовались в одной компании, гоняли по окрестностям на моем мотоцикле, иногда баловались алкоголем и травкой, как и большинство подростков в нашем возрасте. Те беззаботные моменты навсегда сохранились в моей памяти как лучшее, что случалось со мной за все прожитые тридцать пять лет.

Анна была невероятно веселой и жизнерадостной, легкой, доброй, открытой для всего нового и казалась единственным человеком, способным полностью понять меня. Еще она была очень красивой. Я не встречал женщины красивей ее.

Мы провели вместе год, я стал для нее первым мужчиной и тогда нам обоим грезилось, что это навсегда. Воображалось, будто никто и никогда до нас не испытывал подобных чувств и эмоций. Мы были по-настоящему влюблены друг в друга, но как это часто случается, отношения двух подростков разбились о суровую реальность взрослой жизни.

После школы она поступила в хороший колледж и уехала к старшей сестре, я же остался здесь. Моим родителям колледж был не под силу – отец тогда болел уже несколько лет, поэтому денег, заработанных матерью, вечно не хватало. Еще в пятнадцать я нашел подработку в авторемонтной мастерской, с деньгами стало полегче, но все же недостаточно, чтобы продолжать обучение в другом городе.

Перед ее отъездом мы поругались. Я спровоцировал ту ссору, понимая, что впереди ее ждет интересная учеба, большой город с массой возможностей, студенческие тусовки, новые друзья и, скорее всего, новые парни. Тогда я решил, что для нас обоих лучше порвать со всем сразу. Анна была против, но упрямства мне не занимать.

Она уехала, а я чуть было не сошел с ума. Как обезумевший носился на мотоцикле по городу и окрестным дорогам, дрался, лез на рожон, все чаще прикладывался к бутылке и волочился за другими девчонками. Какое-то время даже подумывал записаться в армию, но из-за отца и эту идею пришлось оставить. Словом, я много дров тогда наломал.

Хотелось выдернуть ее из воспоминаний, как колючий сорняк, или как загнанную под кожу занозу, причиняющую всему организму тупую, саднящую боль и спустя пару лет мне это почти удалось. Я жил обычной жизнью, работал, по вечерам просиживал в местном баре, заводил отношения с женщинами, разрывал их и заводил снова. Так, ничего серьезного. Тогда мы оба считали, что все в прошлом.

Она тем временем окончила колледж, нашла неплохую работу и лишь изредка наведывалась в родные края. Мы почти не общались. Каждый из нас шел своей дорогой, но сталкиваясь в те редкие ее приезды, я всякий раз испытывал чувство голодной тоски.

После таких случайных встреч меня словно насаживали на огромный металлический вертел и поджаривали над медленно тлеющим костром. Вроде и терпимо, не так чтобы очень больно, но неприятно и выматывающе. Со временем я научился жить и с этим ощущением. Она уезжала, тоска затихала, я успокаивался и все шло по накатанной, но потом она приезжала и этот жертвенный обряд повторялся вновь.

Так продолжалось до тех пор, пока спустя семь лет после расставания мы случайно не очутились в одной постели. Дальше все произошло очень быстро. События развивались так легко и так стремительно, что когда Анна возвратилась совсем, нам обоим казалось, будто она никуда не уезжала. В два счета мы поженились, а всего через год родилась Терри. Следующие восемь лет мы оба были до чертиков счастливы.

Все закончилось ровно два года назад. Болезнь пришла внезапно и развивалась со скоростью выпущенной из револьвера пули – не помогла ни химиотерапия, ни пересадка костного мозга. Она сгорела всего за четыре месяца. Как спичка – вспыхнула и тотчас погасла.

Я винил себя. За то, что не настоял на походе к врачу, как только она впервые пожаловалась на недомогание и слабость. За то, что два месяца отмахивался от ее слов о головной боли и участившихся случаев простуды. За то, что не обращал внимания на ее неестественно болезненный вид. Тогда все это выглядело такой мелочью, но она и сама тянула с обследованием.

Раз за разом Анна откладывала визиты к докторам, уверяя меня и себя, что недомогание вызвано количеством свалившейся на нее в то время работы. Шутила, что ей просто необходим небольшой отпуск, который придаст ей свежих сил и все станет как прежде. И мы ждали этот отпуск. Если бы я тогда только знал, что он никогда не наступит.

По-настоящему я всполошился лишь после того, как она начала резко терять в весе. Мы наконец прошли обследование, но обнаружилось, что уже слишком поздно. За считанные недели болезнь приняла агрессивную форму и перешла в смертельное наступление. На тот момент ей исполнилось всего тридцать три.

В отличие от меня, Анна была набожной. Иногда мы спорили на эту тему и в такие минуты она повторяла, что Господь не оставит без внимания мои богохульные высказывания и другие грехи. Что ж, видимо, ее кровожадный Бог решил покарать меня таким странным способом и часто я думал – лучше бы он забрал меня вместо нее. Уж я бы не упустил случая предъявить ему всех своих претензий. Их у меня скопилось немало.

Пока я размышлял о своем никчемном существовании и заново переживал смерть Анны, ко мне наведывалась Джонсон. Она заявилась с предложением гарантированного снижения срока в обмен на признание вины. Великодушно пообещала всего восемь лет.

Я послал ее к черту. Твердо решил настаивать на самообороне, хотя уже почти смирился, что в заключении мне придется провести несколько долгих лет. Прежде чем мне предъявили официальные обвинения, я просидел за решеткой четверо изнурительных суток и только в четверг после полудня меня вызвали к судье, назначили государственного защитника и зачитали обвинительную речь. Вину я не признал.

Адвокат мне попался совсем молодой, всего год как окончивший юридическую школу, но, несмотря на это, парнем он оказался толковым и въедливым. Перед судебным заседанием мы успели переговорить лишь тридцать минут, но их хватило, чтобы я понял – выиграть этот процесс для него будет делом принципа. Он настоял на суде присяжных и я был с ним полностью согласен.

Помимо того, он ходатайствовал об освобождении меня под залог, но на принятие судом решения, а также согласование и улаживание всех формальностей потребовалось еще трое суток. В итоге количество проведенного мной в камере времени растянулось в семь дней. Выпустили меня только в понедельник.

Первое слушание по делу назначили через три недели и теперь в запасе я имел всего двадцать один день на подготовку к будущим испытаниям. Возможно, это будут мои последние дни на свободе.

На выходе из зала заседаний меня поджидала Джонсон. Объявив о наличии важного разговора, она в свойственной себе повелительной манере пригласила меня проследовать в ее кабинет. Я хотел было снова послать ее к черту, но в случае отказа та пригрозила вызвать меня уже официальным уведомлением. Представив, что в таком случае мне опять придется тащиться в округ, я нехотя согласился.

Департамент особого отдела полиции находился в соседнем с окружным судом здании. Их соединял длинный, крытый стеклом переход, так что далеко идти нам не пришлось. Весь путь мы проделали молча и только когда вошли в кабинет, Джонсон, указав на стул для посетителей, предложила:

– Присаживайтесь, Джон. У меня осталась к вам пара вопросов.

В кабинете царил идеальный порядок. На темной, до блеска отполированной мебели не наблюдалось ни пятнышка. Казалось, даже если заглянуть в самый дальний угол этого светлого, просторного помещения, не обнаружится ничего похожего на пыль или тем более мусор. Здесь вообще не было ничего лишнего.

Взгляд входящего сразу упирался в огромное, во всю стену окно и громоздкий рабочий стол. Остальная обстановка имела совсем уж минималистичный характер. Пара шкафов с документами, несколько полок и большой телевизор с плоским экраном на стене – вот и весь интерьер. Кабинет Джонсон оказался под стать ей самой – такой же холодный и бездушный, как и эта женщина в сером деловом костюме.

– Не представляю, о чем вы хотите поговорить, инспектор, но учтите, я не настроен на долгие задушевные разговоры, – сказал я, садясь на предложенный стул. – Я провел в камере семь суток и чертовски хочу домой. К тому же я вам уже все сказал.

– Уверены, что все, Джон? – Она уселась напротив, положила на стол сцепленные в замок кисти рук и вперила в меня взгляд своих ледяных светло-серых глаз. – Мне думается, нам обоим известно, что вы и ваш друг мистер Холдер чего-то недоговариваете. Не хотите сказать, чего именно?

– Не понимаю, о чем вы, инспектор.

– Понимаете, Джон, просто не хотите говорить. А знаете, вы ведь совсем не похожи на дурака. Напротив, вы производите впечатление человека неглупого и здравомыслящего.

– Приберегите свои комплименты для кого-нибудь другого, – презрительно усмехнулся я. – Зря тратите время. Ни за что не поверю, будто вы притащили меня сюда лишь для того, чтобы расхваливать мои умственные способности. Так чего вам надо, инспектор?

– Что ж, хорошо. Вижу, вы настроены на деловой разговор. – Джонсон выдержала многозначительную паузу, во время которой не переставала пронизывать меня своими ледышками. – Думаю, вы понимаете, что прокурор на судебном заседании запросит для вас не меньше двадцати лет за убийство второй степени. Двадцать лет, Джон. Вряд ли вы в полной мере отдаете себе отчет, что это значит. Вам сейчас тридцать пять, а когда выберетесь, будет почти шестьдесят. К тому времени вы будете никому не нужным, жалким, скорее всего, больным стариком. Ни семьи, ни друзей, ни работы, только тюремные связи. А ваша дочь? Чудесная девочка, кстати сказать. Насколько я помню, ей десять, а через двадцать лет будет тридцать. Как думаете, захочет она знать отца-уголовника?

«Сука! Какая же она сука!» – думал я про себя, впрочем, даже не пытаясь утаить этих соображений на ее счет. Чувствуя, как белки глаз наливаются кровью, а челюсти сжимаются в крепкие тиски, я всем корпусом подался вперед.

– Не смейте вмешивать сюда мою дочь!

– Почему же? Вы ведь не думаете, что ее не коснутся разного рода трудности в случае вашего многолетнего заключения? Вас лишат родительских прав, она попадет в приемную семью, столкнется с травлей в школе, когда ровесники узнают, что ее отец убил двоих человек, ну и многое-многое другое. Вероятнее всего, винить во всем она будет именно вас.

– Мой адвокат будет настаивать на самообороне! Я…

– Прекрасно, – перебила Джонсон. – Только вот те, кого вы убили, были безоружны, а на вас ни царапины. Зато есть орудие убийства, есть показания свидетеля и есть мотив.

– Мотив? – Мой голос сел до свистящего шепота, но тут же взмыл вверх: – О каком гребаном мотиве вы говорите, черт возьми?

– Я бы не рекомендовала вам использовать грубых выражений, Джон, – спокойно проговорила она. – Учтите, ваш выход под залог вполне можно обжаловать.

«Она ведь намеренно меня провоцирует, – проскользнула в голове мысль. – Эта сука добивается от меня какой-то ей одной известной цели, а я, как ослик с привязанной спереди морковкой, поддаюсь на все ее провокации».

Пытаясь овладеть собой, я расслабленно откинулся на спинку стула и разжал кулаки. Джонсон вдруг тоже сменила тактику. Как и я, она приняла непринужденную позу, прислонила спину к высокой спинке кожаного кресла и примирительным тоном произнесла:

– Вообще-то я пригласила вас не для того, чтобы пересказывать хорошо известные вам самому подробности той ночи. Я лишь хотела напомнить, что мое предложение все еще в силе. Признаете вину и я могу гарантировать всего восемь лет заключения. В противном случае, если вас объявят виновным по всем пунктам обвинения, вы получите куда больший срок. Я хочу, чтобы вы вдумались в эту цифру и хорошенько все взвесили.

– Я уже сказал свой ответ: идите к черту. Это все?

– Дело ваше. – Она равнодушно пожала плечами, затем достала из ящика стола документ и протянула мне со словами: – Нет, не все. Это согласие о неразглашении. Вы должны его подписать.

Я не изменил положения тела и даже не взглянул на протягиваемый ею белый, исписанный мелким машинописным текстом лист.

– Без своего адвоката я не стану ничего подписывать.

– Можете позвонить адвокату, мистер Уилсон. Дождемся его. Это займет еще какое-то время, но мы ведь никуда не торопимся, верно? – черство заметила она, как вдруг устало вздохнула и смягчила тон: – Здесь сказано лишь о том, что вы не должны обсуждать подробности своего дела с журналистами.

– С журналистами? – удивленно воскликнул я. – Я не собираюсь общаться с чертовыми журналистами!

– Вот и отлично. Нам бы не хотелось раздувать шумиху в прессе. Думаю, вам тоже. Но как я могу предположить, с вами попытаются связаться, и тогда наверх всплывут самые нелицеприятные подробности вашей личной жизни. Я имею в виду ваши проблемы с алкоголем, смерть жены и другие интимные подробности. Вы ведь не хотите этого, я правильно понимаю? Поэтому просто подпишите и можете быть свободны. Пока можете.

На страницу:
5 из 10