Похождения светлой блудницы

«Ваш слюга, сеньор…»

Ромка у ног брата, вернее, у его беленьких ножек… Одна – котёнок, вторая, немного другая, – собачка. Играет ими, будто тряпочными игрушками, сжимая их руками, они такие мягкие!

Рузвельта из Ника не вышло. Но ещё не вечер.

После того педсовета его выбирают, он лидер. Старше одноклассников (учится с двенадцати лет), но выглядит, как их одногодок. «За мной, канальи!» Впереди всех, но медленнее всех (тук-тук-тук!) бочком, скачком. Это многих умиляет.

Мама мия:

– Какое горе этот паралич!

Вырвалось. В целом, другое: «Николлино – наша радость!»

Плохо, что Ник обидел Веру. Она, верная, не могла далее терпеть. В храме проповедь. Вдруг зловещее громким голоском: «Это басни! Бога нет!» И: тук-тук-тук… «Я не могу там быть. Я презираю церковь и христиан». Папа: «И не ходи. Точные науки отрицают…» «На черта тебе этот “боженька”», – передразнивает Веру мама.

А Лиза:

– Вам, Николай Денисович, надо ходить в церковь…

«Не любит меня твоя Элизабет»…

– А никто и не должен ИХ любить. В деревне с НИМИ как? В деревне русской мудрость: калека в доме – наказание. Не били. Но любовь – к перспективным для рода…

Калека! Хромой! Эти термины в их семье не употребляют! Впервые не исправил. Она хрупкая красавица. Он метр девяносто, приёмы каратэ… В Лизе его защита. Непонятно, но факт.

– Как твоя Элизабет? – Усмехается Николлино.

«Элизабет»! В паспорте: Елизавета Антоновна. Это тебе не Ася, которую ты разжалобил. Это тебе не Машка любопытная: только ли ноги на детском этапе. Обе потом валяются в ногах, но у Романа. Валяние телефонное. Их манипуляции с паралитиком, – и у него к ним никакого влечения. Ник уверен: женщины брата и его женщины. Как игрушки (не только ступни Ника): «Конструктор», «Монополия»… Нет монополии на отдельного Зайца, Буратино, Чиполлино… И когда Роман приходит с девушкой, Ник видит в ней их общую игрушку. Поиграл, дай поиграть брату…

«Ты здоровый, ты сильный… Береги Николлино». Так говорят родители, живя. Так говорят, умирая.

Какая-то избирательная слепота. Когда видишь только один предмет.

…Грохот Садового Кольца…

Его машина в конце Коптельского переулка (ближе парковки нет). На часах – ого! А пол под его крепкими ногами плывёт, как во сне в каком-то овраге с Николлино на закорках. Тот, наверное, в реанимационной палате.

Ромку родители не хвалили вообще. А приключение с «голой литераторшей» – клеймо. Из школы не выгнан благодаря Нику! Это: тук-тук-тук-тук свинцовым наконечником… Мама мия! Не видела ты другого ребёнка, талантливого и не уродливого! И перед смертью: «Не оставь Николлино», как будто он хоть раз оставил этого гнома, оседлавшего богатыря! Будто он мало делал для этого Чиполлино… Кем бы был Чиполлино без Романа? У него без брата не было бы жизни, а «Светлячок» да «Светлячок»… Убогий цех. Длинный конвейер и длинная шеренга убогих с паяльниками. Они паяют до гроба одну и ту же схему одного и того же реле.

«Церибральники – не смышлёные. Инцефалитники – неловкие. А паралитики, – умильно говорит мама, – они такие умные и такие милые! Как наш Ник!»

Неподалёку от Ленинградского шоссе их участок, завещанный папой обоим сыновьям в равных долях. Хотя и тут неприятная идея: пропалывать клубнику, любимую Николлино, будет его брат Роман. А в детстве неподалёку от этого коллективного сада была свалка. С какого-то завода целый ржавый конвейер. Они, ребята, осваивают оборудование. Ромка думает, как этот металлолом оживить. Ник умоляет взять его на заманчивый объект, но там нелегко и на здоровых ногах.

– Будь моей второй тростью! Вперёд, канальи! – И личико, стального цвета глазки под чёрными бровями горят лихостью.

Как устоять и не дать другому эту лихость, эту радость и эту любовь! Держись за руку, а лучше – давай на спину, я тебя повезу… Я буду твоей лошадью…

«Ваш слюга, сеньор…»

Николлино легко превращает в рабов. Он так и выкрикивает в шутку: «Рабы, ко мне! Несите короля! Кричите рабы: “Король, виват!”» И они (Ромка и его друзья) несут «короля». Но чаще роль рабов этого короля исполняет один.

Доезжая вдвоём на автобусе до Шереметьево-два, в буфете, казавшемся им, детям из бедной семьи, эдакой западной цивилизацией, пьют кофе, играя в тех, кто летит в дальние страны…

Они полетят…

– Я так хочу в Италию!

Уно-уно, дуе-дуе, пронто…

– Пронто! Лиза, у меня кровь взяли для Ника. Он попал в аварию. Я в Склифе…

Измерив давление, медсестра делает укол. Он закрывает глаза.

* * *

…Он едет на велосипеде купаться на Сходню. Ник, вцепившись в него навеки, обхватив руками… Палка примотана к раме проволокой. Народ – в стороны, когда он тащит его в воду, учит плавать. Гиблое дело… Убогое тельце! Грудь плохо развита, торс юноши, так и не ставшего взрослым. «Роман, он не мужчина. Он, мне такое предложил…» – Откровения Маши.

А ножонки эти и теперь – котёнок, собачка, – но крепкие пятки… Ник довольно мобилен. До управления автомашиной, ездил и на метро, и в другом транспорте, входя с неспешностью скалолаза. Распихнёт локтями, которыми умеет работать, – и укоризненно напротив кого-нибудь. Жертва увидит, добровольная сдача в рабство. «Как ты один в электричке! Дождись папу!» – не отпускает мать. Ответ Ника: «Рабы найдутся». Его обслуживают. Люди с психологией добрых самаритян.

Роман обслужил по полной программе. А тот принял не как доброе дело, и, тем более, не как подаяние, что было бы наиболее верным, а, – будто господин от рабов.

Мама каялась: «Под влиянием минуты. Прости меня, Роман… Николлино с нотариусом…» И отдаёт она жилплощадь с рук на руки: с умирающих на руки (здоровые и цепкие) сына Николая. «Он мне сказал, что ты в командировке». Теперь Роман с тараканами… Кроме как с насекомыми, жить в этом углу не с кем. Лиза там не ночует. Ну, а Ник – хозяин квартиры в пяти минутах от метро ВДНХ.

Родителей надо было хоронить… У Романа плохо с деньгами, но не так, как у Николлино. Тот только начал подниматься на олимп политкарьеры, где возглавит «Партию…» В «Светлячке» гроши. Не хватает ему на похороны, на Италию, на БМВ…

Долго тянет Роман с этими переговорами. Наконец, отважился. Они в гостиной, где добротная мебель куплена им в его денежные времена. Пьют чай с водкой и с той едой, которую он привёз на метро (его авто под открытым небом, наркоманы ночью сняли боковые зеркала). У подъезда Ника гараж, купленный ему братом. «Пробивал» трудно, хоть и льготы. «Ты бы для нас что-нибудь так пробил!» – вопль Насти. У него в Мэрии друг детства. А с автомашиной для Ника – другой друг, торгует иномарками (мольбы папы и мамы)…

Говорят о том, о сём… А о главном? О главном так и не говорит!

Уходит оврагом. Такой на улице Королёва. Дождь, а ноги обуты в летние кроссовки с перфорированным верхом. Вроде, район не окраинный. Где памятник Циолковскому. Надо там идти с головой, а то непременно с мокрыми носками, не говоря об обуви. Сбегает в овраг: «Я больше его не люблю, он мне неприятен…» Ну, и – прямо в грязь…

Нет! Он не раскаивается в том, что так много делает для него. Но, вот какая история – не взаимно!

Совет Лизы:

– Скажи братцу, мол, давай оформим имущество на двоих, а то тебя одного бандиты вычислят. Таких одиноких могут…

Лиза недооценивает этого работника Думы государственной, работающего под её крылом на развал государства. Он уже депутат. У него охранник («Ваш слюга, сеньор»).

И вот их разговор (телефонный). Не напрямую: если ты женишься, да умрёшь, то квартира и прочее имущество отойдут чужакам. Не напоминает, что это его квартира, да и всё в ней. «Ты что, Ромка, я оформлю долю на кого-нибудь, чтоб за мной был уход»…

Такая наивность! Он глуповат бедный Чипполло…

А какой рискованный водитель! Права ему добыл (опять-таки!) расторопный брат, у которого друг не только в Думе и в Мэрии, но и в ГАИ. Мама и папа: «Николлино ездит без прав!» Ныне на Садовом вспомнил. Они могли вляпаться тут в аварию при не работавшем светофоре (наконец, отменён левый поворот в Коптельский). Ник за рулём: «Ну, и что – правый бок, я еду!» Вовремя Роман перехватывает руль. В мелких ДТП тот регулярно.

– Ваш брат готов забрать вещи.

Да, да, выданы на рассвете, будто вручена судьба другого. Концентрируется: довезти его до автомобиля, может быть, и не разбитого… Но слабость, прямо выкачали кровь… А из палаты Ник. И не подходит, а куда-то вбок: тук-тук-тук, – и нет его.

– Ну, как ты?

Над ним Лиза.

– Нику помочь…

– Чего ему помогать… Ты на себя взгляни… Бледный… Рекомендуют красное вино, сок смородиновый…

– Ник…

– Ну, Ром!! Я иду сюда, а он прыгает на углу, поймал такси… Ты ему не нужен! Дай ключи, подгоню к воротам…

Они разворачиваются на Самотёке, покупают соку, вина…

Правда, конец? У Ника всё отлично! У него даже карьера. Глава «Партии инвалидов с детства». Наконец-то, Роман свободен, здоров, любим умной женщиной! Сон… Будто он у ГУМа. От Тверской – какие-то колонны. Так бывает на параде. Но не танки, а коляски. Огромный вал. Гремят булыжником. Уронили церковь, прут на Красную площадь! Армия инвалидов! Впереди – Ник – тук-тук: «За мной, канальи!»

Роман улыбается:

– Что это гремит?

Квартира Лизы окнами во двор.

– Машины. Со стороны Садового Кольца…

Маня, Манечка, не плачь!

Ах, как страшно мне, мамаша,

что я жулика люблю…

(из частушки)

Риэлтерская история

Да, квартиру продаёт, да, покупает другую (маленькую). А «сдача» в пятнадцать тысяч долларов – прибавка к зарплате! Верный план у Манюни! Так её звал муж Костя (он женился на мулатке и уехал в Денвер, штат Колорадо).

– Тебя убьют, – не одобряет план родной брат Сёма.

Двоюродные Ирина и Натка дуэтом:

– Обманут! Деньги отберут!

У тёти Люды гипертония, но и она:

– Ни денег, ни жилплощади не будет!

– Квартиры дала советская власть, а эти и два метра не дадут, – напоминает дядя Толя.

– Убить могут, – не унимается Сёма.

– Убить не убьют, а покалечат, – авторитетное мнение его супруги-юриста.

Ладно, тётя с дядей, но эти довольно молодые…

– Взяла бы на квартиру студентку, – рекомендует тётя Люда.

– …или студента, – хихикает Натка (у кого что болит…)

Бурная реакция на Манин план! Ей нелегко, душа «тургеневской» девушки. Эту архаику ликвидирует. Никаких уз и никакой любви! Путь нелёгок, но другого нет.

Утром она правит компьютерный набор Егора Дондуратова. Сынок владельца фирмы только из Англии, русский побоку.

– Маня, «кирпич»! – даёт флэшку редактор Зоя.

«Художественные шедевры», когда-то государственное издательство, где они работают, куплено с потрохами, с ними, с редакторами, фирмой «Полиграфыч и компания». Лавина, бурный поток далеко не шедевров: «Убийцы, звери и оборотни», «Психопаты двадцатого века». Популярная литература, цикл «Профессии»: киллер, дилер, проститутка, маклер, крупье, риэлтор.

– Какая серия?

– «Звери», вроде, – Зоя – переводчик Рабле, ныне – старший «прави́ло» «Полиграфыча»…

Они, «прави́лы», – кандидатки наук. И Маня. Диссертация на тему: «Говоры и наречия как элементы панславянского языка».

Вставляет флэшку в компьютер:

«…Один навёл: у него дед-сосед, типа, как пахан. У пенька такая хаза! Рядом метро, в центре. Мы, братки из Лихоборской группировки, типа, на фирме «Чёрный ход недвижимости» риэлтору (кликуха Косой) говорим: давай, в натуре, на бздюм[2] работать… Пасём мы эту хату…

…Дед, типа, догадался, что его хотят замочить. Выглядывает, как бы, во двор, а там тихий «мэрс». Хотел ментам, как бы, да, типа, не успел. Дверь его хлипкая, типа, с петель и, как бы, перо пощекотало подбородок: «Подмахни-ка договор купли-продажи, дед, а то тебе – хана».

Попутно правит. «Перо» берёт в кавычки, так как тут оно – «нож». Убирает «как бы» и «типа»… Русский язык не убить. Ни английским, ни блатным, ни матерным. Но вдруг неприятно: тема этой графомании – её тема!

Отобедав (кофе и бутерброд) в неновой куртке верная ученица академика Переладова едет в агентство «Гусь плюс Русь интернетед».

Дом многоквартирный, но капитальный, бронированная дверь:

«АО ГРИ очень замкнутого типа с ограниченной ответственностью»

Маня храбро давит кнопку. На пороге дядька, будто ряженый: папаха каракулевая с алой лентой, униформа какого-то войска, шашка вдоль ноги. Не риэлтерская фирма – народный театр.

– Мне «Гусь…»

– Фамилия!

– Москвина.

Военный глядит в бумагу и докладывает в динамик:

– Пётр Валентинович! К вам! – А ей: – Туды!

«Туды» крутая лестница, облицованная, но не утратившая элементов подвальной. Вглубь каменного мешка. Именно там и находят трупы в детективах, которые она редактирует. «Уровень» данной конторы андеграундный. Бункер, имеющий, наверняка, чёрный ход. Открой какой-нибудь предприниматель тут камеру пыток, и о ней никто никогда не узнает. А ей тут выдадут и правильный документ на реальную квартиру, и пятнадцать тысяч долларов… Рекомендация владельца издательства. Бывший член ЦК ВЛКСМ. Переговорил при ней по телефону с главным менеджером «Гуся» Гусевым: ею «займётся» некто Простофильев. Наверное, это он – Пётр Валентинович?

И видит она в подземелье господина. Костюм официальный. Но не только щёки выбриты, но и голова. Если и он бывший член ЦК, то, наверное, из отдела спорта. Лицо открытое. «Открытое лицо, крупные глаза», – к этим чертам доверие, не к маленьким гляделкам, упрятанным подо лбом.

Комнат много и, будто в движении от одной стороны к другой. Чёрные столы, кресла, пол. Стены и потолки белые. Освещение хитрое, источник упрятан. Итог труда и дизайнеров, и маляров, и плотников… Какой-то европейский, непонятный вертеп. Окон нет. На мониторах двор, парковка, дверь, военный…

Молодой энергичный двуполый коллектив курит, бегая с телефонами:

– Однушка?

– Двушка?

– Трёшка?

Их энергия давит на волю клиентки.

– Чай, кофе?

Готова ответить, как Вини Пух: «И то и другое».

В бумаге чёрным по белому: «Договор о предоставлении посреднических услуг по купле-продаже…»

Выбирается из недр. Подтаяло. Ботинки промокли. В метро на летящей темноте видит лицо риэлтора.

Её коллегу Татьяну Петровну уволили. Она, имея высшее образование, моет полы, но в мало авторитетной литературе ищет информацию, которая её вернёт к нормальной работе. В какой-то «Народной психологии» примета: «Тот, кто не глядит прямо, а норовит нырнуть взглядом в бок, жулик». Глаза сотрудника фирмы «Гусь-Русь-интернетед» и мелькают так, диагонально.

Одна её однокурсница берёт у Мани с трудом накопленные деньги. На шубу из Беловежской пущи. Там и скрылась эта Надежда, нет надежды вернуть деньги. Шубы новой так и нет. И у неё мелькание, как у риэлтора Петра Простофильева. Он, вряд ли, простофиля. Наверное, работает по оным. А ещё его глаза – фонарики: то вспыхивают, то меркнут. При выключении темнеют, и охровый цвет меняется на цвет болота, омута…

* * *

Этот день был «творческим», так как некоторые редакторы «Художественных шедевров» могут творить. Маня, например, стихи. Не шедевры. В отзывах критики, которую ликвидировали, дабы её умные представители не критиковали тех, кто ныне подменяют писателей: «Её стихи полны добра и любви. А это главное в искусстве».

Теперь день «свободный». Ото всего: от работы, денег, иногда – от еды. Но главное – от творчества. Дядя Толя говорит: «Чего ты хочешь, – капитализм!»

И вдруг утром:

Верить, не верить, не знаю,странным охровым глазам…

Не превратить ли, наконец-то, свободный день в творческий? Но, увы. Телефон. Тётя Люда:

«…она к тебе едет!»

– Как это – «едет»? А меня кто-нибудь спросил?

«Я так боюсь за тебя. Ну – как там?» – ведь её племянница побывала в тылу врага!

Краткий отчёт. Кладёт трубку, а недавняя тёти Людина студентка Урюпинцева тут как тут. Вынув ноги из ботинок, в деревенских носках прёт «глядеть комнатку»!

– Людмила Олеговна мне говорит…

– Никакой «комнатки»!

– Сто долларов! У нас это такие деньги!

– А у нас – не деньги!

Кое-как выгнала.

Впереди тайная операция на фирме, укрытой в бомбоубежище холодной войны, как от авианалётов, – от налётов налоговой полиции. Об этом намёк Простофильева. В окне переулок… И у судьбы, как у переулка, две стороны. Одна – подвал «Гусь-Русь-интернетед», охраняемый целым батальоном казаков (информация риелтора). Другая – Урюпинцева… И третий вариант: жить так… Но ботинки могут лопнуть, шуба в дырах, на еду не хватает.

Телефон. Сёма: не убили? Нет. Отбой.

Володя… Ему – яркий натюрморт: бетонный бункер без окон… «Надо было мне с тобой!» «Володя Бородин живёт один» – шутка в издательстве «Художественные шедевры». Когда-то с бородой, с натурщицами, он на эту робкую редакторицу не глядел. Только на иллюстрации вдвоём. Денег нет, свободный художник. Пишет луг, поле… Как Левитан… Но в моде квадратная дыра, в неё глядят неотрывно оболваненные пропагандой. Когда у Мани будут деньги, на масло не хватит, на акварель выкроят. Но она давно не та Манечка из отдела «Лучшей мировой поэзии».

«Как подмахнёт договор, рот – пластырем и в ковёр укатать, вколов снотворного, вытащить из квартиры, а там и урыть… Надыбать реально кусков пятнадцать грина».

– Н-да… «кусков пятнадцать грина», – она бегло «ботает по фене», а иногда обходится и двумя вводными: «типа» и «как бы». – Мне, как бы, и убивать не надо. Наоборот, типа, меня и завалят. Там, наверное, типа тоннеля, вот и укатают.

Леонид Германович. Преподаватель литературы и торгует в Олимпийском макулатурой, выправленной «прави́лами». Пара тинэйджеров требует от папеньки денег на модные шмотки, мобильники, компьютеры и мотоциклы. С олимпийским спокойствием предлагает Мане переехать к нему. Его жена на их вечеринках могла танцевать с рюмкой на голове. Ныне в турецком кабаре.

«Марья Андреевна, добрый день, это – Пётр!»

Блекнут, и так блёклые, голоса Володи Бородина и Леонида Германовича. От этого – ветром высоты. Ей ветер поёт о грядущих деньгах. А о чём могут петь Володя с Леонидом? О нехватках. О трудных временах, о нереализованных проектах. Нет, у неё другой проект!

Пётр у метро. Идут вдвоём к будке: «Изготовление ключей». Один он отцепляет от общей связки. И она видит его палец… Откровение. Армия, Сибирь, минус тридцать, транспортировка боевых орудий. Отморожены руки. И на одном пальце ампутируют фалангу.

Дубликат готов.

– Надо испытать, да и недвижимость надо увидать.

Квартиру оглядывает. Кофе с бубликами. Вновь откровение. Он в Медведково в панельном доме. На тридцати двух квадратных метрах сын, больная на голову тёща, ротвейлер Рудик и бывшая, Ангидридовна, внучка донецкого химика.

– Да вы её видели на фирме, она моя начальница. Проверяла правильность документов… Женился на лимите, дурак, теперь она меня выгоняет.

Он берёт дубликат для показа квартиры в её отсутствие. «Для темпа». Темп в его натуре.

Телефон. Петровна. О том, «как отключить волю гипнотика». Первый пункт: определить «фронт доверия объекта». Не одинаков у разных лиц, социальных категорий… Например, одинокие, немолодые дамы легко доверяют молодым джентльменам-обманщикам.

Этот риэлтор… Довольно молод. Но нет, он никакой не обманщик! Петровна злит, как и добрый друг тётя Люда, немало выведавшая в телефонной болтовне.

* * *

«Жива? Ты, вроде, редактор детективных романов. За такие деньги могут убить. На эти фирмы надо идти по блату: блатников не убивают. А ты как? Твой “Полиграфыч” бандюга».

– Он – комсомолец.

«Эти из комсомола первые бандиты. Вспомнишь, когда будут убивать. Но вначале к батарее прицепят. И отказалась от тёти Людиного протеже!»

– …Я не намерена существовать в коммуналке!

«Зато не убьют».

Оглядывает одну комнату, вторую… Никакого уюта… Похороны свекрови, развод: «БМВ продаю, с квартирой делай, что хочешь»… Горы хлама.

Напросилась пьяноватая Галина. Неплохой она писатель. Когда-то Маня была редактором её книги новелл. Но то, что пишет Галина Чистова, не грязь, тоннами выдаваемая книгоиздательской машиной. Её чистые добрые новеллы не выгодны. И она, сломленная, пьёт. Рыдает, готова прыгнуть с платформы метро. Редко плачущая Маня рекомендует ей укреплять нервы: обливаться утром ледяной водой, бегать и не пить! Маня бегает в компании двух дедушек (бодрых) и двух парней. Эти, когда с похмелья, уступают дедушкам.

Уходит настоящий писатель… Навек, в небытиё…

Простофильев с незнакомцем, но теле-виденным. Откормлен, надо думать, одной сёмгой, ведущий канала «Наш друг – Америка». Квартира ему нравится потенциалом, раскрытым риэлтором Петей. Немаленькая, с немалым фронтом работ для евроремонтников. Имей Маня, кроме квартиры, много денег, и она бы расширила комнаты за счёт кладовки, а холл за счёт кухни, а кухню за счёт ванной, куда и при уменьшенной площади войдёт джакузи.

На другой день:

«Марья Андреевна, Рудик вернулся! С территории гаража. Верёвку оборвал! Воет у двери! Искусан в драках на пути к дому! Буду лечить… Рудик, тихо, Рудик… Марья Андреевна, ну что, идём выбирать квартиру?»

Необыкновенно открытый искренний риэлтор! Громкий лай!

Так как она переезжает в Медведково, то и квартиры в этом районе. Две открывает Пётр, другие – риэлторы других фирм. Морозный денёк. На Петре шапочка, натянутая на уши, как и руки обмороженные, но на катке. Ампутировать не понадобилось.

Комната девятнадцать квадратов, маленькая кухня… Из окон «Медведевка» (шутит Пётр) далеко видна с высоты. Этот ветер высоты и поднял Маню на девятый этаж… Церковь в окне… Пётр верует. Молится. Но Ангидридовна не спешит обратно, на малую родину. Его глаза на лукавом лице убегают вбок, то темнея, то вспыхивая.

Дома на определителе: Леонид Германович (давай в Бутово, к моим деткам); Володя Бородин (ни акварели, ни пельменей нет) И брат Сёма: «Жива?»

* * *

Юбилей свадьбы тёти Люды и дяди Толи.

Двоюродные Ирина и Натка, «мачехины дочки», удивительно деликатные. «Маня, тебе «мимозу?» «Ты “оливье” не пробовала…» Довольные, будто это они имеют квартиру в сталинском доме, а не ютятся в панельной «трёшке», как говорят риэлторы. В детстве, бывало, и конфету вырвут: «Отдай нам с Иркой!» «Отдай нам с Наткой!» Тётя Люда – добрая мачеха. Этих двух – в угол, а – ей: «Маня, Манечка, не плачь, я куплю тебе глазурованные сырки!» Любит Маню, копия её, рано умершая родная сестра, Сёму, как сына. Кто их не любит обоих, так это их бодрый папа-вдовец с его второй женой.

Подоплёка опёки выявляется, как только успевают выпить за юбиляров…

– Наверное, у тебя с риэлтором какая-то… любовь? – Тревога на лице тёти Люды.

Привыкла с ней откровенно, и та хвалит: «Как образно!» Видно, слишком образный портрет… Я – «неадекватная», – думает словом Петровны.

– Эмоциональная зависимость, – Ирка – психиатр, работает на Канатчиковой Даче.

– Втрескалась! – хихикает Натка, ума ноль, но декан у матери на кафедре.

– Вы не правильно понимаете!

Тётя Люда:

– Но ты мне так образно про Петю и даже… Петюшу.

И «Петюшей»?!

– Он тебя охмуряет, так проще убить, – Сёма с любимой темой.

– Убить – вряд ли, – авторитетное мнение его жены юриста. – Недавнее уголовное дело: покалечили за пять квадратных метров.

– Среди нас мнительные люди с гипертонией! Давайте другую тему. – Предлагает дядя Толя.

– Да кому надо убивать, да и калечить, – Ирка, как специалист, – квартиру отнимут, деньги отберут. Этот «Петюша» в хоромах, и никакой тёщи нет.

– …и Рудика? – Маня готова зарыдать. – Его лай!

– Магнитофон.

Ирка говорила: «Ум у меня мужской». Но заткнулась, дабы её не приняли за лесбиянку.

– Квартиру оттянут! Ту, в Медведково, – орёт Натка, – а «сдачу» не отдадут!

Вот откуда их гостеприимство: общение, как с убитой…

Но так говорить о Петре!

– Вы не знаете его! Он открытый, он не обманывает! – И редко плачущая Маня – в слёзы!

– Маня, Манечка, не плачь! – выкрикивает тётя Люда, но не добавляет «я куплю тебе глазурованные сырки», сейчас полно, а когда-то в буфетах на отраслевых совещаниях.

Под конец Маня отыгрывается: ей от двоих предложение!

– Леонид неплохой! – улыбается тётя.

– Нет, Вова – талант, – кивает на картину дядя. – С ним Мане будет интересней.

Дядя и тётя надеются: она переживёт это отбытие в чёртово Колорадо.

– С деньгами организую. – Сёма не добавляет «убьют».

На работе – к Полиграфычу главному, к Павлу Дондуратову. Предлог – три дня на домашние хлопоты.

– Как давно вы знаете главного менеджера фирмы «Гусь…» Гусева?

– Да мы ещё в ЦК…

Вот так-то! Не могут комсомольцы быть бандитами! Брат твердит: могут.

Леонид Германович у издательства с букетом. Предлагает прямиком на метро и двух автобусах к нему в Бутово. Трудные детки, а Маня такая добрая… Ему некогда: торгует. «Ваши “Звери и оборотни” идут прямо влёт». Отказывается она от роли воспитательницы. Авось прибудет из Турции их родная мама.