Частные случаи ненависти и любви

«А мадам-то – ватница! – хмыкнула про себя девушка. – Наверное, она часть экспозиции – музейный работник советского периода».

Лиза из принципа попрощалась по-латышски и направилась к выходу.

– Подождите! – окликнула ее служительница. – Попробуйте заглянуть в отделение РОЛ – «Русской общины Латвии». Это рядом, как выйдете – направо, угол Ригас и Виенибас. Они делят помещение с ДОБАК – «Даугавпилсским обществом борцов антигитлеровской коалиции». У них там свой архив: документы, рукописи, воспоминания ветеранов. Есть и списки бывших узников нацизма. Тех, что детьми застали войну… Некоторые еще живы. Может быть, там вам помогут.

«Что за богадельня! – Лиза сердито щурилась на солнце. – РОЛ, ДОБАК, узники малолетние… Может, на кафедре повезет встретить нормального историка. Все-таки университет, хоть и Даугавпилсский».

Она прошла пару кварталов по Ригас и сверилась с навигатором: до старого здания минут пять пути – через сквер с фонтаном, где из достопримечательностей гугл-карта предлагала осмотреть православную часовню и памятник жертвам красного террора. Впрочем, «Русская община Латвии» оказалась еще ближе. Лиза нерешительно притормозила на перекрестке: «Почему бы не зайти сначала туда? Скорее всего, потрачу время впустую, но как не взглянуть на здешние реликты?» Она притопнула ногой, словно поставила точку в споре с собой, и свернула к двухэтажной сливочно-белой постройке, где под аркой таился вход в упомянутый РОЛ.

Наверх вела деревянная лестница, выкрашенная красно-коричневой палубной краской.

«Спасибо, что без медведя с балалайкой обошлось», – думала Лиза, налегая на тугую дверь, обитую черным дерматином: чтобы попасть в «Русскую общину», нужно было иметь хорошую физическую подготовку.

Сразу за дверью начиналась «зала»: стены в портретах советских командиров, облака дешевого сигаретного дыма, длинный стол под красной скатертью. В помещении было шумно и людно: человек пятнадцать – в основном мужчины в возрасте – сидели за столом и с заметным напряжением внимали какому-то парню, который был немногим старше Лизы. Видимо, мероприятие началось довольно давно. Парень злился, говорил громко и отчаянно жестикулировал.

– Услышьте меня, пожалуйста! Мы уже прос… проиграли прошлогодние выборы! К следующим нужно нормально подготовиться. Если и их сольем, то все! Другого шанса, может, вообще никогда не будет! Сейчас уникальные обстоятельства. Уникальные! Никто не хочет, чтобы закрыли русские школы – даже самые умеренные. Это реальная идея, способная сплотить людей. Способная объединить!

– Юра, ты сегодня угомонишься когда-нибудь? – устало сказал седой морщинистый дядька, сидевший во главе стола. Он махнул в сторону юноши рукой, в которой держал незажженную сигарету. Глиняная пепельница перед дядькой была переполнена окурками, и Лиза отметила про себя, что российский запрет на курение в публичных местах – безусловное благо.

Молодой человек заметно сник. Лизе даже захотелось поддержать его. Конечно, вся эта политическая абракадабра ее не вдохновляла, но сам Юра был ничего: синеглазый, скуластый, со взъерошенной челкой, и вообще на Камбербэтча похож.

– Николай Иванович! Я же очевидные вещи говорю!

– А я тебе говорю: хватит разводить панику! – внушительно перебил Николай Иванович. – Пока твое дело – слушать и выполнять решения территориального руководства. Уж Тамара Андреевна точно не глупее тебя. Все по плану идет. Люди за нас и так проголосуют. В тот день, когда Карлис продавил поправки о школах, русский избиратель, считай, уже стал нашим.

– Да не проголосуют они за нас! – опять заволновался Юра. – Не проголосуют, если пустим все на самотек! В который раз отдадут голоса за «согласосов»! Вот на днях был митинг в Риге. Сколько вышло? Две тысячи с небольшим. Пенсионеры в основном. А половина рижан – русскоязычные. Половина! Латыши смеются: у вас, дескать, за русские школы одни старики выходят, молодежь все устраивает. Видели карикатуры, на которых участники митингов – зомби? Неужели вас это устраивает?!

«Чисто комсомолец!» – Лиза попыталась придушить новорожденную симпатию с помощью иронии. Не хватало еще, чтобы ей, образованной, прогрессивно мыслящей барышне, понравился какой-то ватник! Между тем Юрий явно говорил искренне, а тембр голоса у него был такой, что прямо дух захватывало.

«Ролисты» от слов молодого человека тоже были не в восторге: неодобрительно перешептывались и кривили рты. С Николаем Ивановичем здесь не спорили. Даже Лизе это было ясно. Но Юрия ничего не останавливало.

– Латыши, заметьте, дважды на грабли не наступают! Пятнадцать лет назад, когда были протесты русских школьников, они поняли, что надо обрабатывать молодежь. «Граждан мира» надо воспитывать, а язык пока не трогать. Оставили билингвальную систему обучения. А пока суть да дело, большинство нелояльных «советских» учителей на пенсию ушло. Теперь даже учить некому! И национальное самосознание у русских детей не приветствуется. Вы же понимаете, о чем я говорю: латыши – хорошо, поляки, латгальцы – хорошо, а мы, русские, – оккупанты! Сегодня Шадурскис добился изгнания русского языка из школ нацменьшинств, а завтра в Латвии русский этнос и вовсе исчезнет, потому что произойдет полная ассимиляция!

– Хорош руками размахивать и умные слова говорить, – уязвлено буркнул Николай Иванович. – Если есть какие-то идеи – предлагай. Что все плохо – и без тебя известно!

Юрий немного снизил накал: продолжил так же энергично, но уже тише.

– Я уверен, что надо менять характер наших акций. Мы должны стать радикальнее. Не с плакатами самодельными стоять, а, например, наручниками приковаться к двери Минобразования или объявить голодовку в прямом эфире. Флешмобы, акции гражданского неповиновения. Если понадобится – будем на улицах машины переворачивать, как негры в Париже. Тем более что среди нас «негров» тоже предостаточно… Неграждан, я имею в виду.

– Провокатор! – одна из женщин не выдержала. – Иваныч, да не иначе его полиция безопасности подослала! Нас же теперь запретят или вообще арестуют!

Председатель шмякнул ладонью об стол.

– Хватит чушь пороть! – Он насупился и посмотрел на Юру со всей строгостью. – С кем ты, друг дорогой, собрался наручниками приковываться и машины переворачивать? С пенсионерами нашими? Или, может, с твоими балбесами с исторического факультета? И сколько человек соберешь? А на прошлогоднее майское шествие в Риге десять тысяч человек, между прочим, пришло. Десять тысяч! Вот тебя там не было… Молод ты еще. Молод и глуп. Не обижайся. Лет через десять, когда подрастешь, – послушаем, что скажешь, а пока…

Юрий мгновенно набух нервным румянцем, резко встал (Лиза отметила, что он высок и худ), буркнул что-то вроде «извините, я лучше пойду», стремительно пронесся мимо прижавшейся спиной к стене Лизы и со злостью рванул на себя монументальную дверь, даже не подумав ее за собой придержать. Дверь оглушительно хлопнула.

– Кто-нибудь еще хочет высказаться? – недобро улыбнулся Николай Иванович. Желающих не оказалось. – Тогда объявляю заседание закрытым.

Большинство заседавших обрадованно повскакивали со своих мест и потянулись к выходу, ловко огибая Лизу. Те, что остались, неспешно рассредоточились в пространстве, объединяясь в пары для кулуарных бесед или, напротив, уединяясь для чтения свежей партийной прессы.

Николай Иванович окинул взглядом комнату и наконец заметил Елизавету.

– Здравствуйте. Вы кого-то ищите?

– Добрый день! Меня зовут Елизавета Сперанская. Мне рекомендовали к вам… Женщина из музея… Она сказала, что мне нужно в РОЛ и еще в этот… ДОБАК…

«Господи, как же это все по-идиотски звучит!» – Лиза чувствовала себя крайне неловко и теребила ремешок сумочки, как двоечник ручку портфеля.

– А я – Николай Иванович Дроботенко, председатель даугавпилсского отделения «Русской общины Латвии» и по совместительству глава территориального отделения партии «Русский союз Латвии». Чем могу?

С тем же градусом косноязычия она объяснила цель визита. Повисла длинная пауза, во время которой Дроботенко, зажмурившись, разминал пальцами веки и задумчиво вздрагивал густыми «брежневскими» бровями, а Лиза изучала движение облаков за распахнутыми окнами.

– Мелдерис? Кажется, когда-то слышал эту фамилию… Как раз в контексте немецкой оккупации, да. Но… никак не могу вспомнить. Ветеранов бы наших расспросить, только их практически уже… М-да… В прошлом году умер их председатель Иван Николаевич Терехов. Девяносто пять лет… До самой смерти сохранял ясный ум и память. Вот кто про войну мог рассказать… – Николай Иванович снова взял задумчивую паузу. – Говорите, историческое исследование?.. Знаете, давайте поступим так: приходите завтра. Я подумаю, с кем можно поговорить про этого вашего Мелдериса… А сейчас, извините, дела… Вот, возьмите на всякий случай. Моя визитка.

Дроботенко царственным жестом протянул ей карточку, явно побывавшую уже в чьих-то руках, и неопределенно кивнул, что, очевидно, означало конец аудиенции. Лиза изобразила ужасное разочарование, попрощалась с председателем и с огромным облегчением покинула это Зазеркалье.

«И что теперь? Куда дальше? В университете вряд ли помогут. Здесь, похоже, все такие – из сериала про альтернативную реальность. Только время зря потеряла. В конце концов, если Мелдерис и бывал здесь в каком-нибудь сорок первом, то наверняка сразу сбежал. Захолустье всегда захолустье. Чем мог удержать Даугавпилс такого крутого парня?»

Она была раздражена и голодна. Еще по дороге сюда недалеко от подворотни РОЛа Елизавета заметила вывеску кафе и теперь направилась к нему.

Суши, фреш и капучино смогли немного примирить Лизу с действительностью.

Она подцепила ложечкой плотное облако молочной пены, рассеяно посматривая вокруг. За соседним столиком сидел тот Юра из РОЛа. Даже странно, что она только сейчас его заметила. Впрочем, теперь молодой человек выглядел довольно невыразительно: сутулился, вид имел кислый, радикализма не проявлял, только шевелил губами и пялился в чашку, словно искал пророчество в кофейной гуще. Лиза могла совершенно безнаказанно его разглядывать. «Все-таки он ничего. Даже красивый. Скулы высокие, подбородок с ямочкой… Жалко, что такой придурок…»

Тем временем к его столику подошла официального вида дама – бежевый брючный костюм, волосы (оттенок номер шесть, «горький шоколад») убраны в пучок. Дама сдержано поздоровалась и присела напротив.

– Спасибо, что нашли время встретиться, госпожа Янсоне. – Юрий пристроил диктофон поближе к собеседнице. – Не возражаете?

Теперь он выпрямился, расправил плечи и больше не походил на тинейджера в депрессии.

– Давайте подтвердим договоренности. Госпожа Янсоне, мы хотели бы услышать ваше мнение о легионерах. Вы согласны?

– Безусловно! – Дама тряхнула головой и немного выпятила нижнюю челюсть. – Надо говорить о несправедливости. Исторической несправедливости по отношению к этим людям. Легионеров можно назвать болью латышского народа. Они – жертвы войны. Их, особенно в советский период, любили выставить изуверами и убийцами. Утверждали, что легион запятнал себя кровью невинных людей: евреев, русских, латышей, цыган. А правда в том, что люди, участвовавшие в карательных акциях, к этому воинскому формированию имеют весьма условное отношение.

– Что значит «условное»?

– Объясню. Латышский легион – продукт сорок третьего года. Тогда армия Германии стремительно сдавала позиции, и ей потребовались свежие силы. Объявили незаконный призыв, и за уклонение от него санкции были весьма жесткими, вплоть до расстрела, так что ни о какой «добровольности» и речи не было. Да и немецкая пропаганда работала хорошо. Латышей обманом заманивали в легион. Девяносто процентов легионеров – обычные люди, которые между тюрьмой и фронтом выбрали фронт. Оставшиеся десять процентов – это все приблизительные цифры, вы же понимаете, – возможно, составили те, кто в сорок первом служил во вспомогательных полицейских батальонах и теоретически мог участвовать в карательных акциях. Я не отрицаю. Но подумайте сами: массовые убийства ломают человеческую психику. Большинство из тех, кто в них участвовал, спивались… И давайте не будем забывать, что германское командование использовало латышские воинские формирования как расходный материал, пушечное мясо. Их посылали на самые опасные, самые безнадежные участки фронта, где их безжалостно перемалывало в мясорубке войны…

– Правильно ли я понял, госпожа профессор, что вы не считаете легионеров военными преступниками? – уточнил Юрий. Его лицо сделалось жестче и скульптурней.

– Именно так! Считать их преступниками – это за рамками здравого смысла. Напротив, перед ними надо низко склонить голову. Они честно сражались на фронте, а не расстреливали в тылу мирных жителей. Они жертвовали своими жизнями ради будущего Латвии! Конечно, на войне случается всякое… А la guerre comme а la guerre. Исполнять приказы – долг солдата. И никто не имеет права судить его за это.

«А ведь эта профессорша – именно то, что нужно! – пронеслось у Лизы в голове. – Если уж она не знает про Мелдериса, то дальше здесь искать бесполезно… Но не могу же я прямо так, с бухты-барахты… К тому же во время интервью… – Лиза занервничала и, как всегда, начала сердиться. – Интересно, а почему они разговаривают по-русски? – Она прислушалась к другим голосам в кафе. – Почему все здесь разговаривают по-русски?! А еще возмущаются, что в школах будет только латышский! В Даугавпилсе это точно необходимо. Дети хотя бы узнают, как звучит государственный язык».

Тем временем госпожа Янсоне, попрощавшись, ушла, и Юрий остался за столиком один. «Оно и к лучшему, – решила Лиза. – Госпожа профессор – дама занятая, спешит, а этого деятеля можно пораспросить…» Она встала и, прихватив телефон и сумку, решительно пересела за столик к молодому человеку.

– Привет! Я Лиза.

Юрий поднял на девушку глаза, пятнисто покраснел, чуть привстал и быстро опустился обратно. При этом движении ножки массивного стула отвратительно клацнули по плиточному полу.

– Прости, я слышала ваш разговор. С той женщиной. Случайно. А до того я тебя видела в РОЛе… Забавно получается: я с тобой знакома, а ты со мной нет. Ты не возражаешь?

Лиза невинно улыбнулась. Юра растерянно кивнул, потом подумал и отрицательно замотал головой.

– Мне нужна помощь. Очень. Я только сегодня приехала. Из Риги. Я вообще в Питере живу, а в Риге – дед. Жил. Он умер недавно.

– Соболезную.

– Спасибо. Но я не об этом. Я тут ищу информацию об одном человеке. Ты случайно не слышал когда- нибудь про Герберта Мелдериса? В тридцатых годах он был крутым летчиком. Типа нашего Чкалова. Национальный герой, короче. Мне один профессор из Риги рассказал, что Мелдерис в начале войны, в сорок первом, в Даугавпилсе служил. А после о нем никто ничего не слышал. Как сквозь землю. Я в ваш музей пошла, а там – ни сном ни духом!.. В РОЛе этом вашем тоже пусто. Не знаю, куда еще обратиться. Есть, конечно, вариант – на истфак, но боюсь, на кафедре никого – лето ведь. В общем, я услышала, что ты у той женщины про легионеров спрашивал… Ты журналист, что ли?.. Я подумала, вдруг ты в теме…

Лиза заправила за ухо выплеснувшуюся прядь и вопросительно воззрилась на собеседника.

– Да, журналист. – В голосе парня послышалась многозначительная нотка. – Латгальский корреспондент газеты «Сегодня». Я – Рюмин.

Лиза машинально кивнула. Юрий как будто даже обиделся.

– Между прочим, «Сегодня» – главное русскоязычное издание в Латвии!

– Ну прости. Я ведь не в теме, – примирительно улыбнулась Лиза. – А я учусь в СПбГУ на историческом… Так поможешь?

Она откровенно заигрывала: мерцала глазами, вертелась, поправляла волосы, игнорировала поскуливающий уведомлениями телефон.

Юрий кивнул, челка просыпалась на лоб, и он с мальчишеским недовольством убрал ее на место.

– Надо подумать, кто может знать… Та же Янсоне… Могу сам позвонить ей или дать тебе ее номер… как хочешь… Кто еще?.. – Рюмин поскреб подбородок. – Мелдерис? Подожди! – Это «подожди» на фоне предыдущего рассеянного шелеста прозвучало внезапно громко. – Точно! Бронислав Давидович Фишман. Он мой хороший знакомый – я с ним как раз материал делал… Он, конечно, уже давно пенсионер, но очень позитивный. У нас есть такая организация – бывших юных узников нацизма. Я там немного помогаю… Ну, мелочи разные… И воспоминания записываю. Знаешь, – Юра внезапно очень серьезно посмотрел на Лизу, – они ведь уже очень старенькие… и столько пережили… Бронислав Давидович, например, здесь, в Даугавпилсе родился. Когда война началась, ему шесть лет было – вообще непонятно, как уцелел…

– Ты уверен?

– В чем? – Юра недоуменно вскинул брови.

– Ну что он помнит… Просто возраст уже… Прости, я не знаю, как сказать. Грубо получается.

– Нет-нет! Даже не представляешь, как он соображает! – заверил Юра. – Тебя надо обязательно с ним познакомить.

– Когда?

– Сейчас позвоню, узнаю. – Он полез в карман, достал пожилой айфон с истрескавшимся стеклом и стал медленно листать список контактов. – Бронислав Давидович – он офигенный! Профессор. В универе историю преподавал. Его лекции со всех курсов ходили слушать. И книгу написал – «Дети в гетто» называется. В Даугавпилсе во время войны было большое еврейское гетто и лагерь для военнопленных… Бронислав Давидович? Здравствуйте! Это Рюмин. Юра Рюмин. Да. Как вы себя чу… Хорошо-хорошо… Я не за этим… Вы гостей принимаете? С тортом, но по делу… Я не один, можно? Ну Бронислав Давидович! Просто знакомая одна… Она из Петербурга… Вы нам нужны как историк!.. Да, именно вы… Нет, только с тортом! Лия Брониславовна с меня слово взяла… Спасибо! До завтра, Бронислав Давидович!

Рюмин сунул телефон обратно в карман, почему-то смутился и, глядя куда-то мимо Лизы, пояснил:

– Завтра к одиннадцати ждет. Дня. Только я должен предупредить: у него такое чувство юмора… своеобразное… В общем, сама увидишь.

Повисла пауза. Лизе совершенно не хотелось прощаться. Ей было и весело, и чуть-чуть лестно от его неловкости. Похоже, она ему понравилась. А еще Юра так ворковал со своим Плейшнером, как будто тот был не старичок-профессор, а любимая девушка. Короче, Юра оказался супер. Требовалось срочно что-то придумать.

– Спасибо! Просто подарок, что я тебя встретила! Ты есть в Фейсбуке? Надо как-то договориться про завтра: где, во сколько… Только учти: я здесь совсем не ориентируюсь. Знаю только «Латголу» и вокзал.

– Диктуй номер. С утра созвонимся. Могу за тобой зайти… А у тебя какие планы? В смысле на сегодня? – как-то уж слишком непринужденно поинтересовался Рюмин.

– Я погулять собиралась… Посмотреть достопримечательности… Не в номере же сидеть.

Лиза не удивилась вопросу. Она привыкла нравиться. В университете, например, на нее западали и студенты и преподаватели. Хотя последние ничего лишнего себе не позволяли, но по косвенным признакам… Однажды они с ребятами играли в ассоциации, и Игорь Загорский сравнил ее с леденцом. Лиза сначала рассердилась на него, но позже простила. Да, леденец. Конфета, полупрозрачная, блестящая, сладкая, но береги зубы. Ей было приятно, когда за ней пытались ухаживать, но она предпочитала держать дистанцию, аккуратно поддерживая тлеющую надежду, но не давая ей разгораться.

– А хочешь, я тебе город покажу? – предложил Юрий. – Познакомлю с нашей компанией. Мы с друзьями собираемся в парке на «тарелочке». Это совсем рядом… Они люди интеллигентные и оригинальные. Один, например, депутат самоуправления, другой – сторож-богослов с дипломом, еще есть философствующий циник-романтик. Но если тебе станет скучно, то оттуда до «Латголы» совсем недалеко.

Лиза предложение благосклонно приняла.

Прогулка по центру Даугавпилса продолжалась часа два, и к восьми они уже подходили к «тарелочке». Это тоже был парк, но попроще, украшенный лишь одиноким фонтаном в виде плоской восьмиугольной чаши – «тарелочки», – в центре которой располагалась скульптура: щекастая бронзовая девочка с кувшином на плече.

Рядом стояла бело-голубая православная часовня, и Юра, вжившись в роль гида, провел девушку по периметру ограды, чтобы та оценила все архитектурные прелести. Лиза прелестей особенных не увидела: часовня как часовня. Ее скорее удивили трое типов без возраста в трениках, скучавших у церковной калитки, – словно косплеивших любимых папиных гопников. «Кто хлещет в жару портвейн, кто не греет пива зимой», – говорил он, когда они в детстве, прогуливаясь, встречали таких персонажей, а мама соглашалась: «Они мешают нам жить!»

По «тарелочке» расползлись длинные тени, накрывшие расположившуюся здесь рюминскую компанию.

– Это Витя Белов, наш депутат, это Славик, Санчес и Егорыч. А это – Лиза из Петербурга. – Название города Юра произнес как титул.

Парни, которых представил Рюмин, приветствовали Елизавету благожелательными кивками и поднятием вверх пластиковых стаканчиков.

– Лиза, ты как насчет пива? – Юра первым делом провел быструю инвентаризацию в сумке-холодильнике, стоящей у скамейки. – Если местное, то у нас есть «Алдарис», «Пилзенес» и «Латгалес Алус».

Лиза пиво не любила. Оно было горькое и невкусное. Фреш, кола или холодный чай – в сто раз лучше. Но признаваться в этом ей показалось неловким: подумают еще, что она маленькая совсем.

– Пусть будет латгальское, раз уж мы в Латгалии.

Лизу усадили на скамейку, вручили ей стаканчик с пивом и тут же снова заговорили, громко и о чем-то своем. Признаться, Лиза рассчитывала совсем на другой сценарий – она солирует, а парни восхищаются, – поэтому немного расстроилась, что фокус дискуссии оказался смещен в какую-то далекую от ее интересов область.

– Мы сейчас пожинаем плоды 2004 года! – Виктор держал бутылку с водой, как гранату, пробкой вниз. – Тогда! Тогда надо было! Люди нас поддерживали, на митинги ходили! Вы бы видели, какие толпы собирались! Настрой был самый что ни на есть боевой: казалось, мы вот-вот победим и заставим вернуть отобранные у нас права! Реального равноправия добьемся, блин!

Белов выглядел старше других: лет уже под тридцать, жилистый, невысокий, спортивный. К тому же он почти не улыбался и только иногда поджимал щеку, растягивая губы, как резинки, вправо или влево. Этот человек никак не походил на депутата городского самоуправления города Даугавпилс. Ни солидности, ни степенности. Такие, в Лизином представлении, должны пацанов на районе строить, а не политикой заниматься.

– И почему же, Витя, вы тогда ничего не добились? – не без ехидства поинтересовался очкастый Славик. – Я вот лично эти претензии не принимаю. Я тогда вообще еще только в третьем классе учился.

– Всегда, Слава, можно себе оправдание найти. – Строго сверкнул глазами Виктор. – Я, кстати, первый митинг организовал в девятом классе. А ваше поколение уже того… На европейских ценностях выросло, блин, вот и недоразвитое такое… Раньше люди были другие – крепче. Хотя как бы тоже всякого хватало…

– Богатыри – не мы, ага. А все равно ведь в итоге «слили» протесты, – продолжал подкалывать Славик.

– Потому что наивные были, идеалисты! Не привыкли к этим новомодным политтехнологиям, когда ни чести, ни совести – все годится. А некоторым главное было что? На этой волне самим подняться, имя сделать, чтобы потом в теплое место как бы попасть… М-да… Часть разосралась между собой потом, часть разочаровалась. А некоторые еще и засса… сорян, Лиза, испугались, что «закроют».

– Что значит «закроют»? – поинтересовалась Лиза.

– В тюрьму посадят. У нас с этим моментально. Раз – и под следствием. На мне лично два незакрытых дела висят. А незакрытые они потому, что крыть-то нечем – сфабрикованы полностью. Но власти удобно – в любой момент можно меня за яйца подвесить. Вот так!

– Какой такой власти? – не унималась Лиза. – Вы ведь, Виктор, и есть власть. Вы же депутат.

– Власть здесь латышская. Мы, русские, ничего не решаем.

– А какая еще должна быть власть в Латвии? Русская? – Лиза едва не подскочила на скамейке. – Хотите русскую власть, русский язык в школах – переезжайте в Россию и живите там себе на здоровье.

Молодые люди как по команде замолчали – и недобро уставились на девушку. Лиза растерялась. К такому повороту она оказалась не готова.

– Ты что, – тихо спросил Юрий, – из этих? Из «интеграстов»?

– Не знаю я, кого ты этим дебильным словом называешь! – огрызнулась она. – Я просто человек. Нормальный человек с нормальными взглядами. И я считаю, что если живешь в стране, то надо уважать ее язык, законы и традиции. Не понимаю, что вас всех так возмущает?

– У вас в России всегда так: чужих уважают, зато своих кидают через колено… – буркнул Виктор, глядя в сторону восьмиугольной чаши, как будто ничего занимательнее, чем радужный переплет фонтанных брызг, в мире не существовало. – К нам, вон, ваших демократов в последние годы понаехало… За европейскими ценностями, блин… И нас учат, как жить… Только вот незадача: мы-то у себя дома. Мы родились здесь, выросли. Это наша земля, наша! Почему мы должны отсюда уезжать, вместо того чтобы бороться за свои права?