Частные случаи ненависти и любви

– О Мелдерисе? Знакомое имя… Кажется, был такой летчик, но я не уверена… Почему ты о нем вспомнила?

– Да. Летчик. Дедушка о нем говорил?

– Герман? Не помню… Может быть… У него был весьма широкий круг интересов.

Похоже, тут ловить нечего: или Инта действительно не знала, или просто ленилась ворошить слежавшуюся память.

– Инта, а вы не знаете, кто из дедушкиных коллег может мне помочь в этом вопросе?

– Ну, у меня есть телефон Гунтиса. Гунтиса Упениекса. Он специалист по истории Латвии. Профессор. Они с Гербертом много лет приятельствовали. Помнишь его? Он был у нас в прошлом году, когда ты гостила.

Лиза сразу вспомнила пожилого, но ужасно импозантного преподавателя истории и философии, дедушкиного коллегу по Латвийскому университету. Он расспрашивал ее о жизни в России. Такой милый дядька с профессорской бородкой и морщинами в уголках глаз. Он хвалил Лизин латышский и не кривился от ее акцента. А ведь обычно латыши так трепетно относятся к звучанию своего языка, что предпочитают не говорить на нем с иностранцами. Выбирают русский или английский. А Упениекс говорил с Лизой по-латышски, милосердно игнорируя ее фонетические преступления: значит, принял, считал «своей». На прощание профессор оставил ей – лично! – свою визитную карточку, словно она была интересным собеседником, а не просто внучкой старого приятеля.

Лиза позвонила не откладывая. Профессор сразу ее вспомнил: «Какое горе для всех нас, примите мои искренние соболезнования». Посетовал, что научная конференция в Вене не позволила ему присутствовать на похоронах, но он всегда будет помнить, скорбеть, и если ей, Лизе, что-нибудь понадобится, то она не должна стесняться, и все, что в его силах… Лизе, конечно, тут же понадобилось. Упениекс если и удивился, то виду не подал, и сразу согласился встретиться: «Я только вчера вернулся, а сегодня целый день должен быть на факультете. Приходите как сможете. Вы знаете куда? Да. Бульвар Аспазии, пять. Я вас встречу».

Вечер был нежен, поэтому они устроились на бульварной скамейке под деревом и сначала просто умиротворенно молчали, повернув к солнцу лица. «Интересно, что про нас думают? Какая-то студентка сидит с господином профессором Гунтисом Упениексом. А если окажется, что я права насчет героического летчика? Тогда уже будут думать: какой-то профессор сидит с правнучкой самого Мелдериса!» – улыбнулась про себя Лиза.

– Итак, юная леди, чем вам помочь?

– Гунтис, я так вам признательна! Мне очень нужна информация о Герберте Мелдерисе, а я даже не представляю, где искать!

– Судя по всему, вас интересуют источники? Интернет в вашем случае не помощник. Но почему именно Мелдерис?

Лиза принялась рассказывать, стараясь быть убедительной. Сейчас, когда она проговаривала вслух версию о тайне дедушкиного рождения, эта история – такая очевидная ночью – казалась какой-то жалкой и несостоятельной. Будто она героиня пошлого ток-шоу, которая выдает себя за родственницу звезды, чтобы получить хоть минуточку славы и внимания.

Упениекс слушал, время от времени одобрительно кивал. Когда рассказ девушки иссяк, он, держа задумчивую паузу, достал из кармана манерный серебряный портсигар.

– Вы позволите?

Лиза кивнула. Гунтис закурил, выпустив дым таким образом, чтобы не тревожить обоняние собеседницы.

– Все это весьма интересно… Я не исключаю, что ваше предположение о родстве Германа и Герберта Мелдериса может оказаться правдой. Совсем не исключаю! Мелдерис до войны был очень популярен в Латвии. Как бы сейчас сказали, суперзвезда: летчик, герой, красавец. А ваша прабабушка была из старинного рода, с традициями. Медемс в Латвии – это как, например, Долгорукие в России… Но я, к сожалению, мало чем могу помочь. До сорок первого года жизнь Мелдериса проходила весьма публично: статьи в газетах, много фотографий. А с началом боевых действий он как будто превратился в невидимку. Есть документальное свидетельство, что в сорок третьем он вступил в легион «Ваффен-СС». Но больше мне ничего не известно…

Упениекс снова задумался. Лиза терпеливо ждала. Аббревиатура «СС» ее совершенно не смутила. Ватную пропаганду, трубившую в канун Девятого мая на всех углах: «Не забудем, не простим», она глубоко презирала. Лучше бы о заградотрядах Смерша рассказывали! О том, сколько их хваленые советские маршалы людей положили зазря! Здесь легионеры хоть за свободу Латвии сражались.

– А знаете, возможно, вам что-нибудь удастся узнать в Даугавпилсе.

Лиза удивленно посмотрела на профессора. Это было одно из немногих мест в Латвии, где она ни разу не бывала.

– Почему именно в Даугавпилсе?

Упениекс, кажется, почувствовал себя неловко. Выглядело так, будто он в приличном обществе начал рассказывать анекдот и вдруг понял, что в конце – сплошной мат.

– Видите ли, по некоторым данным, в сорок втором Мелдерис получил какой-то пост в городской администрации. Точно не скажу, но возможно, там сохранились документы или какие-то свидетельства. В конце концов, в Даугавпилсе есть свои краеведы, они наверняка более компетентны.

– Спасибо, Гунтис! Вы не представляете, как я вам благодарна – и за встречу, и за разговор! Одного не понимаю: Мелдерис – национальный герой, знаменитый летчик, авиаконструктор, писатель. Почему никто не взялся за его биографию?

Профессор еще больше смутился, неловко сгорбился и спрятал ладони под мышки.

– Понимаете, в Латвии сейчас перед наукой стоит очень важная задача. Все ресурсы направлены на другой исторический период – время, когда наша страна находилась под оккупацией СССР… Необходимо как можно более полно зафиксировать все преступления советского режима, пока живы свидетели, пока большинство документов доступно.

Лиза понимающе кивнула. Упениекс тепло улыбнулся девушке.

– Возвращаясь к Мелдерису: его фигура, честно сказать, связана с определенными рисками…

– Что значит «связана с рисками»?

– Во-первых, его служба в легионе… Поймите меня правильно: конечно, ничего зазорного в этом нет. У нас никто не сомневается, что легионеры только формально были на стороне Германии. Их истинная цель – освободить Латвию от коммунистического диктата. Попытки путинской пропагандистской машины это извратить – просто смешны. Они не выдерживают никакой критики! Но приходится признать, что иногда в рядах легиона оказывались люди… с сомнительным прошлым. Сами понимаете: в бочке меда есть ложка дегтя – так, кажется, у вас говорят? В общем, если выяснится, что Мелдерис запятнал себя чем-то предосудительным, то Москва или, например, тот же Израиль начнут мусолить подробности…

Лиза больше не могла сдерживать возмущение: в чем таком предосудительном мог быть замешан этот благородный человек, которому даже животных было жаль! И это в то дремучее время, когда большинство людей о вегетарианстве даже и не помышляло!

– Простите меня, Гунтис, но я уверена, что самые большие грехи Герберта Мелдериса – пренебрежение дисциплиной и готовность раздавать автографы влюбленным девицам!

– Скорее всего, вы правы, – улыбнулся ее пылкому замечанию Упениекс. – Дерзайте! В конце концов, кто, если не вы! М-да… Судя по напору, вы, безусловно, правнучка своего прадеда! Герман ни с кем не говорил об отце, хотя, конечно, что-то знал… Но до провозглашения независимости времена были не такие, чтобы заниматься генеалогическим каминг-аутом, а после… возможно, не успел… Да! Чуть не забыл! Хотел вам кое-что отдать. Это принадлежало вашему покойному дедушке.

Профессор порылся у себя в планшетной сумке и вынул небольшую плотную пластиковую папку-конверт.

– Вот. Лежало на кафедре. Когда Инта забирала вещи, меня не было, вот и забыли про конверт.

Лиза тут же заглянула внутрь: пара ветхих документов, точнее, на первый взгляд листочки напоминали документы: вензеля, штампы.

– А что тут за бумаги?

– Свидетельство о браке и свидетельство о рождении. В общем, все это ваше. Сами сможете во всем разобраться. А теперь позвольте мне откланяться. Только вернулся, тут же навалились дела. Был безмерно рад вас видеть и надеюсь, что эта наша встреча не последняя.

Он встал, Лиза подскочила следом. Гунтис на мгновение тронул ладонями девушку за плечи – видимо, этот жест обозначал объятия – и направился к зданию факультета, она же не торопясь зашагала в сторону трамвайной остановки. Ей было о чем подумать.

Добравшись до дома, Лиза укрылась в своей комнате. На кровати и на полу она разложила содержимое портфеля, присовокупив те два документа, которые передал ей Упениекс. Один листочек был на немецком – сплошь ломаная готическая гарнитура, – но распознаватель текста совместно с гугл-переводчиком не дали пропасть. Это было свидетельство о браке Герберта Мелдериса и Магды Медем, заключенном 22 мая 1943 года. Вторая бумажка, оформленная куда скромнее, была советского образца и, естественно, на русском: свидетельство о рождении Германа Медемса от 10 июня 1945 года, выданное в городе Риге. Мать – Магда Медем, а в графе «отец» – прочерк.

Лиза как заведенная расхаживала по комнате взад-вперед. Все сходится! Какие могут быть сомнения? Герман действительно был сыном Герберта! То, что в свидетельстве о рождении Магда не указала отца, произошло потому, что Красная армия тогда уже взяла Ригу, и по очевидным причинам мать решила скрыть происхождение ребенка. Разумно. Лиза бы тоже не стала афишировать. Нечего тянуть! Надо скорее ехать в Даугавпилс! Собрать максимум материала и тогда… Что именно случится тогда, она еще не придумала, но, например, почему бы ей не взять себе двойную фамилию: Елизавета Сперанская-Мелдере?

– Зачем тебе в Даугавпилс? Ты же там никого не знаешь. – Инта изумленно смотрела на Лизу поверх очков. Свет из-под икеевского абажура, похожего на бочонок, придавал ее лицу сходство с совиным. – Была я там лет десять назад. Ужасный город: советский индустриальный стиль, одни русские, грязь и свинство. Ничего хорошего в таком месте быть не может!

Лиза присела перед ее креслом на корточки, накрыла, мягко поглаживая, ее руки своими ладонями.

– Я все понимаю. Если вы против, конечно же, я останусь. Но мне нужно туда съездить ради дедушки. Его архива. Это важно. Касается истории нашей семьи… Обещаю, что вернусь как можно скорее!

– Ну если это так необходимо… Но пожалуйста, не забывай звонить и не очень там задерживайся.

– Обещаю!

Лиза аккуратно поцеловала Инту в обе щеки и улизнула обратно к себе. Надо было лечь пораньше, чтобы не проспать первый поезд на Даугавпилс. Автобусом тоже можно, но поезд – это гораздо романтичнее, да и удобнее.

В семь утра, бодрая, как персонаж из рекламы кофе, она уже маячила на перроне. Лиза умудрилась обойтись одной дорожной сумкой, чем заслуженно гордилась. При том что в Даугавпилсе, возможно, придется задержаться на пару дней. Ночевать она решила в гостинице «Латгола», которая, если верить отзывам в Сети, вполне для этого годилась.

В вагоне было от силы человек пять. Лиза развалилась одна на двух креслах и стала смотреть в окно. Все складывалось совсем не так тоскливо, как ей казалось еще пару дней назад. Разыскать следы красавца-летчика, которого она уже с полной уверенностью считала прадедушкой – само по себе захватывающее приключение. А кроме того, историческое расследование такого рода – настоящая сенсация. Она напишет работу! Как водится, понадобятся соавторы с авторитетными фамилиями. Но ее имя будет в этом списке первым! В двадцать один заслужить признание в научной среде – это неплохой старт для карьеры. Совсем неплохой. Ей грезились заголовки в новостных лентах: «Латвия обрела имя забытого героя», «Беспосадочный перелет через забвение» и прочее в том же ключе. Утреннее солнце, как блеск славы Герберта Мелдериса, грело ее лицо через оконное стекло. Она прикрыла глаза и задремала.

Глава 2

Герберт нет-нет да вспоминал о Линде, хоть времени уже прошло… год? Давно пора бы забыть! Что такого особенного было в этой латгальской простушке? Невысокая, скуластая, с прямыми, как прошлогодняя осока, волосами… Еще глаза! Такие светлые, что кажется – итальянское стекло, а не живая плоть. Вот об это стекло его сердце и порезалось. Черная точка зрачка, потом радужка – муранский муар, и по границе – узкий темный ободок, как черненое серебро… Ресницы густые, словно еловая чаща – неба не видно. И выражение лица всегда безмятежное, чистое. Зря начал вспоминать. Опять всколыхнулось! Тоскливо засосало внутри. Герберт снова рассердился: «Дура бестолковая! Кукла восковая!» Но рассердился скорее на себя.

Вообще, мужчин, которые от страсти к какой-нибудь мадам спускали целые состояния, влезали в долги или совершали иные глупости, Мелдерис презирал и считал слабаками. Удача таких не любит! Да и сам слабый пол рохлей не жалует. Женщины с такими играют только, а любовь дарят тому, у кого сильная рука, кто их капризам не потакает. Сильная рука везде нужна: и с дамами, и с самолетами…

Мелдерис был человеком стальной воли: решил – сделал. Для него слово «невозможно» не существовало. Это для других – тех, кто пожиже, кто умом или характером не вышел. Он вспомнил, как в Гамбии, сразу после перелета, какой-то журналистишка – улитка в пиджаке – все допытывался: «Было ли вам страшно?» да «Что вы чувствовали?». Не объяснишь трусливому хлыщу, что страх – это враг, один из многих, а он, Герберт, на то и мужчина, чтобы побеждать врагов. Любых. Всех. Он никогда не сдается, поэтому всегда первый.

Всегда, да не всегда… Линда! Однако если быть до изнанки честным – не в девушке дело. Вернее, не только в ней. Конечно, барышня привлекательная: с формами, держалась скромно и одновременно расковано. В общем, герой-летчик пленился – обычное дело: Герберт любил женщин, а женщины любили его. В каждом городе, где он задерживался хотя бы на пару дней, без амурных историй не обходилось. И чаще всего не ему, Герберту, приходилось добиваться неприступных красавиц – красавицы сами искали встреч, назначали свидания. И не какие-нибудь экзальтированные пигалицы, нет – дамы с положением, с состоянием! А простушка Линда ему – известному летчику, популярному писателю, национальному герою (этим титулом его сам президент Ульманис величал, когда награждал орденом Трех звезд), к тому же, чего уж скромничать, очень импозантному мужчине – предпочла какого-то молокососа, да к тому же из жидов. Жалкого человечишку. Такого и соперником-то назвать стыдно!

Он и сам понимал, что лучший выход – перестать ворошить память. Забыть, как будто ничего и не было. Только так можно сохранить достоинство. Однако снова крутил в голове эту глупую историю эпизод за эпизодом, словно расчесывал зудящую язву.

Прошлой весной, когда он оказался в Даугавпилсе по казенной надобности… Всего-то времени прошло, а кажется – в другой жизни. И власть изменилась, и доходы… Он тогда мог себе многое позволить и, что греха таить, позволял. Например, ежедневно ужинать в «Авотиньше».

А теперь! Пришлось втянуть голову в плечи и не высовываться. На офицерский корпус бывшей армии бывшей Латвийской Республики (какое ужасное, безысходное слово – «бывшей») Советы обрушились со всей пролетарской ненавистью: арест за арестом. За ним тоже могли прийти в любой момент. Мелдерис, никогда не бегавший от опасности, при мысли об НКВД чувствовал не просто страх – панику: ноги ватно подгибались, по позвоночнику полз влажный озноб. Сколько ему еще оставаться на свободе? Судя по всему, не так уж и долго. Надо все-таки попробовать сбежать за границу, пока есть возможность… Шансы, конечно, не велики, но он должен попытаться. Тихая безопасная Швеция так близко. Герберт не сомневался, что там его, прославленного авиатора, примут со всем уважением. Да к черту уважение! Просто жить, не ожидая ежесекундно ареста, обедать в хороших ресторанах, ухаживать за женщинами…

С женщинами он теперь будет особенно осторожен. Только замужние скучающие дамы, чтобы ничего серьезного. И никаких миленьких барышень, особенно из обслуги. Потому что Линду он впервые заметил, когда она, словно танцуя между столиками в «Авотиньше», несла поднос с круглобокой бутылкой коньяка. Такая ладная девушка… Невысокая, крутобедрая – земная – и в то же время ловкая, как циркачка. Движения ее казались одновременно текучими и упругими. Герберт подумал: положи ей сейчас руку на бедро – услышишь ладонью, как бьются под кожей гейзерные источники. Тем вечером он уже изрядно пригубил и, конечно, стал легкой мишенью для стрелы Амура.

Она уже поставила на стол бокал и невысокую толстостенную бутылочку, которую хозяин – шельма! – нарочно ведь присыпал пылью, чтобы та выглядела древней и дорогой.

– Господин желает что-нибудь еще? – Барышня не смотрела в глаза, но голос ее показался Герберту теплым – таким теплым, как парное молоко.

– Господин очень хотел бы узнать ваше имя, красавица.

– Линда Вилцане…

Она покраснела и, казалось, занервничала. Даже странно как-то… Здешние работницы должны бы привыкнуть к знакам внимания со стороны посетителей.

– Какое у вас красивое имя! Вы латышка?

– Нет, латгалка.

– Не знай я этого, принял бы вас за испанку. Только глаза у вас такие светлые… Вы бывали в Испании?

Он надеялся, что барышне польстит сравнение и она станет поживее.

– Нет… Простите… Я не могу долго задерживаться. Еще раз простите, господин…

– Капитан Мелдерис. Герберт Мелдерис.

– Очень приятно, господин капитан.

Она присела в каком-то недокниксене и умчалась, подхватив, как щит, опустевший поднос. Герберт понял, что эта наяда никогда не слышала его имени. Вот так номер! Конечно, раньше газеты писали о нем куда чаще, чем теперь, но все-таки… Не на необитаемом же острове она росла!

Мелдерис оставил очень щедрые чаевые. Очень. Вряд ли дуреха вообще когда-нибудь держала в руках такие деньги. А заодно он узнал, когда Линда заканчивает работу. У нее самой, конечно, спрашивать не стал. В искусстве любви сюрпризы – верное средство.

Он ждал за рулем авто, складной брезентовый верх был откинут по случаю хорошей погоды, а на заднем сиденье покоилась корзинка с цветами. Пунцовые розы и гвоздики – Герберт давал понять, что сгорает от страстной любви. Скорее всего, девица не сильна в языке цветов, но хуже не будет.

Линда по сторонам не смотрела. Не успела захлопнуть за собой ресторанную дверь, как уже летела, забавно прицокивая каблуками по дороге. Герберту пришлось спешно трогаться с места, чтобы ее не упустить. Получилось не слишком эффектно. И когда он окликнул красотку по имени, та скорее раздосадовалась, чем была польщена вниманием блестящего офицера.

– Яункундзе[1] Вилцане! Вы, верно, устали сегодня. Позволите подвезти вас?

– Ой, это вы, господин капитан… Благодарю, но я живу недалеко и люблю возвращаться пешком.

Герберта позабавило и немного тронуло то достоинство, с которым провинциальная официанточка отказывалась принимать самые невинные знаки внимания. Девушка будто вовлекала его в неизвестную игру. Ну что ж, превосходно! Играть он любил.

– Прошу вас, сделайте исключение. Не ради меня, но ради цветов, которые томятся в ожидании ваших рук. Идти с ними пешком будет не слишком удобно.

Герберт чувствовал, что перегнул с любезностями, вышел за рамки хорошего вкуса. Но и черт с ним! Здесь не Рига, в конце концов, а Линда отнюдь не светская львица.

Она растерялась.

– Какие цветы, господин Мелдерис?

– Ваши цветы, Линда.

Герберт вышел из машины, достал корзину и буквально всучил ее девушке. Святая Матерь Божья! Да она даже цветы принимать не умела: отнекивалась, лепетала глупости, мол, не стоило, чрезвычайно лестно, но ничем не заслужила – и прочее. Насилу уговорил. Однако привилегии подвезти даму на авто Мелдерис в этот вечер не добился.

Ее сопротивление показалось ему очаровательным. Следующий ход был за ним, и герой выбрал осаду. Теперь он бывал в «Авотиньше», когда девушка работала, но после смены больше не подкарауливал. Шутил, немного рассказывал о себе, сорил деньгами и пару раз присылал ей домой корзины цветов. Даугавпилс – город небольшой, выяснить, где живет красотка, было парой пустяков.

Выждав приличное время, он решил, что пора поменять тактику. Во время одного из обычных теперь ужинов в «Авотиньше», когда Линда сервировала его столик закусками, он накрыл ее руку своей. Она слегка дернулась, но руки не отняла. Тогда Герберт решил, что это верный знак. Хотя, возможно, она просто побоялась опрокинуть тарелку…

– Мадемуазель Вилцане! Уверен, вы знаете, что я бываю в этом заведении исключительно ради удовольствия видеть вас, ради возможности перебросится с вами парой редких фраз. Но здесь вы практически неуловимы. Разрешите, я приглашу вас на прогулку?

Он внимательно смотрел Линде в глаза, не выпускал руки и чувствовал, как она дрожит в его ладони, словно маленькая рыбка.

– Это большая честь для меня, господин капитан.

Она говорила тихо, себе под нос. По ее тону непонятно было, соглашается или отказывает. Герберт предпочел принять за истину первый вариант. Он слегка пожал ее запястье.

– Прошу вас, скажите: когда и где?

– В среду, в полдень у фонтана, – быстро проговорила девушка.

Тогда он освободил ее лапку. Линда тут же упорхнула, оставив его наедине с победой.

На свидание Мелдерис пришел в форме. Во-первых, в ней он был особенно неотразим, а во-вторых, известно, что женщины питают слабость к мундирам. Герберт решил, что не будет напорист. Зачем? Барышня сама не устоит, как только увидит его в форменном блеске. А он, напротив, возьмет слегка покровительственный и прохладный тон, чтобы вознаградить себя за прошлое небрежение с ее стороны.

Светлое платье с простым домотканым кружевом очень шло Линде. Она была похожа на бледный садовый ирис. Глаза ее то казались прозрачными, как капли воды, то становились темными, когда они долго шли в тени деревьев.

– Многие говорили, – повествовал вальяжно Герберт, – что мой самолет слишком неповоротлив. Однако ошибка полагать это таким уж важным параметром! Мой «Молниеносный» способен поднять шестьсот килограммов груза и развить скорость до четырехсот сорока километров в час. И он ни разу не подводил меня в опасных ситуациях!..

Исчерпав список достоинств своего летательного аппарата, Мелдерис перешел к путевым заметкам.

– На Борнео я охотился на тигров, – для этого эпизода он выбрал самый будничный тон, как если бы охота на тигров была для него таким же обычным делом, как, например, поездка на автомобиле. – Но отнюдь не тигры самые опасные существа на этом острове. Несколько дней я провел в обществе тамошних охотников за головами. Это настоящие дикари! Они украшают свои жилища и изгороди засушенными головами убитых врагов. Представляете, какое впечатление такая изгородь производит при лунном свете! Первобытное варварство, которое наш разум стремится облечь мистическим смыслом. Знаете, у меня даже возникло искушение привезти одну из таких голов сюда, в Латвию. Иметь у себя эдакий символ memento mori. Но увы! Когда пробираешься по джунглям, приходится заботиться о том, как уберечься от гадюк и скорпионов, а не о том, как обзавестись оригинальным трофеем… Все это я постарался описать в моей книге… Если вы не читали, то я обязательно пришлю экземпляр. Надеюсь, она вас позабавит.

Герберт не мог понять, насколько барышню впечатлили его истории. Линда шла рядом не поднимая глаз и почти все время молчала.

– У вас в детстве была мечта, мадемуазель Вилцане? – Девушка неопределенно качнула головой. (Да? Нет?) Он выждал приличную паузу и продолжил: – Я, например, мечтал увидеть слона. Однажды даже представился случай поохотиться, но, к несчастью, у меня не было с собой специального карабина. Вообще, слоны меня ошеломили. Однажды я оказался недалеко от дороги, по которой шло целое стадо этих громадин. Вблизи они невероятных размеров, просто невероятных! Кажется, способны смести своей массой все что угодно на своем пути. В память об африканском путешествии я ношу этот амулет. – Он высвободил из-под обшлага бронзовую полоску браслета. – Вы удивитесь, но это дар Курземского музея.

Они переходили улицу Ригас, и Мелдерис помог Линде переступить через лужу на мостовой, отмахнувшись от назойливого извозчика. Его запас остросюжетных историй почти иссяк, а барышня так и не подавала признаков очарованности.

– Господин Мелдерис, – наконец вступила она в разговор. – А вам случалось летать в непогоду?

Благословенная лужа!

– О! Безусловно. Но не так опасен дождь, как туман. Аппарат заходит на глиссаду со скоростью триста километров в час, и при этом совершенно невозможно предугадать, какое препятствие окажется перед ним… Если я когда-нибудь потерплю аварию, уверен, виной будет именно туман.

Длинный майский день подходил к концу: солнце уже давно осело ниже крыш, скоро должны были зажечь фонари. От вокзала они свернули на Стацияс и двинулись вдоль железнодорожного полотна в сторону Форштадта. Навстречу им попадались люди, но Герберту казалось, что город абсолютно пуст. Он никого не видел, кроме Линды. Как непохожа была эта тихая латгальская красавица на женщин, с которыми он привык иметь дело.