Дом для моей Марты

Странно, но за все это время происхождением времянки (а возможно, и исчезновением киоска со старого места) так никто и не заинтересовался. Меня даже стал периодически мучить синдром непойманного преступника. Потом, правда, прошло.

– Эй, Илья! – раздался вдруг снаружи резковатый детский голос, – Ильяяяяя!!

Мы с сыном вместе выглянули через недостроенное окно. Внизу стояли две крепенькие девочки лет примерно пяти, одна из них держала за руку трехлетнего блондинчика в обнимку с какой-то корягой. Я знал этих детей, Илья иногда с ними бегал и играл.

– Привет! – синхронно сказали мы с сыном, и я добавил, – Илья сейчас к вам выйдет.

– Не пойду, – прошептал мне Илья, спрятавшись от друзей за кирпичной стенкой.

– Почему? – удивился я, – Они же наверное придумали что-то интересное. Не хочешь узнать, что?

– Не-а, – подтвердил он, – Глупые они, с ними скучно. Даже читать не умеют.

– Ну, не все же дети умеют читать. Ничего, научатся еще, – постарался я его убедить по какой-то родительской инерции. На самом деле я не переставал гордиться тем, что мой сын научился читать уже в три с половиной года, а не в семь с половиной, как когда-то его папаша.

– Да у них все игры – глупая беготня, – стоял на своем Илья, – лучше я буду наш дом строить.

– Малыш, успеешь еще, – постарался я продлить его «счастливое детство». Он посмотрел на меня как на идиота.

– Тогда я пойду помогу маме.

И тут у меня возникла идея:

– А может, пусть они тоже помогут нам?

Пытаться управлять сразу четырьмя детьми оказалось увлекательно и совсем не так уж и сложно, но только я все равно не могу сказать, чтобы строительство сильно выиграло от их стараний. Хотя усердствовали детишки на совесть, все-таки положить кирпич в нужное место самому значительно проще, чем руками чужого дитяти. И тем не менее, мы вскоре придумали довольно удачное распределение сил.

Илья уверенно, привычными движениями месил цемент; малыш, как мог, помогал ему. Обе девочки с успехом перетаскивали остывшие кирпичи от печки вплотную к строительству, и даже научились поднимать их с помощью блока на третий этаж. Мне же оставалось спокойно заниматься кладкой, поглядывая, чтобы никто не расшалился и не поранился. Это была единственная, неожиданная помощь, которую мы получили со стороны за все время работы. Периодически, когда доставленные девчонками кирпичи заканчивались, а новые они еще не успевали поднять, я спускался ненадолго вниз, чтобы проведать Марту.

В последние месяцы Марте и вправду приходилось трудно. Вторая беременность приносила ей заметно больше неудобств и волнений, чем первая. Слабость, головокружение и выматывающая тошнота лишь на три-четыре часа в день отпускали ее, и в эти моменты она изо всех сил старалась наверстать упущенное, как проклятая творя кирпичи. Мы с Ильей, конечно, во всем ей помогали. Как взрослый, он часто варил нам каши и простые супы, я практически один занимался стройкой. Все же мы были почти счастливы.

Марту удручало одно: срок нарастал, а она никак не могла понять пол второго ребенка.

– Малыш, это же неважно, – утешал ее я, – мы ведь будем одинаково любить и мальчика, и девочку. Правда?

– Правда, конечно, – со вздохом отвечала она, – Но все-таки лучше бы сейчас родить девочку.

– Ну, мальчик – тоже ничего страшного, – улыбаясь, я зачарованно гладил ее восхитительно круглый животик. Я понял, что шесть месяцев – в этом смысле мой самый любимый срок, – Если что, девочку мы в следующий раз тоже обязательно сделаем.

Марта грустно покачала головой:

– Ты же знаешь, я могу родить только двоих. Потому что, рожая третьего, я скорей всего умерла бы.

Я вспомнил, что когда-то она мне такое уже говорила, но я не принял всерьез и вскоре забыл. Но сейчас я знал, это не шутка. Я взял ее за руки и требовательно окунулся глазами в глаза:

– Так, ну-ка рассказывай.

– Нечего больше рассказывать… – спокойно произнесла она, – Я же немножко ведьма. Нужно, чтобы у меня была дочь, которой бы перешло от меня мое… свойство.

– А если дочери не будет?

– Тогда… я даже не знаю… Наверное, тогда оно перейдет к кому-то лишь после моей смерти. Может быть, к сыну, а может, просто к чужому человеку, который окажется подходящим… Или, не знаю, может быть, ни к кому.

Я ошарашенно молчал. Раньше мне не приходило в голову относиться к таким вещам серьезно.

– Ну ладно, это, в общем, все ерунда, – отгоняя грусть, встряхнула каштановой гривой Марта, – пусть даже мальчик, пусть больше не будет новой ведьмы, невелика потеря!

– Ну, погоди еще, – бессмысленно утешал я ее, – может, будет и дочка, все хорошо.

– Понимаешь, в этом-то и дело, – спокойно поделилась Марта, – с этим ребенком я почему-то не могу нормально общаться. Иногда я вроде бы действительно чувствую, что это девочка, и немножко даже поговорю с ней, и все нормально. А потом в другой раз у меня ощущение, что это не девочка, а снова сын… Что-то не так.

И только в этот момент я действительно понял, чего тут нужно бояться. Понял, но Марте лишь нежно и легкомысленно сказал:

– Малыш, сделай тогда УЗИ и не мучайся.

Ее огромные карие глаза, быстро и плавно меняясь, стали сначала болотными, затем изумрудными, потом, через фиалково-синий и черный снова вернулись к первоначальному цвету. Я почти обиделся: она могла и не прибегать к таким показушным фокусам, я и сам понимал прекрасно, что в ее магическом мире всякие технические штуки ничего не меняли и мало что значили.

Мы разняли руки, и каждый принялся за свои дела.

Во второй раз я вез повивальную шаманку с тем же страхом и трепетом, что и в первый. Лиловый саквояж, серые тряпки, медлительный светофор, трясущиеся руки – ничто за это время не изменилось. И все же – другим было настроение. Я что-то уже чувствовал, не мог точно сказать, что.

Шаманка чуть ли не зевая переступила наш порог – и сразу же обалдело уставилась на Марту:

– Ты что, дура, с ума сошла?! Хосспади! – Она перевела взгляд на меня, а потом снова на Марту, – А он что, знает?

С трудом приподнявшись, опираясь локтем о подушку, Марта виновато покосилась на меня:

– Знает почти все. О главном, может, догадывается, – ею снова овладела судорога схватки.

– Но ты-то, ты-то… Пришла бы ко мне пораньше, придумали б что-нибудь!!!

– Ох, все равно уже было поздно, – неожиданно успокоившись, сказала моя Марта, – Да я и сама только недавно поняла наверняка.

Тут я не выдержал, подскочил к ней, схватил, кажется, за руку…

– Марта!!! Марта… Скажи мне правду… – по-моему, у меня потекли слезы, но в тот момент я этого не замечал, – Скажи… у нас там что… ДВОЙНЯ?

Она нежно провела рукой по моим волосам:

– Да, малыш. У нас будет трое детей, и растить их, похоже, придется тебе одному. Прости меня.

Я все еще отказывался верить своим ушам:

– И что, это значит, что ты… что ты, может быть, сегодня… – сказать последнее слово я так и не решился.

Шаманка бесцеремонно вытолкала меня за дверь; последним, что я запомнил, были струящиеся по подушке волосы Марты и ее глаза, спокойно и нежно просящие у меня прощения.

Роды продолжались почти двое суток, и за это время мне ни разу не разрешили не то что зайти на минутку в домик, но даже и хоть одним глазом заглянуть в окно. В тревожном ожидании мы с Ильей коротали время на стройке, больше напоминавшей развалины. Домина был отвратительно недостроенным, хотя уже очень большим.

Внезапно я понял, что нужно сделать: плюнуть с чистой совестью на этот идиотский четвертый этаж, и побыстрее достроить крышу и всякие окна-двери, чтобы можно было, наконец, вселиться.

На сэкономленные от четвертого этажа деньги я за какие-то полчаса нашел и нанял компанию довольно разумных мужиков, которые сделали постройку чем-то, похожим на настоящее жилье, и даже помогли мне подключить коммуникации. Со всем этим мы уложились все в те же двое суток, пока трое моих близких сражались за жизнь. Илья изо всех сил помогал нам, а в остальное время спал на первом этаже, устроившись на штабеле обоев и всякого отделочного барахла, которое Марта с любовью и вкусом заготовила заранее. Я же не спал вовсе, заразив своим вынужденным трудоголизмом всю бригаду.

Наконец раздался долгожданный детский крик, а через час после этого голосов стало два. Вскоре из домика, шатаясь, вышла еще более серая, чем обычно, шаманка и, не говоря ни слова и не позволив мне ее подвезти, понуро побрела к трамвайной остановке. Очень осторожно я открыл дверь и вошел к своей семье.

Голая Марта лежала, прижимая к себе два крошечных пунцовых сгустка. То есть это потом уже я понял, что женщина на кровати – именно Марта, а не копия той же шаманки, как мне показалось сначала из-за ее абсолютно седых волос и запавших глаз. На цыпочках я подошел ближе.

– Это Андреас, – одними губами сказала Марта, предлагая мне взять в руки один из человеческих комочков. Он был еще немного влажным и каким-то сразу очень родным. Мой осторожный поцелуй вызвал у него тяжелый вздох, какой эмоции – непонятно.

– А это Василина, – представила Марта нашу дочь. Имя, конечно, странное, но я тут же, кажется, к нему привык. Девочка дышала спокойнее и была удивительно похожа одновременно на Марту и на Илью.

Я почти не мог поверить в то, что все трое остались живы – хотя выглядела Марта с седыми волосами, надо сказать, чудовищно, и вскоре забылась и проспала трое суток подряд. Лишь изредка она просыпалась, чтобы покормить наших новых детей, и еще однажды мне пришлось разбудить ее, когда я перетаскивал кровать в новый дом. Увидев, как я распорядился строительством, Марта слабенько улыбнулась и сказала:

– Правильно. Я знала, что ты хороший отец.

И только тогда я поверил, что все действительно обошлось, и наконец, позволил себе расслабиться. Мы с Мартой, Илья, Андреас и Василина все вместе взгромоздились на единственную кровать в нашей новой спальне и блаженно, долго-долго дрыхли.

Проснулся я от запаха кофе и оладий, который шел с нашей новой кухни. Марта сидела за столом (импровизация из старых ящиков) и с аппетитом завтракала. Волосы ее приобрели свой прежний каштановый оттенок – хотя я откуда-то знал, что красками никакими она не пользовалась. Глаза ее стали зелеными.

Илья сидел тут же, с мамой, и был, по-моему, самым счастливым из всех. Чемодан с младшими детьми стоял рядом.

– Доброе утро! – мы с Мартой нежно поцеловались.

– Любимый, – сказала она, делая последний глоток, – У меня план такой: ты сейчас с остатками денег едешь покупать плиту и стиральную машину, а я пригляжу за детьми и начну белить потолок. Что скажешь?

– Отлично! – я все еще не мог привыкнуть к оптимизму, но он уже начинал мне нравиться.

– А еще нам нужна хоть какая-нибудь мебель.

– Денег на нее, по-моему, больше нет?

– Точно! – весело сказала Марта, – Но я думаю, ты что-нибудь придумаешь.

– Ага… конечно-конечно! – в тон ей ответил я.

– Только, пожалуйста, постарайся на этот раз без грабежа и разбоя! – и вспомнив, как нам досталась кровать, мы рассмеялись. Я обнял ее. Она была по-настоящему живая. Только почему-то теперь с зелеными глазами, к которым я, правда, привык тоже довольно быстро.

За следующий год мы полностью отделали дом изнутри, а также более-менее обставили его мебелью. Детишки наши росли, и мы с Мартой были снова счастливы. Я на удивление легко устроился на работу по своей прежней специальности, и если бы мы в семье вели финансовые счеты, то скоро уже я мог бы вернуть Марте все деньги, которые она вложила в стройку.

Однажды, сидя в офисе и занимаясь каким-то квартальным отчетом, я вдруг почувствовал необходимость перевернуть назад две страницы и увидеть число 9,45 в определенном столбце таблицы. Слегка удивившись, страницы я перевернул, но число в этом месте стояло другое – 9,38. Я перепроверил расчеты. В них была ошибка, правильным значением оказалось то, которое мне приглючилось – 9,45. Надо было бы, наверное, удивиться, но мне было все равно. Я просто исправил ошибку и стал работать дальше.

Звякнул телефон. Я почему-то знал, что это наш поставщик с сообщением, что отгрузка задерживается на две недели – хотя на самом деле мы ее, конечно, и тогда тоже не увидим. Разговаривать мне не хотелось. «Заткнись», – мысленно произнес я, и на втором звонке телефон осекся и замолчал. Внезапно я понял, что мне перешли способности Марты.

А Марта?

И вдруг меня полоснуло страшное знание.

Я опрометью кинулся к телефону, набрал домашний номер. Марта еще могла говорить.

– Милый… – еле слышно произносила она, – Я не хотела тебе рассказывать заранее… У нас был целый год… Прости!

– Марта… Марта… Я думал, что тогда тебя удалось спасти… что двойняшки – это не то же самое, что просто третий ребенок… Я думал, что мы… – во мне вдруг все оборвалось: мысли, слова, эмоции – осталось одно лишь тупое и приторное ощущение боли, беды.

– Знаю, я тебя обманула. Это была всего лишь отсрочка. Отсрочка на год – все, что Азалия сумела тогда сделать для нас, – Марта закашлялась, голос ее все больше слабел.

– И что, это значит, что теперь ты…

– Да, милый, меня сегодня не станет.

– Я еду.

– Малыш, ты все равно не успеешь. Постой, давай лучше поговорим.

– Давай, – я судорожно соображал, о чем, – Да, ты знаешь, ко мне, по-моему, перешли твои способности.

Марта, кажется, улыбнулась.

– Я рада, что именно к тебе. Хотя это странно.

– Странно, что не к Василине?

– Да нет, это я знала. Она никогда не станет ведьмой, было одним из условий.

– А другие условия?

– Чтобы ни один человек об этом не знал. Если бы я сказала тебе заранее, умерла бы тогда же.

– Прости! – по-моему, я плакал.

– Ты не виноват. Ты вырастишь наших детей.

– Малыш, я люблю тебя!

– Я люблю вас всех…

Трубка замолчала. Я звал, кричал, тряс аппарат – но Марта мне больше не отвечала. Я знал, что это означает, но все-таки продолжал, как безумный, в отчаяньи колотить и дергать телефон.

Потом я надел пиджак, спустился и поехал домой.

Дома было тихо. Малыши спали в своих кроватках, Илья был в детском саду.

В спальне лежала моя Марта, невидящими темно-коричневыми глазами уставившись на меня. Я закрыл эти глаза, слегка удивившись тому, как быстро она остыла. Она была очень красивая, полностью одетая и снова абсолютно седая.

Я вынул из ее руки телефонную трубку и аккуратно опустил на рычаг.

***

Теперь я могу делать многое, чего не умел раньше. Знаю заранее, какая будет погода – хотя и не в любой день. Чувствую, когда грядет беда – но предотвратить ее удается редко. Мне попадаются под руку нужные предметы в нужное время – но это не делает меня счастливым. Безошибочно чувствую, когда кто-нибудь врет – но это не приносит счастья тем более. Пару раз, обнаружив в волосах седину, я без труда закрашивал ее силой мысли; потом перестал, и седею теперь спокойно. Примерно раз в год в память о Марте (и вообще чтобы не заржаветь) безобидно разыгрываю официанта, швейцара или еще кого-нибудь. Конечно, все это и еще многое другое я бы, не задумываясь, променял на возможность побыть с Мартой. Нам повезло, наверное мы любили друг друга.

И у нас осталось трое детей.

Андреас меня слегка сторонится. Он стал военным летчиком, и это странно само по себе. У него светлые волосы, зеленые глаза и сейчас уже третья по счету жена, которой он тоже изменяет. Он весел и не злопамятен, красив и силен. По-своему любит меня, хоть нам иногда и не о чем общаться. Из троих наших детей он меньше всего похож на Марту, но зато похож на меня – каким я мог бы стать, если бы ее не встретил.

Василина, наоборот, вылитая Марта внешне. И даже ее глаза, обычно зеленые, иногда вдруг становятся голубыми или ореховыми. Она, правда, не умеет никак этим управлять. Вообще, кроме этих глаз в ней от ведьмы нет ничего. Она всегда была умницей, хорошо окончила школу и университет, стала логопедом. Замуж пока не вышла, хотя живет вместе с другом. Добрая, любящая дочь.

И только Илья остался со мной в нашем доме. Практически лишенный детства, кажется, он на меня не в обиде. Можно сказать, он мой самый близкий друг – хотя бизнес у него целиком свой собственный, и от моих дел он держится подальше. Может быть, оно и мудро. Подруги или жены у него до сих пор так и нет – по-моему, он ищет вторую Марту. И хотя ему уже хорошо за тридцать, я на него не давлю.

Сам я после смерти Марты еще десять лет проработал в той же фирме, а потом, скопив немного денег, открыл собственное дело. Я стал заниматься тем, что основательно изучил и как-то незаметно, но крепко полюбил – строительством частных домов. Мы строим добротные крепкие дома очень дешево и в кредит. Фирма пока процветает, появились филиалы в шести городах.

Кстати, вашей семье ничего не нужно построить?

Спи, скоро придет зима

… А когда мы поедем к морю, в прозрачно-зеленой воде будут задорно плавать маленькие кораблики, и сытые круглобокие дельфины будут кружить между ними, улыбчиво помахивая плавниками…

Ты ведь никогда не был на море? Не сидел на причале где-нибудь под Анапой, не плавился на набережной в Сочи, с разбегу не нырял со скалы, расшвыривая фонтаны лазурных брызг… Нет-нет, милый, Балтика не в счет. Хотя это в принципе тоже море, но уж очень оно застывшее, никогда не вздымается бурными волнами, не сулит прекрасных открытий и тайных чудес… да и тот берег залива виднеется слишком уж близко.

Так вот, когда мы поедем к настоящему Черному морю, мы снимем там маленький домик над самой водой, или может часть такого домика, но непременно с отдельным входом. Там будет старая, увитая виноградом терраса, пара черешневых деревьев и куст каких-нибудь ярких южных цветов. На террасе мы будем сидеть вечерами, неторопливо уминая поющий от спелости арбуз и наблюдая за тем, как солнце стремительно погружается в пучину, или же прячется за гору.

И может быть, я возьму с собой какое-нибудь рукоделие и буду сидеть с иголкой и ниткой или с парой вязальных спиц в тихом, на месяц растянутом вдохновении. А может быть, ты возьмешь с собой этюдник и краски, и закат будет каждый вечер чуть-чуть по-иному позировать тебе.

И если у нас будут дети, то они будут, играя, носиться по окрестным холмам и перелескам до самой черноты, а потом ты будешь вести их, слегка уставших и абсолютно счастливых, плескаться и брызгаться в ночное море вместо скучного вечернего погружения в ванну. У нас непременно будет двое задорных мальчишек, а может один мальчишка и одна непоседливая, огненная девочка. У них будут, как у тебя, оттопыренные уши и слегка рыжеватые волосы и, как у меня, пухловатые губы и серо-голубые глаза.

Иногда, в не самые жаркие дни, мы будем все вчетвером рано утром отправляться в какое-нибудь увлекательное путешествие, а вечером, вернувшись назад, с удовольствием прихлебывать на террасе душистый чай с ароматными медовыми пряниками. А потом, однажды, тревожным утром неожиданно выпадет снег, и только увидев его, мы наконец почувствуем, что, оказывается, до смерти соскучились по дому, и тут же, собравшись за полчаса и щедро расплатившись с хозяйкой, вернемся в родной и любимый, и едва заметно одичавший без нас Петербург…

Но ты не отвечаешь, молчишь.

Сегодня я вижу тебя в последний раз.

Осталось несколько минут, и твое лицо уедет под пол и навсегда исчезнет за дверцами в скрытом механизме крематория.

Спи, любимый. Скоро придет зима.

Туман

– Мама! – пронзительный шепот едва не перешел в крик, – Мама, не уходи!

От ужаса Она почти не осознавала, что уже не гладит, а довольно сильно встряхивает ее, повторяя одно и то же:

– Не бросай меня, пожалуйста, мамочка, ну останься! Мама…

И вдруг, отчаянно сжимая пальцами такие родные и ставшие такими хрупкими плечи, Она предельно ясно поняла: дольше оставаться с Ней мама действительно не может.

И эта пропахшая лекарствами убогая хрущевская комнатка с древними, еще советскими обоями, и бережно сохранившиеся полированный столик и шкаф, купленные в начале семидесятых, и несколько связанных когда-то мамой салфеток, и нежно любимые ее вазочки и статуэтки, и даже единственный более-менее современный предмет обстановки – небольшой, но плоский телевизор – все неожиданно расступилось и стало медленно таять, незаметно растворяясь в белесом тумане, когда Она вдруг осознала, что может, действительно может уйти вместе с мамой туда.

Постепенно туман совершенно заполнил все пространство вокруг – нет, даже не заполнил, а вытеснил, полностью перечеркнув и само понятие «пространство». Не было ни комнаты, ни улицы, ни природы, не было ни сторон света, ни неба или потолка, ни земли или пола. И все же здесь можно было ходить, хотя Она и не задумывалась над тем, как и почему у Нее это выходит. Но главное, вместе с Ней здесь по-прежнему была мама. И не замученная болезнью, с пожелтевшей и сморщенной кожей, наполовину высохшая старушка, какой она лежала в квартире, а живая и подвижная, с нежной полуулыбкой на лице, довольная и румяная Ее родная мамочка. Она потянулась, чтобы взять маму за руку, но почему-то не смогла. Было похоже, что мама даже не осознает Ее присутствия, погруженная глубоко в себя. Мама была, как обычно, в очках, но глаза ее были прикрыты: здесь она вполне обходилась без зрения. Приглядевшись, Она заметила, что мама что-то беззвучно напевает или шепчет себе под нос.

– Мамуся, – Она попробовала ее окликнуть, но голос то ли вообще не прозвучал, то ли не дошел до маминого сознания. Неважно, главное – они по-прежнему вместе.

Незаметно, едва перебирая ногами, мама зашла за внезапно выступившую из ниоткуда перегородку и, шагнув за ней вслед, Она очутилась в тесном помещении, похожем одновременно на ванную комнату и кладовку. Не переставая напевать и улыбаться и не размыкая век, мама уверенным движением достала с полки шапочку для душа и аккуратно надела ее, подобрав внутрь каштановые с проседью волосы, стянутые зеленой резинкой в простенький «хвост». Затем она отступила в дальний конец клетушки и начала задергивать душевую занавеску… Не снимая одежды? Не глупи, никакой одежды здесь нет, просто мы привыкли думать о себе как о существах в одежде, вот нам и кажется… И тут Она поняла, что туман – это лишь промежуточная остановка, и как только включится вода или какой-то ее аналог, мама отправится дальше и уйдет навсегда…

Она бросилась шарить по полкам в поисках еще одной такой же шапочки, чтобы не отстать, но Ее остановило Знание: не выйдет, Ее время еще не пришло.

И что, пойти вслед за мамой невозможно?

Если Она действительно хочет, то можно, конечно. Просто Она еще не готова, в отличие от давно болевшей и пожилой мамы, и на подготовку должно уйти несколько дней.

Сколько?

Ну, где-то три или четыре.

Это обязательно?

Да, потому что Она еще слишком молода.

Понятия «возраст» здесь, правда, тоже не существовало, но Она поняла это так, что у Нее оставалось еще слишком много неиспользованного времени на земле.

«Хорошо, давайте готовиться», – приняла Она решение. Чтобы быть вместе, можно было и подождать.

Тем временем как-то незаметно мама ушла, и душевая занавеска, кладовка и даже перегородка бесследно растаяли. Впрочем, времени здесь не существовало тоже, и Она не могла сказать, прошло ли уже четыре дня или всего четыре секунды, когда Знание снова настигло Ее: беда, Ее тело будут кремировать.

Когда?

Прямо сейчас, через пару часов, очень скоро, примерно сегодня.

И это плохо?

Конечно, ведь Она еще не успеет уйти. А значит, резкая травма огня вернет Ее в тело, и гореть ей придется заживо.

Это будет больно?

Очень. А главное, это будет уже навсегда, и после огня Она не попадет сюда снова.

Но почему так?

Потому что Она пришла неготовой, не в свой настоящий срок, и теперь тратится слишком много дней. Могло бы все получиться, но если бы не эта кремация, или хотя бы на день позже…

И какой же выход?

Возвращаться назад и жить.

А так еще получится?

Можно. Тело еще годится. Скажут, что была летаргия или кома.

И никак иначе?

Никак.

Она очнулась обратно, и затейливый узор реальности вернул свою четкость и строго рассчитанную гармонию, как будто рука неведомой хозяйки расправила крохотную складочку на вышитой скатерти перед самым приходом гостей.

Пасьянс Марии Медичи

All the lonely people —

Where do they all come from?

All the lonely people —

Where do they all belong?

(The Beatles)

И снова: раз, два, три. Ничего. Четыре. Король. Пять. Шесть, семь, восемь… Валет и семерка червей. Туз…

Пасьянс не сошелся опять. Зараза, ну хоть бы разочек! Вот гадская специфика – можно сколько угодно просиживать над картами, плакать, ругаться или молиться… Но он, сволочь, вряд ли поддастся – за него эта подлая теория вероятности. Одно утешение, что самой Марии Медичи везло не намного больше – для нее за всю жизнь исключение было сделано дважды: накануне свадьбы и перед самой кончиной. Два самых больших события, любовь и смерть.