Дом для моей Марты

Подъехав, я внимательно осмотрел его. Дверь и ставни на единственном окошке закрыты плотно, стены выглядят еще крепкими, пол кажется толстым, добротным. Примерно полчаса у меня ушло на то, чтобы, приподняв автомобильным домкратом по очереди каждый угол ларька, просунуть под них роликовые доски, густо намазанные клеем; еще минут двадцать я прождал на всякий случай, чтобы клей наверняка успел застыть (хотя он и «моментальный»); тем временем я тщательно привязал металлическим тросом этот своеобразный прицеп к своей машине – еще не хватало, чтобы он по пути отцепился, и на меня накинулась дорожная инспекция!

Однако на полдороги домой я понял, что это еще не все. Машина сама, как пожилая лошадь, приехала к старой квартире – к месту, где единственным, что могло еще иметь отношение к моему настоящему и будущему, оставалась наша, черт подери, кровать!

Что ж, когда кончаются средства дипломатии, государство переходит к более жестким мерам.

В четвертый раз за день я надавил кнопку этого звонка – сейчас он пронзительно взвизгнул под моим пальцем и послал в квартиру сигнал тревоги. Старик открыл сразу и как будто ничуть не удивился, увидев на пороге меня с полупустым тюбиком клея наперевес. Я решительно шагнул внутрь квартиры и, не говоря ни слова, намазал внутреннюю дверную ручку и припечатал ее к стене, так чтобы дверь больше не закрывалась. На всякий случай я на нее еще и облокотился. Старик покорно наблюдал.

– Добрый вечер, – сказал я наконец, – Ты знаешь, за чем я пришел, правда?

– Правда, – со вздохом ответил старик, – Только скажи, а что ты сделал с дверью?

– Очень просто, – ответил я, – Я ее приклеил, и теперь ты не сможешь ее закрыть. – Я решил, что времени прошло уже достаточно, отошел от двери, подергал ее сам, а потом позволил и ему. Она и вправду от стены не отлипала. – Да ты не волнуйся, этот клей спокойно смывается растворителем, даже следа потом не будет. Кажется, ацетоном, не помню точно. На тюбике написано, я тебе его оставлю, потом прочитаешь. Кстати, очень хороший клей.

– Спасибо, – ответил старик, продолжая время от времени дергать ручку, – и ты ожидаешь, что я отдам свою кровать в обмен на какие-то полтюбика клея, даже если и хорошего?

– Ну… – замялся на секунду я, – это ведь и вправду клей замечательный. Он клеит абсолютно все, блестящие возможности! Можно приклеить телевизор, например, экраном к стене. Можно все кастрюльки и сковородки намертво склеить с крышками. Можно вытащить одежду из шкафа и расклеить ее по полу и потолку. Но самое замечательное, ты знаешь, он клеит даже человеческую кожу, и конечно волосы! Знаешь, я однажды им что-то такое клеил, и у меня нечаянно слиплись два пальца, так я двое суток потом не мог их никак разлепить. А вот если, допустим, намазать нечаянно кому-нибудь спину, а он вдруг после этого случайно опустится на пол…

– Можешь не продолжать, – спокойно перебил меня старик, – где стоит кровать, ты, наверное, помнишь.

– Да, конечно же, помню, – улыбнулся я как можно приветливей, – огромное тебе спасибо.

– Не за что, – буркнул старик, семеня за мной в спальню, – Скажи, а твоя жена и вправду беременна?

– Да.

– И она что, действительно будет спать на этой кровати?

– Ну да, я ведь говорил тебе.

– А я все равно не верю, вот!

– Жаль, – ответил я, – Но, в общем, сейчас это не очень-то важно, правда?

Старик молча наблюдал, как я аккуратно складываю его белье, и как тащу тяжеленную двуспальную кровать по направлению к выходу. Когда мы с ней были уже на лестнице, он вдруг спросил:

– А почему ты уверен, что я не вызову полицию?

– Почему, понятия не имею, – честно ответил я, – но мне так действительно кажется. Просто не такой ты человек.

– Ты прав, не такой, – ответил он и снова вздохнул. – Слушай, – голос его вдруг задрожал, – а теперь, когда у тебя уже есть кровать, ты больше сюда не придешь?

– Нет, вряд ли.

– Ну а может, тебе понадобится тумбочка? Или еще что-нибудь?

– Нет, не понадобится. Живи спокойно. И спасибо тебе, – я ему сочувствовал, честное слово.

– Точно? А то вдруг… Ты, конечно, отчасти бандит, но парень ты, вроде, нормальный, – я уже выволакивал кровать из дверей подъезда, чтобы засунуть ее в ларек-прицеп, – Так что если захочешь, приходи просто так… Винца попьем, косячка раздавим!

– Спасибо! Слышь, друг, я тебе тюбик тут, внизу оставил. Ты уж извини меня, пожалуйста, за дверь!

– Да ладно уж, все равно там пятно на стене. Ацетон у меня есть, – отмахнулся старик, – Счастливого пути!

– Счастливо оставаться, – с облегчением ответил я и наконец отправился домой.

Милая, заботливая Марта встретила меня как национального героя, весело расцеловав и накормив горячим супом. Вдвоем мы кое-как отодрали ларек с кроватью от роликовых досок (я оказался неправ: растворители помогали слабо) и втащили внутрь печку, на которой Марта готовила еду и пекла кирпичи. В домике осталось даже немного свободного места, на котором мы с Мартой, обнявшись, могли стоять вдвоем.

Под самым потолком я проделал круглую дыру, в которую вставил дымоход – ту самую трубу, добытую на свалке. Наконец-то мы провели вечер в тепле.

– Это наш первый дом, – сказала Марта, положив голову мне на плечо, – Кажется, я могла бы в нем жить вечно.

– С тобой я тоже мог бы. Хотя втроем с сыном, наверное, будет тесно.

– Может быть, – нехотя согласилась Марта, – только не «с сыном», а «с ребенком», хорошо?

– Ладно, конечно. С ребенком, младенцем, детенышем, нашим маленьким червякашкой… Но ты ведь сама говорила, что будет сын.

– Да, сын. Конечно, я же чувствую.

– Ты точно уверена?

– Да, – и помолчав, – Но говорить о нем все равно нужно так, как если бы могла быть и девочка.

– Да, я понимаю, – хотя я абсолютно ничего не понимал, – В принципе, ведь дочка – это тоже здорово.

– Т-с-с, – Марта прикрыла мой рот рукой, – Не надо, а то вдруг он обидится.

– Я не хотел никого обидеть, – удивился я.

– Знаю, любимый, – спохватилась Марта и миротворчески лизнула мою щеку, – Наверное, это трудно понять. А вообще, как тебе, тяжело быть мужем беременной ведьмы?

Я нежно поцеловал ее в затылок. Это было не трудно совсем.

– Ведьмочка моя, давай спать?

– Давай.

Я лежал, слушая далекие городские звуки, и думал о том, что завтра обязательно съезжу к старику. Я хотел убедиться, что он благополучно отодрал дверь от стены, а если нет, то помог бы ему. То ли мне было стыдно за устроенное безобразие, то ли просто хотелось быть хорошим, не знаю. Дубль за дублем снимал я мысленное кино: вот я поднимаюсь по лестнице, нахожу дверь закрытой (или открытой), в любом случае звоню в звонок, вижу старика, прохожу, здороваюсь… Хотя чем дольше я лежал и пережевывал эти сцены, тем больше росло чувство, что благим намерениям, как обычно, не суждено вымостить никакой новой дороги.

К середине ночи я уже точно знал, что никуда не поеду: злился на себя за это решение, безусловно неправильное, – но оно уже было принято так прочно, как будто принадлежало какой-то высшей силе, не мне. В конце концов я уснул, дав себе слово эту глупую историю просто забыть.

На следующее утро Марта вновь пекла кирпичи, а я начал рыть траншею для труб, проводов и прочих коммуникаций. Все нужные бумаги, разрешения и спецификации Марта, к моему удивлению, извлекла из своей волшебной сумочки. Сама работа, после котлована, казалась ерундовой: лопата настолько со мной свыклась, что я едва не подумывал о смене профессии на будущие времена. Но беда в том, что в век механизмов и машин оплачивать ручное копание вряд ли найдутся желающие. А экскаватор меня не привлекал.

Я копал, копал, и копал, и копал, и чувствовал, как земля снова и снова со вздохом мне отдается, и смотрел, как постепенно отрастает пуповина, которая свяжет наш дом со всем миром, и после секундной паузы, распрямившись и набрав полные легкие влажного осеннего воздуха, я вскоре снова копал, копал и копал, – и это было здорово.

– Знаешь, скоро день рождения моей фирмы, – сказала однажды Марта, задумчиво поглаживая гигантский живот, – Большой ресторан, куча выпендрежников, на столах всего навалом… Работаю я или нет, мы все равно могли бы сходить, правда?

– Ты хочешь? – удивился я. В последнее время Марта быстро уставала, и мы обычно рано ложились спать.

– Ну а почему бы и нет? Вспомним нормальную жизнь, будет много вкусного… Вообще, хорошо бы встряхнуться, – и она озорно, совсем не по-беременному, многозначительно вскинула бровь.

Поскольку питались мы в основном здоровой пищей, но дешево и временами скудно, идея пожрать деликатесов тут же запала мне в душу, аж пузырьками защипало на языке. «Шампанское, – вспомнил я, прислушиваясь ко вкусу собственной слюны и воображения, – Бутерброды с икрой и ломтиком лимона, копченая лососина, запах сигары и дорогущий коньяк…» Мартины острые карие глазки, по-моему, были в курсе всех моих ощущений. Ничего кроме «ДА» мы с ней, конечно же, не могли друг другу ответить.

Цирк начался на стадии одевания. Мои плечи, подкачанные месяцами махания лопатой, угрожающе натягивали единственный приличный пиджак и не давали ему застегнуться; а Марта со своим пузом вообще ни в какие текстильные ворота не влезала. «Ладно, сойдет», – без восторга в голосе признала она, оглядев меня и поняв, что лучше уже не сделать. Я был даже рад, что зеркала в полный рост у нас нет.

– Теперь пойди погуляй, – деловито попросила она.

– А как же ты? Сумеешь во что-нибудь одеться?

– Конечно! – улыбнулась Марта, – Ведь иначе пожрать не удастся, так что будь спокоен.

Приняв этот железный довод и перестав сомневаться, я с достоинством удалился во двор.

Моя жена вышла минут через сорок: на фоне стройки она казалась заблудившейся азиатской принцессой. В обилии замысловатых драпировок я с удивлением опознал нашу старую скатерть, тюлевую занавеску и, кажется, простыню. Волосы, уложенные в хитрую кичку, спускались в двух-трех местах на шею трогательными локонами, на губах блестела помада. Может, другая женщина в таком неординарном одеянии и навела бы на мысль об умственных расстройствах, но Марта в нем искрилась свежестью экстравагантной кинозвезды.

– Супер! – восхищенно пролепетал я.

– Ты готов? – с невинной надменностью вопросила Марта.

Вход в ресторан преграждал седой швейцар в ослепительно-малиновой ливрее.

– Вы есть в списке приглашенных? – спросил он хоть и с учтивой интонацией, но все равно невежливо. В списке нас, разумеется, не было. Марта на секундочку растерялась, но тут у меня в голове как будто перещелкнуло, и я натурально возмутился:

– Как, разве вам ничего не сказали?! – я повернулся к Марте и проговорил заискивающим тоном, – Пожалуйста, только не беспокойтесь. Пройдите пока, присядьте на скамеечку и, ради бога, не волнуйтесь. Это недоразумение я сейчас быстро улажу.

– Да уж, постарайтесь поскорее, – оскорбленно-ледяным тоном ответила Марта, как принцесса провинившемуся пажу. Уж на что я привык к ее перевоплощениям, но тут слегка обалдел.

Как только Марта чуть отошла, я заговорчески-тихо спросил у швейцара:

– А вы что, ее не сразу узнали? – и тут же возбужденно зашептал, – только пожалуйста, при ней не говорите. Артисты же, знаете, как дети, она потом спать не будет или опять устроит скандал… А нам завтра на съемки улетать, и не дай бог день сорвется… Скажите лучше, что вы глазам не поверили, что это она сама, и вы подумали, что ей опять подражают. Скажете так, ладно?

Швейцар бестолково морщился и молчал.

– Ну вот и договорились, спасибо, – я сделал вид, будто принял его мимику за согласие, – А теперь мы можем пройти или я сначала наверх позвоню, чтобы вам про нее сказало начальство?

Швейцар не проронил ни слова, лишь неопределенно пожал плечами, и через пару секунд мы с Мартой уже одолевали этот рубеж.

– Простите, я вас не сразу узнал, – выходя из остолбенения, неловко попытался он быть адекватным. Я чуть не прыснул, – То есть я конечно узнал, только вы не обижайтесь, но в жизни вы не совсем такая… – Мы уже взбегали по ступеням вверх.

Столы были просто великолепны. Я так говорю не потому, что мы были голодны и вообще в последнее время ели простецкую ерунду, а потому что царившее здесь изобилие вообще выходило за рамки моих представлений о том, как можно обращаться с едой. Среди буквально сотен блюд с закусками там-сям возлежали целиком запеченные поросята, окруженные джунглями салата и завалами разных гарниров. Черная и красная икра были поданы в глубоких салатницах, по размеру напоминавших автомобильные шины. А в центре возвышалась почти двухметровая горка, сложенная из всяких морепродуктов: я опознал в ней крабов, омаров, устриц, креветок и осьминогов, – но были там и другие, мне не известные твари.

Несмотря на изысканную сервировку и расставленные стулья, гости за столами практически не сидели, а передвигались с тарелками и бокалами в руках, как на «фуршете». В специальной нише у правой стены играл небольшой оркестр, и несколько пар вяло кружились в такт. Схватив первые попавшиеся чистые тарелки, мы с Мартой радостно навалили себе всяких ветчин, салатов, оливок, лососины, маринованных овощей, куриных крылышек и еще других разнообразных съедобностей…

– Марта, Марта! – вдруг радостно воскликнула на другом конце зала упитанная шатенка в красном. К нам сразу же повернулись десятки голов

– Марта, иди скорей сюда, – дружно замахала руками стайка ослепительно разряженных девушек. Бросив на меня невиноватый взгляд, Марта поспешила влиться в толпу веселых, кажущихся богатыми и беззаботными коллег. Я остался один и тупо отдался гурманству, с интересом оглядывая зал.

Больше всего меня впечатлили не массивные колонны белого мрамора и даже не позолоченная лепнина на стенах, а изумительная картина, написанная на потолке. Из-за особой ее перспективы создавалось впечатление, что стены вовсе не заканчиваются где им положено, а уходят дальше ввысь, и единственная крыша над ними – голубое с облаками небо. На дорисованных стенах восседали человеческие фигуры, две мужские и две женские – очевидно, богини и боги. Они взирали на царящее внизу торжество неумеренности, мне показалось, со все растущим укором. Вот-вот уже начнут метать в толпу свои молнии…

– Эй, – услышал я вдруг негромкий голос откуда-то снизу из-за спины. Обернувшись, я увидел свою замечательную принцессу-жену.

– Тебе не скучно? – спросила она, – Пойдем потанцуем?

Я замялся:

– Ты же знаешь, я не танцор, ничего не умею.

– Но тут так здорово играет танго, – с просьбой в голосе сказала она.

– Не, танго-то уж точно нет. Сложный это танец.

Марта вдруг весело улыбнулась:

– Ничего, не страшно, главное начать. Пойдем.

И мне вдруг как-то резко расхотелось отказываться. Я торопливо заглотнул последнюю креветку, вытер салфеткой рот и галантно подал руку.

– Кстати, зови меня Кассандрой, – как бы между прочим заметила она и, поймав мой удивленный взгляд, пояснила, – сегодня, на время праздника.

Я усмехнулся:

– Что ж, я в таком случае буду Кассиопей.

Марта-Кассандра без улыбки кивнула и положила руку мне на плечо. Заиграли танго, и я обнял ее за весьма нетонкую талию.

Вскоре оказалось, что танцевать – это сплошное удовольствие. Чутко и женственно-нежно позволяла Марта ее вести, доверчиво и точно слушаясь малейшего моего движения, даже мысли. Как танцуется танго, я быстро понял, ничего сложного. Я просто слушал музыку и иногда делал в такт один или несколько шагов – в какую сторону, неважно. В паузах между шагами я как только не вертел свою милую партнершу: то осторожно пригибал до самого пола, то слегка приподнимал на руки, то просто прижимал к себе, и так мы и стояли. Ее особенно крепкие из-за беременности груди то и дело сладко задевали мой живот, а когда я делал шаг вперед – она иногда будто нарочно потиралась лобком о мое бедро. Лицо ее, впрочем, было спокойно.

– Пошли на балкон, подышим, – в очередную паузу предложила она. Впрочем, как выяснилось, Марта собиралась там вовсе не только дышать. Не успел я опомниться, как ее влажный язычок уже щекотал и поглаживал мои губы, а руки почти воинственно ласкали тело под пиджаком.

Я растерялся. Очарование момента, опасение быть замеченными и сильнейшее возбуждение слились во мне в такую термоядерную смесь, что я уже не мог себя контролировать. Не здесь, надо бы это прекратить, – заставлял я себя решиться, – сейчас, вот еще только одну секундочку… А руки мои уже тем временем сжимали и тискали набухшие и каменно-твердые ее соски, путавшиеся в шикарно сымпровизированном платье.

Марта возбужденно вздохнула и нащупала молнию моих брюк. Остановись, тут больше сотни людей, и все они могут войти сюда, – говорил я себе в отстраненной панике, – сейчас тот самый момент, пока не поздно… Но сделать это я снова не смог. Обезволенный нежными движениями пальчиков, я и сам уже пробирался ладонью по ее бедру и, сдвинув трусики, окунулся в царство тепла и влаги. Наш поцелуй, не прекращавшийся ни на секунду, стал по-настоящему яростным. Боже, эта немыслимая женщина – совсем не моя жена! Неужели это все-таки случится? – испугался я, и в ту же секунду почувствовал не то чтобы приближение, а уже полную неотвратимость оргазма.

Наш сын начал рождаться дождливым майским утром. Что делать, я знал заранее: затопив печку и поставив греться ведро воды, рванул на машине за повивальной бабкой – такой же, наверное, ведьмой, как и Марта, только на два-три поколения старше. Конечно, было бы спокойнее отвезти жену в больницу, как это делают ежедневно тысячи мужей. Но Марте и нашему сыну это, кажется, не подходило.

Я позвонил в звонок; открыла пожилая женщина, одетая в сероватые лохмотья – ну чисто ведьма, не доставало метлы и колпака. Мгновенно сообразив, в чем дело и что от нее требуется, ведьма энергично кивнула головой, и уже через три минуты сидела в моей машине, прижимая к животу очень старый лиловый саквояж. Интересно, что там было внутри: какие-нибудь лягушки, засушенные в полночь, или все-таки медицинские инструменты? У меня дрожали руки, даже когда лежали на руле. Ехали мы молча.

Нашему домику ведьма не удивилась. Войдя и бегло поздоровавшись с Мартой, она вытащила огромный компас и, сверившись, в северном углу повесила какой-то засушенный веник с лиловыми цветочками. Другой похожий веник, с крупными цветами желтого цвета, она, что-то пробормотав, кинула в ведро с водой. Я заволновался.

– Может, все-таки лучше в больницу, малыш? – наплевав на приличия, громко спросил я у Марты.

– Нет, не надо, любимый, все в порядке. Лучше купи мне мороженого, хорошо? Хочу есть, прямо сейчас. Клубничного.

– Ладно, как скажешь. Именно сейчас?

– Пожалуйста, любимый, – лицо ее вдруг исказилось из-за схватки, но она продолжала говорить сквозь стоны, – Ужасно хочу мороженого, без него умру.

– У тебя же до сих пор не было капризов, – удивился я, – хотя беременным вроде положено.

– Ну, надо ж когда-то начинать, – попыталась улыбнуться Марта, и вдруг ее всю перекрючило.

Я вопросительно взглянул на ведьму: из нас троих у нее одной был опыт, хотя и специфический.

– Езжай-езжай, все в порядке, – и она буквально вытолкала меня за дверь. Клубничное мороженое нашлось только в пятом магазине, зато сразу килограммовое ведерко.

Вернувшись, я застал такую картину: Марта, огромным пузом возвышаясь над кроватью, абсолютно обнажена; ведьма, тоже зачем-то сняв с себя одежду, прыгала и вертелась, напевая на какой-то дикий мотив:

Ой ти тЕли-растетЕли-тИтели-титЕли-ТА

Ой тумЕли-растумЕли-тУмели-тумелиТАти-тумелЕти-рАсти-ТА

ТУмели-тумелитЕли-раститЕли-тЕли-ТА

Тут она схватила из ведра свой желтый веник и шустрым движением брызнула на Марту мелкими каплями кипятка. Марта чуть вздрогнула, но лишь повторила: – ТЕли-ТА, – очевидно, таковы были инструкции. Стараясь не обращать внимания на странную процедуру, я боком протиснулся к изголовью кровати и вручил моей Марте ведерко и ложечку. Лицо ее было спокойно – очевидно, в схватках перерыв. Я разулся, залез с ногами на кровать, сел на подушку и положил Мартину голову к себе на колени. Нам сейчас очень хотелось быть вместе. С вожделением, благодарностью и редким для нее аппетитом Марта накинулась на мороженое, не забывая и вовремя подпевать старухе.

Ой тумАли-растумАли-тУмали-тумелимАли-тулимАли-тумалИти-тумалИти-тУми-ТА

Ведьма в меру сил прыгала и извивалась, потрясая седыми лохмами и тощими обвислыми грудями, неожиданно взбрыкивая руками и коленками, вертя сероватыми ягодицами и небольшим животом, украшенным кривым аппендицитным швом, выныривавшим из густой бороды. Энергии в старухе было море, ее шаманский танец, как ни странно, завораживал, а визгливое пение казалось настоящим магическим заклинанием. Забыв обо всем на свете, смотрели мы с Мартой этот удивительный спектакль, по очереди лакомясь мороженным из ведра. То и дело на голый Мартин живот падали почему-то не обжигающие брызги, и тогда мы вдвоем – мне тоже разрешено было участвовать – повторяли последние два-три слога удивительной песни. Иногда мне удавалось предугадать момент перед сигналом, но чаще это происходило неожиданно, и тогда от действия разило волшебством. Наверное, я понимал, что в каком-то смысле мы все трое сейчас сошли с ума, – но нас это не волновало и не беспокоило.

Блаженство продолжалось каждый раз до очередной схватки, которые становились все суровее и дольше, и во время одной из которых ведерко с остатками мороженого нечаянно улетело под кровать. Мартины прекрасные волосы превратились в какие-то сизые водоросли, лицо пошло бордовыми пятнами, губы растрескались. Голова ее металась на моих коленях, я то держал ее за руку, то обнимал за плечи, то поддерживал – больше ничем не мог помочь. Слушая ее стоны и крики, я до полусмерти боялся за нее – каким-то странным, специфическим, не совсем страшным испугом. А ведьма ни на минуту не прекращала свой самозабвенный танец – казалось, то что происходит с Мартой, ее совсем не касается и не интересует.

Лишь через несколько часов, когда, наконец, показалась детская головка и стало ясно, что все страшное позади, старуха вдруг замолкла и быстро оделась в свои тряпки.

– Дай мне большие ножницы, – сухо сказала она, ловко вытащив из Марты ребенка и едва позволив мне на него взглянуть, – а сам пойди погуляй полчасика.

Идти мне было особенно некуда, в голове творилось черт знает что. Слушая первый плач моего сына, я замесил цемент и начал класть кирпичи.

– Нашего сына зовут Илья, – торжественно заявила Марта, когда мы проснулись. Детскую колыбельку, сделанную из старого чемодана, я успел еще вечером подвесить к потолку прямо над кроватью – больше негде. Сейчас я осторожно перебазировал сына к себе на живот и укрыл одеялом. Он не проснулся.

– Хм… Илья… а почему вдруг? – удивился я имени, смутно вспоминая какого-то пророка, – Ну то есть не то чтобы я был против, но…

– Так сказала Азалия, – улыбнулась Марта.

– Азалия?! Вчерашняя ведьма, что ли?

– Ага. Все зовут ее Азалия, а вообще она Анна Михалсон.

Я усмехнулся:

– Впервые встречаю еврейскую шаманку, – Марта, хихикнув, нежно куснула меня в плечо. Мы поцеловались.

– Азалия – это к ней так, прицепилось, – продолжила моя жена, – А про Илью я серьезно. Она сказала, что это единственное имя, с которым ему будет хорошо. Она это видела.

– Марта, – попытался я ее вразумить, – Неужели ты считаешь, что мы обязаны назвать сына так, как привиделось старой колдунье?

– Нет, конечно, – холодновато улыбнулась она, – Но я ведь и сама немного ведьма.

– И что?

– А то. Для человека, животного и корабля имя – это то, как к нему впервые обратились, – объясняла мне Марта, – Когда он рождался, Азалия звала его и обращалась, как к Илье. То есть он УЖЕ Илья, понимаешь? Любое другое имя теперь будет ему чужим, неуютным.

– Ладно, ладно, – я понял, что проще согласиться. В конце концов, разве мать не имеет права назвать сына, как ей вздумается? Я заглянул в физиономию дрыхнущего комочка и прошептал: – Доброе утро, Илья!

Я не совсем уверен, но кажется, он улыбнулся.

– Смотри, какое небо полосатое, – сказал мне четырехлетний Илья, подтаскивая очередное ведерко раствора. Я посмотрел вверх: в сине-сером, еще не совсем проснувшемся небе и вправду шли три параллельные шеренги облаков. Мой сын ненадолго задумался, – Наверное, мы сидим внутри тигра!

Я улыбнулся и кивнул. Мы с Ильей заканчивали кладку третьего этажа, предстоял еще четвертый, а затем обширный чердак. Может быть, чтоб побыстрее закончить, я бы ограничился и существующими тремя этажами, или даже двумя. Но дом должен быть Домом – и тут наша семья компромиссов не искала. К тому же, после того как я надстроил для Ильи второй ярус нашей кровати, где он обрел кое-какой суверенитет, нам вполне неплохо жилось и в нашем ларчике.