Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира

Чокан в первую минуту мысленно застонал, представив себе назойливого племянника, которого навязал ему Гасфорд в сопровождение. Обижаться на генерала было невежливо, всё-таки старался, как мог, заботился о нём, оберегал. Жертва его заботы надеялась, что Гази передаст депеши губернатора в Оренбурге, Казани адресатам и вернётся. Ан нет! До самого Петербурга тащился за охраняемым объектом. Хорошо, хоть в другом вагоне ехал. Из разговоров пассажиров и проводников Чокан знал, что Гази в поезде вёл себя шумно, разгульно, однажды дело чуть до драки не дошло. Может быть, выполнял предписание Гасфорда оттягивать на себя внимание? А вот в Петербурге он уже не давал прохода дяде. Напрашивался составить ему компанию в визитах к важным людям, млея от высокопарных представлений знатным особам. Возможно, его поведение и диктовалось распоряжением генерала, но что-то Чокану подсказывало, что его племянник куёт железо, пока горячо. Другими словами, не упускает случая, пока лучи славы ласкают их фамилию, чтобы расположить к себе влиятельных лиц и сделать карьеру, взлететь наверх на чужом горбе (разумеется, на его, Чокановом), не ударив палец о палец. В конце концов, отбросив всякую деликатность, он решительно высказал племяннику, что был бы ему очень признателен, если бы он не обременял его своим обществом и не путался у него под ногами. Гази не проявил ни обиды, ни разочарования и тотчас уехал в Омск. То ли не желал портить отношения с дядей (они ещё очень и очень пригодятся), то ли вспомнил, что не уполномочен Гасфордом таскаться хвостом за Чоканом по Петербургу. Но так или иначе от своего присутствия избавил. Штаб-ротмистр освобождено вздохнул при мысли, что визита Гази опасаться глупо. Тогда кто бы это мог быть? О встрече, тем более в это время, он ни с кем не договаривался.

Гриша Потанин! Вот счастье-то! Друзья обнялись.

– Ты и дома с мундиром не расстаёшься? – посмеиваясь в пышные усы, подковырнул желанный гость.

– Так и сплю в нём, – поддержал шутку Чокан, – заворачиваюсь, как Обломов в свой халат. Надо же прочувствовать все прелести нового положения!

Земляк ничуть не удивился, что однокашник по кадетскому корпусу успел ознакомиться с литературной новинкой, вышедшей из-под пера цензора Гончарова, кстати, тоже путешественника. Он всегда был жаден до чтения, и угнаться за ним, тем паче обскакать книгочея ему никогда не удавалось.

Взгляд Григория тем временем упал на красивую открытку-приглашение на столе с вензелями царской фамилии:

– О! Так ты собирался ехать? Я помешал?

– Ты, друг мой, помешать мне не можешь, даже не надейся! – и, взяв его двумя руками за плечи, усадил на диван. Круглые маленькие очки недоумённо поблёскивали, и Чокан не стал дожидаться новых предположений приятеля, сообщил ему:

– Еду. К великой княгине Елене Павловне…

– О-о! – опять начал подыматься Потанин, но хозяин прижал его плечи, не позволяя встать.

– Время ещё есть. Успеем поговорить.

– Я, собственно, ненадолго, – начал извиняться Потанин, испытывая неловкость, что вклинился, когда на кону такой визит.

– Сиди-сиди, ничего не горит, – хозяин плюхнулся рядом. – Рассказывай, что нового.

– Я был у Семёнова.

– И?

– Поздравляю тебя! Твои «Очерки Джунгарии» будут изданы в «Записках русского географического общества» в будущем году. В первой и второй книгах!

– Я знаю.

– Откуда?! Об этом пока не говорят.

– От Бекетова. Андрея Николаевича.

– Ты был у него? – Потанин неверяще уставился на Чокана. – Зачем?

– Был. Уже несколько раз. Он сам меня зовёт. Видишь ли, ему поручили подготовить к печати мою рукопись…

– А-а, понятно.

– У них замечательная семья. И – представляешь? – Бекетовы – наши земляки! Елизавета Григорьевна, его жена, – дочь того самого Карелина, который до сих пор живёт в Оренбургской губернии.

– Ну, стало быть, вам было о чём говорить. Впрочем, что я? Ты с чёртом лысым найдёшь общий язык!

Чокан, даже глазом не моргнув на издёвку, в которой восхищения и зависти было больше, чем желания поддеть, продолжал:

– Удивительная фамилия! Елизавета Григорьевна, конечно, поведала мне не все родовые связи, но и того, что я узнал, хватило. Бекетовы и землицу на Ангаре открывали, и на театре отметились, и в науке, один даже партизанил с Денисом Давыдовым, а в родстве – с Карамзиным, поэтом Дмитриевым, Аксаковыми, Тургеневыми… Потрясающе!

– Я вижу, весь учёный мир столицы стал твоей средой. Ты в нём как рыба в воде.

– Литературный – тоже. Далеко не весь, конечно, но жаловаться – грех. Кстати, ты помнишь Митю Менделеева?

– Сына Катерины Ивановны Капустиной? От первого брака? Как же! Ты рассказывал: вы подружились…

– Ну, подружились – громко сказано. Так… детские шалости. Он приезжал домой на каникулы… Так вот. Андрей Николаевич сказал, что Дмитрий скоро возвращается в Петербург из Гейдельберга. Вот тогда, я думаю, подружимся.

Они ещё долго говорили. Обсуждали новости, неотложные дела, старых и новых знакомых. Наконец, Чокан спохватился:

– Пора.

Потанин тоже встал, взял пальто.

– Мухаммедзян! Шубу! – голос приятеля, пару минут назад звучавший сердечно, оделся в стальные латы и требовал беспрекословного повиновения. Бывший однокашник даже вжал голову в плечи, словно его хлестнули кнутом.

Он с изумлением наблюдал, как подскочивший денщик старательно навешивает на плечи господину меха, оправляет, разглаживает. А друг его стоит с надменным лицом и задранным подбородком, застыв статуей, и не торопится отпускать слугу. В голове промелькнуло: как портит людей слава, прежде такой спеси за киргизским мальчиком не водилось. Когда же денщик вышел, с Чокана будто водой схлынула чванливость, и на губах заиграла одна из самых ядовитых его ухмылок. Он не удержался и процедил сквозь зубы:

– Пусть знает своё место, мразь!

Потанин, уже на улице простившись с другом, долго глядел в след удаляющейся пролётке. И думал: что это было? Самодурство зазнавшейся знаменитости? Но в разговоре он не почувствовал, чтобы штаб-ротмистр кичился своим положением. Да и в прежние встречи он вёл себя по-человечески. Или здесь что-то другое?

Глава 5

Награды

Вот он и в святая святых! Массивные мраморные колонны, подпирающие недосягаемый свод, разрисованный потолок и стены, барельефы у самого карниза, огромное строгое зеркало в резной раме над камином, высокие, выше человеческого роста, вытянутые окна в обрамлении тяжёлых портьер, драпированных волнами. Под ногами – крупный орнамент паркета, составленный из разных пород древесины, начищенный до блеска. Над головой – роскошная люстра, сверкающая хрустальными гроздьями подвесок в свете множества свеч над ними. Да не одна люстра. А ещё канделябры – на камине, в простенках. Гостиная иллюминирована по случаю очередного четверга.

В зале полно гостей. Некоторые сидят на резных деревянных стульях или кушетках возле небольших круглых столиков, беседуя, другие переходят с одного места на другое, увидев знакомых или для знакомства.

Чокан перевёл дух. Слава Аллаху, он не в числе первых. Вот что значит дальновидно затянуть беседу и отодвинуть время своего появления. Как бы он выглядел, примчавшись, словно ошпаренный, прежде других?

Он отыскал глазами хозяйку, сидевшую недалеко от камина, и пошёл прямиком к ней «отдать салям».

Старость не красит человека. Но Елена Павловна в свои пятьдесят четыре года не казалась старой. Одухотворённое лицо, благородство, живой блеск в глазах и непритворный интерес, обращённый к собеседнику, располагали к общению, а изящная курносинка придавала её облику трогательности, сокращала дистанцию. Штаб-ротмистр был поражён её красотой, которая не полиняла со времени, когда с неё, юной, писали портреты именитые художники, только стала солиднее, увереннее. Она сразу его заметила, обратив в его сторону внимательный взор. А он прямо так и сказал, остановившись в трёх шагах перед ней:

– Салям алейкем, Елена Павловна! – чего прикидываться-то? Монгольское лицо изрядно его аттестует само по себе. Да и она знает, с кем имеет дело. «Ваше Высочество», с которым он намеревался обратиться, не выговорилось: здесь не официальный приём при дворе, где иерархия чинов и званий превыше всего, да и публика весьма разношёрстная. Нет смысла кичиться высоким служебным положением или родовитостью, не за тем собрались. – Позвольте представиться: штаб-ротмистр султан Валиханов.

Его открытость, достойная степного принца, привела её в восторг. Одарив красавца-офицера материнской улыбкой, она указала на место рядом с собой, приглашая принять участие в разговоре.

И только теперь Чокан разглядел остальных гостей. Рядом с княгиней стоял, опершись рукой на спинку кушетки, её преданный друг и его хороший знакомый Николай Алексеевич Милютин, который улыбчиво ему кивнул. Товарищ министра внутренних дел. У него и его брата Дмитрия Алексеевича, тоже товарища министра, штаб-ротмистр бывал не раз и хорошо сошёлся с обоими. Но с первым его связывали более тёплые отношения. Может быть, благодаря его реформаторским идеям, которые сын степи принимал близко к сердцу, ибо они касались и его народа. Поговаривали, что император Александр считал инициатора реформ «красным», «революционером» и не шутя рекомендовал исправить свою репутацию. А вот княгиня любила его как близкого друга и единомышленника.

– …это Франция и Италия воевали против Австрии. А Россия сохраняла нейтралитет…

– …Россия уже довольно навоевалась. Наполеон, Кавказ, Крым…

– …настало время миротворческой деятельности…

Разговор, начавшийся до Чокана, продолжался, но суть его он быстро уловил, хоть пока и помалкивал.

Вдруг он почувствовал на себе пристальный взгляд и повернул голову. Ну да. Чему удивляться? Министр иностранных дел князь Горчаков тоже здесь. Они встречались не раз по делам службы. Александр Михайлович весьма интересовался правнуком Аблая, рассчитывая, как он признавался (да Чокан и сам понял: не каждому киргизу оказывают такой радушный приём и обсуждают с ним политические вопросы), решать азиатские проблемы через его посредничество. Рядом с ним – молодой путешественник и дипломат Игнатьев, получивший чин генерала в 27 лет, тоже с интересом поглядывающий на султана.

– А вот теперь Англия и Франция выслали карательные отряды в Китай. И те, подавив сопротивление, дошли до Пекина.

Чокан помнил, как Горчаков жадно читал его кашгарский отчёт: о маньчжурских династиях в китайских западных колониях, о ненависти народа Восточного Туркестана к своим завоевателям, об успехе русских товаров на азиатских рынках и о хлопке…

– Война в Северных американских штатах, безусловно, перекроет торговлю хлопком, – услышал штаб-ротмистр голос министра. – Его перестанут поставлять в Европу, а до Российских пределов он тем более не дойдёт. Но хлопок выращивают не только восставшие американские негры. Эта культура имеет гораздо более древние корни на Востоке. Азиатские страны производят хлопок высокого качества и будут только рады сбывать его нам. И не только сырец, а уже готовые ткани. Да вот спросите у господина Валиханова. Он только что вернулся оттуда.

Настал черёд киргизской знаменитости открыть рот, повествуя об азиатских рынках, о высоко ценимых там русских товарах и уступающих им по качеству и дешевизне английских. Волнение, до сих пор терзавшее его, мгновенно схлынуло, как только он заговорил о предмете своего исследования. К тому же убедившись, что этот предмет вписывается в злобу дня. Впрочем, другие рты тоже не закрылись, жадно выспрашивая подробности и смеясь над едкими замечаниями путешественника. Голос штаб-ротмистра звучал твёрдо и уверенно, к его собственному удовлетворению, мысли текли ясно, без сбивчивости:

– …правда, в последнее время европейские мануфактуры стали чаще появляться в Кашгаре. Например, глазговский муслин, необходимый каждой женщине для чадры… Сказать по совести, красавицы Малой Бухарии предпочитают лица не прятать, – шепоток волнами всколыхнул слушателей: «О-о-о! На Востоке такого нигде не встретишь!», «Любопытно!», «Даже представить трудно!», другие гости только недоверчиво качали головами, не сводя глаз с рассказчика, – и женщины там имеют гораздо больше свободы, чего не скажешь о среднеазиатских ханствах. Потому чадру носят редко, главным образом – для торжественных церемоний, отправления обрядов, – Игнатьев, недавно вернувшийся из Китая, только покручивал чёрный ус, улыбаясь. – Швейцарские ситцы и красный бумажный кашемир привозят через Коканд, и они чрезвычайно нравятся, их всегда раскупают с охотой. Вот если бы наши фабриканты более применялись ко вкусам азиатцев, то английские товары были бы вытеснены совершенно. Доказательством сему служит пример. В Бухаре и Коканде носили чалму из белого муслина, который привозили из Индии. Это было всего несколько лет назад. Теперь же его доставляет Россия. И что вы думаете? Ввоз английских муслинов прекратился. Русский товар много превосходит британский видом и свойствами, к тому же привозится не кружным путём через полсвета (а транзит стоит немало, львиную долю настоящей цены, особенно через Гималаи в Тибет, где совершенно отказались от индийских поставок) и дешевле. Экономика, господа! Точно так же наше сукно, прочное и ноское, вытеснило английское не только в ханствах, но и во всём Китае. Нанки фабрики Меденцова в большом ходу в Кашгаре и дальше – в Тибете, в Кабуле.

– А что вы имели в виду, Чокан Чингизович, говоря о вкусах азиатцев? – Елена Павловна внимала разговору с живейшим вниманием, её интересовало всё. Она прекрасно понимала, что взаимная торговая выгода бывает надёжнее дипломатических сражений и гасит политические разногласия держав в разы быстрее и легче. – И чем британские ситцы хуже наших?

Штаб-ротмистр посмотрел княгине прямо в глаза, и на душе потеплело. Столько искреннего участия и поддержки увидел он в них. А это дорогого стоит!

– Англичане, Ваше Высочество, сумели угодить туземному населению расцветкой, но не качеством. Кашгарки (да и китаянки) любят яркие цвета – люстрин, кумач, мужчины – тёмные сукна, впрочем, красный тоже. Одеваются броско, живописно. Однако британские краски быстро линяют, не имея стойкости, и оттого недолговечны в отличие от наших.

– А что ещё из наших изделий в ходу? – княгиня чуть склонила голову, любуясь юным султаном, о котором нынче в столице столько говорили. Она знала, сколько ему лет. И никак не ожидала встретить такой зрелости. Не только ума, суждений, что само по себе удивляло и притягивало. Но и внешнего облика. Герой-дипломат Игнатьев, недавно привёзший из Пекина договор о торговых сношениях и утверждении границ, подписанный богдыханом, выглядел с ним ровесником (семь? восемь лет разницы?). Его многие считали авантюристом, рисковым и везучим, который умел выворачиваться и добиваться успеха в делах, не под силу другим. Нет, Николай Павлович, пожалуй, смотрится даже моложавее… как-то яснее, по крайней мере, без отпечатка пережитого. Подумаешь, что не Игнатьев, а Валиханов старше семью годами. Видать испытания, выпавшие на его долю, немилостиво перекатили молодца.

– В хорошем ходу железные изделия. Но они в значительных массах требуют много вьючного скота и быстро портят спины верблюдам. Зато металлическая мелочь, вроде подносов, замков и прочего, продаются с большой выгодой. И всё-таки главный предмет кашгарской торговли – чай. Он не в пример лучше бомбейского, разнообразнее, с неповторимым букетом ароматов и вкуса. Тем паче, как считают азиатцы, морские путешествия дурно влияют на его качество, превращая в лежалое сено. И англичане никак не могут победить этот изъян, – Чокан краем глаза заметил, как фрейлины Елены Павловны, сидящие перед круглым столиком, накрытом чайными приборами, переглянулись. Княгиня Одоевская отставила чашку на блюдечко, не донеся до рта, а княжна Львова даже наклонилась понюхать содержимое своей чашки, уморительно сморщив нос. Замечать такие курьёзы в свете было не принято, и штаб-ротмистр позволил себе улыбку лишь кончиком губ, скрытых усами. – Мы через Чугучак и Кульджу получаем в основном байховый и калмыцкий кирпичный, но главная элита: цабет, фу, атбаш и зелёный чай – почти не привозят в эти города. Монополия чайного импорта тоже может стать нашей, ибо продовольствие края скотом, которого там держат крайне мало за недостатком пастбищ, будет зависеть от нас.

– А хлопок? – нетерпеливо напомнил Горчаков.

Чокан, который уже докладывал министру об этом вопросе, понял, что спрашивает он не для себя, а для других присутствующих, высокопоставленных и власть предержащих лиц, от мнения которых многое зависит.

– Хлопок – тоже. Кашгарский хлопок своими достоинствами гораздо выше среднеазиатского, ибо кашгарлыки умеют обходиться с ним как должно и не снимают раньше времени, недозрелым, как в Коканде. А их бумага считается лучшей на территории Шести городов. Прибавьте к этому хотанский шёлк, превосходящий бухарский и кокандский. Притом что они не прилагают старания для воспитания шелковичных червей и улучшения их породы. Однако если возвысится спрос на вывоз шёлка, думаю, это небрежение прекратится, а производство товара увеличится.

Благодарная слушательская аудитория ещё долго сыпала вопросами, так что Чокан мало не охрип, отвечая на них. В конце концов, князь Горчаков сказал:

– Пришла пора думать об обустройстве фактории в Кашгаре. Учитывая подписанный в Пекине договор о торговле, думаю, судьба её решится положительно в самое ближайшее время.

Сердце Чокана ёкнуло и остановилось. Министр выразительно посмотрел на штаб-ротмистра и добавил:

– С назначением консула тоже проблем не возникнет.

Потом гости разошлись по группкам, по парам, и в разных концах гостиной начались другие разговоры. А Чокан остался подле Елены Павловны, ибо она сама завязала беседу:

– Девочкой я жила в Париже и училась в пансионе мадам Кампан. Вместе со мной училась дочь Жоржа Кювье. Он часто навещал её и даже читал лекции в пансионе…

Чокан, услышав имя знаменитого учёного-естествоиспытателя, встрепенулся, у него загорелись глаза.

– …потом мы часто встречались вне пансиона. Сначала благодаря дружбе моего отца с месье Кювье, потом я стала одной из самых его прилежных учениц…

Гутковский тоже увлекался статьями Кювье и заразил любознательного кадета, который перечитал все его работы. Помнится, вместе с Карлом Казимировичем они часто обсуждали его идеи и открытия.

Милютин, также оставшийся на прежнем месте возле кресла княгини, воспользовался паузой и с улыбкой ввернул:

– Покойный император Николай Павлович говорил: «Елена – учёный нашего семейства; я к ней отсылаю европейских путешественников. А если приходят священнослужители и разговор заходит об истории Православной Церкви – тем паче, она им расскажет больше, чем они сами знают».

Остаток вечера проговорили втроём, обсуждая теорию катастроф Кювье и примеривая её на цивилизации людей.

На прощание Елена Павловна сказала:

– Я счастлива, что познакомилась с вами. Такой человек, как вы, Чокан Чингизович, может многое сделать для своего Отечества. Вы повидали мир, ваши знания превосходят самые смелые предположения. Вы лучший представитель своего народа, я бы даже сказала – уникальный.

– Ковалевский Егор Петрович называет его гением, – поддакнул Милютин.

Губы княгини тронула улыбка:

– Я думаю, он не преувеличивает, ибо, без всякого сомнения, нынешние рассказы господина Валиханова не идут ни в какое сравнение с тем, что он представил директору Азиатского департамента, – она снова посерьёзнела и продолжила свою мысль: – Что же касается идей преобразования в степи… они ничуть не уступают реформам Николая Алексеевича, – Милютин с улыбкой поклонился, одновременно благодаря княгиню за похвалу и соглашаясь с ней. – И я буду только рада оказать вам содействие по мере моих возможностей. Но… – возникшая пауза встревожила штаб-ротмистра, приготовившегося вкусить ложку дёгтя, – думаю, что наибольшую пользу своему народу вы принесёте, живя вместе с ним. Вы в степи не только образец для подражания, а активный деятель, несущий свет и прогресс.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Номады – кочевники.

2

Таш – 8 вёрст.

3

Тезек – (варианты произношения: тизек, тизяк, кизяк) высохший помёт животных.

4

Арбын – колдовство, чародейство.

5

Арбаучи – люди, посредством заговора освобождающие от колдовства.

6

Джаду – камень чародеев с древней историей, помогающий вызывать дождь, гром и молнию, а также творить всякое колдовство. Киргизы верили в его силу, очень дорожили им, но описывали, как он выглядит, по-разному.

7

Схирчи – колдун.

8

Кары-джилик – старая локтевая кость животного.

9

Зиандасты – женщины, одержимые духами, дословно – зловредный.