Из яблока в огрызок и обратно

Виктор Батюков

Из яблока в огрызок и обратно

Гена Огрызкин сладко потянулся во сне, и тут же оказался на заплеванном асфальте.

– Хорошая это вещь – скамейка, – потирая ушибленный бок ,пробормотал он – никогда на ней не проспишь. Я раньше от будильника так не вскакивал. Значит, что у нас там по расписанию? – Гена наморщил лоб. В такой позе он простоял несколько секунд, затем плюнул, и взял пустую, видавшую виды торбу. «Какое,в пень, расписание, если так выпить охота, что даже закусить тянет». Огрызкин подошел к ближайшей урне, выудил оттуда окурок побольше, прикурил от завалявшейся в кармане потрепанного пальто, спички, и побрел по алее в сторону ночного кафе. «Помнится мне, сегодня ночью там хорошая гулянка была- значит, в бачках и бутылок, и чего-нибудь на зуб будет,» – размышлял он. Когда Гена вошел на задний двор этого злачного заведения, его взору представилась картина, вселяющая в истомленную похмельем душу радужные надежды. У дальней стены забора высились два огромных контейнера, до верху наполненных пустой стеклотарой и пластиковыми пакетами с остатками ночного пира.

– Ежа мне подмышку, если это не сон! – радостно воскликнул Огрызкин. – Столько добра и без охраны! Даже Сани Шустрика здесь нет. Обычно он такие праздники еще с вечера сторожит. Но, как говорится, не вся вода с градусом. Сегодня будет мой день.

Попрыгав еще с полминуты, Гена сал подкрадываться к заветной цели походкой престарелого орангутанга. Когда до контейнеров оставалось не больше пяти шагов он вдруг заметил на лужайке, отделенной от дорожки живой изгородью, пачку из-под дорогих сигарет. А из нее, словно манящий пальчик, торчал сигаретный фильтр.

– Ну, если здесь еще и закурить предлагают… – обалдело присвистнул Огрызкин, и, не закончив мысль стал пробираться сквозь кусты.

– Иди сюда, моя маленькая, иди сюда, моя сладенькая ,– сюсюкал от избытка чувств Гена, когда его нога зацепилась за что-то мягкое, и он чувствительно приложился носом о землю.

– Вот блин! Разбросают разный хлам ,честным людям пройти негде! – ругнулся он ,потирая ушибленное место. Когда Огрызкин повернулся, чтобы посмотреть,обо что он зацепился, то так и застыл, стоя на четвереньках. Под кустом лежал человек.

– Вот это бифштекс! – от неожиданности воскликнул Гена. – И как тебя угораздило здесь оказаться? – уже более спокойно сказал он, разглядывая лежащее на земле тело. Это был хорошо одетый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, плотного телосложения, с коротко стриженными, темными волосами, смуглым, чисто выбритым лицом и стеклянными, глядящими в пустоту, голубыми глазами.

Оргызкин встал, отряхнулся, дотянулся до сигареты и присел на корточки рядом с телом.

– Что-то мне подсказывает, что искусственное дыхание ему уже не поможет, – стал он размышлять вслух, переводя взгляд со скрученных в агонии пальцев рук на торчащую из груди рукоять ножа. – И как же ты, дядя, сумел в таком не подходящим для тебя месте на такой «сучок» напороться? Даже как-то странно. – Затем, немного помолчав и тяжело вздохнув, пододвинулся поближе к трупу. – Но раз тебе уже все равно, может одолжишь мне свою зажигалку? А то мне прикурить нечем.

Преодолев некоторую робость, Огрызкин стал осторожно шарить по карманам покойника.

– У меня есть такое ощущение, что мы с тобой, Серега, в этом месяце получим премию, – раздался над Гениной головой чей-то голос. Огрызкин вздрогнул и поднял глаза. Рядом с ним стояли два молодых человека, и судя по форме, это были не официанты из кафе. Поняв, в какой глупой ситуации он оказался, Гена тяжело вздохнул и медленно, без резких движений, дабы не спугнуть служителей Фемиды, поднялся.

– Выбирай, приятель. Либо идешь спокойно, без фокусов к машине сам, и мы не одеваем на тебя «браслеты», либо мы применяем третью степень усмирения, и ты, опять же, ползешь в заданном направлении, но уже в наручниках, – подойдя к Гене вплотную и ухмыляясь, сказал старший по возрасту и, скорее всего, по званию.

– Типа, постоянным клиентам скидка?

– Типа того. Ну так как?

– Хорошо, идемте. Я вижу, вам просто не терпится поскорее выписать мне ордер на бесплатное жилье,– невесело усмехнулся Огрызки и потянулся за своей торбой, но поднять ее ему не дали.

– Иди давай! – толкнул его Серега. – Твое барахло мы сами заберем.

– Это будет очень любезно с вашей стороны. Только поосторожнее, прошу вас, это очень дорогая и хрупкая вещь, – заметил он и, засунув руки в карманы, пошел за старшим.

Всю дорогу до отделения Огрызкин пытался подготовить свою оправдательную речь, но все, что он придумывал, было смешно и неубедительно даже для него самого.

Когда они, все втроем, вошли в кабинет, старший утроился поудобнее в новенькое вертящееся кресло за столом и указал Гене на жесткий табурет напротив. Его напарник примостился на стуле рядом с дверью.

– Ну, рассказывай, как ты до этого докатился?

Огрызкин поднял вверх глаза, пошевелил пальцами ног и переспросил:

– Вам подробную биографию или вкратце?

– Подробную у тебя потом потребуют, а сейчас начни с того места, как ты познакомился с тем человеком.

– Не поверишь, командир, я о него споткнулся.

– Он чего, пьяный под кустом валялся?

–Да я как-то дыхнуть на меня не просил.

– Так… – следователь в нетерпении заерзал в кресле. – Давай сначала. Как ты вообще оказался на заднем дворе кафе?

– Как обычно. Охотился.

– Ага! – навалился грудью на стол следователь. – Ты сознаешься, что по утрам охотишься на пьяных граждан!

– Командир, пьяными по утрам бывают только либо бомжи, либо подобные им алконавты. А остальные мало-мальски приличные люди, поднявшись с постели или с пола (тут как кому повезет), выпивают стакан рассола и идут на работу. Я на стеклотару охочусь.

– Итак, – застучал концом ручки о стол следователь. – Ты зашел туда, чтобы собрать пустые бутылки, так? И что дальше?

– Дальше я направился к мусорным контейнерам. Вы заметили, сколько там «пушнины»? – Огрызкин боковым зрением отметил, как напарник следователя удивленно вытаращил глаза и замотал головой.

– А зря. Если ее сдать, получится кругленькая сумма.

– Я это учту, пригодится, когда выйду на пенсию. Ты не отвлекайся. Что было дальше?

– Иду я, значит, по дорожке к своей добыче и вижу – за кустами пачка сигарет лежит. Представляешь, начальник, утром, когда так курить хочется, что любому приличному «бычку» рад – и вдруг целая пачка! Это как приз в суперлото, а то и круче. Я, естественно, бросился к ней. Вот тогда-то мы и столкнулись.

– Ага! Значит, он за кустами стоял.

– Не совсем. Лежал.

– Ну, допустим. Он тебе что-нибудь сказал?

– Понимаешь, командир, – тяжело вздохнул Огрызкин, вполне осознавая, куда клонит следователь. – Ему было уже абсолютно пофигу, кто по нем топчется.

– Ты думаешь?

– Знаешь, когда у тебя вместо заколки для галстука торчит нож, то, по-моему, совершенно неважно, кто тебе на ноги наступил, – начал терять терпение Гена.

– Так ты хочешь сказать, что споткнулся уже о труп?

– Для своей работы вы очень проницательны, – усмехнулся Огрызкин.

– Слушай, ты, юморист! – следователь в раздражении бросил ручку на стол. – Кончай острить, а то мы с Серегой тоже известные хохмачи. Так пошутим, что тебе потом улыбаться нечем будет. – Тут он привстал и с силой ударил кулаком по столу.– Колись живо, за что ты его пришил!

Огрызкин грустно посмотрел на опрокинувшийся от удара бюстик Дзержинского и тихо произнес:

– Поаккуратней, командир, а то ваш талисман голову ушиб.

Подняв глаза, он встретился с полным ненависти взглядом следователя , чуть погромче, но твердо добавил:

– Я никого не убивал!

– Серега, закрой дверь на ключ, – полушипя произнес следователь и стал медленно подниматься из-за стола.

Попытавшись открыть глаза, Огрызкин с удивлением обнаружил, что левый совершенно его не слушается. «Адмирал Гена Нельсон. Звучит, – подумал он и поморщился. – Нет. По-моему, у меня в голове звучит сводный хор дворовых котов в сопровождении рок-группы «Бешенные балалайки». Ох! Даже острить больно».

С трудом поднявшись с целительного пола, Гена практически на ощупь нашел привинченные к стене нары и тяжело опустился на них. «Интересно, а бюстиком они тоже ко мне прикладывались? Наверное, нет. Праотец все-таки. Ох, и прав Минздрав, предупреждая, что курение вредит нашему здоровью. Теперь пусть у меня рука отсохнет, если я прикоснусь к сигарете». Огрызкин попытался усесться поудобнее, но, двинув правой рукой, снова охнул от боли. «Но-но, не так быстро, я же не закурить хочу».

Сколько времени он провел один в этой сырой и мрачной камере, Гена не знал, но, судя по тому, как боль из нестерпимо острой начала переходить в тупую ноющую, понял, что не один час, когда дверь с лязгом отворилась, и в помещение полувбежал-полувлетел его знакомый Витя Левый. Он был основательно накачан «зеленым змием», так как, не успев поцеловать шершавую стену, Витя развернулся и с храбростью тореадора Александра Матросова бросился на уже захлопнувшуюся дверь.

– Я гражданин своей страны и требую к себе уважения! – принялся он кричать в замочную скважину. – Мне положен один звонок, адвокат и чистое постельное белье.

– Слышь, ты, Мандела. Не ори. От твоих воплей мои коты еще сильнее реветь начали, – поморщился от головной боли Гена.

Виктор отпрянул от двери и с удивлением уставился в угол. Через пару минут в его глазах засветилась какая-то мысль, и радостная улыбка расползлась по его опухшему лицу.

– Огрызок! И ты здесь! – он плюхнулся рядом с Геной на нары и попытался было его обнять, но Огрызкин уперся здоровой рукой ему в грудь.

– Но-но, потише, я тебе не Таня Синька. Тем более что мне сегодня уже довелось кое с кем поручкаться.

– С кем это?

– Судя по моему состоянию – с экскаватором, – прислушавшись к себе, сделал вывод Гена.

– Отметелили, сволочи! – всплеснул руками Витя. – И за что же они тебя?

– Да так. На заднем дворе кафе «Штофик» сигареты не поделили.

– Свистишь, как всегда, – откинулся к стене Витя, но тут же ,сел полуобернувшись к Гене. – Слушай! Сегодня ночью у этого кафе со мной такая хохма была!

Огрызкин устало прислонился затылком к сырой шершавой стене и обреченно подставил уши под водопад пьяных слов.

– Прикинь. У меня день вчера выдался, прям не день, а сплошной облом какой-то. На моем участке сплошной голяк. Будто народ решил сам бутылки и картон сдавать. Я часов до трех дня чуть ли не на брюхе каждый метр излазил – ничего. Даже приличного окурка не нашел. Помаялся-помаялся, вижу – дрянь дело, ни то, что на «пузырь», на пирожок не наскребется. Ближе к вечеру, когда уже совсем прижало, решился я к Ваньке Бритому заглянуть. Там у гастронома всегда есть чего перехватить. Сунулся, да на него же и наскочил. Ох, и отгреб я по полной программе. Короче, так, трезвый и нежратый похромал к себе в бойлер на ночлег. Прихожу, глядь – а на двери замок висит. Новенький, зараза, еще смазкой пахнет. Все, думаю, Витек, лишили тебя твоего теплого логова. В общем, побрел я искать, где прикемарить. Нашел один открытый подъезд, примостился между этажами и только задремал, как кто-то мне ка-ак даст под ребра. Даже дух перехватило. Глядь, а это трое пацанов с девкой. Стоят надо мной, лыбятся. Один тут и говорит: «Хочешь, Маш, я ради тебя его прирежу?» А она, малолетка крашеная, ржет. «Хочу – говорит. – А то от него плохо пахнет». Сама бы себя понюхала, дура. Э-э, думаю, как-то не больно хочется на голодный желудок на перо усаживаться. И пока они прикидывали, как меня освежевать – рванул из подъезда. Остановился я только в парке и то потому, что в темноте на дерево налетел. Пока в себя приходил, слышу, где-то рядом музыка гремит, люди орут, короче, гулянка в самом разгаре. Ага, думаю, не иначе в «Штофике» веселуха. Надо бы заглянуть. Пробрался я на задний двор, угнездился в кустах, сижу, жду, когда посудомойки отходы выносить будут. Ждать, правда, недолго пришлось. Вскоре вынесли два здоровых пакета с разной закуской и целую коробку пустой тары. Когда девки ушли – я к контейнеру, гляжу, а там уже Шустрик ошивается. Увидел меня, оскалился, подзывает. Подходи смелее, здесь добра на двоих хватит. Я, конечно, ломаться не стал. Подсел к нему. У него даже выпить нашлось. Короче, нажрался я там от пуза, а уходя еще и тары прихватил сколько мог. Я че? Шустрик не возражал. Ну, а теперь сам прикол. Тяну я свой «улов» припрятать до утра, и только поравнялся с главным входом, как дверь открывается, и вываливаются оттуда двое. Один такой солидный мужик, в костюме, при галстуке, причеха такая, знаешь – ежиком, как сейчас модно, а другой помоложе, светленький, в рубашке. Оба уже тепленькие. Тот, что в галстуке, увидел меня и зовет: «Эй, беспризорник, подь сюда». Я прикинул, терять мне нечего, если соберутся бить – убегу, а так может чего и поимею. Когда подошел, он полез в карман и достает оттуда полтинник. Поглядел на него и мне протягивает. «На, – говорит, – бери. Может, хоть ты когда-нибудь Васю Брызгуна добрым словом вспомнишь». Ну, я купюру-то взял, поблагодарил, как положено, и хотел было уходить, как светленький нагнулся ко мне и спрашивает:

– Ты здесь Геннадия Яблочкина не встречаешь?

– Нет, – говорю. – А кто это?

– Да так, знакомец один. – А потом повернулся к моему благодетелю и таким заискивающим голоском говорит:

– Василий Александрович, пойдемте в зал, там люди ждут.

А тот оттолкнул его и как заорет:

– Пшел вон, лизоблюд! Ты думаешь, я не знаю, чего ты возле меня увиваешься?! Тебе деньги мои нужны, а не дочь моя. Вот, – здесь он сложил пальцы правой руки в кукиш и сунул его прямо парню в лицо. – Выкуси. Шиш ты у меня получишь, – и, пошатываясь, пошел в кафе. Ты бы видел, как бедного парня перекосило. Я думал, он этого мужика разорвет, так у него кулаки сжались, но он только попыхтел-попыхтел, а потом повернулся, да как рявкнет на меня: – А ты чего здесь стоишь?! Пшел вон отсюда, пока милицию не вызвал! Ну, я, конечно, коробку с посудой в руки – и ходу.

– А с утра стал пропивать халявные деньги, пока менты не забрали, – закончил его рассказ Гена.

– Точно! – ударил его по плечу Виктор так, что тот взвыл.

В этот момент снова лязгнула дверь и в проеме показалось прыщавое лицо молоденького сержантика.

– Огрызкин! На выход! – срывающимся на фальцет голоском прокричал он и, смутившись, спрятался за дверью.

– Ну, мне пора, – тяжело поднимаясь с нар, произнес Гена. – Если раньше выйдешь, чем я, можешь на моем участке поработать. Больше никого не пускай, а то потом хрен выгонишь. Все. Бывай здоров.

И Геннадий, заложив руки за спину, вышел в коридор.

– Ну что, вспомнил? – спросил следователь, когда он опустился на уже знакомый табурет.

– Угу. Как же. Вы мой мозг так напугали, что теперь его все мысли стороной обходят.

– Значит, сознаваться не хотим? Так. Раз правильная мысль в твой, как ты говоришь, мозг сама идти не хочет, придется ее туда загнать.

Следователь встал и начал медленно обходить угол стола, а Огрызкин, зажмурив глаза, пытался угадать, куда последует первый удар, когда от двери раздался грозный окрик: – Капитан Фомин! А ну прекратите рукоприкладство! В чем дело?

– Геннадий открыл один глаз и чуть повернул голову. У порога стоял подполковник. Судя по всему – начальник этого отдела.

– Владислав Семенович, – возвратился на свое место следователь. – Этот бомж был нами обнаружен у трупа Брызгунова Василия Александровича.

– Во-первых, не бомж, – перебил его подполковник.

– А… Как, простите, Ваше имя, отчество?

– Геннадий Степанович.

– … Геннадий Степанович. А во-вторых, Вы читали заключение судмедэксперта?

– Да, – опустив глаза, кивнул головой капитан.

– Значит, знаете, что Брызгунов был мертв уже около двух часов. И что, по Вашему, все это время убийца сидел рядом с ним? Вы, как я посмотрю, не только Дзержинского на столе держите, но и пользуетесь его методами. Из людей признание выбиваете. Головой, капитан, нужно думать, а не руками размахивать. Поняли меня?

– Так точно, товарищ подполковник! – вытянулся в струнку следователь.

– Вот и хорошо. Геннадия, э-э-э, Степановича допросить пока как свидетеля, снять у него отпечатки пальцев и задержать до сравнения с отпечатками на ноже. Они должны быть скоро готовы, а вот тогда-то и будем решать, что делать дальше. Выполнять.

Дверь за подполковником захлопнулась, и следователь медленно опустился в свое кресло.

– Повезло тебе, Геннадий Степанович. Но ничего, я все равно из тебя правду выжму.

Огрызкин глядел на оловянный бюстик и представлял, как Феликс Эдмундович в перерывах между приступами кашля выбивал из карманника признание в подготовке контрреволюции. Когда Дзержинский в очередной раз закашлялся, он вздрогнул и перевел взгляд на следователя.

– Командир. У вас в камере сидит один экземпляр с амбре из дешевого портвейна. Так вот, он ночью видел наш камень преткновения живым и теплым в компании одного молодого субъекта.

– Чего он видел? – вытаращил глаза на Огрызкина капитан.

– Хорошо. Попробую сказать на вашем языке. В обезьяннике один алконавт бакланил, что ночью срисовал вашего жмурика с каким-то чуваком.

– Так что ж ты молчал, идиот! – вскочил с места следователь. – Эй! Сержант!

Через секунду паренек с испуганными глазами распахнул дверь.

– … У нас в обезьяннике сидит кто-нибудь пьяный?

– Ну, вроде есть там один. По виду из их братии, – сержант кивнул в сторону Огрызкина.

– Этого отведешь, пусть пальчики снимут, и прикрой пока, а того – сюда. И бегом.

После прохождения этой грязной процедуры, Геннадий вновь оказался на знакомых нарах. В камере Витьки уже не было, но вместо него у окна сидели два паренька лет двадцати и о чем-то живо шептались. Увидев Огрызкина, они замолчали и неприязненно уставились на него.

– Все в порядке, ребята. Я здесь в уголке пристроюсь, и, считайте, что меня нет, – извиняющимся тоном сказал Геннадий и прилег у самой двери, но один из них, в кожаной, поблескивающей множеством заклепок куртке, встал у его изголовья и, презрительно глядя сверху вниз, процедил сквозь зубы:

– Эй! Мешок с дерьмом. Ты че это здесь разлегся? А ну, вскочил, живо!

Огрызкин удивленно взглянул на него, но, поняв, что парень не шутит, немедленно поднялся.

– Тебя за что повязали?

– За сигареты.

– Чего?!

– Я говорю, пачку дорогих сигарет нашел, а менты увидели, и им тоже таких захотелось. Вот, пришлось сделать бартер. Я им пачку, а они мне синяк и ночлег.

От хохота парень в кожанке присел на корточки, да так и остался сидеть, обхватив руками живот, а его приятель беззвучно трясся, опустив голову и закрыв лицо длинными и черными, как смоль, волосами.

– Ну, ты, бомжара, даешь, – утирая слезы поднялся с пола «кожаный». – Ладно, живи пока. Только чтобы в твоем углу было тихо и не воняло, а не то,

– он поднес кулак к Гениному лицу. – Понял?

Огрызкин кивнул головой и снова забился в свой угол, а парни, еще немного посмеявшись над ним, вернулись к прерванному разговору.

– Так вот, я и говорю, – зашептал длинноволосый. – Он штуку баксов за нифига предлагает.

– Что значит – за нифига?

– Просто одного мента нужно найти и ему адресок скинуть.

– И за это – штука?

– Ну да. Я еще переспросил, может, мочкануть его, а он головой вертит, нет, говорит, просто напиши где живет. Улица, дом, квартира, в общем – полный расклад.

– Вот, блин! – ударил себя по коленям «кожаный». – Что ж ты раньше молчал?

– Да я же тебе только начал говорить, а тут этот желтолицый.

– Да. Не вовремя он нам на глаза попался, – вздохнул «кожаный». – А как зовут того, кого найти надо?

– Яблочкин Геннадий Сергеевич. Живет, вроде бы, в этом районе.

– Ясно. Номер телефона этого мужика где записал?

– Нигде. Так запомнил. 219-…-…

– Добро. Думаю, нас здесь долго не продержат, как выйдем – сразу за дело. А пока я бы вздремнул.

«Кожаный» с хрустом потянулся и прилег на нары, длинноволосый еще немного посидел и последовал его примеру.

«Яблочкин, Яблочкин, где-то я уже слышал эту фамилию», – подумал Геннадий и тоже провалился в сон.

На следующий день Огрызкина снова вызвал прыщавый сержант.

– Наверное, менты еще одну пачку хотят попросить, – заржал «кожаный».

– Боюсь, что им и та пришлась не по вкусу, – усмехнулся Гена и вышел в коридор. В кабинете следователь долго и молча копался в бумагах, затем достал из папки листок и протянул его Огрызкину.

– Повезло тебе. Твои отпечатки не совпали с опечатками на ноже. Так что гуляй пока, но в пределах видимости. Вот, распишись.

– Тогда я у вас здесь, под окнами обоснуюсь.

– Пшел вон отсюда! – рявкнул вдруг капитан, пряча подписку о невыезде обратно в папку.

На крыльце отделения Огрызкин сладко потянулся, щурясь на яркое летнее солнце.

«В КПЗ хорошо, а на воле лучше», – подумал он и побрел в сторону своего парка.

Проходя мимо злосчастного кафе, Гена приостановился, пристально поглядел на темные окна-витрины и присел на стоящую недалеко от входа скамейку. «Интересно получается, – подумал он, разглядывая муравья, бегущего по дорожке, – за час до того, как улечься под куст, за этим, как его, Брызгуном, увивается какой-то рыжий блондин, который, в свою очередь, очень мечтает познакомиться с неким Яблочкиным. Да так хочет, что даже готов отстегнуть от своего или чужого, точно не известно, довольно большую кучку бабок. И к тому же этот, местами молодой человек, хочет стать зятем этого Василия Батьковича, и настолько сильно хочет, что готов терпеть все издевки с его стороны. Или не готов? Не известно, но вопрос в другом. Причем здесь я?». Геннадий почесал давно немытую голову и поднялся. «Правильно, Огрызкин, не шастай по кустам, а то в следующий раз так легко не отделаешься».

«В следующий раз? – забилась под грязными волосами чужая для него мысль. – А кто тебе сказал, что ты в этот раз отделался? Ведь на подозрении ты так и остался первый кандидат. Если никого не найдут, пойдете вы, Геннадий Степанович, на казенные хлеба в сырую квартиру. Вот так-то, дорогой!». И, навязав таким образом морских узлов в его и без того запутанных мозгах, мысль удалилась.

– Да. Без бутылки здесь не разберешься, – послал ей вслед свой вывод Геннадий и пошел к выходу из парка в направлении видневшихся за деревьями пятиэтажек.

Поднявшись на второй этаж, Огрызкин толкнул обитую старым, кое-где порванным дерматином дверь и вошел внутрь.

Однокомнатная квартира, порог которой переступил Геннадий, представляла собой довольно жалкое зрелище. Со стен тесной прихожей свисали лоскуты старых, пожелтевших от времени и дыма обоев, а с такого же грязного потолка свисала давно перегоревшая голая лампочка. Комната была точной копией прихожей, но несколько больших размеров, а из мебели в ней была только старая железная кровать с растянувшимися пружинами. Огрызкин оглядел свое жалкое жилище и, тяжело вздохнув, присел на грязный, прожженный в двух местах матрас. Пружины под ним жалобно скрипнули.

– И тебе привет, – провел он рукой по ржавой спинке. – Соскучилась?

Кровать снова старчески скрипнула.

– Я тоже, – проговорил Гена и откинулся на сложенную у изголовья вместо подушки рваную телогрейку.

«Все-таки хорошо, когда у тебя есть свой угол, Даже такой, как этот. Кстати! А давно ли я так живу, в этой «берлоге»? Мне казалось, что всю жизнь, но почему тогда не помню ни отца, ни мать, ни детство, ни… вообще ничего! Словно я уже родился таким в этом «клоповнике». Как-то даже странно». И с этой мыслью Огрызкин уснул.

Проспав весь день, Гена проснулся лишь поздно вечером. Поднявшись, он почувствовал, как желудок спорит с прямой кишкой, что вкуснее – кусочек черствого хлеба или мясо по-де голевски. Нашарив в полутьме свою торбу, Огрызкин, потягиваясь, двинулся к выходу. «Пора произвести смотр своих владений, а то не ровен час желудок печень переваривать начнет».

Выйдя из подъезда, он лицом к лицу столкнулся с незнакомым молодым человеком, который внимательно вглядывался в окна его дома. Посторонившись, парень пропустил Огрызкина, но когда тот уже прошел мимо, окликнул:

– Эй! Дядька, постой! Ты здесь живешь?

Геннадий оглянулся. Прилично одетый блондин смотрел в его сторону, но как бы сквозь него, и взгляд был какой-то холодный, рыбий.

– Да, – немного подумав, кивнул Огрызкин.

– А не знаешь такого Гену Яблочкина? Он где-то здесь должен жить.

– Кому он должен? – не удержавшись, сострил Геннадий.

– Что должен? – во взгляде молодого человека мелькнуло удивление. – А-а-а. Понял, шутка. Смешно. Так знаешь?

Огрызкин почему-то неопределенно пожал плечами.

– Хорошо. Опять понял. Не дурак, – и он, достав из кармана бумажник, вынул оттуда двадцатку.