Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга вторая

Себастьяну было не жаль денег (в конце концов, это ведь не гешефт, а коллекция, это – для души), хотя он и умел их считать и, разумеется, не собирался их дарить, – но эмоционально это его не особо задело. Однако то, что нечто преградило ему путь к алмазу, встало между ним и его желанием, просто взбесило его. И, как всегда, когда его охватывал подлинный гнев, он стал холоден, как лед, что не предвещало тому, кто стал у него на пути, ничего хорошего. Он уселся в кресло, и, вновь вызвав «картинку», сконцентрировался на ней.

На сей раз это продолжалось не слишком долго: прошло, судя по часам, около получаса, хотя Себастьяну показалось, что минуло никак не меньше часа. Он проник в сознание посредника, и поначалу ненавязчиво, «на пробу» обшарил его, понемногу осваиваясь в нем и пока обходя стороной главный очаг возбуждения – мысли о «Зеленом Веттине». Однако очаг был очень мощным: можно сказать, что «все его мысли были заняты этим», и Себастьян, решив, что пришел момент проникнуть в его намерения, узнал, что малый склоняется к бегству. В его сознании постоянно всплывало слово «Потсдам», из чего можно было заключить, что он предполагает продать камень прусскому королю, предварительно присвоив себе и алмаз, и аванс, и оставив, как он думал, в дураках и продавца, и покупателя – то есть, его, Себастьяна. Это был именно тот случай, которого Себастьян всегда опасался: соблазн овладеть камнем может оказаться слишком сильным, и именно поэтому он старался, по возможности, сводить число участников сделки к минимуму, делать все самому, никого не вводя в искушение. И вот, стоило только раз отступить от этого правила, и… Хотя сейчас уж поздно об этом думать, надо действовать, и быстрее.

Поспешность, впрочем, тоже ни к чему: как говорится: «Festina lente»4Не нужно гнать, напротив – нужно спокойно и вдумчиво поработать, овладеть волей посредника (Себастьян не хотел упоминать его имя и решил условно называть его просто «герр Посредник»). И тогда тот сам сделает то, что нужно. Такого Себастьян еще не проделывал – что ж, тем интереснее! – Пожалуй, все совсем не так уж плохо, – подумал он, – небольшое приключение, творческий волевой акт – это отнюдь не лишнее. Это даже кстати.

Полчаса он работал – сидя в кресле. Увидев его в этот момент любой подумал бы, что он отдыхает и даже дремлет, но на самом деле он пребывал в состоянии наивысшего сосредоточения. Через полчаса он счел, что пока довольно. Открыв глаза, глубоко и медленно вдохнул и выдохнул несколько раз, а затем выпрямился в кресле. Он внезапно почувствовал голод и жажду и решительно взялся за колокольчик.

На звонок явилась Каролина. Сегодня она была особенно свежа и очаровательна: новое платье? Новая прическа? Себастьян на минуту напрягся, пытаясь вспомнить, в чем она была накануне, а затем махнул на это рукой – его волшебная, феноменальная память этого не удержала, скорее всего, потому что нечего было удерживать – соответствующая информация отсутствовала. Вероятнее всего, он просто не обратил на это внимания – так, общее впечатление. Сегодня это общее впечатление было другим, намного более ярким и волнующим кровь. Может быть, потому что он был возбужден, и все чувства после сеанса телепатии были натянуты, словно струны клавесина, напряжены до предела?

– Я здесь, господин фон Берг. Вы уже отдохнули?

– Отдохнул?! – ошарашенно спросил Себастьян. – О чем ты?

– У вас в комнате было тихо с полчаса или больше, – произнесла Каролина, смутившись и потупив взгляд.

– А до того? – он заинтересовался.

– А до того вы ходили по комнате взад и вперед и страшно топали. Я еще подумала: господин фон Берг, должно быть, сильно волнуется.

– Страшно топал… Вот как. Надо же, все-то ты замечаешь.

– Ой, простите, господин фон Берг, – покраснев, сказала Каролина. – Но это было очень громко, так что я невольно услышала.

– И сделала выводы, – договорил Себастьян. – Что ж…

Каролина выглядела расстроенной.

– Я… – начала она, но он перебил ее:

– А, оставь это, – произнес он. – ты не сказала ничего такого. Все так и было: я чувствовал себя немного не в своей тарелке, а потом успокоился и действительно отлично отдохнул. Эти полчаса определенно пошли мне на пользу! И теперь я страшно хочу есть.

– Слушаю, – обрадовалась Каролина. – Чего желает господин фон Берг?

– Опять «господин фон Берг»! Ты верна себе, Каролина.

Он махнул рукой.

– Господин фон Берг, – продолжил он беззлобно, предупреждая новые извинения Каролины, – желает нюрнбергских колбасок, и побольше. Потом – корнишонов и спаржи.

Он немного подумал.

– И шнапса, – решительно добавил он, сочтя, что немного алкоголя не помешает.

– Хорошо, господин фон Берг, – я сейчас же.

***

Каролина появилась вновь очень скоро, действительно почти сей же момент.

– Ты что, держала все наготове? – удивился Себастьян.

– Да, господин фон Берг, – тихо ответила она, опустив глаза, словно была в чем-то виновата.

– Что ты потупила взгляд, как будто тебя уличили в чем-то неприличном или недостойном? Напротив – ты молодец!

Себастьян уже вовсю уплетал принесенные колбаски, у него было такое чувство, словно он не ел несколько дней. Сколько же энергии я затратил? – мелькнула у него мысль. – Ну, ничего – это окупится.

– Как только ты обо всем подумала? – спросил он с набитым ртом.

Каролина стрельнула глазами – это заняло мгновение, но Себастьян успел заметить в ее взгляде смешинку.

– Господин фон Берг любит нюрнбергские колбаски и спрашивает их очень часто. И всегда ест их с овощами и зеленью. Поэтому я стала держать их под рукой. Мой дядя говорит: – Господин фон Берг – очень хороший клиент, – он верен своим вкусам и привычкам.

– Вот как? – сказал Себастьян. – Неужели я так однообразен?

Он покачал головой, продолжая жевать.

– Значит, я нравлюсь твоему дяде, – задумчиво произнес он, – а тебе? Тебе я тоже нравлюсь?

Каролина вспыхнула, но глаз в этот раз не опустила.

– Господин фон Берг – видный мужчина, – сказала она не без кокетства.

Себастьян пристально посмотрел на нее, почувствовав, как в нем словно разворачивается нечто тяжелое, горячее, не подконтрольное здравому смыслу. Нечто, замешанное на инстинкте, звериное. Под его взглядом Каролина вспыхнула, а затем пошла пятнами. Однако она упорно не опускала глаз, а лишь сместила взгляд чуть в сторону, глядя немного левее его. Дыхание ее сбилось. Себастьян чувствовал, что контроль «уплывает» из его рук, что он перестает управлять ситуацией. В голове внезапно образовался сумбур, а затем стало пусто. Он попытался взять себя в руки.

– Ты находишь? – спросил он, думая вложить в этот вопрос иронию. Но интонация получилась совсем не ироничной, как обычно, а какой-то глупой. Он буквально физически ощущал, что стремительно глупеет. И, уже действуя скорее инстинктивно, рефлекторно, он положил свою ладонь на руку Каролины выше локтя. И тогда случилось неожиданное: его «пробило». Это довольно-таки безобидное касание вызвало в нем бурю: словно нечто внутри него взорвалось и, сорвавшись с места, стремительно разлеталось ошметками в разные стороны. Думать он не мог, вместо речи рот издавал лишь какое-то сипение. На него будто снизошло безумие, и он, не заметив, как это произошло, придвинул Каролину к себе.

Давно с ним не бывало подобного: это было как укол шпаги, или, вернее, как удар в лицо наотмашь латной перчаткой. Он уже не контролировал себя, совершенно потеряв голову. Никогда не думал он, что подобное может произойти с ним. Он ощутил, как плоть его восстает – бешено, неудержимо, чуть не прокалывая одежды. Каролина трепетала. Она прикрыла глаза и дышала тяжело и сбивчиво.

Себастьян же едва не задыхался. Яростная страсть овладела всем его существом. В этот момент он понял, что Каролина физически как нельзя более подходит ему, что она для него идеальный эротический партнер, словно специально «под него» созданный, так же как, должно быть, и он сам для нее. И он также понял Августа Сильного, долгая и казавшаяся непонятной «приклеенность» которого к Анне Козельской не вызывала у него более раздраженного недоумения, смешанного с легким презрением. Теперь он понял: то была страсть – животная, физиологическая страсть, с которой невозможно совладать. Почти невозможно. Вот и Себастьян сейчас чувствовал, что гибнет.

И в этот момент он вспомнил «козельдукаты», на обороте которых были изображены петух с курочкой, и его губы сами собой сложились в улыбку, а затем ему стало смешно, и вслед за смехом вернулись мысли, и восстала из небытия, казалось бы, испепеленная ирония, и воссияли логика и здравый смысл. Голова уже не казалась более пустой – ум определенно возвратился в нее и был готов к работе. Смех, божественный смех вернул его. Поистине, смех – это дар богов, чудодейственное снадобье! Пожалуй, единственное, которое тут могло помочь.

Себастьян почувствовал, что давится от смеха. Каролина, резко придя в себя, вырвалась и убежала. Да он и не пытался ее удержать. Он, смеясь, бухнулся в кресло и постепенно успокоился. Он чувствовал себя свежим, бодрым, полностью восстановившим силы, словно исцелившимся от тяжелой болезни.

***

Все прошло по плану – так, как и рассчитывал Себастьян. Герр Посредник оказался натурой очень внушаемой, что было, разумеется, весьма кстати. Но, кроме того, он был по характеру очень беспокойным, тревожным и, как следствие, нерешительным. Однако вместе с тем, парадоксальным образом, склонным к опасным авантюрам. Одним словом, с ним пришлось основательно повозиться, прежде чем удалось достаточно надежно внушить ему последовательность действий, которые ему надлежало совершить. Это потребовало кучу сил и энергии – право, с тигром было куда легче, чем с этим типом. Но зато теперь Себастьян держал его на своего рода поводке и мог его контролировать, что, кстати, и приходилось делать довольно часто, дабы тот не сорвался с этого импровизированного «поводка», оказавшегося, впрочем, надежным, хоть и незримым.

***

Спустившись к завтраку, Себастьян не сразу заметил отсутствие Каролины – он прокручивал в памяти «операцию» по приобретению бриллианта и анализировал ее. Но, как бы критически он ни разбирал ход действия, он не мог не констатировать, что все было разыграно, как по нотам. Это радовало, но вместе с тем обескураживало: он привык находить изъяны, вносить необходимые коррективы и извлекать уроки на будущее. После этого он мог со спокойной душой отправить дело в «архив», на четко определенную, предназначенную для этого полочку своей все запоминающей памяти – и успокоиться. На этот же раз все прошло слишком гладко – как бывает, когда в первый раз играешь в карты – в какую-то новую для тебя игру: по первому разу порою везет, или же тебе специально дают выиграть – и ты пребываешь в эйфории, переоцениваешь себя, теряешь осторожность. Забываешь, что ты – еще только ученик. В результате – проигрываешься в пух и прах. Так и тут: в новом деле – а такое он проделывал действительно в первый раз – не стоит обольщаться первоначальными успехами, а следует сохранять критическое отношение ко всему.

Но все и вправду прошло удачно. После «сеанса» очистительного смеха он вернулся к работе и вновь проник в сознание Герра Посредника. На сей раз ему не пришлось даже шарить в поисках – напротив, он нашел объект своего воздействия сразу. И теперь уже он вцепился в него мертвой хваткой. Он ловко ввел в него программу таким образом, что Герр Посредник воспринял ее как свою собственную, выполняемую по своей воле. Запрограммировав его, Себастьян еще дважды «прошелся» по настройкам и только после этого активировал программу (он сформулировал свои действия именно в таких странных выражениях, взявшихся словно из некоего информационного пространства, которое он про себя называл «Всемирной Библиотекой», ). По ходу дела он постоянно контролировал Герра Посредника, вел его чуть ли не за ручку. И тот сам принес ему камень. Себастьян, хотя и вычел из его комиссионных 30 процентов в качестве компенсации за моральный ущерб, все же выплатил ему бОльшую часть того, что ему причиталось, и, сверх этого, запрограммировал его передать деньги за алмаз продавцу. Сделка – это сделка, здесь все должно быть четко, и свои обязательства надлежит выполнять – даже если возникают препятствия. И, уж само собой, он заплатил своему агенту, который вывел его на камень – тут уж щедро и с чувством удовлетворения – «Зеленый Веттин» стал, несомненно, жемчужиной его коллекции.

Тут Себастьян тихонько засмеялся: в самом деле, забавный получился каламбур – жемчуг он не собирал – ввиду его недолговечности. У него в коллекции были камни, которым не грозит старение и смерть.

С этой утешительной мыслью и с чувством хорошо сделанной работы он огляделся: две девушки-служанки, уже знакомые Себастьяну, деловито сновали по столовой, обслуживая двух клиентов-мужчин и одну супружескую чету, но Каролины не видно было. Однако хозяин был тут, за стойкой. Себастьян окликнул его:

– День добрый, герр Баумбах, а где же Каролина?

Хозяин вытер усы.

– Добрый день, герр фон Берг, – ответствовал он с кислой миной. – Если вы хотите поесть, я сам вас обслужу. Тогда и переговорим. Вам то же, что всегда?

– Да, герр Баумбах, будьте любезны, – Себастьян кивнул головой.

Он уже понял, что вчерашняя нежданная вспышка страсти имела какие-то последствия. Хотя он, так или иначе, ничего не мог с собой поделать, да и, собственно, ничего такого и не случилось, если уж на то пошло. В последние несколько часов он и не вспоминал об этом: вначале его мысли целиком занимала операция с «Зеленым Веттином», а затем – предстоящая встреча и беседа с создателем Цвингера архитектором Маттеусом Даниэлем Пеппельманом, условленное время которой приближалось.

Себастьяну было ясно, что теперь последуют удручающе тоскливые, угнетающие до зубной боли выяснения и объяснения, от которых уже сейчас ему делалось не по себе. – Экая досада! – думал он. – И как это не кстати!

– Сударь, – завел между тем хозяин, – Каролины пока не будет, я ее отослал к ее родителям под благовидным предлогом. Надеюсь, вы понимаете почему?

– Догадываюсь.

– Всего лишь догадываетесь? – брови Баумбаха приподнялись – так, слегка: сказался, без сомнения, долгий опыт общения с клиентами.

– Герр Баумбах, – решительно произнес Себастьян, – давайте начистоту, без недомолвок. Идет?

Хозяин молча кивнул.

– Я не знаю, – продолжал Себастьян, – что вам наговорила Каролина (хотя при желании мог бы это узнать, – подумал он), но, уж поверьте мне, как человеку, коего вы давно знаете: между нами ничего не было. Ни-че-го!

– Совсем ничего? – скептически осведомился Баумбах.

– Почти ничего – это даже инцидентом не назовешь. Я просто положил руку ей на плечо.

– И прижались к ней! – добавил дражайший дядюшка, придав своему голосу оттенок патетики.

– Ей так показалось – она вообще очень впечатлительная девушка. Я не прижимался к ней – просто слегка придвинул к себе. Признаю, у меня случилось минутное помрачение, и я на минуту – говорю вам, буквально! – на минуту утратил самоконтроль. Но тут же его восстановил и оставил девушку в покое.

– Она с трудом вырвалась из ваших объятий!

– Уже и и с трудом… – грустно прокомментировал Себастьян, – Я ее не держал. Если б я ее действительно сжимал в объятиях, как вы утверждаете, она никак не смогла бы вырваться из них, уверяю вас. Или я произвожу впечатления малосильного?

– Вы насмехались над нею!

– Я смеялся вовсе не над ней.

– А над кем?

– Это не важно – просто вспомнил одну забавную вещь.

– Так что же, она все врет?!

– Не врет, – поправил Себастьян успокаивающим тоном, – а присочиняет. Неосознанно и непреднамеренно. Ей так кажется – я уже говорил, что она – весьма эмоциональная девушка.

Баумбах растерянно молчал.

– Повторяю, это длилось минуту, или чуть больше, – продолжил Себастьян сухо, – и между нами ничего не произошло. Конечно, я не должен был и такого допускать – никоим образом. И я весьма сожалею об этом и приношу свои извинения. Если вы полагаете, что я причинил девушке моральный ущерб, я готов компенсировать его в финансовом отношении – в пределах разумного.

– Нет-нет! В этом нет надобности.

– Как вам угодно. Но все-таки вы правильно сделали, что отослали Каролину – ей надо успокоиться. Однако это в любом случае ненадолго – меня ждут дела, и я так или иначе планировал съехать в ближайшее время, полагаю, это произойдет послезавтра, так что Каролина сможет скоро вернуться.

Баумбах молчал, переваривая услышанное.

– И, надеюсь, вы не считаете, что я должен теперь на Каролине жениться? – добавил Себастьян с легкой иронией.

***

Кофе был превосходен.

И потому он отлично гармонировал с беседой, которая происходила на террасе. Приятный разговор длился уже около часа, и сейчас как раз подошел к по-настоящему интересным для Себастьяна темам. Наконец-то! Наконец-то перед ним был человек, с которым действительно было о чем поговорить, и общение с которым доставляло интеллектуальное удовольствие и приносило информацию, которая была Себастьяну необходима больше, чем хлеб насущный – необходима, как воздух.

– Я осмотрел ваши постройки, герр Пеппельман: и замок Пильниц, и Японский дворец – и они произвели на меня самое благоприятное впечатление. Исключительно благоприятное. Это поистине блистательные, можно смело сказать – образцовые образчики барокко. (Уж извините за тавтологию!) Поверьте мне, я объездил всю Европу и мало что пропустил. Где я только не был! И мне есть с чем сравнивать.

– Тогда, милостивый государь, почему бы вам не сравнить с Версалем? Или вы станете утверждать, что то, что я понавозводил на службе курфюрсту идет в какое-либо сравнение с тем, что нам оставил герр Ардуэн-Мансар? А Вюрцбург? Я слышал, там строится великолепная барочная резиденция. Вы в курсе?

– В Вюрцбурге я недавно побывал – дела меня приводят туда довольно часто. Князь-епископ действительно строит резиденцию, которую начал еще его предшественник в 1720 году. Семейство фон Шенборнов вообще неровно дышит к роскошным барочным резиденциям.

– Я слышал об этом. И насколько продвинулось строительство?

– Сейчас идут работы в Парадном дворе и так называемом Городском флигеле. В целом, южное крыло начали возводить в 1730.

– Работы ведет, насколько я знаю, Лукас фон Гильдебрандт?

– Да, строительство ведется по его планам с 1729 года.

– Позвольте спросить: что вы об этом думаете?

– Об этом еще слишком рано говорить.

– Полноте! Подобные тривиальности в ваших устах! Вам ли не видеть, что там к чему?

Себастьян задумался.

– Я полагаю, – с упрямой настойчивостью произнес он, – что там главное впереди.

Пеппельман хмыкнул.

– Это-то понятно, – бросил он.

– Я чувствую – да, если угодно, именно чувствую: во всем великолепии резиденция предстанет позже. Тогда и можно будет судить. К тому же, сравнивать следует с Цвингером – именно с ним. Именно он – несомненно, ваше главное, ваше лучшее творение. Ваш опус магнум5.

Цвингер в Дрездене. Архитектор Маттеус-Даниель Пеппельман

– Да, – с ноткой недоумения в голосе согласился архитектор. – Цвингер мне удался более всего. Бог знает почему.

– Думаю, не только он, но и вы тоже знаете почему.

– Почему же?

– Вы любите его, это очевидно. Атмосфера театра, карнавала вам, должно быть, по душе.

– Признаться, она всегда пленяла меня.

– Я тоже должен вам признаться кое в чем…

Пеппельман вопросительно посмотрел на собеседника.

– Насчет карнавала… – вновь заговорил Себастьян. – Не могу не сказать вам, что когда я смотрел на Цвингер, я вспомнил карнавал в Венеции – у меня абсолютно самопроизвольно возникла такая ассоциация. На какой-то миг я даже словно бы перенесся туда…

Пеппельман заметно оживился и выглядел взволнованным. Сказанное Себастьяном чрезвычайно заинтересовало и, похоже, тронуло его.

– Вы участвовали в венецианском карнавале… – задумчиво произнес он, и это не было вопросом.

– О да.

– То, что вы рассказываете, очень интересно и важно для меня. Я сам что-то такое чувствовал, но не слишком определенно. Но, видимо, сумел уловить дух и атмосферу театра, галантного праздника.

– Как вы сказали – «галантного праздника»? Мне кажется, я где-то это слышал. Ммм, пожалуй.

– Рискну предположить, что карнавал в Венеции оставил в вашей душе неизгладимое впечатление. Не так ли?

– Неизгладимое… Да, вы правы.

Внезапно его захватил вихрь воспоминаний и завертел, как карусель. Он ощутил легкое головокружение.

– Вижу, у вас остались от этого какие-то тягостные воспоминания, – заметил Пеппельман.

На лицо Себастьяна пала тень.

– Все это было слишком похоже на безумие, – грустно произнес он. – Да и было таковым. Но не стоит об этом. Как говорят французы, «вернемся к нашим баранам». Так вот, знайте: Цвингер неповторим и единственен в своем роде.

– Он – самая любимая моя постройка. Но, право же, не стоит преувеличивать. Настоящий масштаб для сравнения – это классика: Рим, например. Там благородство и монументальность форм. А тут…

– Монументальность? Это да. Но Рим холоден, как собачий нос. Все эти арки, колонны, амфитеатры – все это совершенно не греет душу и вызывает у нормального человека ощущение своей незначительности. Все эти почтенные груды камней просто придавливают к земле. И, в конце концов, почему, если что-то имеет претензию выглядеть благородно, то оно непременно должно лежать в руинах?

Пеппельман рассмеялся.

– А вы не прочь сострить, как я погляжу, – заметил он, отсмеявшись.

– Смех помогает держаться здорового отношения к вещам, – ответил Себастьян, – и не впадать в патетику.

Архитектор пристально посмотрел на него.

– Я именно и придерживаюсь здорового отношения к себе и своему творчеству – то есть, критического, – сказал он.

– Критика не должна вести к самоуничижению, – возразил Себастьян. – И у античной классики, и у рококо есть свои достоинства и привлекательные черты

– На бюргерский вкус, – кивнул головой Пеппельман.

– А хотя бы даже и так! Вкус к классике считается эталонным для образованного человека. Но, собственно, почему? В сущности, все это абсолютно условно, и у образованного человека может точно так же быть вкус к барокко и рококо. И коли вы спросите меня, то я скажу, что рококо куда тоньше и изысканней, нежели греческие статуи, каковые, к слову сказать, быть может, вовсе и не греческие, так как все они дошли до нас исключительно в римских копиях.

– Вы сомневаетесь, что они были сделаны с еще более древних греческих оригиналов? – оживился Пеппельман. – Признаться, я тоже. Более того, у меня такое ощущение, что они далеко не настолько древние, как это принято считать. Конечно, это крамольная мысль, и я делюсь ею только с вами, чувствуя, что дальше вас это не пойдет. В противном случае мне не миновать жестоких насмешек.

– И не только насмешек, – заметил Себастьян, – но и куда худших вещей.

– Да, – мрачно согласился Пеппельман, – и худших тоже…

– Именно. И эти люди – законодатели вкуса? Его ревнители?

Риторический вопрос повис в воздухе.

– А что касается герра Ардуэн-Мансара, то я вам так скажу: другие традиции, другие амбиции, другой бюджет. Что вы хотите? Людовик XIV – это не Август Второй, между нами будь сказано.

Пеппельман вновь рассмеялся.

– К тому же, – продолжил Себастьян, – Королю-Солнцу нужно было решить совершенно конкретную и весьма актуальную на тот момент политическую задачу.

– Что вы имеете в виду?

– В детстве ему пришлось пережить Фронду принцев, и это наложило отпечаток на все его царствование. Все эти графы и герцоги сидели по своим провинциям, в своих замках – и бунтовали. И Людовик XIV решил этому положить конец: превратить всю эту знать в придворную, то есть, собрать ее при своем дворе – с тем чтобы она всегда была под присмотром: пусть лучше предаются придворным интригам, чем бунтуют! Но для этого двор должен был быть весьма многочисленным, и где-то его нужно было размещать, как вы понимаете. Отсюда и масштабы. У Августа Сильного же просто не было подобных задач, и он, соответственно, не ставил их перед вами.

– Что ж, – сказал Пеппельман, – может быть, вы и правы.

– Мы, – поправил Себастьян. – Мы правы. Не сомневайтесь.

Он с удовольствием откинулся на спинку кресла и отпил кофе. Напиток был уже совершенно холодным, но Себастьяну он показался вкуснее всего, что он когда-либо пил.