Эрагон. Брисингр

Роран стоял на страже, меряя шагами коридор перед распахнутой дверью. С каждой секундой возбуждение его все нарастало; он крутил в руках свой молот и даже постукивал им себе по ляжке, словно отбивая некий музыкальный ритм.

Наконец Эрагон отпустил Катрину.

– Я закончил, – сообщил он.

– И что ты обнаружил? – шепотом спросила она, обхватив себя за плечи, точно ей холодно, и в тревоге морща лоб. Казалось, она ожидает страшного для себя приговора.

В камере вдруг стало очень тихо. Роран перестал шагать и застыл на пороге.

– Ничего, кроме твоих собственных мыслей. На тебе нет никаких чар, ты чиста.

– Ну конечно, она чиста! – прорычал Роран и снова заключил Катрину в объятия.

Втроем они вышли из темницы.

«Брисингр, йет таутхр», – сказал Эрагон, жестом призывая к себе волшебный огонек, который по-прежнему висел под потолком коридора. Повинуясь его команде, светящийся шарик ринулся к нему и занял место точно у него над головой; там он и оставался все это время, слегка подскакивая и покачиваясь, точно кусок плавника на волнах прибоя.

Эрагон шел впереди, уверенно ведя остальных за собой по путанице туннелей и переходов к той пещере, куда принесла их Сапфира. Проходя мимо покрытой слизью стены, он очень внимательно смотрел по сторонам, ожидая нападения оставшихся в живых раззаков и проверяя крепость охранных чар, которыми воспользовался ради безопасности Катрины. Он слышал, как у него на спиной Катрина и Роран обмениваются короткими репликами: «Я тебя люблю… Хорст и все остальные в безопасности… Всегда… Ради тебя… Да… Да… Да… Да…» Доверие и любовь, которые они испытывали друг к другу, были столь очевидны, что Эрагон почувствовал даже некую глухую тоску.

Когда до выхода в большую пещеру оставалось шагов пятнадцать и уже был виден неяркий свет впереди, Эрагон погасил волшебный огонь. Но Катрина, сделав еще несколько шагов, вдруг остановилась, прижалась к стене туннеля и закрыла лицо руками.

– Я не могу. Там слишком светло; больно глазам.

Роран тут же заслонил ее собой, чтобы свет не падал ей в лицо.

– Когда ты в последний раз выходила отсюда?

– Не знаю… – В голосе ее послышалась паника. – Не знаю я! С тех пор как меня сюда притащили, ни разу! Роран, я что, слепну? – Она хлюпнула носом и расплакалась.

Ее слезы удивили Эрагона. Он помнил, какой она всегда была мужественной и стойкой. Но, с другой стороны, эта девочка несколько месяцев провела взаперти, в кромешной темноте, не без оснований опасаясь за свою жизнь. «Я бы тоже, наверное, не в себе был, окажись я на ее месте», – подумал он.

– Нет, с тобой все в порядке. Тебе просто нужно понемногу снова привыкать к солнечному свету. – Роран погладил ее по голове. – Ну, идем же, не надо из-за этого так расстраиваться. Все будет хорошо… Теперь ты в безопасности. В безопасности, Катрина! Ты меня слышишь?

– Да, я тебя слышу.

Хотя Эрагону ужасно не хотелось портить одну из тех чудесных котт, которые подарили ему эльфы, он все же оторвал от ее подола кусок ткани и подал его Катрине:

– Вот, завяжи себе глаза. Сквозь эту ткань ты должна вполне прилично видеть, куда ступить, чтобы не упасть или не налететь на что-нибудь.

Она поблагодарила его и завязала себе глаза.

Они снова двинулись вперед, вышли в залитую кровью и солнечным светом основную пещеру – теперь вонь там стала еще более отвратительной, чем прежде, поскольку от тела мертвой «летучей мыши» исходил просто удушающий смрад, – и почти одновременно с ними у выхода из пещеры появилась Сапфира. Увидев дракона, Катрина затаила дыхание и прижалась к Рорану, прямо-таки вцепившись в его плечо.

– Катрина, – сказал ей Эрагон, – позволь представить тебе моего дракона Сапфиру. Она тебя поймет, если ты захочешь ей что-то сказать.

– Это такая честь, госпожа дракониха! – пролепетала Катрина. И даже попыталась сопроводить свои слова вежливым реверансом.

Сапфира поклонилась в ответ и повернулась к Эрагону:

«Я обследовала гнездо этих летхрблака, но нашла там только кости, кости и еще раз кости, включая и те, что пахнут свежей кровью. Раззаки, должно быть, сожрали тех рабов еще ночью».

«Жаль все-таки, что мы их не спасли».

«Я понимаю тебя, но всех нам в этой войне не спасти».

Указав Катрине на спину Сапфиры, Эрагон сказал:

– Полезай и садись в седло. А я через минуту к вам присоединюсь.

Катрина колебалась. Она посмотрела на Рорана, и тот ободряюще кивнул ей:

– Не бойся. Ничего страшного не случится. Это ведь Сапфира принесла нас сюда. – Роран с Катриной обошли труп «летучей мыши» и осторожно приблизились к Сапфире, которая низко присела, почти касаясь брюхом пола, чтобы девушке легче было влезть ей на спину. Сложив руки «ступенькой», Роран подсадил Катрину, и она взобралась на верхнюю часть ноги Сапфиры, а оттуда, цепляясь за ремешки стремян, как за перекладины веревочной лестницы, влезла наверх и уселась в седло. Роран, передвигаясь с ловкостью горного козла, страховал ее подъем.

Эрагон подошел к Сапфире последним; он осмотрел ее раны, резаные и колотые, и постарался хотя бы немного их залечить, основываясь на том, что чувствовала сама дракониха, а также на результатах своего осмотра.

«Да хватит тебе, – проворчала Сапфира, – можешь проявлять свое внимание сколько угодно, когда мы окажемся вне опасности. Я совершенно не собираюсь истекать кровью».

«Мало ли чего ты не собираешься! У тебя, между прочим, еще и внутреннее кровотечение продолжается. И если я сейчас не остановлю его, у тебя могут возникнуть такие осложнения, которых мне уже не исцелить, и к варденам тогда нам уже будет не вернуться. Не спорь; все равно ты меня не переубедишь, а дело-то совсем пустяковое и времени займет совсем немного».

Эрагону действительно потребовалось всего несколько минут, чтобы как-то восстановить здоровье Сапфиры. Раны у нее оказались довольно серьезными, и успешно завершить заклинания Эрагон смог, лишь существенно опустошив пояс Белота Мудрого, позаимствовав оттуда немало магической энергии, а также воспользовавшись собственным запасом сил и незначительно запасом сил самой Сапфиры. Как только он переходил от более серьезной раны к менее значительной, Сапфира начинала протестовать и говорить, что он ведет себя глупо, и требовать, чтобы он оставил ее в покое, однако он не обращал на ее нытье никакого внимания.

После всех этих целительных процедур Эрагон тяжело опустился на пол, чувствуя себя чрезвычайно утомленным. Ткнув пальцем в след, оставшийся на шкуре Сапфиры от жутких клювов летхрблака, он сказал: «Тебе бы надо попросить Арью или еще кого-то из эльфов проинспектировать мою работу. Я старался не упустить ни одной дырки, но все же, возможно, что-то и упустил».

«Я, конечно, весьма ценю твою заботу о моем здоровье, – несколько ядовитым тоном откликнулась Сапфира, – но, по-моему, сейчас не время и не место для любовного сюсюканья. Давай наконец, черт возьми, убираться отсюда!»

«Да, пожалуй, пора». – И Эрагон попятился от Сапфиры в сторону находившегося у него за спиной туннеля.

– Ты что? – вскричал Роран. – Залезай быстрее!

«Эрагон!» – встревожилась и Сапфира.

Эрагон только головой покачал:

– Нет. Я остаюсь здесь.

– Ты… – начал было Роран, но яростный рык Сапфиры не дал ему договорить. Она била хвостом по стенам пещеры и грозно топала когтистыми лапами, так что люди и камни одинаково тряслись, точно в предсмертной агонии.

– Послушайте! – крикнул Эрагон. – Один из раззаков по-прежнему разгуливает на свободе. А еще подумайте о том, что может находиться в глубинах Хелгринда: свитки, зелья, сведения о деятельности Империи – все это может оказать нам неоценимую помощь! Раззаки, возможно, даже свои яйца или личинки здесь хранят. Если это так, то я непременно их уничтожу, пока Гальбаторикс не предъявил на них свои права.

А Сапфире Эрагон мысленно сказал вот еще что:

«Я не могу убить Слоана, но я не могу и позволить Рорану или Катрине его увидеть. И позволить ему умереть от голода в этой темнице я тоже не могу, как не могу и позволить слугам Гальбаторикса вновь забрать его с собой. Прости, но мне придется самому как-то решить этот вопрос».

– Как же ты выберешься за пределы Империи? – спросил Роран.

– Бегом. Я же теперь бегаю очень быстро, как эльфы, ты и сам это знаешь.

Сапфира вильнула кончиком хвоста. Это движение было единственным, что ее выдало, прежде чем она бросилась на Эрагона, пытаясь достать его своей лапой с длинными блестящими когтями. Эрагон успел отскочить и броситься в глубь туннеля буквально за секунду до того, как лапища Сапфиры царапнула по тому месту, где он только что стоял.

Сапфира сумела затормозить перед самым входом в туннель и взревела от отчаяния, поскольку последовать за ним в столь узкий лаз никак не могла. Ее огромная туша загородила собою весь свет. Камни тряслись и падали вокруг Эрагона, когда она терзала вход в туннель своими клыками и когтями, выламывая из стены целые куски гранита. Ее злобно оскаленные острейшие клыки длиной с человеческую руку даже немного испугали Эрагона. Теперь он понимал, что чувствует кролик, спрятавшийся в норке, которую раскапывает голодный волк.

«Ганга! (Уходи!)» – крикнул он.

«Нет!» – Сапфира опустила голову на землю и издала печальный, почти похоронный стон; огромные глаза ее смотрели жалобно.

«Ганга! Я люблю тебя, Сапфира, но ты должна уйти».

Она немного попятилась от входа в туннель и фыркнула; потом замяукала жалобно, как кошка:

«Маленький брат…»

Эрагону страшно не хотелось ее мучить, да и отсылать ее прочь тоже не хотелось, и сердце его разрывалось от горя и сочувствия. Он отлично понимал, какой несчастной сейчас чувствует себя Сапфира. Он читал это в ее мыслях, и ее тоска соединялась с его собственной тоской, что почти лишило его способности действовать. Однако ему каким-то образом все же удалось взять себя в руки.

«Ганга! – решительно повторил он. – И не возвращайся за мной! И никого другого за мной тоже не присылай. Со мной все будет хорошо, не тревожься. Ганга! Ганга!»

Сапфира взвыла от отчаяния, затем нехотя двинулась к выходу из пещеры. Роран, сидя в седле, крикнул:

– Эрагон, полетели! Не упрямься! Ты для всех слишком важен, чтобы так рисковать…

Шум и шелест драконьих крыльев заглушили его слова. Сапфира, подпрыгнув, вылетела из пещеры, и на фоне чистого неба ее чешуя вспыхнула, точно россыпь ярко-голубых бриллиантов. И Эрагон подумал: до чего же она великолепна! Такая гордая, благородная, такая прекрасная, прекраснее всех прочих живых существ! Никакой олень, никакой лев не могут сравниться благородством и величием с летящим драконом! И он услышал, как она говорит ему:

«Одну неделю. Одну неделю я буду ждать. Затем я вернусь за тобой, Эрагон, даже если мне придется насмерть сразиться с Торном, Шрюкном и тысячью магов Гальбаторикса!»

Эрагон стоял у входа в туннель, пока Сапфира не исчезла из вида и не прервалась мысленная связь между ними. А потом с тяжелым сердцем, сгорбившись и отвернувшись от солнечного света и ото всего яркого и живого, что было снаружи, снова пошел по темным туннелям в недра Хелгринда.

Всадник и раззак

Эрагон сидел, освещенный красным волшебным огнем, в том самом коридоре, где вдоль обеих стен тянулись двери темниц; здесь, видимо, было сердце Хелгринда. Посох лежал у Эрагона на коленях.

Каменные стены отражали звук его голоса, монотонно повторявшего одну и ту же фразу древнего языка. Это было не заклинание, а, скорее, послание оставшемуся в живых раззаку. А говорил Эрагон примерно следующее: «Выходи, о пожиратель человеческой плоти, и давай закончим, наконец, этот поединок. Ты ранен, а я смертельно устал. Твои соплеменники мертвы, но и я один. Мы достойные противники. Обещаю, что не стану ни пользоваться магией, ни загонять тебя в ловушку из тех чар, которые уже создал. Выходи, о пожиратель человеческой плоти, и давай закончим, наконец, наш поединок…»

Ему казалось, что он повторяет это бесконечно долго; время, похоже, остановилось здесь, в освещенном тусклым волшебным светом чреве горы, которая и сама целую вечность оставалась неизменной. В итоге даже значение этих монотонно повторяемых слов стало Эрагону безразличным. А еще через некоторое время умолк и его бушующий разум, и странный покой постепенно охватил его…

Эрагон некоторое время помолчал, затем удивленно открыл рот, закрыл его и весь напрягся.

В тридцати футах от него стоял раззак. Кровь капала с подола его изорванных одежд.

– Мой хоз-з-зяин не ж-ж-желает, чтобы я убил тебя, – прошипел он.

– Но разве для тебя это теперь имеет какое-то значение?

– Никакого. Если я паду от твоего пос-с-соха, пусть Гальбаторикс-с-с с-с-сам с-с-с тобой рас-с-справляется, как хочет. Он куда отваж-ж-жнее тебя.

Эрагон рассмеялся:

– Отважнее? Но ведь среди людей героем считают меня, а не его.

– Глупый мальчиш-ш-шка. – Раззак слегка склонил голову набок, глядя мимо Эрагона на труп второго раззака, лежавший чуть дальше. – Она была моей… нас-с-седкой. Мы вмес-с-сте выс-с-сиживали наши яйца… А ты с-с-стал значительно с-с-сильнее с-с-с тех пор, как мы с-с-с тобой впервые встретилис-с-сь, Губитель Шейдов.

– Что ж, мне только это и оставалось – стать сильнее или погибнуть.

– Не хочешь ли заключить со мной договор, Губитель Шейдов?

– Какой еще договор?

– Я пос-с-следний представитель с-с-своей рас-с-сы, Губитель Шейдов. Мы – очень древний народ, и я не хотел бы, чтобы о нас-с-с позабыли. Так вот, готов ли ты внушить людям, чтобы они в своих пес-с-снях и с-с-сказках рас-с-сказывали о том ужас-с-се, который мы вам внуш-ш-шали? Чтобы все помнили, что мы – это СТРАХ!

– С какой стати мне это делать?

Опустив клюв на впалую грудь, раззак некоторое время щелкал им, что-то шипел и пришепетывал, потом сказал:

– А с такой с-с-стати, что тогда я с-с-скажу тебе кое-что, тебе неизвестное! Да, с-с-скажу.

– Ну, так скажи.

– С-с-сперва дай мне с-с-слово! Иначе ты меня обманешь.

– Нет. Выкладывай свою тайну, а потом уж я решу, давать тебе обещание или нет.

С минуту оба молчали и не двигались. Эрагон в напряжении ждал, готовясь в любую минуту отразить нападение раззака. Последовала еще череда пришепетываний и щелканий клювом, потом раззак сказал:

– Он почти отыс-с-скал ис-с-стинное имя.

– Кто?

– Гальбаторикс.

– Чье имя?

Раззак даже зашипел от бессильной ярости и отчаяния:

– Я не могу с-с-сказать тебе! Имя! Ис-с-стинное имя!

– Мне этого мало.

– Но я не могу!

– Значит, мы с тобой и не договоримся.

– Будь ты проклят, Вс-с-садник! Будь ты проклят! И чтоб тебе не обрес-с-сти ни корней, ни гнезда, ни покоя в душ-ш-ше на этой твоей земле! Чтоб тебе покинуть Алагейзию и никогда туда не воз-з-звращатьс-с-ся!

Эрагон почувствовал, как у него волосы зашевелились на голове, а по спине от ужаса пополз холодный пот. В ушах у него снова зазвучал голос травницы Анжелы, которая, раскинув кости дракона и предсказывая ему будущее, говорила, что его ждет именно такая судьба.

Широкая, как хвост кобылы, кровавая полоса протянулась по полу у ног раззака, когда он откинул назад тяжело набухший кровью плащ и вытащил из-под него лук с вложенной стрелой. Быстро подняв лук и прицелившись Эрагону в грудь, он выпустил тяжелую стрелу, которая должна была пробить противника насквозь.

Но Эрагону удалось на лету отразить ее с помощью посоха.

Затем, словно эта попытка ровным счетом ничего для него не значила и была всего лишь неким предварительным ритуальным действом, предшествующим началу поединка, раззак склонил голову, положил свой лук на пол, поправил капюшон плаща и медленно, но решительно вытянул откуда-то из недр своих темных одежд древний меч. Эрагон тем временем расставил ноги на ширину плеч и крепко ухватился обеими руками за посох.

Они бросились друг на друга одновременно. Раззак попытался с одного удара разрубить Эрагона пополам, от ключицы до бедра, но тому удалось уйти от удара и, перехватив посох, с силой ударить острым концом раззаку под клюв, пробивая хитиновые пластины, прикрывавшие ему горло.

Сильная судорога прошла по телу раззака, и он рухнул на пол.

Эрагон посмотрел в лишенные век черные глаза ненавистного своего врага и вдруг почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он резко отвернулся к стене, и его вывернуло наизнанку. Утерев рот, он выдернул посох из тела раззака и прошептал:

– За нашего отца! За наш дом! За Карвахолл! За Брома!.. Я отомстил. И пусть твое тело так и сгниет здесь, проклятый раззак.

Затем Эрагон вытащил из темницы Слоана, который по-прежнему был погружен в зачарованный сон, взвалил его на плечи и пошел обратно во внешнюю пещеру. На обратном пути он, положив мясника на пол, обследовал те туннели и проходы, в которые до этого еще не заглядывал. Там он обнаружил немало всяких смертоносных приспособлений, оружия и ядов, в том числе металлические сосуды с маслом сейтхр, которые немедленно уничтожил, чтобы больше никто не смог воспользоваться этим жутким, разъедающим плоть веществом во имя осуществления неких злокозненных планов.

Горячие солнечные лучи прямо-таки обожгли лицо Эрагона, когда он, спотыкаясь, выбрался из хитросплетения туннелей. Стараясь не дышать, он поспешно миновал зловонную тушу мертвого летхрблака и подошел к самому краю огромной пещеры, глядя с высоты Хелгринда на далекие холмы внизу. На западе виднелся столб оранжевого дыма или пыли над той дорогой, что соединяла Хелгринд с Драс-Леоной, и Эрагон догадался, что это скачет отряд всадников.

Правое его плечо и бок уже ныли от усталости, все-таки весил Слоан немало, и он переложил мясника на другое плечо. Смахнув капли пота со лба, он пытался решить, как же ему все-таки спуститься отсюда на землю да еще и с такой тушей. До земли от края пещеры было что-то около пяти тысяч футов.

– Это же почти целая миля! – прошептал он. – Если бы здесь была хоть какая-то тропинка, я бы запросто спустился даже со Слоаном на плечах. Значит, придется собрать все силы и опустить нас на землю с помощью магии… Да, разумеется. Однако то, что можно было бы сделать постепенно и без особого вреда для себя, может запросто убить меня, если я вздумаю совершить это в несколько секунд. Как говорил Оромис, тело человека не способно достаточно быстро превращать запасы своей энергии в энергию магическую. Значит, придется действовать по этапам, используя в каждый конкретный момент строго определенное количество сил, а потом ждать, пока они восстановятся… А в общем, эти разговоры с самим собой ничем мне не помогут.

И Эрагон, покрепче ухватив Слоана, устремил свой взгляд на узкий выступ примерно в ста футах ниже края пещеры.

«Будет больно», – успел он подумать, готовясь к прыжку, потом рявкнул:

– Аудр! – и слегка приподнялся над полом пещеры. Затем сказал: – Фрам!

И заклятье вынесло его из пещеры, так что некоторое время он просто висел в открытом пространстве, точно облако в небе. Хоть он и привык к полетам на Сапфире, но все же чувствовал себя весьма неуверенно, не видя под ногами ничего, кроме воздуха.

Затем, управляя потоком магической энергии, Эрагон быстро опустился на выступ, и логово раззаков вновь скрылось за той нематериальной «каменной» стеной. Ноги Эрагона скользили по мелкому щебню на краю выступа, и в течение нескольких показавшихся ему вечностью секунд он, затаив дыхание, тщетно пытался найти более надежную опору, боясь даже посмотреть вниз, ибо малейшего наклона головы было бы достаточно, чтобы он кувырком полетел на землю. Он даже невольно вскрикнул, когда его левая нога соскользнула с выступа, и чуть не упал, но обратиться за помощью к магии не успел: его левая нога внезапно нащупала некую спасительную трещину, и он сунул ее туда, восстановив равновесие. Неровные каменные края трещины больно впились ему в лодыжку там, где она не была прикрыта латами, но Эрагон даже внимания на это не обратил: хорошо было уже и то, что он удержался от падения.

Прижавшись спиной к скале, он поправил на плече безжизненное тело Слоана и подумал: «В общем, не так уж и плохо». Сил он, конечно, потратил немало, но все же не столько, чтобы не иметь возможности продолжать спуск. «Ничего, я смогу», – сказал он себе, жадно вдыхая свежий воздух и выжидая, когда сердце перестанет стучать, как бешеное; у него было такое ощущение, словно он не одну милю пробежал с тушей Слоана на плечах. «Ничего, – повторил он, – у меня все получится, как надо…»

Приближавшиеся к Хелгринду всадники вновь привлекли внимание Эрагона. Теперь они были значительно ближе и мчались по засушливой равнине с такой скоростью, что это его встревожило. «Ага, – догадался он, – получается, что кто быстрее, тот и выиграет. Мне необходимо поскорее убраться отсюда. Среди них наверняка есть маги, а я сейчас не в том состоянии, чтобы вступать в сражение с заклинателями Гальбаторикса». И, глянув на Слоана, он прибавил уже вслух:

– Ну что ж, может, и ты мне чем-то поможешь, а? И это, надо отметить, совсем немного, если учесть, что ради тебя я рискую жизнью, а может, и чем похуже. – Но спящий мясник только башкой поворочал, не просыпаясь.

Эрагон что-то сердито проворчал и, оттолкнувшись от скалы, воскликнул:

– Аудр! – и снова воспарил, как птица. На этот раз он воспользовался силами Слоана – хоть их и было немного, – а не только своими. И они вместе скользнули вдоль покрытой острыми выступами щеки Хелгринда к следующей площадке, выбранной им для приземления.

Эрагон старался спускаться не отвесно, а как бы зигзагом, и в итоге они оказались практически с противоположной стороны Хелгринда, так что его массивные отроги скрыли их от приближавшихся всадников.

Чем ближе они были к земле, тем медленнее происходил спуск. Эрагон испытывал поистине сокрушительную усталость, так что ему пришлось существенно уменьшить то расстояние, которое он теперь мог преодолеть за один раз, и ему становилось все труднее восстанавливать силы после каждой очередной затраты энергии. Даже поднять палец стало теперь так трудно, что это его раздражало. Голова кружилась, дурнота, душным плащом обволакивая его, туманила мысли и чувства; теперь даже самый твердый камень казался его усталому телу мягким, как подушка.

Когда же Эрагон, наконец, упал на согретую солнцем землю – он был слишком слаб, чтобы удержать себя и Слоана от падения в грязь, – то так и остался лежать ничком, нелепым образом подогнув под себя руки. У себя под носом он видел мелкие камешки с желтоватыми вкраплениями золотистого топаза и не сводил с них полузакрытых глаз. Слоан лежал у него на спине, точно свинцовая чушка. Воздух медленно вытекал из легких Эрагона, и, казалось, вдохнуть он не может ни капли. Все вокруг казалось затянутым какой-то пеленой, точно солнце закрыла темная туча. Сердце билось редкими толчками, то и дело останавливаясь, и удары его больше напоминали предсмертный трепет.

На разумные мысли Эрагон тоже больше не был способен, хотя где-то в глубине души сознавал, что вот-вот умрет. Его это не пугало; напротив, подобная перспектива даже как-то успокаивала: он так устал, что воспринимал возможную смерть всего лишь как избавление от этой ущербной оболочки – его тела – и возможность отдыхать хоть целую вечность. Откуда-то прилетел здоровенный шмель размером с его большой палец. Покружив над головой Эрагона, он обследовал его ухо, затем принялся хоботком ощупывать камни; его привлекали желтые блестки топаза. Шмелю, наверное, казалось, что это мелкие ромашки, какие цветут среди здешних холмов. Крылышки шмеля так и сверкали на солнце; каждый волосок на его полосатом тельце был отчетливо виден. Его гудение напоминало сигнал вечерней зори, отбиваемый на барабане. С мохнатых ножек сыпалась цветочная пыльца.

Этот шмель был таким шумным, таким живым и таким красивым, что Эрагону как-то сразу стало легче и вновь захотелось жить. Мир, в котором существовало такое удивительное существо, был прекрасен, и это был его, Эрагона, мир.

Собрав всю свою волю в кулак, он высвободил левую руку, ухватил ею жесткую ветку какого-то росшего рядом кустарника и, точно пиявка, клещ или еще какой-то паразит, высосал из растения жизненную силу, отчего оно сразу помертвело и засохло. Даже столь незначительного притока энергии Эрагону хватило, чтобы действовать более разумно, однако он вдруг испытал настоящий ужас: восстановив в душе желание жить, он не обнаружил ни в себе, ни вокруг ничего, кроме тьмы.

Тогда, чуть продвинувшись вперед, он схватил ветку другого куста и втянул в себя его жизненную силу, за этим кустом последовал третий, затем четвертый и так далее, пока он не почувствовал, что запас энергии в нем почти полностью восстановился. Когда же, встав, он оглянулся на полосу засохших коричневых кустов, тянувшуюся за ним, рот его невольно наполнился горечью.

Эрагон понимал, что в последние часы слишком беспечно обращался с магией, и эта его беспечность могла дорого стоить варденам, ибо он запросто мог сейчас погибнуть. Вспоминая собственное безрассудство, он даже поморщился. «Бром бы мне просто уши надрал, если бы узнал, во что я по собственной неосторожности вляпался», – думал он.