Полная версия
Необычайные похождения с белым котом
Выведав все, что можно было выведать, Гретхен выскользнула из толпы и побежала к дому. Ей не терпелось рассказать Мастеру Альбрехту об этом чрезвычайном происшествии. Впрочем, она воочию представляла себе, что старик в ответ немедленно произнесет своим размеренным назидательным голосом что-нибудь ироничное или даже брезгливое…
…Входная дверь оказалась не заперта. В первое мгновение Гретхен привычно отнесла это обстоятельство на собственную оплошность, однако уже в следующий миг поняла, что причина не в этом. Что-то случилось в доме – что-то непонятное и ужасное, кто-то побывал здесь, чужой и бесцеремонный, перевернул вверх дном все вещи: скамейки, сундуки, посуду на кухне… В испуге она бросилась наверх, в лабораториум, где оставила Мастера Альбрехта перед своим уходом, – однако старика там не было. Его не было и в других местах – Гретхен пробовала звать его, затем обежала все помещения дома вплоть до своей мансарды и, находя в каждом свидетельства ужасающего разгрома, всякий раз убеждалась в отсутствии там хозяина.
Голова шла кругом. Закончив обход, девочка вернулась на второй этаж и, сев на ступени лестницы, удрученно задумалась. Что это было? Разбойники? Воры? Но где тогда Мастер Альбрехт – ведь даже если воры и убили его, то едва ли им зачем-либо понадобилось уносить с собой его тело. К тому же, по первому взгляду, – из дома не пропало многое из того, что заинтересовало бы любого вора. Даже заветный сундук старика – хоть и был вскрыт топором и выпотрошен на пол – однако же не лишился напрочь наполнявших его мешочков с серебром: они лишь валялись рядом в беспорядке. Впрочем, Гретхен никогда не залезала в этот сундук и понятия не имела, сколько серебра хранилось там изначально…
Мысли завивались в кольцо, не давая ответа ни на один вопрос. Девочка подперла ладонями подбородок и закрыла глаза. Хотелось, открыв их вновь, убедиться, что весь этот кошмар был не более чем сном, дурным сном, и, как обычный сон, рассеется без следа по пробуждении…
Внезапно она услышала рядом с собой какой-то шорох – в мгновенном испуге Гретхен разом очнулась от своих мыслей, обернулась и, однако, уже в следующий момент вздохнула с облегчением: с верхнего пролета лестницы внимательно смотрели на нее зеленые кошачьи глаза.
«Господи, Тимофей… это ты!.. Что же здесь было, а? Где Мастер Альбрехт?»
В ответ животное спустилось не спеша до середины пролета и, обернув себя хвостом, прилегло на самом краю ступеньки.
«Что было здесь, спрашиваешь?»
Он нервно подергивал кончиком своего уже почти что белого хвоста.
«Была суета и безумие… – он, высунув язык, зевнул, – Вломились какие-то люди, принялись рыскать везде, переворачивать все вверх дном…»
Кот явно не горел желанием делиться подробностями.
«Послушай… – Гретхен решилась проявить настойчивость, – Я и сама вижу, что кто-то побывал здесь… не с добрыми намерениями… но куда же, скажи мне, делся Мастер Альбрехт?..»
Кончик хвоста опустился и замер:
«Мастер Альбрехт? Он ушел с ними… Точнее говоря – они забрали его с собой, эти гадкие люди… связали руки и забрали с собой после того, как нашли то, что искали… начали кричать, хохотать, ругаться, затем скрутили ему руки и ноги… и унесли прочь, так, словно бы он был куском дерева или снопом пшеницы… весьма невежливый способ обращения, на мой взгляд, – не хотел бы я, чтобы меня самого вот так же связали и волокли… уж лучше сидеть в корзине, на крайний случай…»
Кот готов был и дальше рассуждать о собственных предпочтениях, однако Гретхен немилосердно его прервала:
«Постой же, постой… – она пыталась сосредоточиться, подавив в себе приступы неумолимого, как тошнота, испуга, – Ты говоришь, они нашли то, что искали… ведь так?»
Кот мяукнул утвердительно.
«Что ж это было, скажи мне?»
Тимофей, казалось, задумался. Кончик его хвоста вновь начал подрагивать, словно бы от комариных укусов:
«Видишь ли… это трудно понять, в самом деле… сперва они шарили в лабораториуме, главным образом… но, кажется, ничего там не нашли толком… хотя что-то все же сломали и разбили – какой-то горшок протек на другой горшок, тот, в свою очередь, упал на третий… в общем, хорошо, что обошлось без пожара…»
Гретхен поморщилась.
«…потом они, стало быть, принялись за другие комнаты… да… стали обыскивать их одну за другой… обыскивали, обыскивали – и, наконец, нашли…»
Хотелось, чтобы кот говорил короче, но Гретхен не знала, как попросить его об этом так, чтобы зверь не обиделся:
«…ты сказал – нашли…»
«…ага, нашли… и знаешь ли, где нашли?… представь: в твоей мансарде!.. в одном из полупустых сундуков…»
«…но что же это было?..»
«Не перебивай…» – Тимофей качнул головой, – «Не перебивай и научись-ка слушать, когда говорят бывалые и умудренные жизнью коты… Так вот, нашли они в сундуке сущую безделицу: какую-то высохшую до белизны собачью кость без крохи хрящей и, тем более, мяса… а еще – какие-то не то дощечки, не то – корешки… и все это зачем-то связано было в пучок… словно бы для продажи, не знаю…»
Тимофей прищурился:
«Но уж обрадовались они этой штуке – я тебе скажу!.. Принялись галдеть все сразу, руками размахивать…»
«И что же они кричали? – Гретхен напрягла внимание, – Говорили они что-нибудь об этой своей находке?»
«А как же! – кот приподнял свой хвост на треть длины и легонько стукнул им о деревянную досочку ступени, – Говорили, да еще как! Говорили, что такая вещь будто бы бывает нужна для одного только дела…»
«Какого же?» – не удержалась Гретхен.
«Колдовства!»
Девочка почувствовала, как предательский холодок страха в мгновение завладел ее сердечком.
«Колдовства?»
«Ну, да, колдовства. А что тут, в самом деле, такого? Ты что ж, никогда не слышала про колдовство? Да ты ребенок еще, как я погляжу!..»
Тимофей самодовольно потянулся – что ни говори, а уж слишком он любил блеснуть своей осведомленностью:
«Знай же, девочка, что старые, бесполезные кости – это именно то, что надо… именно над ними колдуны произносят свои заклинания… Уж мне ли не знать об этом, когда один из не самых далеких моих предков жил в доме вдовы городского углежога… которая, в свою очередь, любила, едва наступало полнолуние, колдовать над такой же вот точно связкой… связкой костей и кореньев… и все это для того якобы, чтобы нового мужа себе найти да приворожить…»
«И что же сталось с ней дальше?»
«Да ничего… – кот презрительно поморщился, – Ничего хорошего, хочу я сказать… Вот… Пришлось покинуть город даже… перебравшись в деревню…»
«Вдове углежога?»
«Да нет же – ее коту, непонятливая ты девчонка!.. Вдове-то уже ничего не пришлось: ее судили церковным судом, а потом сожгли на костре… А все потому, что на город тогда обрушился мор, – и городской совет решил, что в этом вина колдовства, не иначе…»
Гретхен содрогнулась:
«Что же, получается: и Мастеру Альбрехту грозит… ты хочешь сказать… что и его… что его тоже могут сжечь на костре?»
Кот лишь кивнул своей белой головой:
«Могут. Могут, если докажут, что именно он колдовал над этой дурацкой костью… Однако могут решить, что это делал не он вовсе…»
«А кто же тогда? – Гретхен совсем запуталась, – Кто же еще, если не он?»
«Ты!!!»
Гретхен вздрогнула.
«Я?.. Но ведь я…»
«Ты, ты… ты, конечно – ведь колдовские вещи нашли именно в твоей комнатке!.. Можешь особенно на этот счет не сомневаться даже!..»
Девочка застыла в изумлении – она хотела что-то сказать в ответ, но почему-то никак не могла подобрать для этого нужных слов.
«В общем, если старик на тебя укажет… сам ли собой или под пыткой – неважно… или если они и без него решат, что ты… тогда, очень боюсь, тебе несдобровать, ей-ей…»
Гретхен опять обхватила лицо руками. Хотелось расплакаться, но она все же сумела как-то сдержать почти что неизбежные слезы.
«Что же нам делать? Что же нам делать теперь, милый кот? Как защититься самим и как нам выручить Мастера Альбрехта? Где он сейчас, а?»
Вместо ответа Тимофей поднялся на ноги и в несколько прыжков спустился к девочке.
«Где он сейчас? Я думаю, в подвале графского дома – среди непрошеных гостей были, как мне кажется, люди графа… Во всяком случае, если судить по их разговорам…»
Гретхен вдруг подняла голову:
«Знаешь, нам надо уходить отсюда!.. В любом случае – надо уходить скорее…»
Она пристально взглянула на кота – каково ему придутся эти слова? Тимофей, однако, возражать не стал:
«Надо!.. Я же и говорю тебе – надо, надо скорее рвать когти… а ты все про какие-то косточки да палочки… давай-ка собирайся поскорее – не то эти люди, того и гляди, вернутся!..»
Гретхен встала на ноги, поднялась на несколько ступенек и, толкнув рукой неплотно прикрытую дверь, шагнула в разгромленный лабораториум. Кот молча проскользнул за ней следом.
«Следует взять с собой монет, сколько возможно… хорошенько их припрятав… и что-нибудь из мясной еды обязательно… – Тимофей принялся наставлять ее так, словно бы сам каждую неделю совершал побеги из дома, – …и еще удобную корзину, чтоб место в ней нашлось и для меня тоже… хотя я, видит Бог, и не люблю подобный способ передвижения…»
Девочка, однако, слушала его вполуха: собраться в дорогу и в самом деле было нетрудно. А вот куда потом идти и как при этом улизнуть из города незамеченными? На эти вопросы Гретхен ответа не знала. К тому же надо было выручать из графских подвалов Мастера Альбрехта – или хотя бы попытаться сделать все для этого возможное… В общем, голова шла кругом настолько, что Гретхен едва услыхала, как внизу вдруг заскрипела входная дверь и громкие мужские голоса не оставили никаких сомнений в том, что давешние предостережения Тимофея имели более чем веские основания!
27
О том, что в подвале роскошного графского дома имеется небольшая тюрьма, в городе знали все. Однако знали об этом, главным образом, понаслышке – и потому дорисовывали в своем воображении какие-то ряды разделенных толстыми решетками камер с томящимися в них несчастными узниками. Вообще же, воображение горожан распалялось по этому поводу тем охотнее, чем реже они встречали графа и его людей, – ибо их, по старой традиции, не любили.
В действительности же, эта тюрьма представляла собой лишь отгороженную часть подвала здания, подвала, в котором хранили разные припасы, ненужные вещи, а также все прочее, что обычно принято хранить в подвалах больших и богатых домов. Вдобавок, означенная графская тюрьма нередко пустовала, держать серьезных пленников в не слишком дружелюбном городе граф остерегался, предпочитая использовать для этого один из своих замков.
Мастера Альбрехта, однако, привели именно в этот подвал, и граф, уже вполне оправившийся от недомогания, поспешил спуститься туда же, чтобы допросить несчастного лично. С собою он прихватил Гурагона, который, впрочем, от него все это время и не отлучался. А вот дворецкого Ганса, которого граф привык считать своей первейшей опорой и к чьим советам регулярно прислушивался, пришлось отпустить домой – что-то серьезное случилось с его племянником. Кажется, он погиб… Граф, впрочем, не стал допытываться об этом в подробностях: как ни кинь – а ему сейчас было не до судьбы какого-то незадачливого молодого человека, слишком сильно размахивавшего руками при ходьбе!
А еще граф вынужден был терпеть присутствие двух представителей городского совета – без них, согласно давнему договору, заключенному еще его дедом, городских граждан нельзя было допрашивать, судить и, в случае осуждения, наказывать.
Итак, граф занял свое место в специально принесенном слугами тяжелом кресле, прочие расселись по скамьям, а на низком длинном столике палач разложил свои страшные инструменты – гнутые иглы для забивания под ногти, клещи, вóроты для сжимания конечностей и дробления суставов…
Несчастного Мастера Альбрехта принудили встать на колени и склонить голову. Подручный палача встал у него за спиной, держа в руках конец веревки, связывающей старику запястья.
«Эй ты, Альбрехт, называющий себя философом! Выслушай, в чем обвиняют тебя люди! – начал граф свою речь, – Выслушай и ответь нам немедленно и чистосердечно: признаешь ли выдвинутое против тебя или не признаешь?»
Он проглотил слюну и пытливо взглянул на старика. Тот, однако, не поднимал головы и вообще не менял позы.
«А коли признаешь его полностью либо частично, то, прежде чем передали мы тебя церковным властям, изволь рассказать нам все, с этим связанное. Кто научил тебя злому делу, кто помогал? Что надоумило тебя употребить силу колдовства, что жаждал ты благодаря этому обрести и каковы были орудия твоего черного промысла?»
Граф сделал глубокий вдох, затем продолжил:
«Если же ты надеешься вовсе отвести от себя предъявленные обвинения, то должен будешь дать в этом случае исчерпывающее объяснение тем уликам, которые… – он вдруг поперхнулся, – … которые были найдены при обыске в твоем доме… ты слышишь меня, старик?»
Мастер Альбрехт молча кивнул. Он по-прежнему стоял на коленях и глядел в пол.
«Отвечай же!»
Старик медленно поднял глаза.
«Я… не совершал… ничего из того… в чем меня обвиняют…»
В ответ граф усмехнулся привычной усмешкой судейского недоверия:
«Что ж… едва ли не каждый, столкнувшись со столь серьезным обвинением, предпочитает вначале отрицать все или почти все… это столь обычно в подобных делах, что не заслуживает особого внимания…»
Он перевел дух.
«Но нас это, разумеется, не удовлетворит: потрудись-ка ответить подробно и обстоятельно!»
Мастер Альбрехт вновь поднял глаза:
«Право, я не знаю, господин, о чем бы должен здесь вам поведать… я не имею ничего из того, что должен бы был скрывать от вас… ибо полагаю, что вам, господин, и без того все было про меня всегда известно…»
«…что нам известно – то тебя сейчас не касается вовсе… – перебил его граф, – …твое же дело нынче: говорить правду… полностью, всю…»
Старик поклонился покорно:
«Что ж – я готов… я готов рассказать вам все… – он выпрямился, – ибо ничего незаконного отродясь не совершал… вот уже несколько лет день за днем я делаю свою работу… которую подрядился выполнить для вас, за которую вы платите мне серебром и которую, Бог свидетель, я уже почти и закончил…»
«Работу? – встрял вдруг в разговор один из членов городского совета, – Какую такую работу? Объясни-ка нам тогда, в чем состоит это твое ремесло… и какую пользу оно приносит…»
Граф, услышав это, недовольно поморщился – ему-то вовсе не хотелось, чтобы Мастер Альбрехт разболтал тут всем и каждому про свои поиски Царицы Красок. Надо было как-то отвести его, что ли, от этой опасной темы, спихнув при этом на другую, ту, ради которой и учинили допрос:
«Постойте-ка, эй! – он поднял вверх правую руку, – Не станем тратить время на пустые вопросы! Человек этот действительно получал от меня деньги… потому как делал для меня работу… должен был делать…»
Членам городского совета, однако, этих слов показалось мало. Старший из них – глава богатого цеха шорников – в ответ лишь прищурился, словно бы от холодного ветра, и вслед за тем покачал головой:
«Все-таки мы желаем, чтобы кто-либо пояснил здесь суть этой его работы. Нет ли в ней нарушений закона… И не противоречит ли она старинным правилам и договорам… касающимся пребывания в нашем городе членов вашего рода…»
Сказав это, он слегка – жестом вынужденной учтивости – поклонился графу. Тот на какое-то время задумался, уставившись в собственные руки, сложенные на коленях в замок, затем, найдя, похоже, правильные слова, вновь поднял голову и решительно взглянул в глаза своим собеседникам:
«Он должен был добыть для меня рецепт… найти его в старинной книге и доказать его верность и полноту…»
«Рецепт? – удивился второй член городского совета – старшина цеха замочников, – Но что это за рецепт? И не является ли он как раз рецептом колдовства и душегубства?»
Принужденный едва ли не оправдываться, граф энергично замотал головой:
«Нет, говорю я вам, нет же и нет! Это лишь рецепт обыкновенной краски… Краски и только…»
Шорник с замочником, однако, недоверчиво усмехнулись:
«Право, мы не слишком сведущи в подобных вещах, господин… Знаем только, что краску прежде никто не делал у нас в городе… Мы, впрочем, не имеем намерений подвергнуть сказанное вами какому-либо сомнению. Тем более что и проверить все это нетрудно вовсе. Обвиняемый сказал ведь нам, что работу свою закончил, не так ли? Или почти закончил…»
«Это так?» – граф обратился к Мастеру Альбрехту.
«Да, это так», – ответил тот.
Оба городских ремесленника, не сговариваясь, кивнули согласно:
«Стало быть, ты можешь показать нам… результаты… эту самую краску, да… краску, рецепт которой ты нашел в старой книге?..»
Все замолчали, пристально глядя на старика. Последний, однако, по-прежнему сохранял спокойствие, словно бы не его судьба решалась сейчас здесь, в этом подвале.
«Что же ты замолчал, Альбрехт-философ? Понял ли ты вопрос наш? Готов ли ты дать на него ответ?»
«Да, – Мастер Альбрехт неожиданно усмехнулся, – Я готов вам ответить честно и не таясь, да только вряд ли ответ мой придется сейчас по нраву задающим такие вопросы…»
Рыхлое лицо шорника от этих слов продернуло короткой судорогой возмущения:
«Что ты там мелешь, несчастный? Поясни-ка сейчас же! Уж не думаешь ли ты водить всех нас за нос своей мнимой ученостью? Знай же, что подобное тебе не удастся, ибо мы не расположены выслушивать здесь книжные слова и латинские изречения… У нас слишком мало времени, и потому отвечай кратко: есть у тебя та краска или же нет?»
Ко всеобщему удивлению, обвиняемый усмехнулся вновь:
«Несомненно, она была бы сейчас в моих руках… как была она в моих руках еще нынешним утром…»
Шорник с замочником дружно нахмурили брови:
«Ты, видать, пытаешься запутать нас, наглый старик! Последний раз предупреждаем тебя: говори-ка просто и прямо, а не то тебя станет учить этому вон тот скучающий молодец!..»
Сказав это, шорник указал на палача – тот, словно бы и в самом деле скучая, безмолвно стоял возле своих орудий подобно деревянной статуе.
«Я сказал, как мог сказать. Краска была у меня – и в этом всякий мог убедиться, войдя в мой дом. Могли ее увидеть хотя бы и вы, делая свой обыск. Ваши люди, однако, предпочли иное и в спешке опрокинули в горшок с изготовленным мною запасом несколько фунтов отличного купоросного масла. Добро, не возникло пожара… что уж тут говорить о какой-то краске!»
Лицо шорника побагровело от гнева. Привстав со своего места, он медленно открыл рот и заревел, словно бык:
«Да ты издеваешься над нами, жалкий ста…»
Однако замочник не дал ему разойтись:
«Послушай, – он положил руку на плечо своему товарищу, – Возможно, он и прав, черт его знает…»
Шорник проглотил слюну.
«Что?»
«Возможно, так и было, как говорит этот старик… чем черт не шутит… Я, кажется, видел что-то… какой-то горшок разбился в самом деле… дым даже пошел немножко… я просто не подумал тогда, что это важно…»
Воцарилось молчание. Судя по всему, оба ремесленника потеряли нить допроса и в непроизвольной растерянности обратили взгляды к графу. Тот, впрочем, также не знал, что делать дальше: вдобавок, к охватившей его растерянности примешивалось сейчас еще и чувство сильной досады – досады на то, что приходится почему-то подчиняться какой-то чужой, неведомой воле, заставлявшей его, графа, поступать не так, как ему бы того самому хотелось. Все же надо было двигаться дальше. Граф сделал строгое и, как ему казалось, непроницаемое лицо, затем поднял руку, словно бы прося всех замолчать, – притом что никто сейчас и не пытался что-либо произнести.
«Хорошо. Мы выяснили, таким образом, судьбу пресловутой краски. Осталось выяснить судьбу этого человека, стоящего перед нами на коленях».
Он деланно усмехнулся. Затем обернулся к Гурагону, все это время безмолвно сидевшему от него по левую руку.
«А каково будет твое мнение, чужестранный лекарь? Ведь это ты сказал нам, кажется, что колдовство есть причина постигшего меня недуга?»
Поклонившись с почтительной улыбкой, Гурагон поднялся со своего места и, шагнув к обвиняемому, несколько мгновений глядел на него молча. Затем вернулся на свое место.
«Позволено ли мне произнести свое скромное слово в присутствии столь умудренных и почтенных мужей? – начал он, поклонившись вторично, – Ибо, восхищенный здравомыслием и рассудительностью здешнего собрания, я лишь немногое способен добавить к уже сказанному…»
«Говори же, не медли!» – процедил граф нетерпеливо в ответ.
«Видится мне, что корень всего лежит… в книге… в книге, которую поминает все время этот человек и которая, по его словам, является якобы его источником и руководством… Уму непостижимо, почему книгу не забрали при обыске (замочник недовольно поморщился): ведь это первое, на что принято обращать внимание в подобных делах!… Если обвиняемый нами действительно колдовал с помощью найденных в его доме костей и кореньев, то книга, скорее всего, есть именно то, что научило его этому богомерзкому занятию… В таком случае вина его становится очевидной, и вы с чистой совестью передадите этого человека суду епископа. Если же уроки колдовства в этой книге все же отсутствуют… если мы их не найдем… то в этом случае ему все равно надлежит изобрести себе убедительные оправдания, – ибо коренья и кости были найдены при обыске и от этого при всем желании никуда не деться…»
Повисла пауза. Первым нарушил молчание шорник, уже порядком изнуренный подвальной духотой, а также неопределенностью происходящего. К тому же он, в глубине своей мелкой и нелюбопытной души, побаивался всего, что было связано с какими-либо книгами, отличными, само собой, от книг конторских.
«Велика ли польза нам от этой его книги? – начал он хрипловатым своим голосом, – Едва ли способны мы разобрать в ее латинских закорючках что-либо путное… Конечно же, можно бы привлечь сюда знающих латынь священников – но те тогда отстранят нас от этого дела вовсе… ибо обвинения в колдовстве – их исконный хлеб, как известно… отстранят, не преминув, однако, выставить довольно серьезные претензии, коли, чего доброго, наши подозрения не подтвердятся…»
Все закивали согласно, не имея, что возразить. Однако Гурагон вновь поспешил к ним на выручку:
«Если позволит мне почтенное собрание… я буду только рад послужить ему своими ничтожными умениями…»
«Ты понимаешь латинский? – обрадовался замочник, – И можешь изложить нам… то, что написано… в этой непонятной книге?..»
Гурагон лишь молча наклонил голову. В напряженной тишине раздался всеобщий вздох облегчения.
«В таком случае не станем терять больше времени, – подвел черту граф, – Пошлите кого-нибудь в дом этого человека… пусть принесет нам книгу, о которой вы все здесь мне твердите… Мы же пока успеем отобедать, как видно, – ибо у меня, признаться, чертовски сводит желудок от голода…»
Сказав это, он поднялся со своего кресла – остальные члены суда немедленно последовали его примеру.
28
Воистину, жизнь порой бывает устроена странно. Иногда плохое несет в себе хорошее, иногда же – наоборот. Слава богу, самый вместительный из имевшихся в лабораториуме Мастера Альбрехта сундуков оказался изготовленным не слишком искусно да, вдобавок к этому, еще рассохся слегка от давности времени и неподвижного своего стояния в углу. Слава богу, ибо, спрятавшись в нем, Гретхен не только смогла, прижав к себе Тимофея, вполне вольготно вытянуть ноги почти во всю их длину, но также умудрилась сквозь плохо пригнанные или, может, разошедшиеся деревянные ребра наблюдать происходящее – ведь стоял сундук так, что почти вся комната оказывалась теперь перед ее глазами.
Первое время, однако, ничего не происходило вовсе, лишь откуда-то снизу, из-за двери доносились громкие грубые голоса. Чуть погодя, в дополнение к этим о чем-то спорившим голосам, послышались неторопливые шаги деревянных мужских башмаков: кто-то подымался сюда по лестнице. От страха Гретхен старалась дышать как можно реже: ей казалось, что дыхание непременно выдаст ее, позволит обнаружить место, где она прячется, стоит лишь незваным гостям войти в их лабораториум. Однако страх этот все же оказался преувеличенным: пришельцы, хотя и показались в лабораториуме сразу же, как поднялись на второй этаж, но стоящими там сундуками не заинтересовались. Да и вообще – они, говоря по правде, вели себя в лабораториуме столь шумно, что едва ли в состоянии были расслышать что-нибудь даже и более громкое, чем дыхание спрятавшихся в сундуке кота и человека…
Это были неприятные люди со злобными и грубыми лицами, один из них, как знала Гретхен, служил у графа на конюшне, тогда как другой по виду был типичным городским подмастерьем – девочке приходилось иногда встречать его на рынке или в иных подобных местах. Войдя, они наскоро окинули взглядами углы и стены, после чего вопросительно и тупо уставились друг на друга:
