Метаморфозы. Тетралогия

Она все еще думала о том, что видит. Но возникло беспокойство: она, кажется, заглядывала в будущее. Предугадывала то, что случится через несколько минут.

– Будет дождь, – сказала она вслух.

Никто не ответил. Сад был слишком большой. Практиканты давно потеряли друг друга из виду.

Сашка спустилась с дерева. Осторожно пересыпала вишню из корзинки в ящик. На всякий случай прикрыла ягоды куском полиэтилена, валявшимся тут же, в траве.

Потом легла на спину и стала смотреть вверх. По всему саду стояла тишина, как на занятиях у Портнова; листья замерли. Сашка глядела перед собой.

Был тонкий слой нагретого воздуха вокруг ее лица. Выше был другой слой, в котором вертелись мухи. Еще выше – густая крона вишни; Сашке она показалась прозрачной. Дальше – застывшие громады воздуха, выше – толстый слой облаков. Выше, еще выше, стратосфера…

Облака завернулись воронкой, и одновременно Сашка упала в небо. Ей уже случалось этого бояться. В детстве, на пригородной базе отдыха, на лугу, она вот так же лежала и смотрела в небо и боялась в него вывалиться.

Теперь это произошло.

Ветер сорвал полиэтилен с ящика, и вишни глянули изнутри множеством темных глаз. Сашка увидела себя с их точки зрения; картинка то дробилась, то вдруг собиралась воедино, и тогда возникал стереоэффект.

Ее подхватило, как воздушный змей, и потянуло вверх, причем тело, брошенное на траве, оставалось неподвижным. Нить, соединяющая ее с этим якорем, помогала летать и не давала улететь далеко. Она почувствовала деревья как свои руки, а траву – как свои волосы. Ударила молния, полетели оборванные листья, и Сашка засмеялась от счастья.

Она ощутила себя словом, которое сказал солнечный свет. Она высмеяла страх смерти. Она поняла, зачем родилась и что именно ей следует сделать в жизни. Все это случилось, когда молния еще была на небе – белый зигзаг.

А потом хлынул дождь, и она пришла в себя – мокрая насквозь, в прилипшей к телу футболке, из-под которой кокетливо и жалко просвечивал кружевной лифчик.

* * *

– Здравствуйте, второкурсники.

Занятия по специальности проходили все в той же первой аудитории. Группа «А» второго курса сидела за столами, похожими на школьные парты.

Сашка оглядывалась вокруг, удивленно отмечая давно знакомые, но напрочь забытые подробности. Вот коричневая доска, как в школе. Вот щербинка на крашеной стене. Вот люди, которые были с ней рядом почти все лето; в какой-то момент они перестали что-либо значить, сделались прозрачными, как мыльные пузыри. Но теперь начался второй курс – и все приобретает новое значение.

Сама Сашка изменилась. Ее будто разобрали на части – а потом сложили снова, так что с первого взгляда кажется, будто все осталось по-прежнему. Даже ей самой иногда – вот сейчас, например, – казалось, что она совершенно такая же, как прошлой осенью, когда они в актовом зале слушали «Gaudeamus».

Портнов развернул тоненький журнал в бумажной обложке.

– Гольдман Юлия.

– Есть. – Юлька сидела скособочившись и водила в тетрадке ручкой. Голова ее время от времени подергивалась.

– Бочкова Анна.

– Есть. – Аня то и дело моргала, слишком часто и нервно.

– Бирюков Дмитрий.

– Есть. – Дима прикрывал лицо рукой, как будто его слепило солнце.

– Ковтун Игорь.

– Есть.

– Коженников Константин.

– Здесь. – Костя поднял голову. Его волосы выгорели на солнце и топорщились, как солома. Он сидел рядом с Женей Топорко, но не бок о бок – между ними был пустой стул.

– Коротков Андрей.

– Есть. – Летом Андрей зачем-то побрился наголо и был похож на очень свежего, загорелого призывника.

– Решили сэкономить на расческах? – Портнов прищурился. – Славно, славно, вам идет… Мясковский Денис.

– Здесь!

Совершенно ясно было, что группа полностью в сборе, но перекличка продолжалась, торжественная, как ритуал. Сашка глубоко дышала. Сам запах института, свежей краски, известки, пыли, липовых листьев за окном напоминал ей и подчеркивал: она жива, ее жизнь насыщена и ярка, все вернулось на круги своя: сентябрь, учеба, первая аудитория, солнечный свет.

– Павленко Елизавета.

– Я, – сказала Лиза.

На ней были широченные джинсы со спущенными вдоль штанин декоративными лямками. Странным образом эти мешковатые штаны только подчеркивали Лизину худобу и хрупкость; она загорела, и оттого ее светлые волосы казались еще белее.

– Самохина Александра.

– Я.

Портнов смерил ее взглядом, но ничего не сказал.

– Топорко Евгения.

– Есть!

– Вижу, вы славно отдохнули, – Портнов прищурился. – Выглядите как после дорогого курорта.

Женя не смутилась. За прошедший год она здорово повзрослела, из девчонки-замухрышки превратившись в сексуальную пышную барышню. Школьные косички остались в прошлом: летом Женя завела себе короткую модельную стрижку. Загар на ее лице сочетался с нежнейшим румянцем, и, сидя рядом с Костей, она поглядывала на Портнова почти без боязни: красива, мол, сама знаю, ну и что?

Закончив перекличку, Портнов еще раз окинул группу взглядом поверх очков:

– Итак, мы отдохнули и готовы к новым свершениям. В этом семестре нас, как обычно, ждет напряженная работа. У вас появляется еще один специальный предмет – введение в практику. Читать его будет Николай Валерьевич Стерх, это очень хороший преподаватель, постарайтесь его не огорчать… Общеобразовательных предметов станет меньше. Обязательной для всех остается физкультура… Кто из вас уже разговаривал с первокурсниками, которые поселились в общежитии?

По рядам прошелся легкий шорох.

– Я разговаривала, – сказала Сашка. – У меня в комнате две девочки поселились сегодня утром. А что, нельзя?

– Можно. Но запомните: если кто-то из вас вступит в дискуссию с первокурсником относительно профиля нашего вуза, его особенностей… Программы, стиля обучения… Этот человек будет держать ответ перед своим куратором. Поэтому лучше вам воздержаться.

Шорох голосов в аудитории сделался громче.

– А что им говорить? – спросил Коротков. – Если будут спрашивать?

Портнов неожиданно улыбнулся:

– Давайте полезные советы. Советуйте заниматься старательно и ничего не пропускать. Успокойте, если будут истерики. Вы же взрослые ребята, что-нибудь придумаете, вспомните, как вас самих морально поддерживали в прошлом году нынешние третьекурсники…

– Мы поддержим, – сказал Денис.

Сашка обернулась. Группа «А» второго курса смотрела на преподавателя; кто-то сидел скособочившись. Кому-то трудно было сфокусировать взгляд. Кто-то подергивался, кто-то хихикал. Сборище уродов.

– Деструктивный этап у многих из вас еще не завершен, – сказал Портнов, будто отвечая на ее мысли. – Что совершенно ожидаемо при вашей лени и несобранности. Напоминаю: только тот, кто будет прилежно учиться, быстро и легко войдет в норму… в то состояние, которое кажется вам нормой на данном этапе. Напоминаю: спиртное в общежитии запрещено. Первокурсники, конечно, будут пить, и на первых порах их не станут за это наказывать. Но если я увижу у кого-то из вас в крови следы алкоголя… Я не говорю «наркотики», потому что тот из вас, кто хоть травку покурит на данном этапе обучения, – обречен… Если я найду у кого-то в комнате спиртное, я сделаю так, что вас тошнить будет до старости при одном упоминании о водке. Ясно? Есть вопросы?

В его очках отражался оконный переплет. Вопросов не было.

– По организационным вопросам у меня все, – сказал Портнов. – Староста, учебники на столе. Раздайте каждому: текстовый модуль, ступень четыре, и задачник, ступень три.

– А я опять староста? – решился спросить Костя.

Портнов поднял брови:

– Группа, у кого-то есть другие кандидатуры?

– Пусть Самохина будет старостой, – сказала Лиза. – Она у нас отличница и общественный деятель.

Кто-то хихикнул, но смех быстро стих.

– У Самохиной, – сказал Портнов, не глядя на Сашку, – в этом семестре и без того достанет работы. Коженников, вы уже отобрали у нас две минуты. Делайте дело, прошу вас.

Учебники были старые и пахли пылью. Сашка не выдержала и открыла сборник упражнений на первой странице.

– Самохина! – окрик прозвучал как удар. – Я никому не разрешал открывать книгу!

Она с неохотой захлопнула учебник. Первые строки самого первого задания успели вогнать ее в сладостную жуть.

* * *

Две недели, проведенные дома, обернулись для Сашки тяжелым трудом: приходилось ежесекундно одергивать себя, слушать, слышать, вовремя отвечать и улыбаться. Сашка старалась изо всех сил, но мама все равно тревожилась все больше.

– Саня, – спросила она как-то утром, когда они в квартире остались одни, – знаешь… Покажи руки.

Сашка сначала не поняла. Мама, оказывается, искала «дорожки» от уколов и, не обнаружив их, не особенно успокоилась.

– Мама, это смешно. С чего ты взяла?!

– Ты странная. Отвечаешь невпопад. Смотришь… как-то отрешенно. Что с тобой, можешь мне сказать? Что с тобой?! Ты куришь? Дышишь? Глотаешь таблетки?

– Я тебе клянусь, – устало сказала Сашка. – Я в жизни не пробовала… ничего такого. Я даже водку не пью.

Мама, кажется, не поверила. Она сама казалась нервной, то взвинченной, то веселой, то тревожилась, то забывала о своих тревогах, и Сашка, не выдержав, однажды спросила:

– С тобой-то что происходит? Что случилось?

– А видно? – спросила мама после паузы, и щеки ее порозовели.

– Что? – Сашка хлопнула глазами.

– Я жду ребенка, – просто сказала мама. – Мы – с Валиком. С Валентином.

– Как?!

– Да вот так, – теперь мама старалась казаться невозмутимой, даже насмешливой. – Не такая я старуха, как тебе кажется.

– Мне не кажется, – пробормотала Сашка. – Я другое имела в виду… И все-таки…

– Все-таки, если мужчина и женщина любят друг друга, вполне естественно, что они хотят ребенка. Валентин хочет ребенка.

– А ты?

– И я хочу! – Мама рассмеялась немного напряженно. – А ты разве не хочешь маленького братика? Или сестричку?

– Не знаю, – призналась Сашка, подумав. – Все это как-то… умозрительно.

С этого момента ей стало понятно мамино состояние и стало понятно, почему тема «наркотиков» и Сашкиных измененных реакций не получила развития. Сашка понятия не имела, как бы она выкрутилась, вздумай мама припереть ее к стенке: чем вы там занимаетесь в этой Торпе?! Но маме было не до того. В ней рос ребенок, и именно ему, неродившемуся, а не взрослой Сашке, предназначалось ее внимание.

Сашка думала так, понимая, что несправедлива. Мама не была равнодушна к ее судьбе. Мама рвалась между новой семьей и Сашкой, и Сашка рвалась пополам: ей страшно хотелось, чтобы мама освободила ее от Торпы. Она прекрасно понимала, что это желание неосуществимо и преступно. Она боялась, что мама однажды докопается до правды и возьмется Сашку вызволять – и погибнет в этой борьбе, потому что в схватке с Фаритом Коженниковым у нее нет шансов…

– Если бы ты училась в нормальном вузе рядом с домом, – сказала мама накануне Сашкиного отъезда, – у тебя хватило бы времени… И желания… И ты бы видела, как малыш растет, помогала бы мне… Тебе полезно, скоро свои дети будут… Как насчет перевода?

– Нам будет тесно вчетвером, – сказала Сашка. – Квартира слишком маленькая.

– Но у нас же нет другой квартиры! Потом, может быть, со временем, сможем найти вариант с доплатой, а пока…

– А пока я буду в Торпе, – сказала Сашка. – Там прекрасное общежитие.

Мама вздохнула. В этот момент ей очень хотелось верить, что общежитие – прекрасное.

– Я пойду собираться, – Сашка поднялась. – А то завтра поезд, а у меня еще конь не валялся.

Она ушла в свою комнату, села на диван и, опустив руки, ясно представила себе, что ничего привычного, доброго, старого уже больше не будет. Когда она приедет домой в следующий раз… если приедет… все сделается по-другому. Начнется новая жизнь, новое детство. Сашкина комната преобразится, и память, слежавшуюся вместе с пылью на книжных полках, вытянет сквозняком в окно. Да, Сашка эгоистка, она привыкла, что мама принадлежит только ей; сперва появился Валентин, теперь придет кто-то третий и полностью завладеет информационным пространством этого дома. А Сашка будет там, на периферии, медленно превращаться в другое существо. Непонятное. Возможно, смертельно опасное. Будет превращаться и молчать. И хорошо еще, что у мамы есть Валентин и будет ребенок, потому что девочки, которая родилась и выросла в этом доме, больше не существует…

Сашке сделалось жалко себя. Но она обнаружила – без удивления, – что не умеет плакать.

* * *

– Курс «Введение в практическую специальность» рассчитан на два семестра. Зимой мы сдадим зачет, летом мы тоже сдадим зачет. На третьем курсе нас ждет один семестр собственно практических занятий, а после него – переводной экзамен. Это серьезно, дорогие мои. Опыт показывает, что легче всех этот экзамен сдают студенты, одинаково успевающие в классе «Специальность» и «Введение в практику», то есть отныне вы должны делить свои усилия между двумя главными предметами: моим и Олега Борисовича. Но если с Олегом Борисовичем вы занимались год, то меня вы пока не знаете…

Горбун улыбнулся.

Он стоял посреди аудитории, почти упираясь головой в потолок. А если бы не сутулился – наверняка бы уперся; на Николае Валерьевиче был черный костюм старомодного кроя. Время от времени Стерх поводил плечами, будто у него затекла горбатая спина.

– А заниматься мы будем с каждым индивидуально. Может быть, потом разобьемся на маленькие подгруппки, человека по три-четыре, но сначала мне надо выявить ваши профессиональные склонности. На данный момент здесь сидит только один человек, чье будущее более-менее ясно…

– И это Самохина, – сказала Лиза.

Николай Валерьевич поднял брови:

– Милая девушка, разве Олег Борисович не научил вас молчать, когда говорит преподаватель?

Лиза покраснела, но глаз не отвела.

– Да, это Александра Самохина. У нее очень яркие, гм, профессиональные данные, они выявились еще на первом курсе, и с Александрой мы будем заниматься по особой программе. Но это не значит, что кто-то из вас останется без внимания, поверьте, – и он снова мягко улыбнулся.

Кажется, не все преподаватели специальности придерживались инквизиторской манеры Портнова. Горбун был, по крайней мере, добрый. Второкурсники обменялись просветлевшими взглядами, кое-кто даже поверил, кажется, что здесь можно будет немножечко посачковать…

Сашка не обольщалась.

* * *

Расписание практических индивидуальных горбун составлял сам, никому не доверяя. Сашка оказалась последней в списке; она успела посидеть в библиотеке и поэкспериментировать с новым сборником упражнений.

Первый взгляд не обманул ее: новые упражнения были сродни старым, но сложнее на порядок. Многоступенчатые преобразования сущностей, бесконечно абстрактных, иногда закольцованных, иногда сжатых в точку, готовых в любой момент высвободиться и насквозь прорвать ткань воображаемой реальности; если это были чужие мысли – то настолько нечеловеческие, что Сашка боялась себе представить мозг, естественным образом родивший эти химеры. Одновременно – Сашка уже умела это видеть – упражнения были потрясающе красивы в своей гармонии.

Она вспомнила о занятиях с горбуном за минуту до назначенного времени.

Аудитория номер четырнадцать размещалась на четвертом этаже, деревянном, скрипучем и гулком. Пробежавшись по коридору, Сашка силой заставила себя сдержать шумное дыхание и постучалась.

– Здравствуйте, Саша. Садитесь, поговорим.

В аудитории стояли, как в классе, парты, Сашка выбрала ту, что под самым окном. Внизу – руку протяни – шумело зеленое море лип.

– Вот и первый курс пролетел. – Горбун уселся напротив, за преподавательский стол. Его пепельные волосы, прямые и длинные, двумя кулисами обрамляли лицо. Острый подбородок лежал на высоком белом воротнике. Какой-то он весь старинный, подумала Сашка.

– Саша, – сказал горбун раздумчиво. – Вам никогда никто не говорил, что вы – отдельный, особенный человек? Которого ждет отдельная, очень важная миссия?

– Нет, – быстро сказала Сашка.

Горбун улыбнулся:

– Оно и к лучшему. Звездной болезни нам не надо… Но вот, Александра Самохина, пришло ваше время. Вы не просто лучшая наша студентка, вы редкостное дарование, можно сказать, подарок. Вас ждет великое будущее. А что это значит?

Сашка недоуменно молчала.

– Это значит прежде всего, что ваше настоящее – ежедневный рабский труд, без лени, без страха, без колебаний. Работа – подготовительная, – которую вы проделали на первом курсе, ничтожна по сравнению с тем, что вам – нам с вами – предстоит еще выучить, усвоить, отработать. Сегодня – прямо сейчас – мы начинаем готовиться к переводному экзамену, который вам предстоит на третьем курсе, зимой.

Она слушала, навалившись животом на стол. Горбун говорил с легкой улыбкой, но он не шутил, о нет, и Сашка прекрасно понимала, что он не шутит.

За раскрытым окном колыхались липы. Сашка чувствовала левой щекой теплый ветер с едва ощутимым привкусом осени.

– Вам кажется, что вы материальны, Саша?

Вопрос был задан таким снисходительным, таким небрежным тоном, что Сашка невольно хлопнула глазами.

– А разве нет?

Горбун улыбнулся. Он сидел за преподавательским столом, перед ним лежали журнал посещений – и CD-плеер. Сашка когда-то мечтала иметь такой.

– Да, – кивнул Николай Валерьевич. – На данном этапе вы куда более вещны, чем мне хотелось бы. Три семестра мы будем с этим воевать, три семестра вы будете разрушать свою материальную составляющую и наращивать информационную. Смысловую. Идеальную, если хотите, хотя это слово в данном случае неточно. А мы будем бороться за точность, Саша, нам это очень важно – точность формулировок… Вы хотите что-то спросить?

Портнов никогда не позволял такую роскошь – спрашивать. Сашка на минуту отвела глаза, посмотрела на липы под окном. В первый день сентября они стояли зеленые, будто посреди лета.

Она могла бы спросить, что ждет их всех на экзамене через полтора года. И что за профессиональные склонности она выявила, и какова будет ее профессия. Она могла задать сотню вопросов, на которые не желал отвечать Портнов, которые ставили в тупик ее однокурсников. Но она спросила:

– Вы, случайно, не знаете… я… тогда, на зимних каникулах… никого не убила?

Горбун не удивился.

– Нет. Кстати, тот эпизод очень характерен… Первый случай в вашей жизни, когда ваша информационная составляющая серьезно надорвала материю. К сожалению, бесконтрольно, спонтанно и очень опасно. Вы переживали?

Сашка отвела глаза.

– Понимаю. Если вы думаете, что из вас растят монстра-убийцу, вы ошибаетесь.

– А кого из меня растят? – вырвалось у Сашки.

Горбун повел плечами, будто разминая затекшую спину:

– Рано, девочка. Рано вам это знать. Вы пока еще рабыня формы, гипсовая отливка с кое-каким воображением… С памятью, с характером… Да. Вот эту вещь я вам отдам в пользование. – Рука с очень длинными бледными пальцами коснулась плеера. – Если захотите, можете когда-нибудь слушать просто музыку. Это можно. А вот этот диск, – на преподавательский стол лег бумажный конвертик, – этот диск я даю лично вам для работы. Берегите, пожалуйста. Вы уже не первокурсница, знаете, как важны бывают некоторые вещи. И еще: прежде чем мы начнем заниматься, я хочу поговорить с вами о деликатных материях. Вам надо, Сашенька, вам желательно расстаться с девственностью: она становится серьезным тормозом для вашего развития.

Сашка вспыхнула так, что у нее заболели щеки.

– Какое это… имеет… значение?

– Все имеет значение. Вы будете меняться не только изнутри, но и… по-всякому будете меняться, Сашенька. Имеет значение ваш чувственный опыт, ваш гормональный статус… Ну и физиология, да. Информационный баланс вашего тела. Я ценю ваше серьезное отношение к жизни, вашу сдержанность. Ваше целомудрие. Но работа есть работа. Речь не идет о том, чтобы сегодня, завтра… Время еще есть… Но подумайте в этом направлении. Хорошо?

* * *

Ласточки еще не улетели. Кружились над двором, может быть, в последний раз. Носились стайками подросшие птенцы.

Сашка прикинула расстояние до общаги – через двор. Каждый день оно было разным. Случалось преодолеть его за два шага (ощущение падения и ветер в ушах). А бывало, что идти через двор приходилось часами, будто через пустыню. Сумка оттягивала плечо, а Сашка шла и шла, шагала к крыльцу, которое отодвигалось, становилось все дальше…

Она поправила ремень на плече. Побалансировала на месте, ловя равновесие. Сделала первый шаг; ласточки проносились мимо лица, почти состригая брови острыми кончиками крыльев.

Вот липа. Вот скамейка. Вот крыльцо. Сашка поставила ногу на нижнюю ступеньку, чуть придержала, чтобы крыльцо не выскользнуло. Все. Она дошла. С каждым разом все легче; наверное, Портнов прав и скоро она окончательно войдет в норму… вернее, в «то состояние, что представляется нормой на данном этапе».

Ключа от двадцать первой комнаты, так долго бывшей в Сашкином единоличном пользовании, не было на щите. Сашка привычно нащупала дверной проем, ведущий на лестницу. Повернула голову – и встретилась взглядом с парнем-первокурсником.

Коротко стриженный, очень бледный. Блондин, а глаза темные. Смотрит с ужасом. Сашка улыбнулась, желая успокоить его.

– Привет. С поступлением.

– Привет. Что с тобой?

– Ничего… А что?

Парень облизнул губы:

– Ничего… Ну, я пойду?

– Меня зовут Саша, – сказала Сашка неожиданно для себя.

– А меня Егор.

– Удачи, Егор, – пожелала Сашка.

И, осторожно ощупывая каждую ступеньку, двинулась вверх по лестнице.

Ее соседки-первокурсницы уже вернулись с занятий. Сашка вошла без стука; на полу стояли открытые чемоданы. Одна соседка, Вика, черноволосая и кудрявая, развешивала вещи в шкафу. Другая – Лена, полная и белая, как булочка, – сидела на кровати с выражением крайнего отчаяния на круглом, голубоглазом, почти кукольном лице. Рядом на покрывале лежал текстовый модуль с цифрой 1 на обложке.

Сашка потянула воздух носом:

– Курили? Учтите, девки, застану в комнате с сигаретой – выброшу вместе с ней в окошко. Есть туалет, там и дымите.

Вика не ответила. Лена сгорбилась на кровати, обхватив руками пухлые плечи. Сашка прошла к своему столу, подняла сумку, желая вытащить плеер. Узор царапин на столешнице напомнил ей о чем-то. Моментально – само по себе – провернулось в голове мысленное упражнение из прошлогодних; когда Сашка положила наконец плеер на стол, за окном было ощутимо темнее и в комнате за ее спиной что-то изменилось.

Она повернула голову. Новые соседки стояли бок о бок и смотрели на нее с ужасом.

– Дело житейское, – сказала Сашка. – Задумалась. Не обращайте внимания.

– Саша, – сквозь слезы пробормотала Лена. – Скажи, пожалуйста, что с нами будет? Мы будем такими же, как вы?!

Сашка ухмыльнулась:

– Ничего страшного. Просто переживите первый семестр… И старайтесь, как можете. Вам же лучше будет.

* * *

Взгляды первокурсников служили ей зеркалом. Она видела свое отражение в чужих глазах: изломанная, полностью погруженная в себя. Иногда замирающая на середине движения. Отрешенная. С пугающим пристальным взглядом. Они смотрели на нее, не умея скрыть страх – и порой отвращение.

Сашка не обижалась. Эти ребята переживали трудные времена: их угрозами и шантажом загнали в Торпу. На них навалили непосильную учебную нагрузку. Наконец, они окружены были уродами: больными, физически увечными, даже, кажется, сумасшедшими.

Нет, они, конечно, пытались держаться и делали вид, что ничего не происходит. Кто-то привез гитару, кто-то – магнитофон. Общежитие гудело, пило, веселилось; третьекурсники, как ни странно, тоже принимали участие в гулянках. Выйдя из комнаты с полотенцем на плече, Сашка увидела, как Захар, Костин сосед по комнате, целуется в коридоре с кем-то из свеженьких девчонок. Лампочка не то перегорела, не то ее выкрутили; смех, шепот, топот ног – девчонка сбежала на кухню, Захар пошел следом, а Сашка побрела в душевую.

Вода бежала по-настоящему горячая, как дома, и Сашка немного ожила. Растерлась полотенцем. Намотала «тюрбан» на мокрые волосы. Вот и прошел первый день занятий; домашних заданий – выше крыши, но завтра – индивидуальные со Стерхом, и она в первый раз понесет ему сдавать отработанный материал…

При мысли о плеере со вложенным в него диском Сашку пробирал озноб даже в горячей, полной пара душевой. Надев халат, придерживая на голове полотенце, она побрела в комнату – время было позднее, а работа, как известно, не волк и сама по себе никуда не денется.

Соседки убежали куда-то – плакаться на жизнь, как думалось Сашке. Она подсушила волосы, легла поверх покрывала, положила плеер на живот и задумалась.

Сегодня на занятии Николай Валерьевич впервые надел на нее наушники и включил плеер. И Сашка – впервые – услышала это.