Спокойной ночи, красавчик

Сэм наткнулся на письмо отца в кухонном шкафу матери, когда готовился продать дом. Она жила в «Бурных водах» уже несколько месяцев, когда он нашел его, напечатанное на дорогой бумаге, которую его отец использовал для писем, которые посылал Сэму несколько раз в год, с его именем, выбитым сверху. Если не считать телефонных звонков каждый год или полтора, это был предел их отношений. Все письма были напечатаны на машинке, и Сэм представлял, как отец произносит несколько фраз в диктофон и передает его секретарше. – Напечатай это для меня, хорошо, милая?

Сэм сел за кухонный стол, тот самый, за которым когда-то давился куском худшего в мире кокосового торта от «Барбарисовой Фермы», и попытался разобраться в том, что читал. Письмо было адресовано его матери. Есть кое-что, о чем я должен тебе сказать, Мэгги.

В письме длиной в три страницы сквозило сожаление, которое отец испытывал последние двадцать лет – как тяжело было Теду жить с тем, что он сделал со своей семьей. Я понимаю, почему ты не хотела говорить со мной, когда я пытался, но я хочу, чтобы ты знала, что худшую боль в жизни мне причиняет то, что я не знаю собственного сына.

И тогда Сэм добрался до последней страницы, его ждало большое открытие. Тед и Федра развелись, и Тед получил значительную сумму денег в качестве компенсации. Он хотел, чтобы Маргарет получила половину. «Два миллиона долларов», написал Тед, объяснив, что уже перевел деньги на счет Маргарет в банке «Северная Звезда[21]». Пожалуйста, не упрямься. Используй деньги, как захочешь, для себя и Сэма. Ты столько трудилась, воспитывая нашего сына, и, честно говоря, я никогда не смогу вернуть тебе этот долг.

Маргарет смотрела телевизор, когда Сэм пришел к ней на следующий день. По выражению ее лица он понял, что она в стабильном настроении. – Мама, что это? – спросил он ее.

Она покраснела, увидев письмо, смущенная, как в тот раз, когда нашла Сэма в гараже с экземпляром журнала «Хастлер[22]». Он сказал, что нашел его в школе, слишком пристыженный, чтобы признаться, что журнал дал ему отец; и что Тед отдавал Сэму каждый новый номер с тех пор, как тому исполнилось двенадцать.

– Присядь, – сказала Маргарет, забирая у него письмо. – Давай поговорим – И, словно он снова стал мальчишкой, на ее лице возникло то старое выражение, когда она изо всех сил старалась наладить с ним контакт – с единственным парнем, который у нее остался. Но на этот раз Сэм действительно заинтересовался тем, что говорила Маргарет. Все это ее так взбесило, призналась она. Тед Статлер думал, что сможет компенсировать все, что натворил, просто бросив ей деньги, которые даже не сам заработал. Ее челюсти были стиснуты от гнева, пока она говорила, и для Сэма это было нечто совершенно новое. Захватывающее. Его мать злилась на Теда Статлера, худшего говнюка в мире. Наконец-то. – Вот почему я отдаю все деньги тебе, – подытожила она в конце своей обличительной речи.

Сэм не мог поверить, что это его мать, та самая женщина, что была такой тряпкой всю его жизнь. – Что?

– Я начала процесс выдачи доверенности на тебя, – сообщила она. – Ты получишь все, что у меня есть, включая деньги твоего отца.

На следующий день, возвращаясь поездом в Нью-Йорк, Сэм перечитал то письмо, наверное, раз двести. Поначалу все это приводило его в бешенство. Его мама была права, это было лицемерно и манипулятивно, как и следовало ожидать от Теда Статлера, человека, который соизволил позвонить сыну всего пару раз за последние несколько лет, и думает, что все может быть прощено за один росчерк пера.

Но потом Сэм начал думать о том, что могут дать ему деньги отца – более легкую жизнь, немного роскоши. Он был готов к переменам, проработав почти десять лет в детском психиатрическом отделении больницы «Бельвью», обучая аспирантов и леча безнадежно больных детей. И внезапно ему стало легче. На их втором свидании он рассказал эту историю Энни, которая мудро предложила ему подождать, пока мать не подпишет доверенность, прежде чем тратить деньги, но это было сложно. Сэм не мог сказать «нет» деньгам, да и сама мысль о том, что они у него будут, жгла ему карман. Вот он и тратил их, маниакально, и каждая покупка была направлена на то, чтобы стереть эту ухмылку с лица Теда Статлера. Как только Сэм начинал, то уже не мог остановиться и спускал деньги на самое глупое дерьмо. Почти 5000 долларов – на кресло руководителя от «Имс», из полированного литого алюминия, с фиксацией роликов? Спасибо, папа! «Лексус»-350 с кожаным салоном и автоматическим зажиганием? Спасибо, папа! Живя на широкую ногу в кредит, Сэм с нетерпением ждал момента, когда все это будет немедленно выплачено, как только мать перепишет на него деньги, что произойдет буквально со дня на день, по словам Салли Френч, директора «Бурных вод».

Но это было три месяца назад, и его мать до сих пор не подписала документы. – Мы работаем над этим, Сэм, – продолжает уверять его миссис Френч. (Она просила называть ее Салли, но в его детстве она была их соседкой, и он считает невозможным общаться с ней, как со сверстницей.) Состояние Маргарет ухудшалось быстрее, чем кто-либо ожидал, и, как того требует закон, ей нужно пройти ряд тестов, чтобы доказать, что она подписывает бумаги в здравом уме. Она все время их проваливает.

Сэм старается унять беспокойство. Все будет хорошо. Она сдаст тесты, и он получит доверенность. Деньги переведут на его счет, и он сотрет накопившуюся кучу долгов, десятки счетов, которые он прячет здесь, в ящике стола, скрывая их от Энни. (Не стоит ее волновать. Все скоро наладится!)

Раздается звонок в дверь, и он кладет счета обратно в ящик. Глубоко вздохнув, он нажимает на кнопку, чтобы разблокировать дверь.

– Привет, – говорит Сэм, приветствуя пациента, вставшего у кушетки. – Входите, присаживайтесь, где вам нравится.

Глава 6

– Обычно самка может отложить от 500 до 600 яиц, – с отвращением читаю я на сайте. – Коричнево-желтый, с черепом на груди, этот вид известен как мотылек – бражник «Мертвая голова». – Я внимательно рассматриваю иллюстрацию, гадая, может быть, это те самые раздражающие твари, которые вылезли из коробок Агаты Лоуренс, проедая себе путь сквозь постельное белье. – Во многих культурах они считаются дурным предзнаменованием, и…

Снаружи кто-то есть. Я выглядываю в окно. Это Сэм, он сидит на нижней ступеньке крыльца и читает. Когда я открываю входную дверь, чтобы присоединиться к нему, он уже на ногах, с книгой под мышкой.

– Хочу посидеть с тобой за чашечкой кофе. Уже поздно для этого?

– Да, мне нужно вниз. Пытался немного почитать.

– Что за книга? – спрашиваю я.

Он поднимает книгу, показывая обложку.

– «Мизери», Стивена Кинга. Абсолютное безумие. – Он понижает голос. – Говоря о безумии – пора снова за работу.

Я бросаю на него шутливый взгляд и смотрю, как он удаляется по тропинке. Вернувшись в дом, я защелкиваю засов и направляюсь в кабинет. Он прав: снова за работу.

* * *

Я знаю его распорядок дня наизусть:

Он делает себе чашку кофе в приемной.

Идет к своему столу и включает радио, угнетая себя политикой в «Утреннем выпуске», ожидая прибытия первого пациента.

Раздается звонок, и он идет к шкафу, где держит свой синий спортивный пиджак от «Брукс Бразерс».

Пиджак надет, радио выключено, дверь открыта.

– Доброе утро, – говорит Сэм.

– Привет, Сэм. – Это Мороженая Нэнси, точно к ее десяти утра. Она возглавляет отдел развития в «Мидоу-Хиллз», частной школе-интернате в двадцати трех милях к северу и недавно утратила жажду к жизни.

– Входите, присаживайтесь, где вам нравится, – говорит Сэм. Он часто так говорит. Разрешение пациентам выбрать, где сидеть – это часть работы (из книг о методах психотерапии, прочитанных мною в свободное время стало ясно, что работники этой сферы рассматривали бы это, как диагностику). Нэнси садится на противоположной стороне дивана, в самой дальней точке от кресла Сэма (и прямо под вентиляцией). Это место выбирает большинство пациентов. Только жена аптекаря выбирает другой край дивана.

Нэнси расстегивает молнию на сумке. – Дайте мне минутку, чтобы подготовиться, – просит она.

У нее есть проблема со здоровьем. Тарзальный туннельный синдром. Он вызывает онемение обеих пяток, и лечение включает в себя прокатывание подошв по двум твердым, шипастым шарикам как минимум три раза в день. И лучшее время для этого – следующие сорок пять минут, которые, судя по прошлой неделе, Нэнси проведет, бурча Сэму по поводу Анджелы, своей семнадцатилетней дочери.

– Анджела утром спросила, можно ли пригласить этого мальчика провести с нами выходные, – начинает она. Бинго. «Этот мальчик» – так она называет бойфренда своей дочери, хотя ему уже двадцать два.

Нэнси знает об их отношениях только потому, что несколько недель назад поставила будильник на четыре утра и прокралась в комнату Анджелы, чтобы порыться в ее телефоне. Она обнаружила их переписку, а также секретный аккаунт своей дочери в «Инстаграм», который, честно говоря, довольно обличителен. Это закрытый аккаунт, и мне пришлось создать себе фальшивый, притворяясь угрюмой, но привлекательной семнадцатилетней девушкой, взяв фотографии с Фэйсбука кого-то из Брисбена, Австралия. Это сработало – Анжела приняла мой запрос на следующее утро, предоставив мне доступ ко всем двумстам шести фотографиям, которые доказывают, что она и «этот мальчик», похоже, очень любят друг друга.

Для ясности – я знаю, что то, что я делаю – неправильно (то есть подслушиваю сеансы терапии Сэма, пять дней в неделю в течение последнего месяца), но кто бы этого не сделал? Теперь я знаю так много. У художницы, рисующей губную помаду – парень-импотент! Жена аптекаря теряет интерес к мужу! Мрачная директриса школы, которую я часто вижу в продуктовом магазине, переживает экзистенциальную тревогу. Как тут остановиться?

И меня интересуют не только они, но и он сам, доктор Статлер. Слушая каким тоном он беседует с пациентами – как утешает их, принимая их уязвимость, слыша это сочувствие, я не могу прекратить. И если что-то не правильно, это еще не значит, что это плохо. Я же не сажаю детей в клетки. Вообще-то, я думаю, что мое участие даже полезно пациентам Сэма – еще одна доза позитивной энергии, ведь я искренне болею за каждого из них.

Точнее, за всех, кроме Кристофера Цукера, вице-президента идиотов в новой компании по разработке приложений, где он зарабатывает достаточно, чтобы потратить полчаса, болтая Сэму о своем слепом обожании Дэвида Фостера Уоллеса[23]. Узкие Джинсы – такое прозвище пришло мне в голову для Кристофера. И вы бы поняли почему, увидев, как он неторопливо выходит из кабинета Сэма в этих нелепых «Дизелях» за триста баксов. Он единственный клиент Сэма мужского пола, и именно такие парни всегда вызывали у меня ненависть. Красавчик с подружкой модельной внешности. Ее зовут Софа, оканчивается на «а». Она чешка и, судя по рассказам Узких Джинсов, безумно горяча в постели. Восточноевропейские девушки, как известно, ведут себя именно так, объяснил он, приписывая это «всему этому коммунистическому угнетению», и мне потребовалась каждая унция сдержанности, чтобы не заорать на него через вентиляцию, напомнив, что Чешская Республика вернулась к либеральной демократии в 1989 году.

Сэм и Мороженая Нэнси некоторое время беседуют. Ее муж говорит, что она слишком строга с Анджелой, но он не в курсе того, каков сегодняшний мир. Затем в кабинете внезапно становится тихо.

– Что-то случилось прошлым вечером, – говорит Нэнси. – Я готовила ужин, и вдруг у меня в голове всплыло это воспоминание. Моя мама, уходящая ночью и оставляющая нас с Джилл одних.

– Сколько вам было? – Спрашивает Сэм.

– Наверное, шесть. Значит, Джилл было три. Я вижу это так ясно. Встав с постели, я обнаружила, что дом пуст, а мамина постель застелена. Я была в ужасе.

– Как вы думаете, где она была?

– Понятия не имею.

Сэм немного подождал. – И как часто это происходило?

– Определенно не раз. – Ее голос напряжен. – На днях я позвонила Джилл и спросила, помнит ли она об этом что-нибудь. Но она не помнит.

– А вы спрашивали свою маму?

– Нет. Боюсь, я все это выдумываю.

– Зачем вам это выдумывать? – переспрашивает Сэм.

– Вы же доктор. Вы мне и скажите.

– Ладно. Вы ничего не выдумываете. Скорее, это переживание, которое вам пришлось тут же подавить, столкнувшись со страхом узнать, что вы и ваша сестра были в доме одни. Как старшая, вы были главной, что усиливало тревогу. Вполне естественно, что в такие травмирующие моменты мозг в каком-то смысле отключается, подавляя память, так что к ней трудно получить доступ.

– Травмирующие? – ее голос звучит еще напряженнее. – Слишком громко звучит.

– Я так не думаю. – Сэм делает паузу, а затем мягко произносит. – Я проработал в области детской психотравмы большую часть своей профессиональной карьеры, и поверьте мне, травма проявляется во многих формах.

Представляю, как он сейчас выглядит. Вольготно устроившись в кресле, скрестив ноги, пальцы домиком сложены у губ.

– Давайте еще немного поговорим о вашем детстве, – тихо предлагает он. – Каково было расти в вашем доме?

Я закрываю глаза. В моем доме? – переспрашиваю я. – Это была катастрофа. Счастье, что мне удалось быстро его покинуть, – Я иногда так делаю, притворяюсь, что это я сижу на диване напротив Сэма и признаюсь ему в том, чего никогда не говорил.

– Мне неприятно это говорить, доктор Статлер, но кое в чем мне пришлось вам соврать.

– Например?

– Например, я не тот самоуверенный человек, которого изображаю, с радостным детством и любящими родителями. На самом деле мои родители ненавидели друг друга, и ни один из них понятия не имел, что со мной делать.

Мне хочется верить, что он бы не рассердился. Вместо этого Сэм предложил бы нам выяснить, почему у меня возникла необходимость лгать, откуда возникло это чувство. После добрых сорока пяти минут обсуждения мы бы пришли к выводу, что я хочу верить в рассказанную мною ложь. По сути, нет ничего, чего мне хотелось бы больше, чем быть частью счастливой семьи, поэтому и выдумалась эта альтернативная реальность.

Не было намеренной лжи. Ведь если кто и способен принять правду о несчастном детстве, так это соавтор статьи «Последствия детской психотравмы и сложность симптоматики на примере выборки из 1653 учеников начальной школы». Эта статья была опубликована в январском номере журнала «Личность и психология» за 2014 год. Но потом мы встретились с Сэмом, и он был таким компетентным и впечатляющим – доктор наук, курирующая должность в больнице Бельвью. Нельзя было говорить ему правду.

– Это было полезно, – говорит Сэм. – Давайте обязательно вернемся к этому на следующей неделе.

Вздрогнув, я открываю глаза и смотрю на часы, стоящие на полу рядом со мной. 10:46. Мы на одну минуту превысили время окончания сеанса Мороженой Нэнси. Меня одолели грезы наяву.

– Это безумие, – говорит Нэнси со смехом, звучащим уже чуть менее замороженно. – Сегодня я пришла, думая, что мне нечего сказать.

– Это мой любимый вид сеансов, – говорит Сэм. – Я знаю, что это нелегко, но вникать в такие вещи очень полезно.

Я слышу, как Сэм провожает ее в приемную, и гадаю, хватит ли у меня когда-нибудь смелости сказать ему правду и, наконец, раскрыть кому-то, кто я.

Но если не Сэму, то кому?

Глава 7

Сэм паркуется, взволнованный, опаздывая на встречу с Энни на сорок минут. Она уже вернулась от его матери, и Сэм написал ей полчаса назад, что пациент опоздал, и он уже едет. Но на самом деле Сэм был дома и ждал почту, чтобы ее перехватить. По-прежнему никаких бумаг из «Бурных вод», дающих ему доверенность на счета его матери. Сэм бросается через улицу в ресторан. В углу играет джазовый ансамбль из четырех человек, усиливая его головную боль, с которой Сэм боролся с самого обеда. В задней части ресторана он замечает камин, французские двери открыты на каменную террасу, освещенную яркими огнями и усыпанную опавшими листьями.

Сэму не верится, что это – то же самое место, что когда-то было «Семейным Рестораном Говардов» – убогой забегаловкой на окраине города. Все собирались там после школы: девушки курили, передавая по цепочке тонкие ментоловые сигареты «Салем Слим Лайтс[24]» и макали свою картошку-фри в неглубокую миску с чесночным соусом, пока Сэм глазел, выбирая, какую из них склеить на этот раз. Теперь это ресторан «Каштан», принадлежащий какому-то парню из Калифорнии, уверенно идущий к своей первой звезде Мишлен, с цыпленком в меню за тридцать один доллар.

Сэм оглядывает зал в поисках Энни, моля бога, чтобы здесь не оказалось никого из его пациентов. Женщина в темно-синем костюме с ребенком в слинге на груди окружена толпой. Это, должно быть, она: кандидат в мэры на встрече с избирателями. Тридцатитрехлетняя мать новорожденных близнецов, претендующая стать первой женщиной – избранным мэром Честнат-Хилла. Это Энни предложила им сюда прийти.

Сэм нервничает и направляется к бару за двойной порцией виски, заметив, что блондинка с жилистыми руками в черном платье без рукавов наблюдает за ним с угла стойки, застенчиво улыбаясь. Сэм кивает и отводит взгляд, зная, что не стоит ждать ничего хорошего от женщины, сверкающей подобной улыбкой, и замечает Энни, говорящую с пожилой парой возле кофейного столика. Она одета в мешковатое льняное платье, которое все еще каким-то образом подчеркивает изгибы ее тела, и чувствует вспышку тепла, вспоминая прошлый вечер. Сэм ездил в тренажерный зал, чтобы справиться со стрессом (два телефонных звонка от кредитных компаний и письмо от сборщика долгов), и, когда вернулся домой, там было темно. Через пять минут раздался звонок в дверь, и он открыл, увидев стоящую на крыльце Энни с ярко-красной помадой на губах. – Простите, что беспокою, – сказала она с этим особым выражением в глазах. – Но моя машина сломалась неподалеку, а телефон сел. Можно от вас позвонить мужу?

Она вошла внутрь и огляделась, похвалив его за прекрасный декор.

– Это не моя заслуга, – признался он. – У моей жены прекрасный вкус.

Она кивнула, провела пальцами по кожаному дивану и посмотрела на картину над камином, которую купила у художника в Бушвике[25] перед отъездом из Нью-Йорка. – У меня был такой дерьмовый день, – пожаловалась она. – Вы случайно не хотите налить мне выпить?

Через полчаса на ней уже не было одежды, хотя они еще даже не добрались до кровати.

Она звала это «погоней», и познакомила его с этой игрой в самом начале их отношений, на свадьбе, для которой он и закупался в магазине «Брукс Бразерс». Она подошла к нему за десертным столом, когда вечер подходил к концу, и представилась, словно они никогда не встречались. Она сказала, что ее зовут Лили.

«Лили» была дальней родственницей жениха, приехала из Бойсе, где разводила овец и продавала шапки, которые сама вязала. Сэм подыграл ей, предложил взять такси. Она болтала с водителем, рассказывая, что никогда раньше не была в мегаполисе, никогда не видела столько людей в одном месте, рука Сэма все это время была у нее под юбкой.

Это стало обычным делом. Горячая официантка. Бухгалтер с темной стороной. Она была удивительно хороша в этом: удивляла его, воображала разных персонажей, оттачивала их роли до совершенства, вела Сэма в медленном танце к неизбежному финалу: умопомрачительному сексу с незнакомкой.

Энни Поттер, его восхитительно сексуальная, потрясающая жена.

Сэм ждет, пока пожилая пара уйдет, прежде чем пересечь зал и подойти к ней. – Извини, что опоздал, – говорит он, целуя ее.

– Ты опоздал? – спрашивает она, избегая смотреть ему в глаза. – Я и не заметила.

– Ты в порядке?

– В порядке.

– Что случилось?

– Ничего. – Она хватает канапе с подноса, который проносят мимо. – Просто жалею, что вышла замуж за обманщика.

Он бросает на нее недоверчивый взгляд. – Только не говори мне, что ты все еще злишься из-за прошлой ночи.

– Я не сержусь, – говорит она. – Но я носительница английского языка, поэтому знаю, что «геокешинг» – выдуманное слово.

– Энни. – Сэм нежно берет ее за плечи и поворачивает лицом к себе. – Посмотри в «Официальном словаре игрока в Скрэббл[26]». Пятое издание.

Она скептически косится на него. – Откуда ты вообще это знаешь?

– Где-то об этом читал. Его выбрали как слово 2014 года, оно обошло слово «дзен» на теле-конкурсе.

– На теле-конкурсе? Вот как мы теперь добавляем слова в язык? – Она откусывает кусочек канапе, на ее губе остается крошка расплавленного сыра бри. – Реалити-шоу. Есть ли что-то, чего они еще не испортили?

– Ну, если хочешь… – шепчет Сэм ей на ухо. – Я счастлив объявить тебя победительницей. Можем поискать здесь подсобку, и ты получишь свой приз.

– Извини, приятель, – бормочет Энни, смягчаясь. – Но я здесь для встречи со своим кандидатом.

– Ты с ней еще не общалась? – спрашивает Сэм, смахивая пальцем сыр с губы Энни.

– Я хочу, но не могу решить, что сделать первым, – говорит Энни. – Представиться или поздороваться?

– Поздоровайся, – предлагает он.

– Нет. Это было бы «приветствие и знакомство», а в приглашении ясно говорилось: «Знакомство и приветствие». – Вокруг них поднялась суматоха, и Сэм, обернувшись, увидел, что кандидат направляется к бару, останавливаясь пожать руки. – Думаю, пора, – решается Энни, допивая вино и протягивая Сэму бокал. – Пожелай мне удачи.

Сэм опирается локтем на стойку бара, а Энни идет в конец зала и занимает свое место в очереди.

– Ну, привет, сосед. – Это та блондинка, которую он заметил, когда вошел. Она выглядит смутно знакомой, и он, наконец, вспоминает, где ее видел. Это соседка с Черри-Лейн, у нее коричневый дом и маленькая собачка. Она махала ему рукой несколько раз со своего двора, сгребая листья в ярко-красном пальто с логотипом университета.

– Сэм Статлер, – представляется он женщине, протягивая руку. Ее глаза округляются, и она смеется. – Ты шутишь, да? – По его лицу она понимает, что это не так. – Это я, – фыркает она. – Сидни.

Сидни?

– Сидни Мартин!

Точно. Лето 1999-го. Ее подвал, диван с колючей клетчатой обивкой, и Сэм, молящийся, как умел, чтобы ее отец, здоровенный качок-газонокосильщик, не спустился вниз за пивом, которое хранил там в холодильнике.

– Теперь я Сидни Пиджен, – говорит она, сверкая бриллиантом. – Замужем за Дрю, кажется, это выпуск 93-го? Как бы то ни было, я читала статью о тебе. Неплохие фотографии.

– Это была идея риелтора, – смущенно поясняет Сэм. – Она решила, что интервью пойдет на пользу бизнесу.

– Ну, похоже, это работает, если судить по количеству машин, въезжающих и выезжающих с этой подъездной дорожки. Я не могла поверить, когда поняла, что это ты – на другой стороне улицы, в том большом особняке… – Сидни прерывает взрыв смеха позади нее, и она оборачивается, заметив Энни и кандидата, обнимающихся, как старые подруги. – Похоже, тебя-таки окольцевали, – комментирует она. – И давно вы женаты?

– Тринадцать недель.

– Тринадцать недель? – Переспрашивает Сидни. – Это ужасающе точно.

– Это наша фишка, – объясняет Сэм. – Мы празднуем каждую неделю.

– Что ж, разве это не восхитительно? Думала, ты так и остался одиноким сердцеедом.

– Больше нет, – отвечает Сэм. – Я стал другим человеком.

– Конечно, – произносит Сидни тоном, который ему не нравится.

– Кстати об этом, ты помнишь… – Сидни кивает головой в сторону дальней стены, где находятся туалеты, и да, он помнит. Женский туалет в три часа ночи на выпускном балу. Она даже не была его парой.

– Джоди до сих пор не хочет со мной общаться, – говорит Сидни, имея в виду девушку, которая была парой Сэма и застала их там. – Двадцать два года прошло, а она все еще бросает на меня презрительные взгляды каждый раз, как я вижу ее в продуктовом. Она реально тебя ненавидит.

– Кто тебя ненавидит? – Рядом с ними появляется женщина. Их ровесница, хорошенькая, держит два бокала вина.

– Это Сэм Статлер, – представляет Сэма Сидни, забирая один из бокалов.

– Сэм Статлер, – кивает женщина. – Конечно. – Она протягивает свободную руку. – Бекки. Мы вместе учились в старшей школе, но ты никогда со мной не разговаривал.

Сэм неловко переминается с ноги на ногу, молясь, чтобы Энни поскорее вернулась и спасла его. – Я слышала о тебе много хорошего, – говорит Сидни. – Должно быть, это безумие – целыми днями выслушивать чужие секреты. – Она наклоняется к нему. – Скажи честно. О какой самой пикантной вещи тебе рассказывали на терапии?

– Самая пикантная вещь, о которой мне рассказывали…, – задумчиво повторяет Сэм. – Наверное, апельсин.

Обе женщины молча уставились на него, а потом расхохотались. Сидни хлопает его по руке. – Ты по-прежнему очарователен, Сэм.

– Еще как! – Энни снова рядом с ним. Сэм с облегчением обнимает ее за плечи.