Спокойной ночи, красавчик

Тед встретил ее в «Кэмден Ярдс» 6 сентября 1995 года, в день, когда Кэл Рипкен-младший превзошел рекорд Лу Герига по количеству сыгранных подряд матчей. Дедушка Сэма вырос в Балтиморе, и, как все Статлеры с 1954 года, Сэм был закоренелым фанатом «Иволг»[9]. Он боготворил Кэла Рипкена, и билеты на игру были досрочным подарком на его день рождения от матери Сэма, Маргарет, настоящим подарком его мечты. Деньги на эти билеты Маргарет несколько месяцев откладывала из ее жалкого секретарского жалованья.

Федра уселась прямо перед Сэмом и все время колотила его по коленям, оборачиваясь и хохоча над шутками его отца, ее уродливая шапка с оранжево-черным помпоном закрывала ему обзор. Сэм негодовал, что отец почти не обращает внимания на игру, а последней каплей стал момент, когда он предложил Сэму и Федре поменяться местами.

Оказалось, что вдобавок к белым зубам и длинным ногам, она была еще и наследницей компании «Таппервар»[10], и у Теда Статлера с ней возникла поистине сверхъестественная связь, чем он и решил поделиться с Сэмом и Маргарет две недели спустя, в настоящий день рождения Сэма. Он поднялся, когда Маргарет нарезала магазинный кокосовый торт, словно собирался произнести речь на свадьбе. Сказал, что у него нет другого выбора, кроме как быть честным с самим собой. Он встретил свою вторую половинку и больше не может жить без нее.

Это был 1995-й, год первого телефона-раскладушки, за год до того, как минимальную зарплату повысили до 4.25 долларов в час – столько получала мать Сэма после того, как Тед Статлер собрал вещи и уехал в Балтимор. Он поселился в портовом пентхаусе, перестроенном из здания, принадлежавшего «Таппервар», чтобы подумать, чем он хочет заниматься дальше. Он быстро нашел свою работу мечты: сидеть высоко в стеклянной будке, нахваливая команду «Кейз». Он умудрялся сохранять позитив, несмотря на их трехлетнюю полосу проигрышей, включая эту игру, которая заканчивалась со счетом 9:3 с аутом на правом поле. И теперь Тед приглашал своих слушателей присоединиться к нему завтра вечером, когда команда выступит против «Салем Рэд Сокс». Сэм выключает радио и берет мобильный.

«Привет, дорогая жена», пишет он в ответ Энни, и тут же видит всплывающую отметку, что она онлайн и набирает текст.

Сэм представляет ее, хлопочущую по дому, в цветастом фартуке, завязанном на талии, и как она изучает рецепт от Рейчел Рэй[11], который распечатала вчера вечером. «Ты у мамы?», пишет она.

Сэм бросает взгляд на вход в дом престарелых. Женщина ведет мужчину с ходунками для пожилых через раздвижные двери. Сэм может представить себе сцену внутри. Толпа стариков, сидящих на диванах в вестибюле, без всякой цели, мебель маринуется в запахе мочи. Он представил себе маму в том же месте, где она была в последний раз, когда он ее видел: сидящей за маленьким обеденным столом в углу ее личной комнаты и совершенно не похожей на себя.

«Да, я у мамы», пишет Сэм Энни. (Технически.)

«Как она там?»

«Хорошо».

«Ты сегодня подольше?»

Сэм смотрит на таймер. Пятьдесят девять минут. «Не особо».

«Скажи ей, я к ней завтра приду».

Завтра – день визита Энни. Они приезжают по очереди. Каждый месяц Энни крепит к заднику его записной книжки календарь, который рисует сама за кухонным столом, обводя маркером края закрашенных ячеек. Голубые – ее дни, розовые – Сэма. (Энни любит разрушать гендерные стереотипы. Это ее фишка.)

– Думаешь, нам нужно ездить туда каждый день? – спросил Сэм, когда она показала ему первое расписание. – Как можно чаще навещать твою маму – главная причина, по которой мы сюда переехали, – ответила Энни. – Конечно, мы должны ездить туда каждый день. Мы нужны ей, Сэм. У нее деменция.

Лобно-височная деменция с поведенческими нарушениями, или bvFTD, если говорить профессиональным языком, как часто делает Сэм. Это состояние характеризуется заметными изменениями – поведенческой расторможенностью (попытка лизнуть официанта) и в межличностных отношениях (многократное повторение кассиру, что он говнюк), и является «важной причиной раннего начала слабоумия» (в ее случае, в шестьдесят четыре года). Вот как доктор объяснял это Сэму в прошлом году, пока тот сидел рядом с матерью в холодном кабинете на пятом этаже больницы Святого Луки, слушая его со щемящей болью в груди.

Болезнь быстро прогрессировала. Приступы замешательства, затем – вспышки гнева на работе. Сначала они были незначительными, но настал день, когда она вошла в кабинет директора Уодвака (унылый тип) и заявила ему, что если он немедленно не поедет с ней, чтобы взять себе собаку из приюта, то она сожжет школу дотла. В этот день его мама, Миссис Эс, самая милая секретарша из всех, что работали в старшей школе Бруксайд, и что была слишком хороша для неудачника-математика, бросившего ее ради модели (из «Талботс», но все же), потеряла работу. И Сэм начал искать выход, в конечном итоге остановив свой выбор на этом месте. Центр ухода за пожилыми людьми «Бурные воды»: Застрахован. Надежен. Шестьдесят шесть отдельных комнат на восьми тенистых акрах вдоль продуваемой всеми ветрами горной дороги возле Честнат-Хилла, посредственного городка в центре штата, главного работодателя так называемого частного университета с пятью тысячами студентов. «Честнат-Хилл, Запомните его». Это городской лозунг, напечатанный на указателе в черте города. «Запомните его». Ничего лучше придумать не вышло.

И все же он здесь, местный парень, вернувшийся домой после двадцати лет отсутствия. Об этом даже есть статья в местной газете: «Двадцать вопросов к доктору Сэму Статлеру». Его риэлтор, Джоанна Риди, предложила эту идею. Ее племянница вела колонку в местной газете, и Джоанна решила, что это пойдет на пользу бизнесу. Последние несколько лет Сэм изо всех сил старался быть хорошим парнем, поэтому согласился. Оказалось, что та племянница была девушкой, с которой он спал в старших классах, и она продержала его на телефоне целый час, вспоминая старые деньки, прежде чем задать ему длинный список бессмысленных вопросов о его интересах. Его любимый сериал? («Западное Крыло»![12]) Любимый напиток по особому случаю? («Джонни Уокер Блю»!)

Учитывая нехватку искусств и развлечений, статья появилась на первой полосе журнала «Искусства и развлечения», под его цветной фотографией, где он сидел, скрестив ноги и сложив руки на коленях. «Бывший житель (и известный сердцеед!) Сэм Статлер возвращается домой. Но не обольщайтесь, дамы! Он женат!»

Энни повесила статью на холодильник, и каждый раз, когда Сэм протягивал руку за молоком, перед ним возникало его большое, глупо улыбающееся лицо очаровательного единственного сына, который вернулся домой, чтобы заботиться о своей любимой и больной матери.

Вот в чем великая ирония всей ситуации. Он якобы вернулся домой в этот дерьмовый городишко, чтобы заботиться о матери, которая всю жизнь его обожала, а теперь не может этого сделать. На самом деле Сэм уже три недели не заходил в «Бурные воды».

Он делает большой глоток пива, изо всех сил стараясь об этом не думать, но подавление, как и все защитные механизмы, временами подводит, и к нему резко возвращаются воспоминания об их последней встрече. Сэм видел замешательство матери, когда открыл дверь в ее комнату, и те несколько мгновений, которые ей понадобились, чтобы понять, кто он такой. Ее хорошие дни становились все реже; большую часть времени она злилась, крича на персонал. Сэм принес ее любимый ланч – зити[13] с фрикадельками из «Сантисьеро он Мэйн», местной забегаловки, которая все еще держалась спустя тридцать два года работы. Она неряшливо ела свою порцию, снова и снова задавая ему одни и те же вопросы. Во сколько «Бинго», и где Рибси? Сэм объяснял, что «Бинго» каждую среду и пятницу в четыре часа в зале отдыха, а Рибси, семейный спаниель, внезапно умер в 1999 году, мелкий гаденыш, на той же неделе, когда Сэм уехал в колледж, и оставил ее совершенно одну.

– Знаешь, ты точно такой же, как он, – вдруг сказала Маргарет.

– Как кто? – спросил Сэм, откусывая твердую корочку от куска итальянского хлеба.

– А ты как думаешь? Как твой отец. – Она отложила вилку. – Я всю жизнь держала это в себе и больше не могу. – Хлеб застрял у него в горле.

– О чем ты говоришь, мама?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, Сэм. Ты – эгоист. Ты эгоцентричный. И обращаешься с женщинами, как с дерьмом.

Сэм напомнил себе, что говорит не она, а ее болезнь. И все же даже сейчас, вспоминая отвращение на ее лице, он с трудом проглатывает пиво. – И хочешь узнать маленький секрет? – она заговорщически понизила голос. – Ты тоже ее бросишь. Эту твою милую жену. Ты кончишь так же, как он.

Сэм задвинул обратно свой стул и вышел из комнаты, из здания, на парковку. Вернувшись домой, он сказал Энни, что плохо себя чувствует, и сразу лег спать. Салли Френч, директор пансионата, остановила его в коридоре во время следующего визита, два дня спустя, и попросила пройти с ней в ее кабинет.

– Ваша мама перестала говорить, – объяснила она с другой стороны стола, уверяя его, что это, вероятно, временный симптом ее состояния. Но это было не временно. На деле Маргарет Статлер больше не произнесла ни слова. Ни один из ее врачей не видел случая мутизма («неспособности генерировать устно-вербальное выражение», как объяснялось в ее медицинском заключении), наступившего так быстро. В течение следующей недели Сэм умолял мать поговорить – просто сказать хоть что-нибудь, чтобы те слова не стали последними, что она произнесла.

Но она смотрела на него пустым взглядом, тяжесть ее обвинений висела между ними. Ты кончишь так же, как и он. И тогда он сделал то, что делал всегда, когда жизнь разворачивалась не так, как ему хотелось: ушел.

Сэм знает, что это трусость, но с тех пор он не заходил внутрь, чтобы не встречаться с ней. Маленькая деталь, которую он скрывал от Энни. Вместо того, чтобы разбивать себе сердце, он сидел в машине, потягивая пиво и задаваясь вопросом, сколько еще здесь оставаться.

Сэм смотрит на свой телефон – уже шестьдесят шесть минут, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Достаточно долго.

Глава 4

Официально заявляю: мне скучно до безумия.

Это не значит, что я не пытаюсь найти, чем себя занять, потому что я пытаюсь. На днях, после того как Сэм спустился в кабинет работать, мною было решено одеться нарядно и поехать в пекарню, где обнаружился пережаренный кофе и «Бутик стиля жизни» по соседству, продающий ароматическую свечу под названием «Букмобиль»[14] за тридцать восемь долларов, и этого зрелища мне хватило, чтобы дать Честнат-Хиллу, штат Нью-Йорк, ноль звезд.

Конечно, Сэму я об этом никогда не скажу. Он прекрасно устроился, и его дело процветает. Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как он открыл свой бизнес, и его расписание забито, бывшие нью-йоркцы выстраиваются в очередь, отчаянно нуждаясь в ком-то со схожим опытом, чтобы ему жаловаться. (Его внешность к этому располагает. На днях мною было подслушано, как женщина в отделе подгузников обсуждала его по телефону. «Он такой милый, что мне хочется придумать себе какое-нибудь расстройство личности, только чтобы записаться к нему на прием».) Если не считать всего этого, мне радостно, что он счастлив. Когда мы встретились впервые, он сказал, что давно об этом мечтал: о спокойной жизни и частной практике вне мегаполиса. Он это заслужил. С тех пор как десять лет назад он защитил докторскую диссертацию по психологии, он работал в детском психиатрическом отделении больницы Бельвью. Это крайне тяжелая и сложная работа.

А пока я чувствую себя ужасно, слоняясь по дому целыми днями и ничего не делая, кроме поливки растений. Поэтому решено было начать продуктивную жизнь с сегодняшнего дня. Я возьмусь за проект, избегаемый до этого в течение нескольких недель: кабинет Агаты Лоуренс, заполненный ее личными бумагами – комнату, где она умерла от сердечного приступа.

Там были все документы на дом. Как объяснил адвокат, представляющий интересы Агаты Лоуренс, в них числилась «вся мебель и прочие предметы, оставленные предыдущим владельцем дома одиннадцать по Черри-Лейн». Но кто бы мог подумать, что это будет означать шесть картотечных шкафов, охватывающих полную историю семьи Лоуренс, начиная с 1812 года, когда Эдвард Лоуренс основал Честнат-Хилл. К шкафам было страшно притронуться, жаль, что я не принадлежу к тому типу людей, что могут выбросить бумаги мертвой женщины, даже на них не взглянув. Я не могу, поэтому шкафы оставались за закрытой дверью, а работа над ними каждый раз откладывалась на другой день.

На этот день.

Я заканчиваю поливать растения на кухне и спускаюсь с чашкой чая в коридор, собираясь с духом, прежде чем открыть дверь. Комната маленькая и простая, с окном, выходящим в сад; обзор сильно закрывает разросшийся самшит, который давно нужно хорошенько подстричь. Я заглядываю в пустой гардероб и провожу пальцами по желтым обоям. Интересный цвет: как у ликера «желтый Шартрез[15]», с повторяющимися узорами, которые перетекают друг в друга. Агата Лоуренс предпочитала яркие цвета, и странно, но они мне так понравились, что мне не захотелось менять ничего в интерьере. Яблочно-зеленые стены на кухне, ярко-голубые – в гостиной.

Я слышу шорох и замечаю около дюжины крошечных мотыльков, которые бьются о стекло, пытаясь выбраться наружу. Я пересекаю комнату и открываю окно, осторожно, чтобы не усилить трещину, бегущую вниз от центра до края стекла. Еще одна мелочь, которую нужно починить. Прогоняя мотыльков наружу, я вижу, что машина Сэма исчезла. Он, наверное, уехал в тренажерный зал, куда иногда ездит во время обеда, возвращаясь с мокрыми волосами.

Оглядываясь вокруг, я обдумываю варианты. Можно превратить кабинет в гостевую спальню, но какой в этом смысл? Наверху уже есть три свободные спальни, да и кто сюда приедет? Линда? Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из большого города соблазнится экскурсией по торговому центру и дополнениями к долларовому меню в «Вендис[16]» на 9-м шоссе.

Я решаю отложить этот вопрос и начать с бумаг, быстро осознав, что эта семья никогда ничего не выбрасывала. Оригинальные чертежи Дома Лоуренсов, разработанные одним из самых известных архитекторов того времени. Вырезки из газет еще с 1936 года, когда Чарльз Лоуренс был доверенным лицом Рузвельта. Десятки вырезок из газет: стоические европейцы, позирующие с прямой спиной на крыльце. Семейная история так увлекла меня – они заработали миллионы на масле, а потом и на пластике – что шум, доносящийся из одной из коробок, отодвинутых в угол комнаты, я замечаю только через несколько минут.

Голос.

Я перестаю читать и прислушиваюсь. Мне это не чудится. Кто-то и правда говорит.

Я откладываю папку с бумагами и подхожу к окну. Может быть, это соседка из коричневого дома по другую сторону узкого моста, единственного дома на улице, подошла поздороваться. Та, с распущенными светлыми волосами и странного вида собакой, вечно выглядывающая из-за живой изгороди в попытках разглядеть дом. Сидни Пиджен[17] – ее на самом деле так зовут. Однажды от нее пришло письмо, какое-то фиктивное предложение по страхованию автомобиля, там было ее имя. У нее трое мальчишек, их фотографии по всему «Фэйсбуку». Из окна одной из спален наверху виднелась их лужайка, можно было наблюдать, как она ходит за мужем по двору, указывая ему на повседневные дела так, будто он уже две недели работает в магазине хозтоваров, а она – новенькая помощница управляющего. «А когда закончишь здесь возиться с газоном, Дрю, у меня будет к тебе поручение в отделе сантехники».

Но когда я выглядываю на улицу, снаружи никого не оказывается, и я говорю себе, что мне, должно быть, почудилось. Но только я возвращаюсь к газетам, как снова слышится звук. Я подхожу ближе к коробкам; бормотание становится громче, когда я опускаюсь на колени и прижимаюсь ухом к картону. Размеренный мужской голос изнутри коробки сообщает мне: «Пришло время для подачи дня».

Я громко смеюсь от облегчения. Должно быть, в одной из коробок каким-то образом включилось радио. Я сдираю строительный скотч и открываю створки ящика, роюсь в содержимом. Радио в нем нет, как и во втором ящике, но я все еще слышу тихий голос. Я отодвигаю коробки в сторону, и вот тогда-то и вижу его, на полу – там, где стояли коробки: отблеск металла. Решетка вентиляции.

Я наклоняюсь вперед.

– Хосе Муньес в отбивающих, Сайлас Джеймс наготове. – Спортивное радио? Я сажусь на пятки и прижимаю ладонь ко рту. Я слышу то, что творится внизу, прямо в кабинете Сэма. Я медленно встаю и смотрю в окно. Машина Сэма стоит на подъездной дорожке позади моей.

Я замираю, не зная, что делать, когда на вершине холма появляется красный BMW и сворачивает на подъездную дорожку. Из него выходит женщина. Это Кэтрин Уокер, пациентка. Она назвала свое имя, ответив на звонок две недели назад, уходя с приема – она из того типа женщин, что скорее произнесут свое имя, чем скажут «Привет» или «Слушаю», поднимая трубку. Если «Гуглу» можно доверять, она – восходящая звезда живописи из Нью-Йорка, Энди Уорхол на минималках, и живет в доме, достаточно причудливом, чтобы сделать ее гвоздем номера в журнале «Архитектурный Обзор» (кто же знал, что картины акрилом, изображающие тюбики губной помады, могут так хорошо продаваться?).

Кэтрин сегодня одета повседневно: черные леггинсы и белая рубашка на пуговицах, ботильоны на каблуке. Я отступаю и прижимаюсь спиной к стене. Я знаю, что мне нужно сделать, нужно чем-то прикрыть эту вентиляцию, вернуться к разбору бумаг и уборке, и рассказать Сэму, что случилось позже, в «счастливый час». Мне показалось, что я схожу с ума и слышу голоса, но оказалось, что слышно было тебя, из твоего кабинета. Мы должны это исправить.

Я закатываю рукава и возвращаюсь к папке с бумагами – финансовые документы о семейном бизнесе, когда слышу слабое жужжание звонка в дверь Сэма. Миг спустя громко хлопает входная дверь.

Я колеблюсь. Надо уйти, найти себе другое занятие. Но вместо этого я кладу папку, тихо подхожу к вентиляции и опускаюсь на колени рядом с ней.

– Привет, Кэтрин, – говорит Сэм ясным, как день, голосом. – Входите. Присаживайтесь, где вам нравится.

Я ложусь на живот и прижимаю ухо к вентиляционной решетке.

Всего на несколько секунд. Лишь разок.

Глава 5

– Похоже, вам уже лучше, по крайней мере, в творческом плане, – говорит Сэм. Он скрещивает ноги и смотрит на часы на полу рядом с кушеткой, где пациенты не могут их видеть. Еще шесть минут.

– Да. У этого места хорошая энергетика, – говорит Кристофер. – Что-то в нем заставляет меня раскрыться.

Кристофер Цукер. Чуть за тридцать. Креативный директор новой дизайнерской фирмы, оккупировавшей бывшую бумажную фабрику вдоль реки. Он начал приходить к Сэму после того, как его врач порекомендовал ему обсудить с кем-нибудь его тревожность. Последние двенадцать минут сеанса он рассказывал Сэму, как работал в кофейне на первом этаже своего офисного здания, изо всех сил пытаясь преодолеть творческий блок. – И прекрасный вид, – добавляет Кристофер.

Сэм кивает. – Патио с видом на реку, верно?

– Да, но я имею в виду девочек. Студия йоги на втором этаже. Если правильно рассчитать время… – Он подмигивает. Пациент пытается нормализовать привычку объективировать женщин через согласование с терапевтом, и затем меняет тему на Софи, двадцатиоднолетнюю чешскую модель, с которой он познакомился в интернете. Сэм кивает, заставляя себя признать внезапный укол раздражения, возвращающий его к мысли о том, что Кристофер и Энни одновременно были в той кофейне. Энни упомянула ему об этом месте на днях, сказав, что остановилась там пообедать после пробежки вдоль реки, и Сэм представил, как Кристофер разглядывал бы ее, как презрительно она посмотрела бы на него в ответ. (Она бы возненавидела этого парня, его комментарии о женщинах и его самокат.)

Сэм должен быть начеку и не дать мыслям блуждать. За ходом мыслей Кристофера бывает трудно уследить, и, чтобы оставаться вовлеченным, нужно сосредотачиваться. Но, прежде чем он успевает сфокусироваться, память возвращает его в холодный день прошлой осени, в «Брукс Бразерс[18]» в Нижнем Манхэттене, где он впервые увидел Энни. Было четыре часа дня, а она стояла у вешалки для галстуков, в узких джинсах и твидовом блейзере.

– Дайте угадаю, – сказала Энни, когда он подошел к ней и попросил подсказать ему, что такое «коктейльный наряд». – Вы плохой парень, ставший классным и общительным ученым, который предпочитает футболки с рок-группами, но только если рисунок или надпись ироничны. В обеденный перерыв вы играете в баскетбол со своими неакадемическими братанами, а потом пьете виски с закусками со своими коллегами. Один из них пригласил вас на свадьбу, уже вторую, где-то к югу от четырнадцатой улицы, и теперь вам нужен пиджак. – Она указала на заднюю часть магазина. – Подождите меня в раздевалке.

Она принесла ему пять различных комбинаций костюмов и рубашек, восемь вариантов галстуков и классический темно-синий блейзер. Подождала снаружи, пока он переоденется, встала рядом с ним перед большим зеркалом, смахивая ворсинки и разглаживая морщины на рукавах.

Сэм купил все, что она предложила. – Это больше, чем я в жизни тратил на одежду, – отметил он, найдя ее у витрины с галстуками после того, как заплатил. – Вы должны получить прибавку к жалованью.

– О, я здесь не работаю, – ответила Энни. – У моего парня скоро день рождения. Пришла купить ему галстук. «Парень» был забыт через час, примерно в то время, когда Сэм и Энни допили вторую порцию в баре напротив, где Сэм расспрашивал ее о жизни, узнавал о ее детстве в штате Мэн, о том, как она росла в доме, который ее давно уже покойный отец построил сам.

Энни стала его парой на свадьбе на следующей неделе и его женой в течение года. Она вышла за него на заднем дворе их нового дома в день, когда они покинули старый. Энни Поттер – женщина, не похожая ни на одну другую. Умная, забавная, чертовски сексуальная. Ему все еще трудно поверить, что он убедил ее последовать за ним в Честнат-Хилл, штат Нью-Йорк. Очаровательно, вот что сказала Энни, впервые приехав сюда: девяносто девять минут на поезде из Нью-Йорка. – Ты знал, что прямо здесь, в Честнат-Хилле, нашли нефть? – спросила она, потянув Сэма за руку, чтобы указать на памятную доску возле кафе-мороженого, которую он никогда не замечал.

И она все еще думает, что он очарователен. Ей даже нравится навещать его мать в «Бурных водах», где она составила список дней рождения каждого жителя. Заходить в пекарню «Миссис Филдс» в торговом центре, чтобы купить им печенье размером с тарелку. Возвращаться домой, говоря Сэму, что было верным переехать сюда, чтобы помочь Маргарет.

Его мама ошибалась. Он никогда не причинит ей боль.

Поток мыслей перебивает телефонный звонок, и Сэм чувствует, как напрягается тело, понимая, что это его телефон, звонящий из внутреннего кармана его спортивного пиджака. Кристофер замолкает. Что, черт возьми, он говорил? Сэм смущенно лезет в карман. – Простите, – извиняется Сэм. – Обычно я не забываю выключить эту штуку. – Он видит номер, начинающийся на 1–800 – еще одна кредитная компания, прежде чем выключить телефон и вернуть его в карман. Сэм дает Кристоферу еще несколько минут, чтобы тот закончил мысль, а затем слегка ерзает на кресле. – Похоже, у нас мало времени, – сообщает он.

– Уже? – Спрашивает Кристофер, не делая попытки встать. Что-то меняется в выражении его лица. – Потому что я хотел упомянуть еще кое о чем.

– О? – Протягивает Сэм.

– Одна девушка на работе обвинила меня в сексуальных домогательствах.

Сэму приходится сдерживаться, чтобы не расхохотаться вслух. Классическое откровение «у дверной ручки». Клиент проводит сеанс, говоря о чем-то умопомрачительно безобидном, например, о плюсах и минусах кофе из пуровера[19] по сравнению с кофе из дрип-пакетиков[20], а затем прямо перед тем, как время истекает – бац! – бросает бомбу и уходит. Ему нужно сказать все, что угодно, вслух, внутри комнаты, но он не хочет слышать ответ терапевта. – Что ж, это определенно то, что нам с вами стоит обсудить, – предлагает Сэм. – В следующую среду?

– Звучит неплохо. – Кристофер хлопает себя по коленям, и они оба встают. – Увидимся на следующей неделе, – говорит он. – В это же время, с того же места.

Сэм льстит Кристоферу с тем же смешком, который он выдавливает из себя каждый раз, как Кристофер это говорит. Наружная дверь громко хлопает за ним. Эта проклятая дверь. Сэм достает телефон, и, по мере воспроизведения голосового сообщения, в его желудке нарастает тошнота. Он ошибался. Это была не кредитная компания, а банк, который держит их ипотеку. Сэм удаляет сообщение, не слушая. Все будет хорошо. Телефонные звонки, которых он избегает. Из банка. От кредитных компаний. Ему нужно избегать их еще неделю или около того, пока он не получит доступ к деньгам отца.