Между Северной и Южной

Ольга Серова

Между Северной и Южной

© Ольга Серова, текст, 2022

© Издательство «Лайвбук», оформление, 2022

Дизайн обложки Анастасии Ивановой

* * *

Дорогой Лисичкин

– Лисичкин! Где форма? – крикнул физрук, остановившись передо мной.

Я стал тут же думать, что сказать на этот раз, но думать пришлось недолго, потому что он тут же продолжил:

– Ставлю сегодня двойку.

Все-таки двойка по физре – это позор.

Особенно когда ты умеешь бегать сто метров за четырнадцать секунд.

И забивать подряд четыре мяча, когда мы играем в конце урока в баскетбол.

Да, особенно, когда ты третий с конца по росту среди мальчиков нашего четвертого «А».

Но физрук моих достижений не знал, потому что вел у нас физкультуру всего месяц. Старый физрук уехал в другой город, и все мы ужасно жалели об этом: он был классный, с длинными усами и бакенбардами, как какой-нибудь сыщик. Все время шутил и громко смеялся. Никогда не ставил двоек и придумывал прикольные эстафеты.

А у этого был большой живот и лысина. Лысина, наверное, ни при чем. У моего дедушки Коли тоже она есть. И живот ни при чем. Просто он, наш новый физрук, не очень похож на спортсмена.

Честно говоря, вообще не похож.

А потом он засвистел в свисток, и мы побежали наматывать круги по залу. На третьем круге, когда мне стало совсем жарко и я вытирал рукавом рубашки под носом, тысячу раз пожалел, что забыл эту несчастную форму.

А что делать, если я ночевал у папы, потому что маме по срочным делам надо было уехать?

Мои родители в разводе уже три года, и я живу на два дома.

– У тебя два королевства, – шутила мама, когда я был помладше, – одно на Северной, а другое на Южной.

Северная – это наша с мамой улица. А Южная – на которой живет папа в высоченном шестнадцатиэтажном доме.

Как по мне, так лучше бы у меня было одно большое королевство.

Сами понимаете какое.

* * *

Вечером я делал домашку по математике и отмерял отрезки для параллелепипеда. Каждый по десять миллиметров. Я представлял, что год моей жизни – один миллиметр. Значит, сейчас я всего десять миллиметров? Один сантиметр? А когда я буду учиться в летном училище – будет всего два? А женюсь я, интересно, в двадцать пять или в тридцать пять миллиметров?

А исчезну с земли?

Нет, лучше буду чертить параллелепипед.

* * *

Если что, я – Миха. Так меня зовут мои друзья: Славка и Макар. В этом имени мне больше всего «ХА» нравится. «ХА» – это как будто ты такой смелый и все тебе по барабану. А если «Ми-ША» – то ты как плюшевый медведь, который у меня на полке сидит. Мне его подарили, когда я родился.

Мама зовет меня по-разному:

Утром:

– Мишаня, вставай!

Или:

– Мишука, подъем!

Пока я рос, из Мишутки вывалилось «т», и я стал Мишука. Мне нравится.

Если я не встаю, то мамин голос влетает в комнату, как реактивный самолет, и прямо в мое торчащее из-под одеяла ухо:

– Ми-Ш-Ш-Ша! Быстро вставай!

Ну, если она не слишком торопится, может пошутить:

– Срочная эвакуация, дорогой Лисичкин!

И сбрасывает с меня одеяло.

Папа зовет меня «сын». Иногда – Лисичкин-младший. Мама после развода тоже осталась Лисичкиной, хотя я сто раз слышал, как бабушка Оля – это мамина мама – советовала ей вернуть прежнюю фамилию.

– Зачем ты осталась Лисичкиной? Вы теперь не муж и жена, – ворчала бабушка. – Верни девичью фамилию – и жизнь начнется новая. Вот увидишь.

И зачем она это говорила, моя бабушка Оля? Ведь пока мы все были Лисичкины, я верил:

• что королевства Северное и Южное соединятся,

• и моя физкультурная форма всегда будет в одном месте,

• и больше не будет этого дурацкого позора на физре.

Самый грустный день

Это был день, который на самом деле должен был быть веселым. Я тогда как раз заканчивал детский сад, подготовительную группу, и к нам приехал планетарий. Два дядьки надули огромный синий купол в музыкальном зале, и мы по очереди группами забирались в этот купол и смотрели 3D-фильм про космос. Я представлял себя в невесомости: лежал и крутил руками и ногами, а потом стал переворачиваться и кувыркаться, пока наша воспитательница отвернулась, и докувыркался до того, что зацепился за веревку, и половина купола вместе с космосом рухнула на нас. Это было очень смешно, хоть один дядька и ругался:

– Кто это такой умный, а? Пять лет хожу по школам и садам, но еще никто не додумался свалить эту конструкцию.

Воспитательница тоже ругалась. Но не на меня, а на дядек:

– Что же у вас за конструкция такая, если шестилетний ребенок одним пальцем может ее свалить?

Я еле дождался папу, чтобы рассказать ему по дороге на тренировку, как на нас свалилось звездное небо. Но папа, вместо того чтобы помчаться со мной на занятия, зачем-то повел меня на скамейку к соседней площадке.

– Пап, – размахивал я руками, – сегодня на меня упало звездное небо! Ты веришь?

Но папа сам был как в космосе. Он выглядел как инопланетянин, потому что:

• забыл, что мы должны идти на тренировку,

• не принес мне кислого мармеладного червяка, как обещал,

• и вообще не слушал меня.

Он сел на скамейку, и я плюхнулся рядом. Потом папа взял меня за руку и сказал:

– Мы сегодня пропустим тренировку, ладно? Сын, нам с мамой надо пожить отдельно. Так будет лучше для всех. Я пока поживу у бабушки, а вы с мамой останетесь дома.

А потом он добавил:

– Я тебя очень люблю, Лисичкин-младший. Ты всегда будешь у меня номер один, понимаешь?

Вы представляете, что я ему тогда ответил?

– Я буду, как пожарная машина? Самая главная, потому что она «ноль-один»?

Я думал, что папа засмеется, а он опустил голову.

– Пап, – стал говорить я ему, – не расстраивайся, ты же ненадолго? Поживешь с бабушкой и вернешься. Она заболела, что ли?

– С бабушкой все в порядке, – сказал папа. – Но я не буду приходить домой. А ты будешь приходить ко мне.

И тут на меня как будто упал весь купол целиком.

– Пап, а как же башня? Мы же ее не достроили? А пещера динозавров? Ты же обещал на выходных, что мы из гипса слепим пещеру? А?

Папа молчал, и я заплакал.

Мы шли к нашему дому, и всю дорогу он говорил, чтобы я не переживал и что все наладится. Что он и так часто ездит в командировки и мы будем так же видеться. А я всю дорогу крепко сжимал его руку и придумывал, как мне его задержать дома, чтобы он остался и не уходил.

Дома я сразу побежал в свою комнату и вытащил ящик с игрушками.

Знаете, что я придумал? Выломал колеса у любимой пожарной машины. И еще лестницу. Вытащил батарейки и спрятал их под подушку. А потом принес раненую машину папе и попросил починить.

Я думал, что он останется и будет ремонтировать ее весь вечер. Но папа положил машину в пакет, обнял меня и ушел.

И тогда я снова разревелся. Мне было ужасно жалко машину, папу и маму. Я никогда не думал, что папа может куда-то деться и уйти от нас жить в другое место.

В тот вечер мама положила меня спать к себе. Она гладила мне спину и спрашивала, как прошел день в садике. Я лежал отвернувшись и совсем не хотел говорить про упавшее звездное небо. И тогда она сказала:

– Мишука, все будет как надо, потерпи. Мы с папой очень любим тебя. А еще у тебя теперь будет два дома. Две твои комнаты, два ящика с игрушками и две кровати. Представляешь? Всего в два раза больше.

А я лежал и думал, что буду терпеть. Как будто болит зуб, а я терплю.

– Мам, а сколько надо терпеть? Один день? Или два?

– Я не знаю, сынок… – шептала мама. – Но знаю, что все у тебя будет хорошо.

Ладно, думал я, лучше поскорее заснуть: вдруг проснусь утром, и окажется, что все это мне приснилось? Так бывает, я знаю.

А если нет, значит, у меня будет другая жизнь. С двумя домами и двумя ящиками игрушек.

А еще я пойду в школу, думал я тогда. И мне надо очень хорошо учиться, чтобы папа вернулся.

Северная и Южная

В тот год я пошел в первый класс. Сначала мы подружились со Славкой, хотя до этого ходили в один детский сад. Но в садике мы редко вместе играли. А потом и с Макаром. Почему-то я боялся сказать, что мы с мамой живем отдельно от папы. Целый год стеснялся. Но Славка все время говорил про какого-то Антона, который «мировой мужик», клеит с ним модели фрегатов и подводных лодок и у него смешная рыжая борода и очки в золотой оправе.

– Кто такой Антон? – однажды не выдержал я.

– Это мой отчим, – важно сказал Славка. И добавил: – мамин муж. Они меня вдвоем воспитывают.

Я и слова-то такого не знал – отчим. Тяжелое какое-то слово и чужое. Интересно, откуда они берутся, эти отчимы? У них у всех рыжая борода и золотые очки? А если и к нам такой придет и будет меня воспитывать? И вообще, я корабли не очень люблю, сейчас я самолетами увлекаюсь.

И куда денется папа?

– Мам, – решился спросить я вечером маму, – а мы тоже заведем мне отчима, как у Славки?

Мама так засмеялась, что даже заплакала от смеха. А потом прижала меня крепко:

– Мишаня, не будем мы никого заводить. У нас Кузя есть (кстати, Кузя – это наш попугай). И вообще, папа тебя завтра в гости приглашает. У него теперь своя квартира. Пойдешь?

– Пойду, пойду! – заорал я. И мигом забылись все бородатые непонятные отчим сменка, которую я, кажется, сегодня потерял. И даже учительница по ритмике, сердитая и недовольная нашими сгорбленными спинами и деревянными конечностями.

Наконец-то!

У папы новая квартира, в которой будет моя комната и огромный ящик с игрушками. Ведь до этого папа жил у бабушки Тани – это его мама. А потом он уехал в командировку на всю осень, зиму и полвесны.

К бабушке Тане я и так ходил и все там знал. Даже тайное место в шкафу, где лежали старые шерстяные носки, в которых были спрятаны деньги и ржавый ключ. Мне все время хотелось спросить, от какой двери или сундука этот ключ, но тогда бабушка догадалась бы, что я рылся в шкафу. А я не специально рылся. Просто прятал космических человечков от зомби-монстра. Это я играл тогда в такие игры.

Мы с мамой жили на Северной улице. А папин адрес теперь был: улица Южная, дом двадцать два, квартира сто. Он поселился на самой верхнем, шестнадцатом этаже.

Помню, я долго не мог заснуть. Все представлял, как зайду в новую папину квартиру и сразу заберусь на балкон, чтобы посмотреть с шестнадцатого этажа на город. А потом мы с ним будем играть в шахматы или шашки, хоть я не очень-то любил шахматы, но папа их обожал. Он покажет мне комнату, где будет моя кровать, на которую я тоже, как дома, обязательно наклею рыцарей Ордена Смелое сердце, чтобы страшные сны не снились. А потом мы пойдем в кино и в пиццерию…

– Дорогой Лисичкин, подъем, – мама сбросила с меня одеяло и пощекотала шею. – Помнишь, сегодня тебя с тренировки забирает папа и…

– …мы поедем на Южную двадцать два! – я не мог скрыть радости, и она скакала внутри меня как мяч и даже по стенам и потолку. Но чувствовал себя странно. Ведь мама не могла пойти со мной, ее никто не приглашал в новый дом.

– Мамуля, – говорил я маме, пока одевался, – не обижайся, я ненадолго схож вернусь. Я все равно буду любить нашу Северную больше всего на свете.

– Я нисколечко не обижаюсь, а радуюсь за тебя. Ты так давно папу не видел, – успокоила мама и взъерошила мои волосы.

Весь день в школе я делал все наоборот. Вместо сложения подружек Тани, которые пришли к ней на день рождения, я их вычитал, и Таня осталась только с одной подружкой. На русском я пропускал буквы и вместо «б» писал «д». На окружающем мире перепутал север и юг, а на физре чуть не зашел в раздевалку к девочкам.

В столовой я уронил локоть в гороховый суп и не поздоровался с директором школы.

Хорошо, что мы сидим со Славкой вместе и он больно тыкал меня в бок, когда нужно было отвечать.

Даже наша учительница, Зоя Петровна, подошла ко мне и осторожно потрогала лоб: не заболел ли я?

Только нет таких болезней, наверное.

Я боялся, что папа меня разлюбил, пока был в командировке. Я знаю, что, когда люди друг друга не видят, они разлюбливают. Бабушка Оля так однажды и сказала, когда была у нас в гостях и они с мамой спорили про папу и нашу жизнь: «С глаз долой, из сердца вон. Не видел год ребенка, да и позабыл», – приговаривала бабушка, а мама хмурилась…

На тренировке я все время смотрел на большие квадратные часы на стене. Тогда я еще путал стрелки и не мог понять, сколько прошло времени.

– Миша, сын! – мой высоченный и самый добрый папа стоял в раздевалке. Две секунды я думал, броситься к нему или подождать, потому что в раздевалке было полно мальчишек из моей группы и все они пялились на нас.

И я бросился.

Папина рубашка так пахла его одеколоном и дождем, что у меня все защемило внутри.

Мне было все равно, шестнадцатый у него этаж или он живет в темном подвале, – в ту минуту я хотел быть только с ним и навсегда.

Гастролер

С того дня началась моя жизнь по расписанию. С воскресенья по пятницу я жил с мамой, а в пятницу папа забирал меня с тренировки, и я жил у него до воскресенья. Но это расписание было совсем не строгое, потому что иногда по субботам меня приглашали на дни рождения, и я оставался на Северной. Или мама брала билеты в детский театр или на экскурсию, и на Южную я не ездил. А когда были соревнования по каратэ, мама и папа болели за меня вместе. Только они не рядом сидели, а на разных скамейках. Я искал их глазами, а когда находил, крутил головой в разные стороны.

Папина новая квартира вкусно пахла мебелью. Я люблю, как пахнет все деревянное. И запах смолы на дереве тоже люблю.

А Макар, мой друг, любит запахи автобусов, представляете? Особенно ему нравится их нюхать, когда он в них не едет, а просто рядом стоит. Славка над ним шутит и подкалывает, а сам, например, любит нюхать резину. Зайдет в какой-нибудь спортивный магазин и давай нюхать кеды и мячи.

Мама любит запах книг. Их у нас целый шкаф. А Кузя любил запах шариковой ручки. Как только я доставал из пенала ручку, он из клетки тут же кричал: «Выпусти, выпусти меня!» На своем попугаичьем языке. А на человеческом он умел говорить «Кузя хор-роший» и «иди сюда». Я жалел его и выпускал. Кузя нападал на ручку и грыз ее фиолетовый шарик.

Мама мне уже не напоминала, как раньше, что сегодня папина пятница, я и сам это знал. После тренировки мы шли есть «Маргариту», потом ехали домой, и он стелил мне на новом темно-сером диване. Папа не спрашивал про уроки и почистил ли я зубы. Мы смотрели фильмы до самой ночи и грызли яблоки и орехи прямо на диване.

Это было много пятниц и суббот. Иногда папа делал «прогул», когда ему надо было встретиться с друзьями или куда-нибудь уехать. В прошлом году он взял меня на зимние каникулы, и мы целую неделю жили в лесном отеле вместе с его друзьями и их детьми.

– Мой любимый путешественник! – обрадовалась мама, когда я вернулся.

– Не путешественник, а гастролер, – проворчала бабушка Оля. Она к нам погостить из другого города приехала.

– Ба, – не понял я, – а кто такой гастролер?

– Кто все время с ездит с чемоданом и выступает, – я не знаю, шутила бабушка или говорила серьезно.

– Но я ведь не артист.

– Зато папа твой артист. Да еще какой, – сказала бабушкина спина из-за раковины.

Не понимал я этих взрослых разговоров, но отчего-то разозлился на бабушку. Зачем она так говорит про папу? Ведь она совсем не знает, как он меня любит.

– Мишань, просто бабушка сердится на папу, – объясняла мама, когда мы остались вдвоем. – Это она меня так защищает, ведь я же ее дочка. А родители всегда хотят, чтобы их дети были счастливы.

– А чего она сердится? Это мы с ним жили, а не она. А ты… тоже сердишься на папу? – спрашивал я маму.

– Мишука, бабушка посердится еще немного и перестанет. Все наладится. Главное, что мы есть друг у друга, – сказала мама и шмыгнула носом. Как маленькая.

Но я тогда не успокоился. Представляете, я взял и сказал бабушке, чтобы она уезжала. А потом пошел к себе и выпустил Кузю из клетки.

Он не стал летать как бешеный, а сел на плечо и начал жевать мое ухо. Сначала правое. А потом левое.

Кузя хотел меня развеселить, но мне было ужасно грустно. Я слышал за дверью шум и думал, что бабушка собирает чемодан. Наверное, она никогда больше не приедет к нам.

Никогда не испечет мои любимые блины. Моя Блинная Бабушка.

Никогда не подарит смешных роботов и динозавров. Я давно в них не играю, но мне все равно приятно, что бабушка разбирается в динозаврах.

И не свяжет мне новую сеть для захвата Доктора Осьминога. Хотя я тоже давно не играю в него.

А кстати, где старая? Я полез в ящик с игрушками и нашел на самом дне старую зеленую сеть.

Как такое бывает? Еще пять минут назад я злился на бабушку, а теперь нюхал эту старую сеть и прижимал к лицу.

Мама говорила, чтобы я не боялся слез, если мне грустно или обидно. И что скоро я почти перестану плакать, когда вырасту. А сейчас еще можно, даже если ты мальчик.

Однажды она мне даже лестницу рисовала и показывала, как я маленький, в пеленках и с соской, лежу на самой нижней ступеньке и ору во все горло. Каждый день и каждый час. И все так орут, когда маленькие. На третьей ступеньке мама нарисовала меня, где мне было три года, и сказала, что тогда я плакал через день. А в пять лет – вообще два раза в неделю, представляете?

Сейчас я плачу очень редко. Я и вспомнить не могу, когда плакал в последний раз.

Но тогда я заплакал: мне стало жалко бабушку из-за того, что я ее прогнал.

– Мишенька, – вдруг услышал я бабушкин голос совсем рядом, – пойдем блины с малиновым вареньем уминать?

Она не обиделась! И не уезжает. Я выдохнул десять килограммов чего-то тяжелого, и мне стало легко. Наверное, я бы смог, как Кузя, бешено полететь по комнате и петь песни.

– Прости меня, ба. Я не хочу, чтобы ты уезжала.

– И ты меня прости, вечно я что-то лишнее говорю, – сказала бабушка, и мы обнялись.

Она просто хотела, чтобы все было как прежде. И я хотел. Значит, мы с бабушкой одна банда, в которой я – Гастролер, а она – Блинная Бабушка.

Инжир и инженер

Может, вам интересно, где мои дедушки? Когда-то у меня было много дедушек. Целых четыре. Два родных и два двоюродных. Но теперь они живут на небе, как говорит мама, и смотрят оттуда, как мы живем. Наверное, у них есть специальный бинокль, чтобы рассмотреть все. Иначе, как бы они увидели мою двойку по математике? И тетрадь я спрятал надежно, чтобы мама сразу не увидела. Решил, что когда будут пятерки, тогда и достану. А мама вечером вдруг сказала, что близкие люди все видят и чувствуют.

– Даже дедушки на небе? – спросил я.

– Даже дедушки, Мишань.

Сейчас у меня остался только один – дедушка Коля, мамин папа. Я зову его быстро-быстро «дедушка» – и тогда получается «дешка». Дешка Коля. Но он не обижается.

Мой дедушка умеет делать все. Фонтаны, парашюты, доспехи рыцаря и настоящий шалаш. Даже знает, как делать ириски и домашние чупа-чупсы. Когда я был маленький, он построил мне волшебный переход. Я мечтал проходить через стены, но у меня ничего не получалось, только в голове. Тогда дедушка сделал мне из специальной пленки переход. Я разбегался, закрывал глаза и проходил через пленочный портал в гигантскую коробку выше меня. А там, в коробке, были такие приключения!

Однажды я освобождал привязанных космических человечков. Марсианский колдун взял их в плен, и мне надо было за три минуты развязать и спасти их. Представляете?

А ножницами можно было пользоваться только три раза. Громко стучали часы. Бум-бум. У меня дрожали руки и коленки, я боялся, что не успею. Но я смог. И дедушка подарил мне знак космического освободителя с двумя большими серебряными буквами «К» и «О» и гербом. Он до сих пор хранится в моем тайном сейфе.

Вот такой у меня дедушка Коля. Жалко, что видимся мы только летом, когда приезжаем с мамой к ним гости. Мы едем на поезде целый день, а на вокзале нас встречают дедушка и бабушка на старом серебристом «опеле».

У дедушки все космическое. И волосы тоже серебристые. И часы на руке. И ручка тоже серебристая, которой он все время пишет и пишет в толстой тетради.

– Дешка, а что ты все время пишешь? – спрашивал я.

– Я описываю эксперимент, – отвечал дедушка. – Как работает одна машина.

– Машина времени?

Дедушка смеялся и говорил, что «эта машина на все времена». Он инженер и придумывает разные устройства и специальные машины. Но это я сейчас знаю, а тогда я не понимал ничего про инженеров и про то, что они делают. Как-то на уроке Зоя Петровна спрашивала нас, кто такие инженеры и чем они занимаются. И никто не смог ничего вспомнить.

– Дешка, а что делают инженеры? – спросил я его, когда приехал прошлым летом на каникулы.

– Инженеры… – дедушка задумался. Но ненадолго. Он все придумывает быстро. – Это название большой-большой семьи. Например, мы говорим – млекопитающие. А там столько их… Хищные и приматы. Сумчатые и грызуны. Или фрукты. А фруктов, сам знаешь, друг, сколько. И такие, и этакие. Так и инженеры. Их много, и каждый занимается чем-то особенным. Но все связано с техникой, устройствами и машинами. Куда бы ты ни посмотрел, везде можно увидеть работу инженера. Электричество, стиральная машина, телевизор, да весь наш дом, Миш. У хорошего инженера должна быть умная голова.

У дедушки на столе стояла белая тарелка с нарисованными серебряными шарами, похожая на летающую, в которой лежал фиолетовый лук.

– Вот это помогает мне хорошо думать и придумывать, – засмеялся дедушка Коля и… откусил половину фиолетовой луковицы.

Я зажмурился, потому что от мысли, что лук, даже если он фиолетовый и суперкосмический, можно съесть, меня тошнит.

Наверное, у меня было ужасное лицо и в глазах луковый ужас, потому что дедушка подошел ко мне и весело сказал:

– Миша, это же просто инжир. На, попробуй, очень полезно для сердца и ума.

Ого, подумал я тогда. Вот почему мой дедушка называется «инжИнер». Все просто. Он ест много инжира, становится умным и придумывает супермашины.

А ночью мне приснился сон, как куча инженеров в серебряных космических костюмах сидели в нашей школьной столовой и ели этот …инжир. А потом наш директор отводила их по классам. Только вместо таблички с цифрой на двери были надписи «Приматы», «Сумчатые» и «Грызуны». А еще «Ластоногие».

И целый год я писал с ошибкой слово «инженер».

Ведь гораздо понятнее, если бы там стояла «и», правда?

Витамины

– Мишка! – мама влетела на кухню с таким видом, что у меня изо рта вывалился кусок сырника. Он плюхнулся в жидкое черничное варенье, как в лужу, и забрызгал белую школьную рубашку. – Где витамины?! Я сделал доброе и приветливое лицо, как у нашего соседа по этажу Анатолия Лукьяновича. Он всегда ходит с таким лицом. Мне кажется, он вообще никогда не злится. Может, потому что он совсем дедушка и живет один?

– Какие витамины, мам? – я даже голову наклонил набок, как Анатолий Лукьянович.

Мама смотрела на «черничную» рубашку так, как будто у меня там мышь сидела:

– О… Миша! Фу!

А потом опять:

– Так где витамины, а? Вторую банку покупаю, и опять ничего нет. Ты понимаешь, что так можно отравиться? Целая банка. Сто штук. От такой дозы можно попасть в больницу, Миша. Или в школу унес? Господи, вот наказанье…

Анатолий Лукьянович мне уже не помогал. Я хотел сделать лицо разведчика Исаева – того, который Штирлиц. Фильм про него есть, он старый и черно-белый. Прошлым летом, когда я жил у бабушки с дедушкой, они все вечера смотрели этот фильм. Я мало что запомнил, но лицо у него такое было… Такое честное и уверенное лицо. С таким можно посмотреть на маму и сказать: «Да, это я взял. Чтобы спасти своих товарищей».

Но у меня не выходил и Штирлиц.

Я бурчал, что не знаю, где витамины, встал из-за стола и взял протянутую чистую рубашку голубого цвета.

Мое утро испачкалось вареньем и враньем.

Ну не мог же я сказать маме, что все витамины отдал Славке? Она сразу начнет звонить Славкиной маме, извиняться за меня и давать тысячу советов, как спасти ребенка от отравления витаминами. Наши мамы дружат.