Детектив весеннего настроения

Она вытащила локти, уперлась ими в пол с двух сторон от лаза и стала тащить себя вверх и поняла, что – нет, не вытащит. Нужно подпрыгивать и цепляться за доски, но это было почти невозможно, потому что ноги ехали по краю сетчатой кровати, да к тому же она обессилела от страха и отчаяния.

Она прыгнула, стараясь повиснуть на локтях, и не смогла. Руки скрутило острой болью, и она закрыла глаза.

Козлы!.. Алтарь со свечами! Он гораздо выше кровати, он даже выше, чем обыкновенный стол!..

Но для того чтобы подтащить козлы, придется нырнуть вниз, в пропасть, в подземелье, и оттащить кровать!..

Быстрее, быстрее! Кровь застучала в висках.

Со всего размаху Мелисса прыгнула вниз, навалилась на кровать и отодвинула ее. Подбежала к козлам, смела с них все свечи, которые упали и раскатились по полу, и поволокла козлы на середину. Они были очень тяжелые, гораздо тяжелее кровати, а у нее совсем не осталось сил!

Она волокла, толкала, тянула, скулила и выла, и дотащила!..

Сдирая кожу на ладонях, она уцепилась за них, взобралась, подпрыгнула, подтянулась и оказалась наверху.

У меня получилось!.. Господи, спасибо тебе, у меня получилось!..

Где-то в отдалении опять послышался шорох, и невидимый голос проскрипел:

– А вы не озоруйте больше! Витя, Маша!.. Вот я все отцу скажу, он вас обратно в подвал посадит! Витя? Это ты? А?

Мелисса затаила дыхание.

– Да где вас всех нелегкая носит! Завтракать пора, а Петруша на службу уехал! Где это видано, чтобы по выходным служба, да еще праздник сегодня, День красной революции!

Этот бестелесный голос, в темноте и тишине глубокой ночи говоривший, что завтракать пора, наводил такой ужас, что Мелиссу продрал озноб.

Она все еще стояла, не в силах шевельнуться, когда вдруг темноту за маленькими, давно не мытыми окнами прорезал свет фар. Самый обыкновенный свет самых обыкновенных автомобильных фар, такой привычный и такой веселый, как будто жизнь все еще продолжалась!.. Машины продолжали ездить, фары продолжали светить, и мир не сошел с ума!..

И тут она поняла, что это вернулся тот, кто посадил ее в подземелье.

Он приехал, чтобы убить ее. Он приехал на машине, и свет его фар она видит сейчас на улице в маленьких немытых стеклах!

Ужас придал ей сил.

Она проворно наклонила и бесшумно опустила люк в пазы, и задвинула щеколду, которая тяжело брякнула, и от этого бряка волосы зашевелились у нее на голове.

– Петруша! – позвал голос и вдруг стал плаксивым: – Петруша, не сердись, это они сами, я их не выпускала! Сами, сами выскочили, стервецы! А я не виновата. Не виновата, Петруша! А будешь драться, я Оленьке скажу! Все-о скажу! Дети, дети, завтракать пора!

Свет бил теперь почти в окна, и Мелисса поняла, что должна уходить с другой стороны. Споткнувшись о лестницу, которая и впрямь оказалась снаружи, она побежала в ту комнату, откуда доносился ужасный голос.

Там тоже была луна, а больше никакого света, и вдоль стены стояла кровать, точно такая же, как та, внизу, и на ней кто-то копошился – темный силуэт, почти бестелесный и от этого еще более зловещий.

– Оленька, – проскрипело с кровати, – он меня обижает! Грозится в подвал посадить! Он в подвале детей наказывает, а разве я зверь! Он посадит, а я выпущу. Он посадит, а я выпущу! Оленька, разве можно детей в подвале держать, особенно в День красной революции?

В дверь нельзя, и Мелисса не знает, где дверь.

Окно! Это окно на другую сторону, и она успеет вылезти, пока тот не зашел в дом. Она успеет.

Мелисса кинулась к окну, отодрала хлипкий шпингалет, распахнула створки.

– Что это вы, Петруша?! Не май месяц на дворе, я уж голландку собиралась затопить! Вот моя мать, она у балерины Истоминой служила, так они всегда голландку топили, когда холодно было, а вы все экономите, все гроши ваши жалеете!

Свет фар погас, желтые прямоугольники света пропали.

Стараясь не шуметь, она проворно вылезла в окно, повернулась и тихо притворила створки.

Вокруг не было ни души.

Ни проблеска света, ни звука, ничего.

Впереди росли кусты, а за ними обветшалый штакетник, и Мелисса, перебирая руками и прислушиваясь, нашла дырку, раздвинула гнилые штакетины, пролезла и оказалась на дороге, залитой синим лунным светом.

Луны было очень много, глазам и изнемогшему мозгу показалось, что полнеба занято луной, и Мелисса решила, что увидеть ее под таким ярким, почти непристойным светом будет очень легко. По дороге идти нельзя.

Она пробежала немного, остановилась, задыхаясь, и вдруг увидела шоссе.

Оно было очень близко – рукой подать. Самое обыкновенное шоссе. Горели фонари, приглушая свет оглашенной луны, и машины шли довольно плотно.

На этом самом шоссе было большое движение!..

Только бы добраться туда, туда, где люди, где идут машины, где сияет электрический свет, и, спотыкаясь и падая, и поднимаясь снова, она побежала к этому спасительному шоссе и тут сообразила, что туда нельзя!

Нельзя ни за что на свете!..

Как только тот обнаружит, что она исчезла, он кинется ее догонять, искать и непременно решит, что она сдуру бросилась на шоссе, а там никто не спасет, не поможет! Кто остановится, если грязная, бредущая по обочине женщина станет голосовать?! Никто и никогда, особенно по нынешним временам.

Там спасительный свет и идут машины, но туда нельзя ни за что!..

Мелисса Синеокова остановилась, секунду постояла на пустынной проселочной дороге, залитой лунным светом, и бросилась в лес, который черной громадой подступал прямо к обочине.

Она бросилась в лес, затрещали ветки, и Мелисса вновь остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте.

Врешь, не возьмешь, думала она ожесточенно… Я победительница. Я спаслась, а вы оставайтесь в вашем склепе с сумасшедшими старухами и пружинными кроватями! А мне надо домой. Мне надо к Ваське – сказать ему про мою любовь!..

Она пробиралась уже довольно долго и отошла далеко, когда тишину ночи, нарушаемую только отдаленным шумом шедших по шоссе машин, вдруг пронзил вой.

Это был нечеловеческий, почти звериный вой, и до нее дошло, что тот обнаружил, что склеп пуст и пленница пропала. Звук был не очень громкий, и Мелисса поняла, что ушла уже довольно далеко от избы с привидениями.

– Так тебе и надо, сволочь, – прошептала Мелисса и вытерла пот со лба. – Так тебе и надо!..

Уже стало светать, когда она вдруг дошла до заправки.

Внизу было еще темно, но небо уже поднималось, и чувствовалось, что ночь перевалила за середину и скоро грянет спасительное завтра.

На заправке горел свет и не было ни одной машины.

Мелисса выбралась из леса, осмотрелась – на шоссе тоже никого не было, кинулась и перебежала асфальтовое пространство.

Толстая девушка в теплой кофте дремала за стеклом и вытаращила глаза, когда Мелисса постучала. Вытаращила глаза и нажала кнопку на переговорном устройстве.

– Извините, пожалуйста, – сказала Мелисса Синеокова. – У меня машина сломалась. Там, – и она махнула рукой вдоль пустого шоссе. – Можно мне позвонить?

– А чего, своего телефона нету, что ли? – вопросил динамик голосом толстой девушки и зевнул.

– Забыла. – Мелиссу вдруг сильно затрясло, и она стиснула руки в карманах измазанной джинсовой куртки.

Толстая девушка по ту сторону жизни пожала плечами в нерешительности.

– Я вам заплачу, – вдруг сообразила Мелисса. – У меня же деньги есть!

Она полезла во внутренний карман и достала сто долларов, которые всегда припрятывал туда Васька – на всякий случай.

– Знаю я тебя, – говорил он. – Кошелек потеряешь и будешь милостыню просить! Видишь? Вот деньги! Я их тебе кладу во внутренний карман. Поняла?

Она всегда смеялась и отмахивалась.

– Да не надо мне ваших денег, – сказал динамик неуверенно. – Звоните!..

Окошко открылось, и в него просунулась нагретая телефонная трубка.

– Спасибо! – закричала Мелисса. – Я сейчас, я быстренько!..

Ошибаясь и не попадая разбитыми пальцами в кнопки, она набрала номер.

Пока телефон раздумывал, соединить или нет, она ждала, и эти несколько секунд были самыми длинными за всю жизнь Мелиссы Синеоковой, знаменитой писательницы.

Телефон сжалился над ней, и длинный гудок ударил ей в ухо, и она закрыла глаза. Он не успел загудеть во второй раз, когда трубку сняли.

– Да.

– Это я, – сказала Мелисса. – Я жива. Все в порядке. Ты только теперь быстрее приезжай, пожалуйста.

Тут она сообразила, что понятия не имеет, куда нужно приезжать, и наклонилась к окошку.

– Девушка, милая, – жалобно спросила она, – вы мне только еще скажите, где я нахожусь?..

– В заднице, одним словом, – договорила Любанова. – И пусть заткнутся все, кто думает, что у нас все распрекрасно-хорошо!

– Да никто так и не думает, – пробормотал Константинов.

Он примчался пять минут назад и теперь изображал очень деловой вид. Лере не удалось с ним перекинуться ни словом, и вопросов у нее было очень много, и все – без ответа.

Она видела, что креативный директор чем-то очень встревожен, но расспрашивать наскоро и прилюдно не желала. Кроме того, он должен понять, что она очень на него сердита. Так сердита, что даже заговаривать с ним не желает!

– У кого какие соображения?

Соображений не последовало, зато в кармане у Константинова очень некстати зазвонил телефон.

Не ответить Константинов не мог. Он был «продвинутый», и все звонки в мозгах его телефона были поделены на «группы» и в зависимости от «группы» издавали разные звуки.

Романтическая мелодия из «Бандитского Петербурга» свидетельствовала о том, что на проводе «семья». «Семью» он не мог оставить без внимания.

– Да, мам!

Лера Любанова проводила его мрачным, словно угольным взглядом. Лере Любановой решительно не нравилось все то, что креативный директор проделывал в последнее время.

– Мам, говори быстрее, я на совещании.

– Ну, тогда перезвони, когда сможешь.

Этого Константинов терпеть не мог! Вот теперь он должен думать, зачем она звонила и не случилось ли чего, а потом, не дай бог, он забудет перезвонить, мать обидится, он рассердится и так далее.

– Мама, быстро говори, чего хотела!

– Ну ты же занят!

– Мама, я уже вышел в коридор. Специально. Говори. Что?

– Саша, у Леночки закончилось Фемара. Я просто тебе напоминаю. Купи и завези нам, если можно, сегодня. Понял?

Константинов понял. Про лекарство он и в самом деле забыл, а не должен бы забывать.

Несколько лет назад случилось несчастье. У сестры вдруг обнаружилась «онкология», и это слово, почему-то казавшееся Константинову похожим на свернувшуюся холодными пыльными кольцами очковую змею, стиснуло семью со всех сторон. Мать в один день изменилась необратимо, непоправимо, окончательно, и вдруг оказалось, что отец уже не отец, а пожилой дедок, шаркающий по лестнице подошвами старомодных ботинок, и Константинов решил, что Ленка непременно умрет, и тогда – все.

Что «все», он не знал, но знал, что – «все», точка.

Присутствие духа сохранила только сама сестра:

– Рак груди – излечимая болезнь, – твердила она с попугайской уверенностью, и никто не смел ей перечить, и все делали вид, что верят, и бодрились.

А потом она нашла препарат с названием, больше похожим на название духов – Фемара. Врач в больнице сказал, что хороший препарат, снижает риск рецидивов, и улучшает, и поддерживает на сколько-то процентов больше. Вот в препарат родственники уверовали гораздо сильнее, чем в Ленкины заверения, что все обойдется.

И препарат не подвел! После операции прошло уже… лет пять прошло, и все – тьфу, тьфу, тьфу! – в порядке. Ничего, обошлось, и Константинов и его семья свято верили в то, что обошлось именно потому, что Леночка регулярно принимала эту самую Фемару.

Ее покупка была делом не только первоочередным, но еще и «семейным».

Константинов сказал матери, что непременно сегодня купит и привезет, и вернулся в кабинет главного редактора, где Любанова, злая как пантера, сверкала голубыми грозными очами.

Лев Валерьянович Торц излагал свои соображения относительно подложного договора, который он так неосмотрительно подписал, но… и он особенно подчеркнул это «но» загустевшим голосом, не по своей вине и даже не своему недосмотру, а исключительно в силу обстоятельств, которые оказались «выше его понимания».

Константинов хотел было вставить, что все до одного обстоятельства находятся выше понимания Льва Валерьяновича, но остановился. Усложнять и без того сложную обстановку не входило в его планы.

Заверив собравшихся, что он решительно, решительно ни при чем, Лев Валерьянович приступил к следующему пункту своего короткого, но емкого доклада. Первый пункт проходил под кратким названием «Что делать?», а второй пошел под названием «Кто виноват?».

Виноваты, по мнению Льва Валерьяновича, были «функционеры» из «России Правой», которые «недобросовестно» подошли к договору и таким образом запутали его, Льва Валерьяновича, и главного редактора, Валерию Алексеевну. Не следовало подписывать договор по устному указанию по телефону!.. Таким образом, нужно попросить ту сторону аннулировать договор как несостоятельный…

И, собственно, все.

– Понятно, – сказала Лера. – Спасибо тебе за идею, Лев Валерьянович.

Торц благожелательно покивал, как бы говоря – не стоит, не стоит, право! Все нормально!..

Черт его знает, вроде он не был дураком, этот Торц, отвечавший за финансы. По крайней мере непосредственно финансовые органы на него никогда не жаловались и за все время, что Лев Валерьянович ими руководил, со счетов «копейки не пропало», и это было правдой.

– А с телефонным звонком-то что?

– С каким звонком, Валерия Алексеевна?

– Ну с моим. С моим звонком тебе.

– А что такое?

– А то, что я тебе не звонила. Понимаешь ты меня?

Лев Валерьянович смотрел на нее странно. Как это может быть, что не звонила, было написано у него на лице, когда ты мне точно звонила, сам слышал, вот этим самым ухом!

И он засунул в ухо мизинец и слегка потряс им там, как бы прочищая слуховой проход.

– Да не лезь ты в уши! – вскипела Лера. – Я тебе не звонила, и точка!

– А может, ты… позабыла, Валерия Алексеевна? А?..

– Ничего я не позабыла, Лев Валерьянович! Я еще пока в своем уме. И вдребезги не напивалась, не надейся.

Торц широко развел руками, словно огорчаясь, что больше он уж точно ничем помочь не может, чем же тут поможешь?

– Роман? – резко отвернувшись от Торца, спросила Лера. – Соображения?

– Никаких.

– Саша?

Константинов не мог ее подвести. Ну, не мог, и все тут!.. Он спинным мозгом чувствовал ее состояние – осталась один на один с неведомым противником, и все отступили, никто ни при чем, она одна на арене, и непонятно, что будет дальше, и не превратится ли арена в площадку, куда на потеху публике выпускают голого слабого человека, и с другой стороны у клетки падает решетка, и, жмурясь от солнца и предстоящего удовольствия, на песок выбегает парочка голодных львов!

– Лер, у меня есть… мысли, – сказал креативный директор значительно, хотя никаких таких мыслей у него не было, кроме единственной – о Тамиле Гудковой. – Но, с твоего разрешения, я тебе их попозже изложу. Тет-а-тет, так сказать.

Лера пожала плечами. Поведение Константинова ее пугало – как будто он в одну секунду, подверженный законам неведомой телепортации, оказался по другую сторону баррикады, а она даже не могла взять в толк, из-за чего так вышло!

Больше спрашивать было не у кого, ибо на совещании присутствовали только эти четверо, и Лера задумчиво оглядела всех по очереди.

– И что будем делать? Финансовая служба «России Правой» требует вернуть деньги, которые они якобы заплатили нам в тот же день, когда Лев Валерьянович подписал договор. Мы никаких денег не получали. – Она вытянула шею, над плечом Константинова пристально посмотрела на Торца, спросила громко, как у глуховатой старушки: – Да, Лев Валерьянович?! Денег от «России Правой» мы точно не получали?!

– Нет, нет, – солидно и благожелательно сказал Торц. – Никаких денег! Ни счета-фактуры, ни платежек, ничего нет. И наш банк подтвердил, что ничего на наши счета не приходило!

– Тем не менее они мне названивают с одним вопросом – где деньги? Если не вернете, говорят, мы такой шум в прессе поднимем, что вам мало не покажется! Я отвечаю, что денег нам никто не переводил, у нас и документы соответствующие есть.

– А они что? – Это Константинов спросил.

– А они говорят, что лично Герман Садовников перевел нам эти деньги! Или контролировал их перевод, и то, что у нас нет документов, – это подлог!

Константинов постучал ручкой по зубам – была у него такая привычка. Тамила всегда ругалась.

– Лер, а если это просто… кидалово?

– Саша, я не люблю таких выражений!

– Да, прости. Если это просто… ну, игра такая!

– Какая игра?! – простонала Лера. – Кто в нее играет?!

– Садовников.

– Он помер! Застрелили его! Ты ничего про это не знаешь?!

– Я знаю. Но он мог затеять какую-нибудь аферу, именно денежную, и не довести ее до конца. По уважительной причине. Застрелили – причина весьма уважительная!

– Что вы, ей-богу, Александр!.. – пробормотал Левушка Торц.

– С одной стороны, «Россия Правая» и ее лидер решили кинуть нашу газету, так сказать, в идеологическом смысле, а с другой… в денежном тоже!

Лера подумала немного.

– Не знаю, как именно они собирались нас кинуть. Документов-то нет! Нету! А Боголюбов мне сообщил, что «Россия Правая» с нами ничего подписывать не собиралась и даже больше, уже подписала договор с ним на проведение предвыборной кампании их лидера, то есть Германа Садовникова. Получается, что Герман Ильич играл во все ворота, что ли?

– А Боголюбов не врет?

– Нет, Саша! – в сердцах сказала Лера. – Вот если бы ты на телефонные звонки отвечал, идиотских вопросов не задавал бы! Боголюбов в той же самой заднице, что и мы! Только мы, так сказать, несколько больше в нее углубились.

– Это точно.

– Боголюбов напуган, и именно поэтому он пообещал свести меня с Башировым.

– Пообещать не значит жениться, Лера! Давай правде в глаза смотреть! Вряд ли Баширов станет с тобой разговаривать. У вас… статусы разные и положение в пространстве.

– Баширов ждет меня послезавтра в три в ресторане «Лермонтов» на Тверском бульваре, – скучным голосом сообщила Лера Любанова. – Звонили из его секретариата. Просили не опаздывать и быть готовой к тому, что его охрана меня обыщет.

Константинов длинно присвистнул, Полянский приоткрыл рот, и Лев Валерьянович, как курица крыльями, всплеснул руками, очевидно выражая таким образом крайнее изумление. Он вообще большинство своих чувств выражал руками. На спокойном, белом, значительном лице, чем-то напоминавшем лицо Садовникова, ничего не отражалось.

– Быть такого не может.

– Тем не менее так и есть, Саша. И мне нужно понять, что именно я стану ему говорить!

– Ты у него спросишь: Ахмет… как вас там… Вагранович?..

– Баширов Ахмет Салманович, и не придуривайся ты, ради бога, Константинов!

– Ты у него спросишь: господин Баширов, не вы ли приказали замочить депутата и сами пришли посмотреть на процесс, скажем так, замачивания? А если вы и не замочили, то, может, знаете, кто это сделал?..

– Спасибо, – сказала Любанова. – Все свободны.

Константинов вдруг опомнился, сообразил, что наговорил лишнего, и сделал движение подсесть к ее столу, но она его остановила:

– Я сказала – все свободны. Всем спасибо.

– Лера, ты неправильно меня поняла.

– Я все правильно поняла. О своем решении в отношении данной конфликтной ситуации я сообщу, когда ситуация будет ликвидирована. Поэтому все по местам. Сейчас же!

Полянский встал и вышел, следом за ним величественно удалился Торц, а Константинов все медлил.

Лера встала и пошла к двери, выходящей «на крышу».

– Саша, я не могу с тобой разговаривать, – сказала она и взялась за ручку и потянула ее на себя. – Извини.

– Лер, но я…

Дверь в приемную ни с того ни с сего широко распахнулась, и в кабинет влетела Марьяна. От сквозняка внутренняя дверь открылась и сильно стукнула Любанову по спине.

Она покачнулась на тоненьких, высоченных каблуках, и Константинов подхватил ее. Она стряхнула его руку.

– Ты что? – заорала она на Марьяну. – Тоже спятила, как все тут?!

– Валерия Алексеевна, – пробормотала Марьяна, тараща прекрасные глаза. – Тут у меня… у меня… в приемной…

– Бомба? Или что?

– Нет, не бомба, но…

– Американский президент нагрянул?! Или кто?!

– У меня… тут… – и Марьяна протянула Лере компакт-диск, сверкнувший на солнце жестким металлическим блеском. Диск был надет Марьяне на палец.

– Поняла, – сказала Лера, посмотрев на палец. – Наш Бэзил Gotten сделал тебе предложение руки и сердца и вместо кольца подарил диск. Да?

Константинов усмехнулся.

Марьяна таращила глаза умоляюще.

– Нет, нет, Валерия Алексеевна! Я… уходила, а когда пришла, у меня на бумагах этот диск лежал. Я его не помню, это не мой, и написано тут, видите: «С-бург, заказ май». У меня такого не было никогда. Я думала, может, вы положили, может, там информация или графики…

– Какие еще графики, Марьяша? – спросила Лера и пристально посмотрела на диск. – Графики! «С-бург» – это, надо понимать, Санкт-Петербург?

– Скорее всего, – согласился Константинов.

– Я не знаю, – чуть не плача призналась Марьяна. – Я его вставила в дисковод, открыла, там сплошь какие-то файлы и с каким-то… странным расширением. Я такого не знаю. А один файл нормальный, я его открыла, а там…

– Там… – подсказала Лера, чувствуя неладное, – там что? Что там?

– Я… я вам лучше покажу.

Марьяна птицей порхнула за стол начальницы, чего раньше никогда не делала, и Лера вдруг подумала быстро, что понятия не имеет о том, что происходит в этом кабинете в ее отсутствие. По крайней мере, Марьяна села за стол так, как будто делала это много раз.

А может, и вправду сидела?..

Константинов подошел и стал у секретарши за плечом. Дисковод сожрал диск с приятным жужжанием, наверное, именно так плотоядное растение затягивает муху. Лера медлила, не подходила.

– Чертовщина какая-то, – сказал Константинов. – Правда, чертовщина!..

– Вот, Валерия Алексеевна! Вот! Слушайте.

– Алло, это булочная? – сказал компьютер голосом Валерии Алексеевны Любановой. – Если это булочная, взвесьте мне кило булок и кило огурцов! Ах, в вашей булочной нет огурцов?! Тогда идите на фиг!

– Что-о-о-о?! – протянула Лера, и глаза у нее стали круглые, как у сороки. – Какая булочная?! Какие огурцы?!

– Алло, – продолжал компьютер, – это администрация президента? Дайте мне этого вашего президента! Ах нету у вас президента?! Ну тогда дайте министра занюханного! Чего это он у вас в компах совсем не шарит, как ламак виснутый! – Голос Леры Любановой в компьютере, ее собственный голос, немного изменился, стал игривым, как всегда, когда она шутила. – Нарисуйте ему на коврике для мыши задницу покруче, может, он и научится в компах шариться! Сорри, но вы все давно устарели, и вам пора на помойку! Вы ведь даже программить не умеете, а Кобол, да будет вам известно, придумала попастая тетка, круто шарившая в этом деле и похожая на меня, Валерию Алексеевну Любанову! Так что хакер форева! Хакер форева навсегда!

– Вот, – сказала секретарша Марьяна беспомощно. – Вот это все, Валерия Алексеевна. Я не знаю, что это такое, откуда оно взялось, но я подумала…

Любанова была так ошарашена, что даже заговорить смогла не сразу. Она только с ужасом и недоверием смотрела на компьютер, как будто оттуда мог выползти тот, кто только что так отчетливо и ясно разговаривал ее собственным голосом.

– Наши программисты приехали? – ласково спросил Константинов у Марьяны. – Ты их сегодня видела?

– Н-нет, то есть да, да, видела! Я утром из машины выходила, а они на стоянке… разговаривали о чем-то.

– Разговаривали, – повторил Константинов, как будто матом выругался.

– Саша, что это такое?! – наконец произнесла Лера. – Кто это говорит? Это же не… я! Я ничего такого никогда… не говорила!

– Это голосовая программа, – сказал Константинов. – Цифровая подделка твоего голоса. Очень неплохая, между прочим. Виртуозно сделано. Пойду я, Лер, дойду до наших крутых хакеров. Если поймаю, ухи начисто пообрываю, клянусь, ей-богу!

– Ты думаешь… это они?!

– А ты думаешь, это кто? Про начальницу Любанову, которая похожа на крутую тетку? Кстати сказать, вот тебе и ответ на вопрос, кто звонил Левушке Торцу.

– Кто?! – крикнула Лера.

– Компьютер, – сказал Константинов.

И тут он понял, что это все всерьез.

Даже слишком всерьез. Должно быть, он поздновато спохватился, потому что к тому моменту, когда в нем взыграла осторожность пополам с милосердием, Мелисса уже тяжело дышала, висла на нем и пыталась расстегнуть его джинсы.