Завтра наступит вечность

Они тут что, думают, что избавленный от коллектора человек будет благодарен им до конца дней своих? Они что, всерьез думают добиться лояльности принуждением?

Рыпаться я не посмел, но позлился вволю, благо никто этому не мешал. А что толку? В конце концов я выпустил пар и вернулся в изолятор, уже почти не ощущая внутреннего протеста. Пусть все липа, пусть каждый мой шаг фиксируется, но мне удлинили поводок, а это уже немало. Для начала, конечно.

Голова опять закружилась. Я чудом не промахнулся мимо топчана, лег и натянул одеяло по самые уши. Ладно, велено спать – посплю. Раздражать хозяев неповиновением, по-видимому, не стоит. Задача первая – выжить. А вторую и последующие задачи я поставлю себе по исполнении первой.

Допустим, космическая станция «Гриффин» действительно существует, – что тогда? Почему Стерляжий стремится отправить меня туда не завтра, не через месяц, а как можно скорее? И в качестве кого? Я же еще тут не осмотрелся, и мозги у меня до сих пор набекрень!

Случайность? Вэ Вэ Стерляжий не производит впечатления человека, управляемого случайностями. Похоже, он точно знает, чего хочет. Значит, недоверие?

Уже теплее. С какой радости деловой человек вроде Стерляжего станет доверять всякому хмырю, выползшему из трубы? Задавить выползка! Чтобы не создавал проблем. Эвелина – спасибо ей – вступилась за меня, добилась поддержки руководства, а у Стерляжего из-за этого лишняя головная боль. Вот именно, не у одного меня голова болит…

Карантин – вот чего, по-видимому, хочет Стерляжий. Как в армии – три первых месяца службы ни шагу за ворота. На всякий случай. Во избежание. Куда я, в самом деле, денусь с орбитальной станции? Кому проболтаюсь? Лишь со временем станет ясно, достоин ли я доверия или им придется выбирать между первым и вторым вариантами.

Значит, мне для сохранения собственной шкуры придется побыть в роли пай-мальчика?

Противно это до зубовного скрежета. И еще вопрос на засыпку – смогу ли я быть или хотя бы казаться пай-мальчиком, даже если очень этого захочу?

Я долго ворочался, но так ничего и не придумал и в конце концов уснул.

– Сейчас наверху ночь, – сказал Стерляжий, обращаясь ко мне. – Подъем всегда осуществляется ночью, особенно с первой площадки.

Я ожидал продолжения, но его не последовало. Пришлось спросить:

– А с других площадок?

– В основном тоже. С четвертой иногда и днем, но это на крайний случай. Нам разговоры о летающих тарелочках ни к чему. – Он посмотрел на часы. – До подъема сорок одна минута. Нам лучше поторопиться.

За тридевять земель у них стартовая площадка, что ли?

Похоже, так и было. Я не очень удивился, когда очередной коридор вывел нас в круглый туннель с уложенными на полу рельсами – двумя обыкновенными и одним контактным, прикрытым сверху кожухом. Как в метро. Только рельсовый путь тут был узкоколейный.

Почти сразу подкатило что-то вроде мотодрезины с одним миниатюрным вагоном. Мы погрузились, Стерляжий дал сигнал машинисту, состав лязгнул, дернулся и с воем рванул в черноту.

Никого, кроме нас, в вагоне не было. В проходе были свалены какие-то коробки без наклеек. В них могло находиться все, что угодно.

Кто, когда и с какой целью пробивал все эти туннели, коридоры и штреки – оставалось только гадать. Я подумал, что если мы мчимся по тому туннелю, который был прорыт для спасения кремлевской верхушки на случай ядерной атаки, то пресловутая первая площадка должна располагаться где-то на юго-западе от центра города, в ближайшем пригороде, а возможно, даже в городской черте. Но мне почему-то казалось, что это совсем другой туннель.

– Куда мы едем? – прокричал я на ухо Стерляжему, рискнув задать вопрос.

– На мусоросжигающий завод в Алтуфьево, – перекрывая вой и грохот, проорал он мне в ответ. – Первая площадка там.

Мусор они, что ли, отправляют на орбитальную станцию?

– Удобно, – крикнул мне в ухо Стерляжий, уловив мое недоумение. – Почти пустая территория, там и днем-то народу немного, а уж ночью… Опять же – запашок. И красть там нечего, так что никто в здравом уме туда не полезет, можно сэкономить на охране…

Гм… У меня успело сложиться впечатление, что они тут не особенно пекутся об экономии. Однако от других вопросов я благоразумно воздержался.

Минут через двадцать, по моим субъективным ощущениям, наш мини-поезд стал тормозить. По глазам резанул свет, и мы очутились в зале – не очень большом и меньше всего похожем на подземный зал станции метро. Где-то еле слышно журчала вода.

– Достопримечательность. – Стерляжий мимоходом указал вбок, где из дыры в решетчатом потолке свисал гигантский сталактит, похожий на хвост дохлого диплодока. – По всем прикидкам, ему никак не меньше ста тысяч лет.

– Разве этот зал не искусственный? – изумился я, забыв о том, что намеревался помалкивать.

– Карст. Кое-что мы тут и сами накопали, но не так уж много. Это аккуратно надо делать. Природа не терпит пустоты, особенно под городом, в такую пустоту, бывает, дома проваливаются…

Рельсы кончались очень обыкновенно, как кончается всякий железнодорожный тупик. Тут не было даже платформы. Зато была шахта, уходящая куда-то вверх, и тяжелые створки над головой. Они как раз раздвигались. Урчали невидимые механизмы. Лязгнуло, пронесся гул, и все стихло.

– Чего рот разинул, – толкнул меня Стерляжий. – Ты в порядке? Тогда помогай разгружать.

Несколько человек, выстроившись цепочкой, уже переправляли коробки из вагона к краю бетонной площадки под жерлом шахты. Я примкнул к ним. То же сделал и Стерляжий, заставив меня усомниться в его статусе большого начальника. Хотя, возможно, здесь так было принято.

Коробки оказались довольно тяжелыми. Третью я едва не уронил, и перед глазами у меня поплыло. Стерляжий сказал что-то, и меня отстранили от работы, велев отойти в сторону и не путаться под ногами. Вовремя: как только окружающие меня предметы перестали выписывать окружности и восьмерки, я увидел нечто необычное.

На бетонную площадку, почему-то снабженную небольшой круглой дырой посередине, мягко опускалось нечто громоздкое, в первом приближении цилиндрическое, но вообще-то на нем хватало всяких выростов. Коснулось бетона и замерло. Если это была кабина пресловутого космического лифта, то в нее при желании можно было впихнуть слона-акселерата.

Хотя нет, слон пролез бы в дверцу только по частям. Или это овальное отверстие следовало именовать не дверцей, а люком?..

– Тебе в туалет не надо? – спросил Стерляжий, направляясь мимо меня к люку с коробкой на плече.

– Пока не очень.

– Лучше сходи авансом – в лифтовой кабине удобств нет. Сортир вон там.

Я последовал его совету. Никто и не подумал сопровождать меня. А если?..

Шахта не годилась для побега, но где-нибудь неподалеку наверняка был другой выход на поверхность. Еще в изоляторе я тщательнейшим образом ощупал швы своего комбинезона – нет, кажется, туда не вшили никакого «жучка»-маячка… Помимо туннеля в зал вело несколько тесных коридоров. Юркнуть наугад и поискать выход… Есть шанс.

Пусть территория мусоросжигающего завода мне незнакома, размышлял я, пялясь на кафель над писсуаром. Ну и что? Мне всего-то надо добежать до ограды и перемахнуть через нее, а там – ищи меня с собаками. В крайнем случае, если не удастся уйти сразу, можно затаиться на территории, на худой конец зарыться в гору мусора или шлака – да мало ли что можно придумать! Удрать можно. А на тот случай, если Стерляжий не соврал и у них действительно есть прикрытие, первым делом надо кинуться не в объятия родной милиции и не в ФСБ, а в редакцию любой массовой газеты. Убьют меня после этого или нет – не знаю, но хоть насолю им от души…

Убежден: если бы я тогда не врезал Стерляжему по физиономии и если бы он не признал мое законное право врезать – я бы так и сделал.

Собственно говоря, я и сейчас испытывал жгучее искушение удрать, останавливало меня только соображение: а не пожалею ли я впоследствии? Космический лифт, оборудованный на окраине Москвы, орбитальная станция… Мое желание стать космонавтом иссякло без остатка, когда мне было лет девять, – но только потому, что я уже в том возрасте понимал, насколько малы мои шансы. Пройти все отборы (допустим, я прошел бы их), провести бо€льшую и лучшую часть жизни в бесконечных тренировках – и в конце концов никуда не полететь, подобно большинству кандидатов? Увольте, я пас.

Человек отказался играть в лотерею, а к нему на улице пристают с криком: «Возьмите свой счастливый билет! Да берите же, он ваш, он выиграл, не будьте идиотом!». Почему же я не рад? Только потому, что счастливый билет мне всучили принудительно? Глупо же…

А главное – мне верили. Мне уже доверяли. Пусть чуть-чуть. Скажите по совести – вы бы удрали на моем месте?

Я остался.

В кабине не оказалось иллюминаторов. Я не видел, какой высоты (или глубины, если смотреть сверху) была шахта, не видел и того, под что она была замаскирована. Наверняка под что-нибудь технологическое, скажем, под башню-градирню. Почему бы нет? Городской мусор, конечно, не антрацит, но и он при сгорании должен выделять немало тепла – почему бы не пристроить к заводу маленькую теплостанцию? Вполне рациональный, хозяйский подход.

Не видел я и панорамы ночного города, раскинувшегося под нами, и жалел об этом. Если бы не ускорение, такое, какое бывает в скоростных лифтах, можно было подумать, что кабина никуда не движется. Разница заключалась в том, что ускорение не собиралось пропадать и, кажется, понемногу росло. Очень хорошо, что для пассажиров конструкторы кабины предусмотрели сиденья – стоять было бы тяжеловато.

И еще я никогда не ездил в лифтах, кабины которых гудят и вибрируют от напора воздуха.

Потом у меня заложило уши.

– Сбрасываем излишек давления, – обернулся ко мне Стерляжий. – На «Грифе» оно меньше земного. Глотай почаще.

Расположенных кольцом сидений – надо сказать, очень невзыскательных – я насчитал десять штук, но летели мы втроем, если не считать коробок, уложенных в центре кабины чуть ли не до потолка и крепко стянутых ремнями. Третьим пассажиром был незнакомый типчик лет тридцати пяти, он зевал и явно намеревался вздремнуть, как только давление воздуха придет в норму. Больше никого.

– Лифтера здесь нет, как я понимаю? – полуспросил я Стерляжего.

Тот отрицательно мотнул головой.

– А где трос? – Насколько я помнил, космический лифт должен был карабкаться по тросу, сработанному из чего-то сверхпрочного и, главное, сверхлегкого. И уж само собой разумеется, трос этот должен, во-первых, начинаться на экваторе, а во-вторых, находиться в районе, запретном для полетов летательных аппаратов всех типов – разрезанный пополам самолет не срастется вновь и не регенерирует, как дождевой червяк. Пусть над Москвой летают редко, но все же летают. А спутникам и вовсе закон не писан, шляются где хотят.

– Кларка начитался? – ухмыльнулся Стерляжий. – Мономолекулярные нити из углерода и все такое? Ну-ну. Да еще астероид в качестве противовеса.

– А что вместо нитей? – сейчас же спросил я.

– А тебе не все равно? Ну хорошо, вместо нитей энергошнур. Устраивает это тебя? Понятнее стало? Главное, не боись, он не оборвется. – Тут Стерляжий почему-то поморщился. – Подвеска надежная, а с кабиной все может быть. И бывало…

Наверное, с этим у него были связаны не очень приятные воспоминания. Поэтому я на время заткнулся и молчал минут пять.

Потом не выдержал и спросил:

– Как действует этот энергошнур?

– Тащит нас куда надо, вот и все.

– Я не то хотел сказать… На каком принципе он работает?

– А я знаю? – пожал плечами Стерляжий. – Если бы мы его сами придумали и воплотили, я бы, конечно, знал хотя бы основы. Но видишь ли в чем дело: его разработали не мы. – Он вздохнул и добавил: – Не люди, я хочу сказать.

Я успел оценить совет посетить туалет – подъем продолжался три часа с хвостиком. За первый час я измучил Стерляжего вопросами, после чего он раздраженно заметил, что у него в отличие от некоторых во рту обыкновенный язык, а не помело, и предложил мне заткнуться. Мне пришлось смириться, хотя вопросов осталось еще предостаточно. Если космический лифт, подвешенный к непонятному энергошнуру, изобрели не люди, – то кто? Зеленые человечки? По словам Стерляжего выходило, что на лифт наткнулись случайно. Когда, где? Кто это засекретил, если не спецслужбы, и почему тогда Корпорация в достаточной степени самостоятельна, если верить Стерляжему? Кстати, надо ли ему верить?

Ой, не знаю.

Но подземный завод – реален, а меня тащит в космос кабина лифта. Это факт. Я не страдаю галлюцинациями, не поддаюсь гипнозу, не принимал наркотиков и вообще психически здоров, а значит, должен считать свои ощущения плодом реальности, а не воображения.

Легко ли это?

Крота выкопали из норы, раскрутили в праще и отправили немного полетать. Вероятно, он выживет, если не шмякнется о камень, но сумеет ли он понять, что с ним происходит? А если бы крот обладал человеческим сознанием – смог бы он, попав в чуждую среду, избавиться от ощущения нереальности или пришел бы к выводу, что переел пестицидов? Пожалуй, второе предположение показалось бы ему более логичным…

Стерляжий дремал, посвистывая носом, а я пытался разложить услышанное по полочкам. Вероятно, с тем же успехом, что и упомянутый крот.

Энергошнур не ионизирует молекулы воздуха, его нельзя обнаружить ни глазом, ни радаром – это раз. Кабина лифта покрыта чем-то таким, из-за чего на экранах локаторов тоже невидима, – это два. Сквозь атмосферу она проходит с относительно малой скоростью, благодаря чему поглощающее покрытие не сгорает, – это три. Энергошнуром можно управлять как с орбиты, так и с Земли, а когда он не тянет кабину, его вообще выключают, – это четыре. Кабина имеет энергоприемники в носовой и хвостовой частях – или, если угодно, над потолком и под полом. Это пять. С Земли осуществляется лишь грубая наводка на орбитальную станцию, затем управление перехватывает «Гриффин», или «Гриф», а земной луч выключается. Благодаря этому снижается риск уничтожить случайный летательный аппарат или шальную птицу – энергопоток шнура просто бешеный. «Это горят птицы», – вспомнил я фразу из «Гиперболоида», сказанную не то Вольфом, не то Хлыновым, и поежился.

Вот и ответ. Над Москвой мало летают. В городе нет ночных птиц – ни совы, ни козодои в Москве не водятся, а вороны и голуби в ночное время предпочитают дрыхнуть по веткам и чердакам. На окраинах ночная подсветка не такая яркая, как в центре, – лишняя гарантия от случайной демаскировки. Отсюда необходимость туннеля. Военных можно не ставить в известность – все равно никто ничего не заметит. В худшем случае локатор зафиксирует неясный сигнал вроде пресловутых «ангелов», что имеют обыкновение возникать на границе потоков воздуха. Обычное дело, дежурный и не почешется. И кому придет в голову искать сверхсекретный подземный завод не в глубине сибирских руд, не в толще горных хребтов внутри обширной охраняемой зоны, а в центре мегаполиса?

Утечка информации? «Что знают двое, то знает свинья», – это мы слыхали. Или, например, какому-нибудь на редкость везучему диггеру удастся что-либо подсмотреть и убраться живым – что тогда? А ничего. Да, абсолютно ничего… Допустим, какая-нибудь бульварная газетенка решится дать сенсационный материал – кто ей поверит, кроме нескольких слабоумных обывателей, от которых ровным счетом ничего не зависит? Можно не сомневаться: тут же будет организован поток репортажей о подземных страстях-мордастях – гигантские крысы, люди-мутанты, многоножки-людоеды, комары-спидоносцы и тому подобное. Более чем достаточно, чтобы замылить любой внимательный глаз.

Через две недели любой читатель будет ржать и всхрюкивать, когда ему расскажут еще что-нибудь животрепещущее «из-под земли».

Некоторое время я с болезненным любопытством пытался вычислить в уме, какова будет скорость кабины при входе в атмосферу, если энергошнур внезапно оборвется, то есть отключится, на половине дистанции. Я не мастер устного счета, поэтому добился только усиления головной боли, а числа получались одно несуразнее другого. Затем я сообразил, что искомая величина никак не может превышать одиннадцати километров в секунду, и немного успокоился. Возможно, нам удастся не сгореть в атмосфере, а просто разбиться – стенки кабины вроде толстые, сразу не расплавятся. Все-таки легче.

А может, предусмотрен аварийный парашют?

Как же, жди. При их режиме секретности что упало, то пропало, и им еще придется сделать так, чтобы пропало для всех и навсегда. Тут не парашют подошел бы, а хороший заряд пластита – разнести кабину на мелкие фрагменты еще до входа в плотные слои…

Перегрузка постепенно уменьшалась. По-видимому, энергошнур тянул нас с постоянным ускорением около одного «же», а вот земная гравитация слабела по мере удаления от планеты.

Стерляжий дремал. Третий пассажир спал и даже похрапывал. Не то они мне доверяли, не то считали, что я не настолько глуп, чтобы для забавы отыскать и понажимать какие-нибудь кнопочки, а скорее всего, изнутри попросту нельзя было ни повредить кабину, ни управлять ею.

Когда резко грянул зуммер, третий пассажир зевнул и потянулся. Стерляжий потер глаза и пихнул меня в бок:

– Не тошнит?

– Вроде нет пока, – ответил я. – Голова болит только.

– Наплюй на свою голову. Сейчас будет невесомость, секунд двадцать, не больше. Летать не советую, лучше держись вот за эти ручки. Если затошнит, постарайся продержаться до появления тяжести. Пакеты в ящике у тебя над головой.

Пакет мне и вправду понадобился, но не от невесомости как таковой, а от того, что кабина вдруг начала стремительно заваливаться набок. Но двадцать секунд я все же вытерпел, хотя под конец мне казалось, что содержимое желудка вот-вот брызнет из ушей.

– Брось пакет вон туда, – отодвинувшись от меня, произнес Стерляжий и указал на то, что я решил именовать урной. – У тебя что, плохой вестибулярный аппарат?

– Был хороший, пока меня не огрели по затылку, – вымучил я, борясь с икотой. – А что случилось?

Он пожал плечами:

– Перевернулись и приняли энергошнур с «Грифа» кормовым приемником, вот и все. Нас начинают тормозить. Или ты любитель прогулок по потолку?

Я отрицательно замотал головой. Не знаю, любимец ли я техники, как считают Стерляжий и Эвелина Гавриловна, но я точно не муха и не летучая мышь.

– Кстати, что мы везем в коробках? – спросил я. – Не секрет?

– Какой там секрет. Еда это. Космические рационы. Мы закупаем у Роскосмоса те, у которых кончается срок годности. Не боись, отравлений пока не было. Есть хочешь? Можно вскрыть.

Какое там есть! Я что было сил замотал головой. При одной мысли о еде мне едва не сделалось дурно по второму разу. К тому времени, когда я пришел в себя, Стерляжий снова заснул.

Я отметил, что мой вес уменьшился – теперь Земля «тянула» вверх, хотя кабина «падала» вниз. Мне стало скучно. Надо мной висел шар Земли, а я не имел никакой возможности его увидеть. Ну какого черта конструкторы кабины не вмонтировали в эту жестянку пару иллюминаторов или не присобачили к наружной обшивке телекамеру? Все-таки веселее было бы ехать.

Именно ехать – в лифтах ездят, а не летают.

Меня вдруг разобрал дикий смех. Сначала я изо всех сил пытался удержать его внутри, но мои клапаны вырвало с корнем, и я затрясся, как эпилептик.

– Ты чего? – спросил Стерляжий.

– Мыс Кеннеди… – выдавил я и снова зашелся в хохоте. – Байконур… Этот французский космодром, как его… Куру…

– Ну и что?

– Ракеты… – через силу вымучил я. – До сих пор… ракеты в космос запускают…

– А, вот оно что, – с облегчением сказал Стерляжий. – Ты предупреждай. Я уже подумал, что ты припадочный. Да, запускают. И будут запускать. И проектировать новые носители тоже будут. Но это их дело, а не наше.

Я подвыл, не в силах больше хохотать. Мир перевернулся. Пирамида Хеопса сделалась круглой и укатилась в пустыню, бренча, как погремушка, запрятанным внутри саркофагом. Статуя Свободы наклонилась и подожгла Атлантический океан. В Сибири оттаял мамонт и забодал нефтяную вышку. А я еду в космос в кабине лифта.

Моя истерика стихла не раньше, чем выжала меня досуха. Третий пассажир давно храпел, уронив голову на грудь. Если бы он пристегнулся ремнем, ему не пришлось бы просыпаться на время наступления невесомости. Никаких ремней, однако, не было. И сиденья – жесткие, как на вокзале в зале ожидания. Поездка без плацкарты… Такое впечатление, что конструкторы больше заботились о надежности, чем об удобствах или, скажем, о дизайне. Главное – доехать, здравый (хотя и раздражающий) советский подход… А впрочем, почему непременно советский? Во всем мире клети для спуска шахтеров в шахту не отличаются ни комфортом, ни изяществом. Не слишком ли многого я требую от клети?

Все равно душа моя протестовала, и я непременно выцарапал бы на стенке кабины что-нибудь обидное, если бы только нашел подходящий острый предмет. Ничего такого, однако, не нашлось.

В конце концов и я задремал, а проснулся, когда мы уже состыковались со станцией и люк был открыт. Снова невесомость, но уже без мучительных тошнотных позывов.

– К грузу не суйся, – сказал мне Стерляжий, – без тебя справятся. Ты еще не адаптировался. Держись за скобы и плыви за мной. Первую заповедь космонавта знаешь?

– Регулярно продувать скафандр сжатым вакуумом? – через силу ухмыльнулся я.

– Нет, это сто первая. Первая вот: хранить в тайне, что Земля плоская и не вертится. Поплыли.

И мы поплыли.

Глава 5

Так получилось, что станцию «Гриффин» я увидел изнутри намного раньше, чем снаружи. Собственно говоря, увидеть ее извне не так-то просто, если погашены габаритные огни, а они погашены почти всегда. От поглощающего покрытия практически ничего не отражается. В лучшем случае увидишь черный провал в россыпи звезд – впечатление так себе, на троечку. Но тогда я этого не знал и жалел об упущенной возможности.

А изнутри… Словом, примерно так я и представлял себе орбитальную станцию. Невпроворот аппаратуры и совсем немного места для людей. Узкие проходы, где двоим только-только разойтись, то есть разлететься. (Я называю их проходами только потому, что более уместное слово «пролеты» занято в русском языке другими значениями.) Были и узкие лазы, живо напомнившие мне мою подземную одиссею по неизведанным норам.

Вслед за Стерляжим я вплыл в тесную каморку с лежанками на потолке.

– Устраивайся, отдыхай, – сказал он мне. – Лучше всего поспи, тебе полезно. Если захочешь есть, плыви направо по главному коридору. Если наоборот – налево, там санузел. Располагайся. Только на панелях ничего не трогай.

Этого он мог бы и не говорить. Я ему что – рукосуй какой, чтобы тыкать в то, чего пока не знаю? Кому как, а мне жить пока не надоело.

Я примерился и взмыл к лежанкам. Промахнулся, конечно, ну да опыт дело наживное. Между прочим, что им стоило исключить невесомость, заставив станцию вращаться? Станция велика – путь от лифтового шлюза до «спальни» я оценил метров в пятьдесят, – так что скорость вращения могла бы быть не слишком большой. Хотя очень возможно, что вращение мешает станции принимать грузы и на время работы лифта его останавливают…

– А что, силы тяжести здесь никогда не бывает? – спросил я Стерляжего.

– Так обходимся, – отрезал он и выплыл вон. А я остался.

Лежанки были снабжены ремнями. Я выбрал крайнюю правую, пристегнулся и принялся приходить в себя. В смысле, привыкать к невесомости. Удивляться я давно перестал. Ну космический лифт, что с того? Как говорится, все, что человек способен выдумать, когда-нибудь будет реализовано на практике. Ну никому не известная орбитальная станция – тоже мне нонсенс. Имея космический лифт, можно сбацать и не такое – совсем не трудно поднимать на орбиту модуль за модулем и состыковывать их в любой конфигурации. Иной вопрос – как, не вызвав подозрений, изготовить сами модули? Допустим, можно заказать там и сям разработку и изготовление отдельных частей, придумав убедительную легенду, а сборку осуществлять в подземных цехах…

Да, но деньги? Кто все это затеял – олигарх какой-нибудь с вывихнутыми мозгами? Быть не может, причем по нескольким причинам сразу. Откуда тогда Корпорация черпает такие средства? И на что тратит – ведь выход в космос, наверное, не самоцель? Стерляжий намекал насчет курицы, несущей золотые яйца. Алмазный рудник они нашли на Луне, что ли? А до Луны, выходит, добрались автостопом, проголосовав попутку?

Очень остроумно. Хотя чего и ждать от сотрясенных моих мозгов…

Я не заметил, как снова задремал, а проснулся от того, что что-то несильно толкнуло меня в лицо. Это оказалась кукла. Большая детская кукла с пышной нейлоновой прической, одетая в вязаные штанишки и кофточку, парила в невесомости, медленно вращаясь. Похоже, ее занесло сюда сквозняком. Из детской, так надо понимать. Честное слово, меня ничуть не удивили бы детские голоса. Может, у них тут и детсад есть, а может, и зоопарк. Надо будет напроситься на экскурсию – никогда не видел летающего крокодила.