Фигурки на стене

Максим Диденко

Фигурки на стене

Ничто не исчезает бесследно.

Пролог

1997 годРаз, два, три, четыре, пять.Мы решили поиграть.Но не знаем, как нам быть.Не хотел никто водить!На тебя укажем мы:Это верно будешь ты!

Считалочка рассчитана на пятерых, но мальчик не знал другого стишка, а считать до одиннадцати, исходя из количества участвующих, ему не захотелось; или он не умел, кто знает, ведь ему всего семь, как и большинству других детей.

Поочередно указывая пальчиком на каждого из друзей, он выбирал того, кто будет водить на этот раз, не исключая и себя.

На слове «ты» он указал на мальчишку в очках и с волосами, остриженными под горшок.

– Миша, так не честно! – начал он. – Я сегодня уже водил!

– Это было утром, а уже другая игра!

– А я не проигрывал. Не хочу я водить. Сам води, понял? – не унимался мальчик в очках. – Не хочу! Не хочу! Не хочу! Считай заново!

Так вышло, что водой на этот раз стал сам Миша. Такая вот ирония. Но ни он, ни остальные дети не грустили от этого. Это же игра. Все дружно залились веселым смехом, тыча маленькими пальчиками в Мишу, хохоча и приговаривая: «Кто спорил, тот проспорил, кто спорил, тот проспорил!»

– Я тебя первым найду, вот увидишь! – слегка надув губки, пробубнил Миша, указывая на Вадика – того самого мальчика в очках и с прической в виде горшка.

День стоял великолепный: ни дуновения ветра, ни тучки на ясном голубом небе. Солнце висело высоко в зените, безжалостно припекая макушки бегающих туда-сюда по внутреннему дворику санатория детишек. Любой взрослый начал бы жаловаться на несносную жару, а ведь сезон только начался – середина июня. Где такое видано, чтобы лето, едва успев выскочить на новый календарный лист, уже жгло так, словно на дворе август?

Но детям жара нисколько не мешала. Всем известно, что дети любят солнце. Даже обливаясь по́том и задыхаясь от беготни, ни один из них не предложит передохнуть и подождать до вечера, якобы, видите ли, слишком жарко. Каждый пользуется теплыми деньками на все сто процентов.

– Раз, два, три…

Миша начал считать, а это означает, что всем участвующим в игре нужно как можно скорее найти укромное местечко и спрятаться. Желательно недалеко, чтобы неожиданно выскочить из укрытия, подбежать к дереву и «застучать» себя.

– Четыре, пять, шесть…

Остальные девять мальчиков и девочек вмиг рассыпались по территории: кто в кусты, кто за дерево, кто в избушку на курьих ножках – такие в каждом детском лагере, санатории или парке устанавливают, собирая их из бревен, прямо как в сказке про Бабу-ягу. Но Вадик никак не мог определиться, где же ему спрятаться, а все самые хорошие места уже заняли. Он совсем не хотел быть обнаруженным первым, ведь в таком случае в следующей игре ему придется самому водить.

– Семь, восемь, девять…

Не дожидаясь последнего слова «десять», Вадик сорвался с места и что было сил помчался прочь.

– …десять! Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! Кто не спрятался, я не виноват! – обернулся и прокричал Миша, пристальным взглядом оценивая ситуацию во дворе. Он выискивал движения листьев, колышущихся не ветром, а кем-нибудь из друзей, спрятавшихся под кустом, высматривал выглядывающие из-за деревьев «флажки» – футболки да маечки, развевающиеся на ветру. Детишки знают свое дело, и никто так просто себя не выдаст.

Но у Миши зоркий глаз.

– Стуки-стуки, вижу Таню за деревом, – радостно воскликнул он и залился звонким смехом.

Подружка, огорченно вздыхая, вышла из укрытия, прошлепала к пеньку, присела, подперла голову ладошками и стала наблюдать за продолжением игры. Она знает, что в следующем кону, когда обнаружатся остальные участники, станет водой. Никому не нравится водить. Все любят прятаться. И ей оттого грустно.

Вадик все бежал, не зная, что от участи искателя его уже освободили. Он забежал в здание и по ступенькам поднялся на третий этаж. Он не знал, что туда детям нельзя, последний этаж не оборудован совсем, не обустроен. Никто туда не ходил, насколько он помнит, а значит, это отличное место, чтобы спрятаться. Искать там не станут, и это здорово, думал Вадик. Он лишь не хотел, чтобы его нашли. Хотел быть последним. Хотел выиграть.

Знал бы Вадик заранее, что его главное желание сбудется, и вовсе не затевал бы эту игру.

Он вошел в пыльный коридор. Паутина, свисающая с потолка и стен, налипла на его лицо. Но он же не трус, не боится мелких паучков. Легко смахнул ее тоненькой ручонкой и побежал дальше.

Единственная приоткрытая дверь, почти в самом конце коридора, среди множества остальных, закрытых, привлекла его внимание. Тонкая струйка света сочилась в щелку, разбивая стройный ряд летающих воздухе пылинок, переполошившихся внезапным появлением мальчика. Расползалась стрелой по полу и тянулась к стене напротив.

– Здесь меня точно не найдут! – с ехидцей проговорил Вадик, потирая ладошки.

Он заглянул в погруженную в полумрак комнату: пустая пыльная тумба с открытой дверцей у дальней стены, справа одинокая кровать с обшарпанным деревянным изголовьем, без матраса, с ржавой провисающей сеткой. И детский стульчик. Единственное окно посредине завешено плотной тканью, только верхушка была открыта, впуская частичку дневного света в помещение.

Ничего зловещего Вадик в интерьере комнаты не увидел. Он не трус, а бояться здесь некого. И ступил на порог. Напоследок бросив через плечо быстрый взгляд на пройденный путь, он вошел в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

– Никто меня не найдет!

Замок гулко щелкнул.

И больше не открылся.

***

Только вечером персонал санатория заметил пустующее место за столом в столовой. Нетронутая гречневая каша с кусочком растаявшего масла, ломтик белого хлеба и стакан компота из сушек тоскливо дожидались Вадика, так и не явившегося на ужин.

Сперва это не вызвало особых подозрений, но уже спустя полчаса были подняты на уши все работники санатория и его управляющая Валентина Федоровна Синицына. Это была молодая девушка двадцати шести лет, получившая здание от отца. Она ничего не смыслила в управлении подобного рода заведениями и не имела ни малейшего понятия, как следует себя вести при исчезновении ребенка.

Что бы это могло значить? Куда он подевался? Убежал? Спрятался? А если он поранился где-нибудь, сидит плачет и не может позвать на помощь?

На потоке этого года детей было совсем немного. Всего двадцать три ребенка. Двенадцать из которых поступили из детского дома по договоренности сторон. «Это хорошая возможность изменить обыденную обстановку для детей, обзавестись новыми друзьями, развеяться и отдохнуть, как на курорте», – в этих и в многих прочих аргументах рассыпалась молодая управляющая санатория, уговаривая директора детского приюта дать ей возможность устроить незабываемое лето сироткам, не видывавшим доселе ничего, кроме стен их привычного дома. На собственные средства, конечно же. Ни за что платить ему не пришлось бы. Ей нужны лишь довольные и счастливые детки, о которых можно было бы написать в газете, приложив к статье об успешном открытии санатория несколько черно-белых снимков с улыбающимися, перемазанными шоколадом или сливками физиономиями юных дарований подрастающего поколения.

Ее желание исполнилось, но к возможным осложнениям и трудностям молодая управляющая была не готова.

Да и Вадик оказался не из числа тех детей, которых не хватится никто, кроме директора приюта. И это добавляло неприятностей.

Дети как один говорили, что видели мальчика в последний раз днем. Рассказывать что-либо еще они боялись, чувствуя повисшее в столовой напряжение. Хотя сказать большего в общем-то и не могли. Дети играли в прятки, все прятались, но не всех нашли. Может, Вадик еще прячется? Может, не знает, что игра уже закончилась? Или же всего лишь уснул где-нибудь? Чего панику затевать? Он же мог просто сбежать, ведь так?..

Поднимать большой шум Валентине Федоровне не хотелось. Она распорядилась собственными силами обыскать всю территорию, принадлежащую санаторию, затем здание внутри, заглядывая в каждую комнату, под каждую кровать, открывая каждый шкаф и тумбу в поисках ребенка.

Но все было безрезультатно.

Поутру для поиска пришлось задействовать местные правоохранительные органы. На помощь приехал участковый поселка, к которому относился санаторий. Это был пухлый мужичонка лет сорока пяти, с густыми усами на лице и короткими ножками, обутыми в тупоносые туфли. С ним приехали двое пареньков помоложе.

Задав персоналу ряд стандартных вопросов о пропавшем мальчике, между тем повторно расспросив детей, немало веселя их своим чудаковатым видом (серьезно к исчезновению товарища никто из ребят не отнесся), они написали бумагу с описанием Вадика, которую сейчас называют ориентировкой, отправили в поселковый участок и занялись поисками.

Люди, на вид простоватые, но очень толковые и знающие свое дело, перевернули все, пытаясь найти ребенка. Они обыскали не только окрестности, попутно спрашивая о мальчугане каждого встретившегося человека, но и повторно осмотрели все то, что, по их мнению, при проверке могли упустить работницы санатория. На тщательный осмотр двух первых этажей ушла большая половина дня. Пришлось подключить всех, кто был способен помочь – комнат в здании насчитывалось более пятидесяти на каждом из этажей. Не найдя ничего, принялись исследовать и третий.

Следы пыли, оставленные на полу третьего этажа, были замечены молодым милиционером.

Вся команда обрадовалась, что поиски увенчались успехом, ведь это уже что-то. Хотя и не знали, чего ожидать за закрытой дверью комнаты, в которую их уводили следы маленьких детских ножек.

Чтобы открыть дверь, парням пришлось немало повозиться, так как старый, за годы бездействия замок изрядно заржавел, потому не хотел поддаваться. Вскоре рычажок со скрипом провернулся, и дверь отворилась, вытягивая за собой клубы густой пыли, поднявшейся с пола.

Но комната оказалась пуста. Ничего, кроме многократно вытоптанного линолеума все теми же маленькими ножками, они не нашли.

Ребенок как в воду канул. Поиски зашли в совершенно глупый и неподдающийся объяснению тупик.

Глава 1

2022 год

Я странный! Больной или странный – как хотите, так и называйте. Но именно с этого я хочу начать свою историю, чтобы сразу расставить все точки над «i».

Почему?

Наверное, этот вопрос звучать будет чаще любого другого. И я заранее прошу за это прощения. Хотел бы сказать, что все просто, но не уверен в этом… Возможно, я слеп и не замечаю незамысловатой истины. Но каждый раз, закрывая глаза, я вижу свет. Вижу маленького мальчика, тянущего меня за руку. Слышу его смех. Все ещё. Хотя с того времени прошло уже почти десять лет! Уже без неудержимого желания нестись на третий этаж здания, которого я также десять лет в глаза не видел. И думал, что буду помалкивать об этом даже перед своим психотерапевтом. Но ошибся. Об этом позже.

Уверяю вас, я правда попытаюсь донести до вас, из чего мои странности состоят и как я до такого докатился. Но ничего не могу обещать.

Сейчас мне почти восемнадцать, без двух недель, но сколько бы времени с той поры не прошло, я вижу его, этого мальчика. День за днем. Как бельмо на глазу, как муху, мелькающую перед монитором компьютера. Проблема в моей голове, от которой мне не избавиться иным путем, кроме как понять, что тогда случилось и почему именно я.

Нет, то, что представлено в самом начале – не обо мне. Меня там не было в тот период. Я тогда, если вы обратили внимание на год, еще не родился. И, собственно, в чем причина того, что я решил дать огласку этой истории, спросите вы? Нет, не потому, что со мной якобы плохо обращались в детстве, а я вырос, окреп и созрел на месть всем причастным к этакому злодейству. Подобного у меня и в мыслях не было. Тем не менее все это тесно связано с моим прошлым и с тем летним лагерем, в который меня отправила мама с отчимом в мои восемь лет.

Я даже не знаю, с чего начать. Просто, думаю, пришло время попробовать.

Хочу заранее предупредить, я часто буду забывать, что вы еще здесь, со мной, и читаете это.

Начну с того, что мое рождение припало на то время, когда пошла мания называть детей всякими зарубежными, чуть ли не вымышленными именами. А может, их и придумывали. Я не проверял. И когда я пошел в начальную школу, со всех сторон меня окружали всякие странные дети с не менее странными именами: Агнесса, Аделаида и Милана, а еще Адриана или – самое, как по мне, нелепое для русского ребенка – Вилена. Помимо буквально двух или трех ребятишек из моего класса, с которыми я совсем не общался, одного меня – не считая Игоря – назвали обычным человеческим именем – Андрей. Тогда-то и начались мои проблемы. Мелкие детские проблемы, понятные, естественно, только детям. Или нам так казалось.

Для кого-то память – это дар и ценность, каждой крупицей которой хочется дорожить, а каждый эпизод ее нужно любить и лелеять. Для меня же она является не чем иным, как проклятьем. Да, именно так. Я помню годы своего детства так четко, будто это происходило вчера. И еженощно прокручиваю в голове отнюдь не приятные моменты, потому как у меня их было слишком мало, а всякие гадости, приключавшиеся со странным ребенком из бедной семьи. А ко всему прочему, я еще был тощим очкариком со стеклами на половину кассового аппарата, обильно усыпанного веснушками, как если б солнце меня однажды перелюбило, и с рыжей горшковидной копной волос на голове. В общем, вы должны представлять, как относятся к «не таким» детям.

Это сейчас мне те мелкие подшучивания не кажутся ничем особенным. А тогда я ой как наревелся по школьным туалетным кабинкам, когда каждый второй тыкал в меня пальцем и называл Антошкой или кротом. Бывало и похуже. Даже смешно звучит, правда? Но что самое страшное – это было заслуженно! Зрение у меня с самого детства хреновое. Я без очков не могу человека от столба фонарного отличить, прям совсем. Вот меня и дразнили: отнимут очки и давай кружиться размытыми мошками по кругу, а я не то чтобы поймать их, а даже различить не могу в долбаном пространстве. А что я сделаю? И пожаловаться особо некому было. Да и на что? Любой взрослый сочтет это за обычное ребячество, мол, таким образом детишки себе либо друзей находят, прощупывая сильные и слабые стороны сверстников, выискивая схожие черты в характерах или поведении, либо самоутверждаются, показывая тем самым, что они на вершине пищевой цепочки. И это в первом да втором классе начальной школы. Последнее из перечисленного обычно выходит в том случае, если первое не сработало. Такие дела.

В остальном по школьным моментам у меня все было достаточно неплохо. Я и учился хорошо, и книги интересные читал (не с первого класса я стал зачитываться ими, нет, гораздо позднее, но там уже и ситуация та произошла, что ну его ни фиг вообще), и фильмы познавательные – хоть и занимающие только меня – смотрел, по мере возможности. С этим делом туго было, если помните. Дисковые проигрыватели появились гораздо позже, а тогда ходили видеокассеты, на пленке которые. Засовываешь в видеомагнитофон, получаешь на несколько секунд белый шум, мерзкий такой, противный, а потом, когда домотает до первого кадра, начинался фильм. Понятное дело, что современные дети даже и представить себе не могут, что аудио и видео раньше воспроизводилось при помощи считывающей головкой и магнитной ленты, намотанной на две бобины, которые заключались в пластиковую коробочку. Да и «кассета» у них ассоциируется сейчас совсем с другим. К слову, у меня и телевизора дома не было, и дома как такового. Увы, мне не повезло в этом плане. Голодным я никогда не сидел – мама всегда старалась изо всех сил, – но и апартаментов шикарных не видал. Мы почти всю мою жизнь прожили в трейлере, соединенном из двух вагончиков. Такой вот дом на колесах. Только колес у него не было. И домом его можно было назвать с большой натяжкой.

Так вот, возвращаясь к видеокассетам и магнитофонам, в школе, еще в самом первом классе, чтоб не забегать слишком далеко назад, но и не вырывать факты якобы из ниоткуда, скажу, что даже другом обзавелся, с которым все еще не разлей вода. Ему-то более широко судьбинушка улыбалась: у него был и видик, и дивидюха потом появилась, а за ней и первый компьютер, когда они стали появляться в простонародье. У него дома я и зависал чаще всего. Родители давали ему деньги на мелкие расходы, за них мы брали в прокат кассеты с фильмами и смотрели, плотно задернув шторы. Чаще всего к нам попадали всякие ужастики в духе «Константин: Повелитель тьмы» или «Дом восковых фигур». Ох и страшно же было! Жуть просто. Но мы так гордились тем, что нам разрешали этим заниматься! Хотя родители Игоря (его я зову по-простому Гарик, так как волосы у него пепельно-серые, как и глаза, но что Игоря называть Гариком – это практика вполне нормальная, я и не подозревал. Куда уж мне, во втором-то классе) точно и не знали, что именно мы смотрим. Иначе наверняка бы прикрыли нашу лавочку, это же фильмы с пометкой «детям только в присутствии взрослых», а нам было по семь лет.

Кстати, насчет Гарика. Он-то и не против был, чтоб я его так называл. Привык почти сразу. Да и не мог он ничего возразить, потому что нужно было справедливо принимать в ответ прозвище, придуманное для него мной (не то чтобы придуманное, оно было и до меня, но ведь прозвал его так именно я) причем не такое и суровое в отличие от того, которое дал он мне.

Я не собирался рассказывать об этом, но раз уж тема зашла такая, то слушайте.

Почти в самом начале первого семестра учебы во втором классе к нам перевелся мальчик. Его почему-то подсадили ко мне, хотя я не выражал в том никакой заинтересованности. Но кто ж спрашивал-то, верно? Как раньше было? Учительница прошлась взглядом по головам, прикинула, подбородок почесала и начала жонглировать детьми, сперва так рассадить, потом этак. Некоторых то на первую парту сажала, чтоб лучше видеть, как мелкий в носу ковыряется, наверное, то на галерку (так наша классная называла последние парты) высылала – с глаз долой за плохое поведение.

В общем, мальчик этот, которого ко мне подсадили, был вроде как местный, потому что учительница назвала его русским именем и фамилией, когда знакомила с классом. Но говорил он с какой-то примесью, частично английскими словами. Кичился, мол, его мама здешняя, а вот папа англичанин и научил его своему родному языку. Потом я удостоверился, что он немножко преувеличил, потому что и на русском не очень-то стремился учиться разговаривать, как, собственно, и все дети. А изучать другие языки вообще мало кто в таком возрасте захочет.

Начало одиннадцатого утра. Идет урок, учительница что-то рассказывает, надрывается, старается изо всех сил научить нас, бездарей, хоть чему-нибудь. А мы уставшие, ленивые, сидим и зеваем, кто о чем думаем. Солнце в окно шпарит, как сумасшедшее, глаза слепит. Жарко, спать хочется до невозможного. И скучно еще в придачу. А сосед мой по парте сидит и пялится на меня, будто на мне грибы растут. А потом возьми да и ляпни: «Санни!» Я сначала не понял, что за ерунду он сморозил. Переспросил, ну он и повторил, сказав, что теперь будет называть меня Санни.

Классная, конечно же, услышала нашу беседу и подняла нас, расспрашивая, о чем таком мы болтаем, что интереснее темы вычитания простых математических чисел (извините, насчет математики я сымпровизировал, ведь чего-чего, а предмета, якобы изучаемого нами в тот момент, хоть убейте, не помню). Ну он и выложил все как на духу, рассказав, что рассматривал ярко-белые солнечные блики, падающие на мое веснушчатое лицо через очки – зайчиков. Ну и, глядя на это, ему на ум пришло слово «Санни». Весь класс покатился хохотом, хотя, я абсолютно уверен, никто и малейшего представления не имел, что это слово на самом деле означает. Но поржать – дело, конечно же, святое.

Учительница тогда слегка улыбнулась и усадила нас обратно, попросив впредь вести себя потише. Но этот день вошел в мою личную историю очередным ужасом – я из Андрея превратился в Санни. Потом я узнал, что это означает «солнечный» или «освещенный солнцем». Проще говоря – солнышко, блин! Представляете этот кошмар, когда несколько десятков мелких говнюков хором зовут тебя «солнышко»? В нашей школе на тот момент было три вторых и два третьих класса. Многие между собой общались и дружили, потому молва о рыжем очкастом солнышке разлетелась вмиг.

А вот Игорю это очень понравилось. И я ему, видимо, тоже понравился. Нет, не думайте даже ни о какой романтике, фу, правда! Дети же, ну!

Он, наверное, заметил, что со мной никто не общается. На переменах я ни с кем не кучковался, как это делали все остальные дети, сбившись в группки по три или пять человек. А сидеть в классе не разрешали – классная зачем-то нас всех выталкивала погулять на перемене по коридору, а лучше на улицу выйти и подышать свежим воздухом. Игорю тоже еще не с кем было поговорить, а так как он пока что контактировал только со мной, пусть и в достаточно странной форме, то решил с меня и продолжить знакомство с новой школой. Как сейчас помню, он спросил, действительно ли у меня плохое зрение и как это вообще по ощущениям. Я снял очки и попросил его показать мне несколько пальцев. Когда я трижды ошибся в их количестве, он рассмеялся и предъявил мне, что я шучу. Якобы не бывает такого, чтоб человек ну прям настолько плохо видел. А смех, как всем известно, дело заразительное. Так мы и подружились с Гариком. С тех пор я только с ним и общался из ровесников. В его компании было гораздо легче преодолевать детские трудности, потому как лишь он меня и понимал. Точнее сказать, ничего особо из ряда вон выходящего в моем мире не происходило – все как нельзя просто: кто-то доколупался, чем и испортил настроение, а Игорь парнем бойким был, потому всегда себе в радость заступался за меня, лишь бы отмутузить кого-нибудь; или же сам себе чего накручу в голове, чего нельзя ни объяснить нормальному человеку, ни распутать самостоятельно – мне так казалось. Потому и делил все с единственным другом, с которым мы, как говорится, сквозь года в огонь и воду. Только он меня понимал? Не знаю… Понять мог, наверное, любой, но именно он хотел понимать, а я хотел слушать и слышать его. Потому у нас и завязалась крепкая дружба. Та сама, которая не на словах, а на деле. Вы счастливы, если знаете, что такое настоящая дружба.

Также именно он поддерживал меня в тот период, когда со мной случилось то, что случилось. Что? Нет, я не пытаюсь юлить или говорить загадками. Я просто и сам все еще не понимаю, почему все произошло вот так и почему именно со мной.

И годы шли. И те времена тоже прошли. И я уже не тот, и жизнь уже совсем другая. Но проблема из головы никуда не делась. Пролетела гребаная куча лет, а я по-прежнему каждый день терзаюсь теми же мыслями и вопросами, во главе которых вопрос «почему?»

Теперь я достаточно рослый парень. И пускай на моих костях все еще висят шмотки, будто на тремпеле – худой как щепка, – однако я приобрел более-менее человеческие очертания. Да, все такой же рыжий, с интересными повадками, но не забитый и не закомплексованный (в чем непосредственная заслуга Гарика, спасибо ему за это).

– Ты просто заколебал, Санни, ну! Когда ты уже научишься загибать трехэтажным или сразу бить в морду, вместо того чтобы разговоры свои разговаривать, пытаясь достучаться до мелкого орешка, что между ушами у задирающих тебя кретинов находится? – говорил мне Гарик каждый раз, когда я совершенно непонятным для себя образом влипал в очередную странную историю с каким-нибудь говнюком из нашего или соседнего района.

Да, я учусь понемножку, правда. Просто я всегда был убежден, что многие вопросы можно решить словами, а не кулаками…

Даже веснушки с лица почти все сошли, представляете? Я и не знал, что они могут куда-то деться. Мне поначалу казалось, что это клеймо придется носить вечно, что это подаренное мне солнцем – или из-за чего они там появляются? – проклятие будет преследовать меня всю жизнь. Но нет! Знали бы вы, как я этому радовался, день за днем замечая, что их становится все меньше. Может, дело в питании? Не знаю. Да ну и ладно.

Единственное, что осталось во мне абсолютно неизменным, говоря о внешности, это очки в толстой оправе. Без них я совершенно ни хрена не вижу – слепой как крот. Только сменил я их с обычных на бифоканальные, чтоб не носить с собой по два или три футляра очков для чтения и работы за компьютером (или залипанием в телевизор, да), ну и другие, для всего остального общения с окружающим миром. Вот приобрел такие, знаете, может, в которых линзы разделены надвое горизонтально. Верхний сегмент помогает видеть предметы на большой дистанции, а нижний – на ближней. Все просто.

С образованием вообще ничего хорошего не сложилось – сплошная невезуха. Я хотел после школы поступать на кинематографический факультет, а в итоге пошел на журналистику, и то шансы стать настоящим специалистом в этом ремесле у меня крайне малы, как и у всех остальных моих одногруппников. А вот бегать с камерой за одним из журналюг – аж бегом. Меня это, конечно, мало чем привлекает, но лучшего моя мама с тем долбаным отчимом, чтоб ему неладно было, позволить не могли. Пришлось брать что дают. Но и тут я смог неплохо себя показать, как мне кажется. Выхватил бюджетное место, обогнав по вступительному баллу троих умников из моей школы. Даже стипендию получаю, ага! Я оттого и пишу достаточно грамотно, пусть и не совсем (и если я в чем-то ошибаюсь, не судите строго), потому как учусь в целом неплохо – двоечники стипендию не получают, а у меня иногда и повышенная бывает, за хорошие отметки. Хоть и не каждый месяц. Стипендия… Не в американском варианте, нет. Честно сказать, я даже не знаю точно, как это происходит там, «за бугром», как любит говорить отчим. У нас же это небольшая сумма денег, выплачиваемая старающимся держаться на достойном уровне, в плане маленьких ежемесячных и более крупных ежеквартальных внутренних аттестаций, студентам. Проще выражаясь, о лучшем я и мечтать не мог, не в моем-то положении – выходец из трейлера, растущий без отца и донашивающий шмотки… А чьи я, кстати говоря, шмотки донашивал в детстве? Откуда мама их брала? «Секонд-хенд»? Фу, лучше бы я этим вопросом не задавался…