Доверьтесь Ченам

Когда я спросила маму, почему она их не выбрасывает, она сказала: «Может быть, однажды мне понадобится один из них, и что тогда?» Но, думаю, та, кто вырастила грибы в чашке из-под кофе, не может судить ее.

Нейтан обхватывает руками мою талию, и его пальцы оказываются под моей рубашкой. Я вздрагиваю, когда он касается кожи.

– Эй, ничего такого, не сейчас. Твои родители внизу, – предупреждаю я, шлепая его по руке.

Он ухмыляется и целует меня.

– Я ничего не делаю, – говорит он между поцелуями. – Мне просто нравится прикасаться к тебе здесь.

Его руки скользят по моей спине, прижимая меня к нему.

– У тебя озабоченное лицо, – говорю я.

– И как же выглядит мое возбужденное лицо?

Я отклоняюсь назад, пытаясь изобразить его, и Нейтан разражается смехом.

– Серьезно? Если мое возбужденное лицо выглядит так, то почему ты вообще начала спать со мной?

– Из жалости. – В следующее мгновение я визжу, потому что он ловит меня и закидывает на плечо, как будто я мешок картошки. – Не заставляй меня пукать, когда моя задница прямо у твоего лица!

– Я рискну.

Нейтан смеется, но потом осторожно опускает меня на свою кровать и снова целует, на этот раз медленно и глубоко. К тому моменту, когда он останавливается, я уже задыхаюсь и хочу его. Он прижимает свой лоб к моему:

– Я так рад, что ты здесь.

– Я тоже.

Я прикусываю губу, чтобы не улыбнуться, а затем задыхаюсь, когда он начинает слегка посасывать мою шею. Может быть, дело в том, что мы были друзьями до того, как начали встречаться. Что бы это ни было, Нейтан, кажется, точно знает, чего я хочу и как. Каждое его прикосновение вызывает привыкание, его запах пьянит. Это странно – обнаружить, что мы совместимы не только как друзья. Вскоре рубашки расстегнуты, джинсы стянуты, и мы оказываемся в нижнем белье, и прикосновение его кожи к моей так приятно, так хорошо, что все мое тело раскраснелось. Мы делали это, наверное, уже около сотни раз, но все равно, когда Нейтан снимает с меня лифчик и моя грудь обнажается перед ним, он делает это с благоговением, а его дыхание становится медленным и нежным.

Как всегда, мне приходится бороться с инстинктом, чтобы прикрыть грудь, но Нейтан так нежен, наклоняясь, чтобы поцеловать мою линию челюсти, шею, грудь, прежде чем дойти до моего соска, что я улетаю. Забываю все: проклятие, маму и тетушек, даже свое имя.

Я зарываюсь пальцами в его волосы, и остаемся только мы с Нейтаном. Остается только Нейтан. Рот Нейтана, пальцы Нейтана, тело Нейтана. Первый раз был немного неловким и длился всего четыре минуты. Но к этому времени мы нашли ритм, который вытесняет все мысли из моей головы и превращает меня в существо, нуждающееся в помощи. И когда наши глаза встречаются, никто из нас не отводит взгляда до последнего вздоха.

Позже, лежа рядом с ним в постели, я кое-что понимаю. Мы вместе уже почти два года, и он первый, кому я все рассказываю: когда я забираю свои фотографии, когда нам задают ужасную курсовую, когда ведущий клуба фотографии говорит какую-нибудь глупость, что происходит постоянно. И он делает то же самое, рассказывая мне каждую интересную деталь о своих занятиях по экономике, делится мечтами о том, что в будущем у него будет шикарный отель, даже рассказывает мне о том, сколько веса он поднимает в тренажерном зале. Думаю, последнее – его способ выпендриться, но я не возражаю. Мне нравится, что Нейтан хочет произвести на меня впечатление, потому что я тоже хочу произвести на него впечатление. И он действительно впечатляет меня. Даже после двух лет, в течение которых было много пуканья (не только попой) и неловких эпизодов в спальне, я все еще считаю Нейтана чертовски впечатляющим. Я люблю его. И хочу жить с ним.

К черту семейное проклятие. Это не имеет значения. Я в Оксфорде в Англии. Это место, где проклятия умирают. Я чуть не смеюсь вслух от этой мысли. Никогда не задумывалась о том, как сильно вера в проклятие тяготила меня, но теперь понимаю, что всегда чувствовала, как оно таится за моей спиной, думала, как оно тяготит меня и заставляет ощущать себя старухой. Но это было глупо. Зачем проклинать отношения, если в них нет ничего плохого? Я сделала свой выбор.

Когда я вернусь домой, расскажу маме о Нейтане. Я расскажу ей все. Расскажу даже своим тетям. Я расскажу им все за воскресным походом в димсам-ресторан, ведь они всегда счастливы, когда едят там. Они легко все примут.

5

Сегодняшний день

– Че-е-ерт.

Боль. Ее так много, что она проникает в кости, сдавливая грудь яростным огнем, а затем вырывается из меня в виде стона, и звук моего голоса, такого хриплого от боли, что кажется чужим, возвращает меня назад. Я моргаю. И снова моргаю.

Точно. Я в своей машине. Не в Англии с Нейтаном. В моей машине. Свет мигает где-то сбоку от меня. Это сигнал поворотника, издающий адский щелкающий звук. Я протягиваю руку, чтобы выключить его, и от этого движения в груди вспыхивает боль.

– Господи.

С последней героической попыткой мне удается нажать на переключатель сигнала поворота.

Сладкая, благословенная тишина. Я смотрю вниз, не смея повернуть голову слишком сильно. Ремень безопасности впивается мне в грудь. Сглотнув, слегка отодвигаюсь назад, все еще не зная, сломано ли что-то или нет. Движение назад немного ослабляет сдавливающее ощущение в груди. Я делаю небольшой вдох, затем еще один, более глубокий. Больно, но не так сильно. Ребра ушиблены, но не сломаны. Я издаю дрожащий смех. Невероятно. Я в порядке. Я…

Я поворачиваюсь и с трудом подавляю крик, подбирающийся к горлу.

Джейк!

– О боже, – стону я. – Джейк… – мой голос срывается.

Каждый вопрос, который появляется в моей голове, кажется таким глупым, таким ненужным. «Ты в порядке?» Очевидно, что нет, не тогда, когда он лежит лицом на приборной панели в таком состоянии. «Ты… мертв?» Я снова стону. Боже мой. Я думаю, да. Из его проклятого уха течет кровь, струясь вниз по шее и пачкая воротник рубашки. Почему-то именно эта маленькая деталь – растущее пятно крови на его белом поло – поражает меня осознанием. Он мертв. Я убила его.

Мои панические судорожные вздохи наполняют тишину в машине. Я дико оглядываюсь по сторонам.

– Помогите, – шепчу я. Но никого не видно. Улица пустынна. Я даже не знаю, где нахожусь. Отстегиваю ремень безопасности, открываю дверь и выскакиваю из машины, едва успеваю ступить на тротуар, как мой ужин оказывается на земле.

В моей машине мертвый человек. Мужчина. Мертвый. На водительском сиденье моей «Субару». Это совсем не характерно для «Субару». «Субару» – это не машины для убийц. Другое дело – джип «Вранглер». Или, гм, эти белые фургоны без окон, кто бы их ни делал. Кто вообще их производит? Я имею в виду, это жутко…

Сфокусируйся!

Я издаю всхлип. Нет. Не могу сейчас начать паниковать. Если я начну плакать, то никогда не остановлюсь. Что мне делать?

Полиция.

Да. 911. Точно.

Я открываю заднюю дверь и залезаю внутрь, стараясь не обращать внимание на тело Джейка. Сосредотачиваюсь на поиске сумочки. Вот он. Сотовый телефон.

Ничего не происходит, когда я нажимаю на кнопку включения. Я вздыхаю от огорчения. Нет, пожалуйста.

Батарея села. Я тяжело вздыхаю и тянусь к карману Джейка. Может быть, его телефон лежит там. Я так сильно скрежещу зубами, когда кончики моих пальцев касаются его брюк, что чуть не ломаю коренные зубы.

Пусто.

Мысль о том, чтобы шарить в его штанах в поисках телефона, вызывает тошноту.

Хорошо. Это нормально. Это совершенно и абсолютно нормально. Я просто… Я подожду здесь, пока не проедет какая-нибудь машина.

Вот только… Только вот бог знает, сколько мы здесь простояли, и никто не проехал. Вокруг нет ни домов, ни магазинов, ничего, что могло бы указать на присутствие людей вокруг меня. Фабрики выглядят так, будто закрыты годами: многие окна разбиты, и они совершенно безмолвны. Я не могу ждать так долго. Не могу этого вынести. Я оглядываюсь на машину. Невероятно, но несмотря на то, что врезалась в дерево, она выглядит в основном нормально. Капот помят, и есть большая трещина, идущая вверх по одной стороне лобового стекла, но, кроме этого, она выглядит пригодной для езды.

– Нет, – бормочу я про себя. Я не могу на ней ездить. Не в последнюю очередь потому, что на водительском сиденье мертвый парень.

Тогда перетащи его.

Все мое тело застывает при мысли о том, чтобы снова прикоснуться к нему. Но мой разум, как дикий зверь в клетке, бросается на прутья и шипит. Мне нужно выбраться отсюда. Я не могу оставаться тут, надеясь, что кто-нибудь проедет мимо и остановиться.

Делая неглубокие вдохи, я открываю дверь со стороны водителя и вскрикиваю, когда тело Джейка падает на тротуар. О боже, этого я точно не ожидала. Подождите. Мне надо проверить пульс. Или нет? Он явно мертв. Да, да, я должна. Слегка хныча, я прижимаю дрожащие пальцы к его запястью. Мне удается удержать их там в течение двух секунд, прежде чем отдернуть руку и яростно вытереть ее о рубашку. Мертв. Мертвее мертвого. Я делаю еще один глубокий вдох, обмахиваю лицо, пытаясь потушить пламя на щеках, а затем протягиваю руку и хватаю Джейка за руки.

Он еще теплый. Ужас. Почему-то это делает все намного хуже. Желчь рвется вверх, но я стискиваю зубы и тяну изо всех сил. На работе я постоянно таскаю на себе две тяжелые камеры и разные объективы в течение десяти часов подряд – просто ад для моей спины и плеч, – и поэтому мне приходится усердно тренироваться. Так что я делаю все возможное, чтобы увеличить свою силу и выносливость. Я даже раскошелилась на еженедельные занятия с Диной, лучшим персональным тренером, которого может предложить мой тренажерный зал.

Это означает, что, когда я тяну, тело Джейка двигается на удивление легко. Дина бы гордилась. Ладно, Дина бы точно не гордилась тем фактом, что я могу двигать восьмидесятикилограммового мужчину, которого убила. И почему я вообще думаю о Дине прямо сейчас? «Потому что, – рассуждает мой разум, пока я тащу Джейка по тротуару к задней части машины, – тебе нужно думать о чем угодно, только не о «Срань господня! Черт, я перетаскиваю труп!»

Куда? Куда мне его перевезти? Я не могу оставить его здесь. Это слишком жестоко. Но я не могу смириться с мыслью, что тело – он – будет лежать на заднем сиденье моей машины, пока я за рулем. Я смотрю на багажник. Хорошо. Багажник.

В конце концов я беру толстовку, которую держала на заднем, и натягиваю ее на его лицо. Джейк был засранцем, когда был жив, но теперь, когда он мертв, я чувствую необъяснимую потребность относиться к нему с уважением. Мне понадобится столько терапии, чтобы пережить это.

Как только я захлопываю багажник и Джейк исчезает из виду, я чувствую себя немного лучше. Теперь все под контролем. Под контролем? Кого я обманываю? В моей машине труп! Я качаю головой. Давайте не будем зацикливаться на этом. Вздрогнув про себя, я усаживаюсь за руль. Пожалуйста, заводись, пожалуйста…

Двигатель оживает, как только я поворачиваю ключ. Мое дыхание вырывается со свистом, и я беру паузу, чтобы успокоиться. Или, во всяком случае, попытаться. Я просто буду ехать, пока не найду телефон-автомат, а потом позвоню в 911. Точно.

Я медленно сдаю назад, морщась от скребущего звука, который издает мой бампер по дороге. Наверное, мне стоит выйти и попытаться это исправить, но нет. Я реально не могу больше ни секунды находиться в этом проклятом месте.

Мое дыхание все еще вырывается глубокими паническими вдохами, пока я еду по дороге, и чем ярче становятся улицы, тем больше меня охватывает паника. Это безумие. Что я наделала? Положила тело в багажник своей машины. Что скажут полицейские, когда я им позвоню? Что бы я вообще сказала? Какого черта я это сделала? Какой здравомыслящий человек сделал бы такое?

Вопрос за вопросом атакует мой разум, пока крик не вырывается из меня, и в этот момент я понимаю: я не могу пойти в полицию. Они решат, что я виновна в убийстве, что я какая-то сумасшедшая убийца, и арестуют меня.

Вдалеке виднеется бензоколонка. Это мой шанс. Я могу остановиться там, броситься внутрь и умолять о помощи. Но моя нога упрямо давит на педаль газа, и я проезжаю мимо. Как будто подсознание овладело моим телом и заставляет его ехать дальше, не оглядываясь, пока я не выеду на шоссе 405. Я еду по нему, и сердце болезненно бьется при виде знакомого дорожного знака, голова пульсирует, когда я присоединяюсь к грузовику, мчащемуся по автостраде. Я еду по 405-й дороге с трупом в багажнике. Истерический смех вырывается наружу. Он звучит надтреснуто, слегка безумно. Слезы наворачиваются на глаза, когда я вижу указатель с цифрой десять. Так близко к дому. К безопасности. Комок застревает в горле. Впервые за много лет я не могу дождаться возвращения домой, к маме.

6

Третий курс, шесть лет назад

Сцена готова. Под сценой я подразумеваю, что наш стол в димсам-ресторане ломится под весом множества блюд, стоящих в центре, и я наливаю всем чаю. Теперь мне остается только… сказать им. Просто скажи им, Мэдди. Просто сделай это. Сделай это!

– Эм, так…

– У нас большое объявление! – говорит ма на китайском.

Ее глаза мерцают. Серьезно, они горят, словно рождественские огни. Ма хлопает в ладоши, как взволнованный ребенок.

– О? – Я сажусь поглубже, сердце колотится оттого, что меня чуть не стошнило при мысли, что сейчас я расскажу о Нейтане. Успокойся, сердце. Я попробую снова сказать им после их большого объявления.

Мама кивает своей старшей сестре, которая царственно выпрямляется и прокашливается.

– Мы решили создать семейный бизнес.

– Хм. Хорошо… вау. Это грандиозно. – Мои мысли поплыли. Какой бизнес они могли бы организовать?

– Все мы, – говорит старшая тетя, и на этот раз вторая тетя не противоречит ей. Они все улыбаются и смотрят на меня.

– Хорошо…

Почему они так смотрят на меня? От ужаса мой желудок сжимается. Боже мой, вот где они говорят мне, что использовали дом в качестве залога под кредиты, которые они взяли для этого таинственного бизнеса. Или, может быть, этот бизнес – торговля кокаином. Или мужской трафик. Ух ты, какого я низкого мнения о своей семье.

– Что за бизнес? – спрашиваю я, когда не могу больше терпеть ожидание.

– Свадьбы! – восклицает четвертая тетя, с энтузиазмом вскидывая руки вверх.

Старшая тетя хмуро смотрит на нее.

– Я как раз собиралась сказать это Мэдди, – ругается она.

– Извини, – произносит четвертая тетя, ничуть не выглядя сожалеющей.

– Свадьбы? – хмурюсь я.

– Да, – отвечает старшая тетя. – Я буду делать свадебные торты. Я уже делаю большие торты на дни рождения, очень хорошие.

Я медленно киваю, вспоминая огромные праздничные торты старшей тетушки. Она действительно делает хорошие торты, этого нельзя отрицать. Но другие…

– Я буду делать макияж и прическу невесты, – говорит вторая тетя. – У меня так много постоянных клиентов в салоне. Если я уйду, они все пойдут за мной.

– На мне букеты и оформление цветами, – говорит ма.

– А я буду развлекать! – завершает четвертая тетя. – У меня так много поклонников в азиатском сообществе, вы знаете. Без сомнения, они захотят нанять меня в качестве свадебной певицы.

Ма закатывает глаза и произносит громким шепотом:

– Она просто увязалась за мной, за нами. Она член семьи, поэтому мы должны дать ей работу.

– И это говорит работник супермаркета с минимальной зарплатой, – бормочет четвертая тетя.

Они смотрят друг на друга до тех пор, пока старшая тетя не встает между ними и не произносит:

– И, Мэдди, милая Мэдди.

Все взгляды устремляются ко мне, и я сжимаюсь в кресле.

– Да? – пищу я.

– Ты будешь фотографом.

У меня перехватывает дыхание. Думаю, я должна была это предвидеть. Конечно, они хотят, чтобы я была их фотографом. Это логично: в конце концов, я изучала фотографию. Но все же.

– Мне нужна минутка.

Я вскакиваю со стула и пробираюсь сквозь толпу, пока не оказываюсь за пределами ресторана. Делаю несколько глубоких вдохов и пытаюсь остановить кружащиеся в голове мысли. Я расстроена, но не знаю почему. Наверное, есть часть меня, которая сопротивляется и кричит: «Разве я не имею права выбирать, что делать со своей степенью?» Но потом, когда я останавливаюсь и думаю об этом, мне нравится идея заниматься свадебной фотографией.

Думаю, я в основном негодую по поводу того, что все они приняли это решение без меня. Глупо, верно? Я не должна злиться на то, что они приняли хорошее решение. И это правильное решение: они правы и могут преуспеть в этом деле. Букеты мамы великолепны. Старшая тетя обожает дни рождения, и у второй тети преданные поклонники в салоне. Что касается четвертой тети, ну, она считает себя знаменитостью, и у нее прекрасный голос. У нас может получиться.

И как только я думаю об этом, внутри пробуждается вдохновение. Мы можем это сделать. Это может стать для моей семьи способом переехать из того дрянного домика, в котором мы все теснимся.

Дверь в ресторан открывается, выплескивая шум наружу. Мама радостно замечает меня.

– Айя, почему ты вышла на улицу? Я искала тебя в туалете, но тебя там не было.

Затем она смотрит на меня и хмурится. Должно быть, она почувствовала, что я переживаю, потому что переходит с индонезийского на английский.

– Ты в порядке? Почему так грустно?

Тот факт, что она перешла на английский несмотря на то, что не владеет им в совершенстве, заставляет мой желудок сжиматься от чувства вины. Она уже и так пожертвовала многим ради меня, а я даже не могу общаться с ней на ее родном языке. Я заставляю себя улыбнуться.

– Я не грущу. Просто пытаюсь переварить всю эту информацию про семейный бизнес.

– Ах, да. Очень большое дело. Но если тебе не интересно, ничего страшного. Нам не нужен фотограф.

Я уставилась на нее.

– Но внутри вы, ребята, говорили «Мэдди, ты должна быть нашим фотографом».

– Да, конечно, мы хотим, чтобы ты была нашим фотографом. Ты самый лучший фотограф.

Я горько смеюсь.

– Ма, ты этого не знаешь. Я абсолютный новичок. И, наверное, все испорчу.

– Все в порядке, мы все новички. Мы начинаем медленно. Ты делаешь эту штуку, как она называется? Дух другого фотографа?

– Тень.

– Ах, да. Ты станешь тенью свадебного фотографа, сначала обучишься, а потом, когда закончишь учиться, сможешь делать это. Но если ты решишь, что нет, мне не нравится эта свадебная фотография, тогда не нужно присоединяться к семейному бизнесу, это нормально.

Я беру ее руки в свои. Ей тяжело говорить мне, что все в порядке, что мне не нужно присоединяться к ним, потому что я ясно вижу, как ей нравится идея о том, что мы все будем работать вместе.

– Я сделаю это, мам.

– Правда? – Она выглядит такой счастливой, что у меня разрывается сердце.

– Да, конечно. Изучу свадебную фотографию. Я хочу сделать это с вами.

– Ох, милая, – ма обнимает меня. Она обнимает меня не так крепко, как родители Нейтана, но это по-своему мило. – Ты делаешь свою маму такой счастливой.

Я обнимаю ее в ответ и закрываю глаза. Думаю, я расскажу им о Нейтане как-нибудь в другой раз.

7

Сегодняшний день

Я сижу в гараже и уже, кажется, несколько часов размышляю о том, как, черт возьми, моя жизнь вышла из-под контроля. И что я, черт возьми, вообще здесь делаю? Почему я дома, а не в полицейском участке? Возможно, еще не поздно. Возможно, я все еще могу пойти к копам и объяснить все. Они бы посочувствовали, вероятно. Но, когда я думаю о том, чтобы снова включить двигатель и выехать из гаража, чувствую, как энергия капля за каплей покидает меня. Я без сил прислоняюсь к рулю. Мне просто нужно побыть немного в таком положении. Набраться храбрости. Решить, что сказать полиции.

Резкий стук в окно заставляет меня подпрыгнуть так сильно, что я ударяюсь головой о крышу машины. Теперь я понимаю, что означают слова «выскочил из кожи».

– Что ты там делаешь? Ты пьяна? Эй, ты пьяная за рулем? – зовет ма через окно на индонезийском. Мое сердце колотится, и я открываю дверь машины.

– Ма, ты меня напугала!

Она хмуро смотрит на меня.

– В чем дело, Мэдди? Что случилось?

Я не собиралась ей ничего рассказывать. Конечно, не собиралась. Последний человек, которому я думала рассказать, это мама. Она бы не знала, что делать, или говорить, или…

– Ма, я убила его.

Слезы наворачиваются на глаза, когда я слышу свои слова. Я убила его. Сколько еще раз мне придется это повторять?

– Убила его? Что убила? Ох, Мэдди, сколько раз я должна говорить тебе, не пей так много. Видишь, теперь ты несешь всякую чушь.

– Я убила его, ма. Джейка. Парня, с которым ты меня свела!

И с этими словами я, наконец, даю волю слезам, потому что произносить его имя ужасно. Это не просто тело в моем багажнике; это тело, которое когда-то было кем-то.

Мама обрывает свою болтовню на середине предложения. Ее рот закрывается, и она смотрит на меня некоторое время, после чего заговаривает на ломаном английском:

– Это то, что вы с Селеной любите говорить? Вы, дети, всегда говорите: «Ох, ты убиваешь меня!» Вот так, да?

– Нет! – кричу я. – Я имею в виду, что буквально убила его, ма!

Не зная, что еще сделать, я нажимаю кнопку на брелоке от машины. Багажник открывается с щелчком, который в нашем небольшом гараже похож на выстрел. Весь шум внезапно усиливается; я слышу свое собственное сердцебиение и резкий вдох мамы.

– Мэдди, – шепчет она, – это шутка, да? Ты просто шутишь со мной?

– Нет, ма, это не шутка.

Ма задыхается от смеха, а затем качает головой.

– Вы, дети, вы всегда думаете, что такие смешные. – Она грозит мне пальцем и идет к багажнику, все еще качая головой. – Моя дочка – такая шутница, такая… О! Боже мой! – она отшатыватся, закрывая рот руками.

Я вздрагиваю.

– Мэдди, – шипит она. – Мэдди! Это не смешно. – Она переводит взгляд с меня на багажник. – Это искусственные ноги? Как ты это называешь? Маньякин?

Я качаю головой, и на глаза наворачиваются новые слезы.

– Нет, ма, это не манекен. Это действительно Джейк, клянусь.

Она издает звук, который напоминает что-то между воем и хныканьем, но затем на мгновение успокаивается и подходит ближе к багажнику. Она снова хнычет, когда видит остальную часть тела. Я представляю, что она видит с того места, где стоит. Сначала обувь – коричневые мокасины, без носков, – потом ноги, туловище и наконец капюшон, закрывающий лицо.

– Почему ты закрываешь лицо? – спрашивает она. – Случилось что-то ужасное, да? – Она вздрагивает. – Там что-то торчит из глаза? Айя, не говори мне, я не хочу знать. – Она снова вздрагивает, и ее лицо искажается в гримасе. – У него в глазу битое стекло?

– Нет, ма. У него ничего не торчит из глаза. Я просто подумала, что так будет, ну не знаю, более уважительно.

– О, – она кивает, – да, ты права, так более уважительно. – Она гладит меня по щеке. – Я так хорошо тебя воспитала.

Истерика поднимается к горлу, и мне приходится ее подавить. Поверить только, ма гордится моим воспитанием, когда я только что показала ей своего спутника, которого я убила, лежащего в багажнике моей машины.

– Я только что убила человека, так что не знаю, можешь ли ты говорить, что хорошо меня воспитала.

– О, он, должно быть, заслужил это.

Я прикусываю губу, чтобы не разрыдаться снова. Я так благодарна, что мне не нужно объясняться с ней.

– Хорошо! – говорит ма, выпрямившись и внезапно взяв себя в руки.

Она даже уже не дышит так тяжело. В ее глазах появился блеск, который я видела у нее за неделю до китайского Нового года, когда она сходила с ума и убиралась дома, как Мари Кондо[19].

– Ты. Домой. Сейчас же. – Она захлопывает багажник и загоняет меня через заднюю дверь в дом.

Внутри она приказывает мне сесть за кухонную стойку. Я следую ее указаниям, слишком измученная и сломленная, чтобы спорить. И, как бы мне ни было неприятно это признавать, я рада, что она взяла все на себя, потому что не знаю, что, черт возьми, делать в этой ситуации. Поэтому я опускаюсь на стул, облокачиваюсь на кухонную стойку и закрываю лицо руками. Пожалуйста, пусть я проснусь и пойму, что все это был кошмар. В любой момент.

Передо мной ставят чашку чая.

– ТКМ, – говорит ма. – Выпей сейчас. У тебя слишком много ян, который разогрел твои органы. У тебя изо рта плохо пахнет.

Она выходит из кухни.

Я смотрю на ее удаляющуюся спину. Традиционная китайская медицина, серьезно? Кто бы мог подумать о неприятном запахе изо рта в этот конкретный момент? Тем не менее, я делаю глоток, и травяной чай действует на меня как эликсир, распространяя свое сладкое тепло по всему телу, вплоть до ледяных рук. Я делаю еще глоток, потом еще, и вскоре допиваю всю чашку, чувствуя себя немного лучше.