На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения

И что вы думаете? Наше общее желание сбылось почти сразу же по возвращению из поездки. Господь словно улыбнулся над моим скептицизмом. Вот как это понимать? Думаешь, что «оно не работает», а оно работает. Конечно, я не начал верить в магию святого места. Но я стал осторожнее в суждениях. Бог принимает самую кособокую, даже «неправильную» веру при условии ее искренности. Может быть, так?

Зачем еще у нас ездят по святым местам? Иногда – к каким-нибудь совершенно особенным батюшкам или старцам. Однажды даже слышал выражение «сильный батюшка». Мне кажется, это ужасно. «Сильный» может быть маг, колдун, они могут обладать разным уровнем магических способностей. О характере этих способностей и об эффективности магических практик разговор был бы отдельный, сейчас лишь о том, как они сами понимают то, что делают. Так вот православные, считая иного батюшку «сильным» понимают его роль так же, как поклонники магии понимают роль колдуна. На самом деле все священники, и самые грешные, и близкие к святости, в равной степени сильны. Ведь таинства совершают не они, а Святой Дух через них, и сила таинств ни как не зависит от личных качеств священников.

А старцы? Ведь бывают же в самом деле прозорливые старцы, которым Бог в особых случаях частично открывает будущее и которые соответственно знают, как поступить. Например, делать операцию или не делать? И вот начинают православные нарезать круги по монастырям, прознав то об одном, то о другом дивном старце, и пытаясь порешать чаще всего бытовые проблемы. Опять же, ни чего не отрицаю. Ведь есть же старцы, и ведь принимают же они людей, и ведь действительно же они имеют реальную возможность в некоторых случаях помогать людям. Но вот мне это, мягко говоря, не близко. Тут как будто что-то не так. Не всегда не так, но иногда. Вот я, к примеру, кто такой, чтобы мне было положено «что-нибудь особенное»? Большинство православных довольствуются обычными приходскими священниками, и я уж как-нибудь вместе со всеми. Господь нас не оставит. Будем молиться и получим то, что нам надо. А если кто-то все ищет «особого» батюшку, так он наверное себя и свои проблемы считает «особыми». А у меня все как у всех – ни чего особенного. И будущего я знать не стремлюсь, все будет так, как угодно Богу. И если я уперся лбом в какую-то проблему, значит я должен сделать свой выбор, на то и дал мне Бог свободную волю. И ответственность вся целиком лежит на мне, и ни куда я не убегу от этой ответственности, да и пытаться не стану. Вся жизнь это непрерывный ежедневный выбор, на то нам эта жизнь Богом и дана. Зачем же перекладывать свой выбор на кого-то другого? Неужели на страшном суде мы собираемся кивать на старца: «Это ж не я так решил, это он мне велел». Легче, наверное, на кого-то ответственность переложить, но ведь все равно не удастся, за каждый свой поступок мы будем отвечать лично.

Конечно, бывают в жизни очень сложные ситуации, порождающие крайнюю растерянность, когда кажется «куда ни кинь – везде клин». И тут мы нуждаемся в мудром совете богопросвещенного человека. Для этого, наверное, и нужны старцы. Но за советом ли мы к ним идем? Мы ведь надеемся, что старец откроет нам Божью волю. Может быть, и откроет…

Пытыюсь заглянуть в свою душу и понимаю, что я не просто не испытываю в старцах нужды. Я их боюсь. Я боюсь того, что не смогу принять слова старца, как Божью волю. Или, может быть, не найду в себе сил исполнить то, что велит старец. И тогда буду иметь на себе двойной грех. Я боюсь этого удвоения греха. Еще вчера я мог сказать, что не знал, как лучше поступить, а завтра уже будет так, что знал, да не захотел. Нет, если бы быть уверенным в том, что старец озвучил Божью волю, то тут уж поперек не попрешь, но ведь обязательно появится соблазн считать, что это воля старца, а не Бога. Конечно, каждому будет по вере. Если я действительно готов принять слова старца, как Божью волю, какими бы странными и неудобными не показались мне эти слова, тогда все будет хорошо, Бог не оставит. А если я не уверен в твердости своей веры? Хуже бы не вышло. Я могу, конечно, придти к старцу просто за советом, но ведь он-то может начать «вещать». А меня «вещуны» напрягают. В душе может появиться противление, а в итоге я греха не оберусь.

Вполне осознаю, что я тут не пример для подражания. Я только хочу сказать, что идти к старцу – невероятно ответственно. Если старец попадется "сильный", то сила-то потребуется и от вас. Вы уверены в своей силе? Тогда снимаю перед вами шапку и склоняю голову.

Беда в том, что сейчас кроме настоящих старцев развелось много самосвятов и пустобрехов. Вот эти-то как раз и склонны вещать, отдавать приказы. А если я услышу не то, что хотел услышать? Слова самого святого старца могут показаться мне дикостью. И не появится ли у меня тогда соблазн объявить его пустобрехом? Все это так невероятно сложно… Да, я просто боюсь. А вы не боитесь?

Ну так зачем же я ездил по святым местам, если не за исцелением и не ради старцев? Боюсь, что главной движущей силой этих поездок была причина, к православию вообще не имеющая отношения – стремление к новым впечатлениям и вообще любовь к дороге. Мне всегда очень нравилось открывать для себя новые города, новые монастыри, новую архитектуру и вообще – новые миры. Нравилось делать хорошие снимки и читать о тех местах, где побывал. Мне еще нравилось писать о своих путешествиях. А при чем тут паломничество? Да в общем-то и не при чем. Помню, рассказывая о поездке на Валаам, я назвал свой опус "Заметки православного туриста". Не рискнул назвать это заметками паломника. Что я хотел? Увидеть. Почувствовать. Понять. Рассказать. При чем тут паломничество?

Но неужели эти поездки были совершенно бессмысленны с духовной точки зрения? Ну не совсем, наверное, бессмысленны. В любом случае во время этих дорог мы молились гораздо больше, чем молились бы в это время дома. Уже польза. Или вот те три соловецких монаха на клиросе. Услышав их, я, кажется, прикоснулся к истинному православию. Почувствовав их духовный уровень, я, как минимум ощутил свое недостоинство. Тоже неплохо. А с каким восхищением я смотрел на оптинских монахов! Не было ли в этом восхищении чего-то полезного для моей души? А как перевернули мою душу киевские пещеры! Душа, конечно, потом обратно встала на свое не самое почетное место. Но ведь я помню, как там было.

В паломничествах я узнал благодатное состояние души на литургии. Это ощущение полного счастья. Это Небо на земле. Несколько раз это было в Троице-Сергиевой Лавре. С тех пор меня всегда тянет в Лавру. Почему я ни разу не переживал ни чего подобного на богослужении у себя дома? Не знаю. Всего не объяснить. В чем-то просто приходится убеждаться на практике. Вот и говори теперь, что, проехав полтыщи километров, ближе к Богу не станешь. А Бог почему-то приближается.

Как-то, не желая ехать в паломничество, мне сказали: "Бог везде слышит". Я ответил: "Бог, конечно, везде слышит, но мы не везде слышим Бога". Еще один красивый ответ. Стоит ли за ним реальное духовное содержание? Может быть…

Все ни как не могу отойти от поездки в Иерусалим. Кажется, душу там оставил. А ведь я вряд ли еще когда-нибудь там побываю. И как теперь жить, если душа – там? И я подумал, что, может быть, Господь удостоит меня войти в Небесный Иерусалим. Он, наверное, такой же, как земной, только преображенный. Иконный. Я теперь мечтаю о нем. Приближает ли это меня к Небесному Иерусалиму? Не знаю. Но надеюсь.

В чем же суть настоящего паломничества? Наверное, в том, что любовь зовет в дорогу. Моя мама еще в начале 90-х, прочитав у Нилуса о преподобном Серафиме, загорелась желанием побывать в Дивееве. Она ездила в Дивеево много лет подряд. В этих поездках не было ни чего потребительского. Она ни когда не искала в Дивееве исцелений. Она ни когда не была коллекционером впечатлений. Просто рядом с мощами батюшки Серафима ее душа испытывала духовную радость. И все в Дивееве, каждая тропинка, каждый камушек, стали такими близкими, родными, радостными, что как же было туда не стремиться?

Паломничество нелогично. Иррационально. Ведь преподобному Серафиму можно молиться, не покидая своей квартиры, и батюшка, конечно, услышит. Но в этом мире все, что мы делаем из любви, приобретает смысл. Высший смысл.

РПЦ не существует

Как-то моего друга при мне спросили:

– Как вы относитесь к мнению о том, что Церковь должна покаяться за свое сотрудничество с безбожным сталинским режимом?

– Вы помните о том, что глава Церкви – Христос? – парировал друг.

– Ну вы же поняли о какой Церкви я говорю, – недовольно буркнула сторонница церковного покаяния.

Не помню, чем тогда закончился разговор, но эта его часть очень характерна. Даже православные и даже грамотные православные порою забывают, что Церковь – мистическое Тело Христово. Это совокупность всех христиан, живых и мертвых, во главе со Христом. Предлагая Церкви покаяться, мы требуем покаяния от Христа. Может ли быть богохульство более глупое и отвратительное? Ах, да, мы ведь не о той Церкви, а о другой, о той, которая во главе не со Христом, а с патриархом. Еще одно богохульство. Мы знаем только одну Церковь, ту о которой говорит Символ веры – Святую, Соборную и апостольскую. Патриарх возглавляет церковную иерархию, церковную структуру, но ни как не Церковь.

Открыть ли страшную тайну? Русской Православной Церкви не существует. Так называется общественная организация, зарегистрированная в Минюсте. Эта организация существует только в юридической сфере, а в мистической сфере ее нет. Какое нам дело до того, чем считает Церковь государство? И вряд ли стоит ждать от Минюста богословской точности терминов.

Конечно, нам известны поместные Церкви, одна из них – Русская Православная. Получается вроде бы не одна Церковь, а много. Но это очень большая условность, вызванная опять же не внутрицерковной, а политической реальностью. Границы поместных церквей, как правило, совпадают с границами государств. Условное и относительное деление Церкви на поместные связано с фактом существования государств, то есть с фактом не имеющим ни какого богословского значения. Поместная Церковь – административная, а не мистическая реальность.

И вот мы, путаясь в словах, постоянно забываем, что как Христос один, так и Церковь одна – Святая, Соборная и апостольская. Нет ни какой другой Церкви. Богословами Церковь делится на торжествующую и воинствующую, то есть на Небесную и земную, но это не две разные Церкви, это две части единого целого. Так же и поместные Церкви – это не разные Церкви, а части единого целого, разделенные лишь внешне.

Речь тут идет не просто о правильном словоупотреблении, а о самом характере мышления и понимания церковной реальности. Как часто мы слышим по радио: "По мнению Церкви то-то и то-то". Но ведь это все равно, что сказать: "По мнению Христа". Ведь всем же известно, что только глава организации может выступать от имени организации без доверенности, а в Церкви Глава – Христос. Каждый раз становится интересно, кто же это у нас такой бойкий, чтобы вещать от имени Христа? Кому это Христос выдал доверенность? Как правило, выясняется, что это чиновник патриархии, ни в чем, конечно, не виноватый, просто журналисты воспринимают его заявление, как мнение Церкви. На самом деле от лица Церкви не имеет права говорить даже патриарх.

Вот, по мнению католиков, голос римского папы "экс катедра", то есть, когда он "при исполнении" и выступает по вопросам веры и нравственности – это голос Церкви. Это потому что католики считают, что папа – "викариус Христус" – заместитель Христа, то есть "имеет доверенность". Но это еретическое, то есть совершенно не православное понимание Церкви.

Римскому папе, конечно, ни чего не стоит покаяться за деяния своих предшественников, например, за проделки инквизиции. Ведь папа думает, что он – глава Церкви. Но когда православные говорят: "Наша Церковь тоже должна покаяться" – это своего рода "бытовой католицизм". Патриарх может сказать, что, по его суждению, действия некоторых иерархов прошлого неправильны, но не более того. Патриарх может даже встать на колени, но не ждите от него, что он поставит перед вами на колени Христа.

А с какой легкостью мы порою спрашиваем: "Что думает Церковь по этому поводу?" Мы хоть понимаем, что интересуемся мнением Бога? Да, по самым главным вопросам бытия мнение Бога нам известно, но ведь не по каждой же мелочи. У Кураева как-то спросили: "Что думает Церковь о Гарри Потере?" Он ответил: "Церковь ни чего не думает о Гарри Потере. Много было бы чести для Гарри Потера". Я поддерживаю пафос этого ответа и полагаю, что мне понятен его смысл. От лица Церкви может говорить только собор, а выносить на собор вопрос о Гарри Потере – и правда было бы много чести. И все же я не думаю, что Церковь ни чего не думает о Гарри Потере. Полагаю, что у Главы Церкви есть вполне конкретное и абсолютное мнение о характере этого литературного персонажа, просто нам это мнение не известно, и мы не предпринимаем попыток его выяснить.

Мы же обычно интересуемся мнением церковной иерархии, а это не есть мнение Церкви, к тому же по значительному количеству вопросов мнение иерархии отнюдь не является единым. По всем этим вопросам в Церкви существует свобода суждений. Мы даже не представляем себе, как много в Церкви свободы. Так много, что даже страшно. Ведь этой свободой так легко злоупотребить.

Отец Сергий Булгаков разработал учение о Софии Премудрости Божией, получившее название софианства. Митрополит Антоний (Храповицкий) доказал, что это учение – еретическое. Снимаю шляпу перед владыкой Антонием, но его труд не может быть равен по достоинству соборному определению. Ни кто в одиночку не имеет права объявлять что-либо ересью. И до сих пор каждый вправе считать софианство учением вполне православным. Ну не высказалась Церковь по этому вопросу. Каждый православный имеет право на любое суждение по этому поводу. Но ни кто не имеет права считать свое суждение суждением Церкви.

Как часто даже мы, церковные люди, для кратности говорим "церковь", когда следовало бы говорить "церковная структура" или "церковная иерархия". Это вовсе не пустяковые неточности словоупотребления. Мы на словесном уровне закрепляем искаженную, то есть еретическую экклезиологию. Потом мы, в очередной раз забываясь, принимаем мнение иного церковного иерарха за голос с Небеса. Не отсюда ли и берутся все расколы? Человек не понимает, с кем спорит и от кого уходит. Избави нас Господи путать Церковь и патриархию.

Женщины в брюках

Все знают, что женщинам в брюках в храм заходить нельзя. А почему? Это не принято, это противоречит наших традициям. Да, традиции – дело серьезное. Вот если к примеру, речь пойдет о том, что женщины должны покрывать голову, я даже не буду спрашивать почему. Это очень древняя традиция, и здесь, видимо, уместнее обойтись без рассуждений. А вот на счет брюк. Давно у нас появилось правило, согласно которому женщине в брюках нельзя заходить в храм? Не раньше, чем первая женщина попыталась это сделать, то есть где-то в ХХ веке. Прямо скажем, авторитетом древней Церкви это правило не освящено. Хотя первого священника, который его объявил, очень даже можно понять.

Нам сейчас трудно представить себе, каким скандалом была первая женщина, которая шла в брюках по улице. Причем эта женщина явно и вполне сознательно шла на скандал. К тому же это был идеологически заряженный скандал. Бабьи штаны стали знаменем эмансипасии. Сама же эмансипация проходила под антихристианскими знаменами. Женщина своими штанами бросала вызов традиционному сознанию народа, "темного, забитого, неразвитого, все еще к сожалению находящегося под влиянием этих ужасных попов". И вот эта с позволения сказать институтка в своих штанах да еще и в храм прется? Да она в храме ни чего иного и хотеть не может, как только надо всеми посмеяться. Разумеется, ее не пускают.

А что имеем сейчас? Все ровным счетом наоборот. Брюки стали самой обычной, самой заурядной женской одеждой. Брюки есть в гардеробе у каждой женщины. Единственная тому причина – в ряде случаев для женщины это самая удобная одежда, причем, заметьте – одежда максимально скромная. Теперь эта одежда идеологически ни как не заряжена, и ни кого она больше не скандализирует.

Но в храм женщинам в брюках по-прежнему нельзя. Почему? Как-то на доске объявлений у одного храма я обнаружил следующее тому объяснение. Это нарушает правило Трульского собора, запрещающее ходить в одежде противоположного пола. Обоснование, мягко говоря, не убедительное. Брюки для женщины перестали быть одеждой противоположного пола. Женские брюки и по фасону, как правило, отличаются от мужских, это теперь чисто женская одежда. Кроме того, сам смысл трульского правила очевиднейшим образом направлен против половых извращений, что к теме современных женских брюк не имеет ни малейшего отношения. То есть мы пытаемся применить церковный канон совершенно не понимая его смысла.

Так в чем же причина этого ограничения? В консервативности церковного сознания. Такая консервативность есть безусловное благо. Церковь вообще очень медленно что-то у себя меняет, а иные вещи не меняет ни когда, даже если они относятся к чисто внешней сфере, например – облачения священников. Это очень хорошо, что Церковь не хочет быть флюгером на ветрах эпох. Мы ни когда не примем либеральных призывов, обращенных к Церкви – шагать в ногу со временем. Мы предпочитаем шагать в ногу с вечностью.

И все же иногда в церковную жизнь неизбежно приходит что-то новое. Допустили же мы в храмы электричество, хотя оставили и свечи. Интернет первоначально был встречен церковным сознанием в штыки, а сейчас многие православные, работая в сети, по сути воцерковляют некоторые ее сегменты. Есть такие "участки линии фронта" на которых "держать оборону" нет ни какого смысла. Да, нам дороги формы внешнего благочестия, и мы будем за них держаться, потому что понимаем: форма влияет на содержание. Но бывают такие случаи, когда, отстаивая внешнее, мы забываем о внутреннем. А это уже плохо. Следить за одеждой куда легче чем за душой, и мы предпочитаем выглядеть, а не быть православными.

Если женщина в брюках хочет зайти в храм помолиться, а ее не пускают, мы жертвуем содержанием ради формы. Можно ей сказать: "В храм не принято ходить в брюках, вы в следующий раз имейте это ввиду", но вообще не впустить ее не только глупо, но и грешно.

Мы порою цепляемся за некоторые обычаи, совершенно переставая понимать их смысл. Женщину в брюках в храм не впустят, а в юбке по колено – впустят, это вроде бы не запрещено, хотя любому церковному человеку понятно, что брюки на женщине куда предпочтительнее, они выглядят более скромно, менее соблазнительно. Когда речь идет о слишком открытой одежде, обосновать ее недопустимость так легко, что и обосновывать особо не надо. О брюках можно спорить, а тут и спорить не о чем. Мужики – не железные, и не надо их вводить в соблазн, это, как минимум, отвлекает от богослужения. Но у нас до сих пор нет критериев, исходя из которых можно определить, какая женщина одета слишком открыто, а какая – не слишком.

В Иерусалимском храме Гроба Господня этот вопрос решили очень просто: должны быть закрыты плечи, живот, колени. (Мусульмане на Храмовой горе добавили еще одну деталь – должны быть закрыты локти). А вот брюки женщинам как раз не возбраняются, в брюках их впускают не только в храм Гроба Господня, но и в саму Кувуклию. Такой дресс-код понятен, целесообразен, обоснован. Не принять ли его и нам?

Вот, казалось бы, незначительный, пустяковый вопрос, но за такие вопросы постоянно цепляется церковное сознание. Вечно мы норовим устроить «битву народов» по такому поводу, который и внимания не стоит. Тут бы лучше рукой махнуть: как будет, так и ладно. Но есть ли пустяки в церковной жизни? На этот вопрос уже не стоит махать рукой.

Нашла ли св. Елена крест?

В Церкви нет ни чего случайного, а вот в церковной жизни случайного предостаточно, если считать случайным то, чего могло и не быть, и ни чего бы при этом не изменилось. В Церкви все от Бога, поэтому все истинно, а в церковной жизни многое от людей, порою – от искаженной грехом человеческой природы. В Церкви нет лжи, но в книгах, изданных церковными издательствами, много вранья. И даже в очень авторитетных книгах, даже в житиях святых.

Если вы прочитаете все жития святых и поверите всему, что там написано, это, мягко говоря, не сделает чести вашему интеллекту. Порою там много легко различимой фальши. В Евангелиях фальши нет, там все правда, а в житиях много вранья. Вы уже готовы сесть и заплакать? Вы пришли в Церковь, имея готовность верить всему, что здесь услышите, а здесь, оказывается, не каждому слову можно верить. Если одни говорят одно, а другие – другое, так кто-то явно ошибается. И вам придется научиться понимать, где голос Церкви, а где человеческие голоса. Где абсолютное, а где относительное. Чему вы теперь обязаны верить, а чему верить не обязаны. Господи, как тягостна бывает порою свобода…

Я, к примеру, не верю в историю о том, как св. Елена, мать императора Константина, поехала в Иерусалим и нашла истинный крест Христов. Удивляюсь даже, как в эту историю хоть кто-то смог поверить. От Распятия до царицы Елены прошло около трех веков. Вы можете представить себе, что деревянный брус пролежал на одном месте три столетия, ни кем не тронутый?

Вот, к примеру, у нас в Вологде так же около трехсот лет назад бывал царь Петр I. Сохранился каменный дом, в котором останавливался царь. Предположим, царь любил посидеть рядом с домом на каком-нибудь бревне. Не пойти ли нам, не поискать ли это бревно? Может быть, оно там и до сих пор лежит? Если я внесу такое предложение, ведь меня же сумасшедшим будут считать. А если я скажу, что пошел туда и обрел это бревно? Тогда уж точно, принудительная госпитализация мне гарантирована. Кажется нелепым даже доказывать, что кусок дерева не пролежит в людном месте несколько веков, ни кем не потревоженный. Это и так понятно.

Теперь представьте себе Голгофу. И до Христа на этом месте казнили, очевидно, казнили и после. Этот крест могли еще много раз использовать, как орудие казни, а когда он пришел в негодность – заменить на новый. Старый крест обязательно кто-нибудь стащил бы на дрова. В тех местах очень плохо с древесиной, бревно просто так валяться не будет. Для того, чтобы спустя много времени крест продолжал находиться там, где он и был в момент распятия, на этом месте должна была прекратиться всякая человеческая деятельность. Надо, чтобы по этому месту ни кто больше не ходил и ни когда ни чего на этом месте не делал. Это для сохранения креста на месте хотя бы в течение нескольких десятилетий.

А через несколько десятилетий Иерусалим был полностью разрушен римлянами. Город прекратил свое существование, там не осталось камня на камне, как и предрекал Христос. Где-то полвека на этих камнях не было ни какого населенного пункта. И вот во II веке, спустя уже почти столетие после распятия Христа, император Адриан построил на этом месте новый город – Элию Капитолину. Это был принципиально другой город. Другие дома, принципиально другая, чисто римская, планировка улиц. Неужели возможно поверить, что на некоем холме посреди столь радикальных перемен так и осталось лежать бревно, брошенное там сто лет назад? Проходит еще 200 лет, и вот туда приезжает царица, которая находит на Голгофе не только крест Господень, но и кресты разбойников, распятых одновременно с Господом. Мы знаем из жития, что у нее даже возникла проблема, как отличить крест Господень от крестов разбойников. Всего этого просто не могло быть.

Могли ли ученики сохранить крест Господень? Теоретически – да, но для этого надо было увидеть святыню в орудии позорной казни, что маловероятно. Тогда от креста на них веяло ужасом, а не святостью, а спустя несколько лет это бревно уже вряд ли удалось бы отыскать. И уж тем более ни кто не стал бы сохранять кресты разбойников. Их обретение Еленой уже ни каким чудом не объяснить.

Вот плащаница вполне могла сохраниться. После Воскресения Христова, обнаружив Гроб пустым, ее, конечно, прибрали, а потом передавали из рук в руки в течение многих веков. В этом нет ни чего невероятного. А кусок дерева, который крестоносцы получили в качестве креста Господня, безусловно, таковым не являлся.

Как-то я поделился этими своими соображениями с одной верующей женщиной и мне стало не по себе от того удручающего впечатления, которое произвел мой скептицизм. Я же верующий человек и мне очень неловко было чувствовать себя в роли скептика-рационалиста, разрушающего чью-то наивную и бесхитростную веру. Далеко не все способны отличить главное от второстепенного, людям проще верить всему, что они слышат от священников и читают в православных книгах. И если кто-то способен верить в фальшивые псевдоправославные мифы, так ведь вреда для души от этого не будет? Может вообще не касаться такого рода тем? Вера вообще не терпит неосторожных прикосновений. Один кирпичик с места стронешь – все здание разрушится. Здание моей веры строится отнюдь не на кирпичиках житийных мифов, и в моей душе ни чего в сторону не съедет от разрушения этих мифов. А другие люди по-другому устроены, для них мои слова могут оказаться разрушительными, они, когда поймут, что им хоть в чем-то говорили неправду, могут и в церковь перестать ходить. Вот уж не хотел бы я такого результата.