Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– О-о-о?! – тихо протянул он. – Женя, а почему?!

Женя с улыбкой смотрела на него.

– Я так и знала, что ты забудешь. Раздевайся, мой руки и будем праздновать.

– Слушаюсь, мэм.

И улыбка Жени показала ему, что ответ правильный.

Умываясь, он перебирал в памяти всё слышанное в эти дни и не мог понять, о каком празднике говорит Женя. Может, уже Пасху начали праздновать? Но об этом ничего не говорили, ни в бригаде, ни в школе. Какой-то ещё русский праздник, о котором он не знает? Наверное, так. Так что, войдя в кухню и усаживаясь уставленный тарелками со всякой вкуснятиной стол, он сразу и спросил:

– И какой сегодня праздник, Женя?

– Ровно семь лет назад, – торжественно ответила Женя, – мы встретились. В первый раз увидели друг друга. Вспомнил?

Эркин не сразу понял, а поняв… Видно, он не уследил за лицом, потому что глаза Жени стали испуганными.

– Эркин, что с тобой?

Он вздрогнул и опустил ресницы.

– Нет, всё в порядке, Женя, всё хорошо, спасибо.

Но Женя уже порывисто подошла к нему, положила руки на его плечи, не давая ему встать.

– Что, Эркин? Что не так? Скажи мне. Ну? Я прошу тебя, Эркин.

– Женя…

Он накрыл её руки своими, прижал к себе.

– Женя… ты… тебе… – он запинался, будто разучился говорить.

Женя смотрела на него своими огромными – на пол-лица – глазами, и под этим взглядом он не смог промолчать.

– Ты… тебе хочется вспоминать… это?

– А почему нет, Эркин? Мне было так хорошо с тобой.

– Да? – изумился Эркин. – Тебе понравилось?

Теперь уже Женя изумлённо смотрела на него.

– Но, Эркин, ты что, ну, конечно, о чём ты говоришь?

– Но, Женя… я… – он запнулся, подбирая слова. – Я же был первым, это же больно…

– А сам ты как говоришь? – рассмеялась, всё поняв, Женя. – И я так же. От тебя больно не бывает. Ну? Понял? Мне было очень хорошо, и я так и помнила тебя.

Эркин порывисто и в то же время мягко, чтобы не толкнуть Женю, встал, обнял её, прижавшись лицом к её волосам.

– Ох, Женя, я… я дурак, Женя, прости меня, спасибо тебе, Женя, – бормотал он.

Женя поцеловала его в шею и, запрокинув голову, в щёку рядом со шрамом.

– Ну, всё в порядке, Эркин? Да? Давай праздновать. Это наш день, Эркин.

Эркин глубоко вздохнул, потёрся лицом о её макушку.

– Да, Женя, да.

Он разжал объятия, и они сели к столу.

– Только я один есть не буду, – улыбнулся Эркин.

– Конечно, – рассмеялась Женя. – Я и не собираюсь только смотреть.

Эркин ел, громогласно восхищаясь и смакуя, но совершенно не замечая вкуса. Он улыбался, шутил и смеялся над шутками Жени, но думал о другом. Поверить в сказанное Женей он не мог: слишком хорошо знал, как долго помнится боль, и какая ненависть к причинившему её, ведь именно из-за этого и решили беляки, чтобы первым, с болью, был раб, спальник, а память о боли была и им самим изведана сполна, а тут… Женя жалеет его? Боль не может быть приятной. И она – сказать, что Женя лжёт, нет, он даже подумать так не мог, но… но… она так говорит, чтобы сделать ему приятно, – нашёл он наконец удобную формулировку и счастливо улыбнулся.

– Спасибо, Женя. Всё так вкусно.

Женя легко встала, собирая посуду и мимоходом взъерошив ему волосы. И он, как всегда, перехватил и поцеловал её руку. И встал, помогая ей.

Вдвоём, сталкиваясь и счастливо мешая друг другу, они убрали в кухне. И, как это часто бывало, Эркин подхватил Женю на руки и понёс в спальню. И Женя тихо смеялась, обхватив его за шею. И она была такой маленькой и хрупкой, что он ощущал себя невероятно большим и тяжёлым, и боялся раздавить её. Но Женя только смеялась и обнимала его, гладила его плечи и шею, перебирала ему волосы на затылке, и прижимала к себе. Пока так и не заснула в его объятиях, и во сне прижимаясь к нему.

Эркин осторожно, чтобы не потревожить Женю, распустил мышцы. Женя рядом, её запах, особенный, ни с чем не спутаешь и названия не подберёшь, окутывает его, он и во сне ощущает его, плывёт в нём. И ничего ему не надо, ни-че-го…

РоссияПограничьеЛитерный поезд медицинского назначения

Переезд через границу прошёл тихо и даже как-то буднично. Эшелон остановили на запасном пути, по вагонам прошли военные патрули, тут же проверка документов, обмен денег… а вещи не смотрели. Снова задёргались, лязгая, вагоны, и поезд неспешно двинулся вперёд.

Андрей, лёжа на своей полке, ещё раз просмотрел новые деньги, запоминая цвет и размеры, убрал их в кошелёк и сунул его в карман висевшей у его изголовья куртки. Вытянулся на спине, закинув руки за голову. Вагон уже затихал, верхний свет погашен, из дальнего конца доносится чей-то густой храп, Эд и Майкл внизу уже спят, и Алик – он в их отсеке и тоже, чтоб был под присмотром, как сказал Эд – тоже спит. Надо и ему спать. Всё равно пока темно, ничего не увидишь, но… но они же уже по России едут.

Андрей не выдержал. Откинул одеяло, бесшумно натянул рубашку и брюки и спрыгнул вниз. На ощупь нашёл свои ботинки.

– Ты куда? – не открывая глаз, сонно спросил Майкл.

– Да что ты как надзиратель?! – разозлился Андрей и продолжил по-русски: – В уборную, понял, нет?

– За надзирателя я тебе, когда вернёшься, врежу, – по-прежнему с закрытыми глазами пообещал Майкл. – Мотай живо.

Андрей вышел из их отсека и по подрагивающему полу пошёл в конец и, миновав туалет, открыл дверь тамбура.

Он был уверен, что никого не встретит, что все уже спят, но в тамбуре стояли двое. Проводник и немолодой солдат из комендантского взвода. Они курили и тихо о чём-то разговаривали. Не желая мешать, Андрей подался назад, но его заметили.

– Не спится, парень? – улыбнулся солдат.

– Ага, – согласился Андрей, входя в тамбур и закрывая за собой дверь.

– Куришь? – протянул ему пачку проводник.

Андрей с улыбкой, чтобы не обидеть, мотнул головой.

– Нет, спасибо. Мы… мы ведь по России уже едем, да?

– Вон оно что, – рассмеялся солдат.

А проводник тоже с улыбкой сказал:

– Это Пограничье ещё. В Империи Русскими территориями назывались.

– А теперь Россия, – твёрдо сказал солдат. – Ты-то сам отсюда?

– Нет, но нагляделся. Наших-то всех Империя эта грёбаная выселила, угнала, а своих из дальних графств сюда. Россия, говоришь, а тут по-русски и не знает никто. Вот сейчас кто уцелел возвращаются, а ни жилья, ни работы. И этих не перестреляешь. Тоже ведь, бедолаги, не по своей воле приехали.

– Оно так, – кивнул солдат.

Андрей слушал их разговор, стоя у наружной двери. За стеклом быстро мелькают какие-то тёмные, почти сливающиеся с чёрным небом пятна, в щель бьёт ветер, наполненный запахами травы и мокрой земли.

– В этом, как его Питбурге, остановимся? Хороший город?

– Петровск теперь. Постоим. На запасных путях. А насчёт города… у вас своё начальство есть.

– Да уж, – хмыкнул солдат. – Куды без него. Это уж как оно решит.

Андрей понимал, что он лишний здесь, но не мог оторваться от ветра из щели. И всё же пересилил себя, заставил уйти, как сам себя за шиворот утащил.

Вагон уже спал. Андрей бесшумно, чтоб никого не побеспокоить, прошёл в свой отсек, ловко уворачиваясь от торчавших в проход ног, не помещавшихся на полках. Смешно, правда, что в поезде койки называются полками. Интересно, почему? Майкл спал, но Андрей знал, что расчёт только отложен, у Майкла не ржавеет. И чего цепляются? Ведь рассчитался он с тем беляком, сполна, и обошлось всё благополучно, а они…

Он разделся и лёг. Уже привычное, а потому незаметное подрагивание полки, пробегающие иногда по потолку и стенам лучи придорожных фонарей. Андрей незаметно для себя заснул.

Спал он без снов, и разбудил его, дёрнув за плечо, Алик.

– Вставай, утро уже.

– А?! – Андрей, оторопело моргая, поднял голову. – Едем?

– Ага. Говорят, через час остановимся, и в город отпустят. Айда, – щегольнул Алик новым, недавно освоенным русским словом.

– Ага, понял!

Андрей спрыгнул с полки и торопливо оделся.

– Лопал уже?

– А то! Мотай в темпе.

Выходя из отсека, Андрей посмотрел в окно. Зелень, какие-то сооружения. Всё, как раньше. Ну да, ему же так и сказали, что это ещё не Россия. И, уже не думая ни о чём, побежал в столовую.

Стоять в Петровске предполагалось два часа. Конечно, решение отпустить в город всех, кроме занятых на дежурствах, было риском. Но оправданным. Война год как закончилась, и они уже на своей земле. Увольнительные всем, вольнонаёмным свободно. Но кто опоздает или явится пьяным… последствия понятны. Срочно чистились сапоги и ботинки, парни пересчитывали деньги, сговаривались, кто с кем пойдёт в город. Говорят, часа два эшелон постоит, не больше, и покупок, конечно, не сделаешь, да и незачем, но хоть город посмотреть.

Договорившись с Аликом, Андрей побежал в ран-вагон к Колюне. Спросить, чего тому купить в городе, паёк – пайком, а хочется же наверняка чего-то такого…

– Да нет, Андрюша, спасибо, – улыбнулся Колюня из-под бинтов, окутывавших его голову до губ. – Не стоит. А что за город?

– Петровск.

– Россия уже? – обрадовался Колюня.

– Пограничье, – ответил услышанным ночью словом Андрей.

– Ясненько. Расскажешь мне потом, как город.

– Конечно. Так я побегу?

– Беги, – улыбнулся Колюня.

И Андрей бросился к выходу.

Алик ждал его на перроне у их вагона, обиженно надув губы.

– Ну, ты б ещё дольше чухался, – буркнул он по-английски.

– Ладно тебе, я у Колюни был, – ответил по-русски Андрей.

У Алика вертелось на языке объяснение, чего это Андрей так к слепому паралитику липнет, но он предусмотрительно промолчал. Раненых касаться нельзя: что Андрей, что остальные сразу стервенеют.

Их поезд встал у дальнего перрона, и, к удивлению парней, их уже ждали. Ну, не их самих, это понятно, а эшелон. Встречающих было не так уж много, но суматоха получилась… Правда, все во всём быстро разобрались. Встречали, в основном, врачей. Худенькая полуседая женщина в очках и такая же худая, тоже в очках, длинная, не высокая, а именно длинная девчонка оказались женой и дочерью Аристова, черноусый мужчина в военном кителе с орденами в четыре ряда – мужем Варвары Виссарионовны, и ещё, и ещё…

Всё это Алик и рассказал Андрею, пока они шли по уже опустевшему перрону к выходу в город. Андрей слушал и кивал. Что ж, всё понятно. Жаль, конечно, что он ничего этого не видел, пока у Колюни был, но… но Колюня важнее.

Привокзальная площадь в лотках и тележках с цветами, сладостями, всяким питьём, но… но всё это они и в Спрингфилде видели, и говорили вокруг на смеси, а то и на чистом английском. Получается, верно говорил проводник – это ещё не Россия.

Выбравшись с площади и боясь опоздать, они решили просто пройтись по одной из улиц. Скажем, до следующей площади или большого перекрёстка и обратно. Шли спокойно, разглядывая витрины и прохожих. Взгляды встречных особо дружелюбными назвать было трудно, но и явной враждебности никто не проявлял.

– Пограничье, – пожал плечами Андрей, отвечая на невысказанные слова Алика.

Алик кивнул.

– Мы же здесь не остаёмся.

– Верно.

Следующая площадь была небольшой с маленьким ресторанчиком и фонтаном посередине. Парни постояли, разглядывая искрящиеся на солнце струи, и с независимым видом повернули обратно. Официант на открытой веранде ресторана облегчённо перевёл дыхание: ведь вот припёрлись бы черномазые, так и не пустить нельзя, и всех клиентов распугают.

Времени ещё навалом, можно бы и гульнуть, но и денег жаль, и… да и пошли все здешние к чёрту! И Андрей ограничился покупкой с лотка большого апельсина для Колюни. Алик демонстративно промолчал. Ведь и впрямь, какое его дело, на что Андрей свои деньги тратит. И продираясь в толпе к вокзалу, они случайно натолкнулись на Жарикова, отрешённо разглядывавшего наполненную всяким хламом витрину антикварного магазина.

– Иван Дормидонтович! – обрадовался Андрей. – И вы здесь!

– А где же мне ещё быть, – усмехнулся Жариков.

Андрей видел, что Жариков чем-то расстроен, но при Алике заводить разговор не стал: тот дурной ещё, всё по старым меркам живёт.

– А мы фонтан ходили смотреть. Вон по той улице прямо.

Жариков понимающе улыбнулся.

– Спасибо, но я уже не успею сходить.

– Да он так себе, – сказал вдруг Алик – Можно и не смотреть.

Андрей быстро покосился на него: неужели соображать начал?

Разговаривая, они пошли к вокзалу. В самом деле, смотреть в Петровске нечего: ну, развалины, где подлатали, где снесли, ну… ну, как везде. И не своё оно всё-таки, не стало ещё своим, сердце не болит. И многие вернулись задолго до назначенного срока, а те, к кому приехали родственники, вообще в город не пошли.

Не заходя в свой вагон, Андрей побежал к Колюне. Отдать апельсин и поговорить. Доктору Ване сейчас явно ни до чего, с остальными тоже особо не поговоришь, нет, парни они все хорошие, слов нет, но не может он с ними говорить о… да он сам не понимает ещё, что с ним такое. Странно, ведь с Колюней он может говорить о самом простом: о погоде, о том, что на обед давали, иногда Колюня ему о войне, о доме рассказывает, и ничего в этом особенного нет, он уже таких рассказов много наслушался, а поговоришь с Колюней – и легче становится.

Аристов встретил Жарикова на перроне.

– Вань, извини, мои на этот перегон со мной…

– Всё понял, – улыбнулся Жариков. – Всё нормально, Юра, найду я себе место.

Перегон небольшой, к вечеру уже будут в Афанасьеве, надо же людям побыть вместе. Оказавшиеся лишними перешли в другие купе или вагоны.

Поезд тронулся тихо, так что многие даже этого не заметили. Снова прошёлся комендант, зорко проверяя, все ли на месте и в каком состоянии. Но Петровск никого не вдохновил на какие-либо безумства.

Вернувшись от Колюни, Андрей снова залез на свою полку.

– Как сходил? – спросил Майкл.

– Нормально, – ответил Андрей, вытягиваясь на животе, чтобы глядеть в окно. – А вы?

– Тоже нормально, – усмехнулся Эд.

За окном молодая яркая зелень, поля, свежепокрашенные поверх заплаток дома или остатки развалин. Всё то же. Андрей смотрел и ждал, когда начнётся Россия.

Тетрадь шестьдесят пятая

РоссияЦарьград

Марья Петровна, не спеша, обстоятельно укладывала в большой рюкзак тщательно отобранные вещи. Бурлаков с невольной улыбкой смотрел на её ловкие аккуратные движения.

– Гаря, я поеду с тобой.

– Спасибо, Маша, но, – его улыбка на мгновение стала горькой, – я хотел бы, чтобы меня ждали.

– Хорошо, – кивнула она, сдаваясь. – Я буду писать тебе.

– Ну конечно, – с энтузиазмом согласился Бурлаков. – А я при первой возможности позвоню.

Марья Петровна улыбнулась с ласковой насмешкой.

– Это с «поля»? Не обещай невозможного, Гаря.

– Ох! – Бурлаков в восторге закатил глаза. – Ох, тысячу лет меня не воспитывали.

– Для тысячелетнего, – Марья Петровна чмокнула его в висок, – ты очень даже неплохо сохранился.

Они шутили и дурачились, как студенты. Но ведь и в самом деле, они сейчас… у них же всё только начинается. Он уезжает в «поле», в экспедицию, на всё лето, как и положено студенту. Вот оно и наступило, заветное: вернуться и начать всё заново.

– Гаря, я тоже, скорее всего, уеду. На месяц.

– Конечно, Маша, я понимаю.

Разумеется, он понимает. Ей надо ездить в командировки, это он взял отпуск на полевой сезон, а она работает. Да, можно, конечно, сказать, что это нечестно – бросать Комитет на целых три месяца, не совсем честно, но должна когда-то кончиться война и для него. Тем более, что основная горячка давно закончилась, все процедуры отработаны, даже процесс свёртывания запущен и нуждается в обыденном почти рутинном контроле. Кое-какие функции Комитета уже неактуальны, а новых не появилось и – будем надеяться – в этом году не появится. Пора выйти из ада и вернуться в жизнь. И Комитет дружно отпустил своего председателя, как отпускал уже многих. И ни одного слова неправды, всё так и есть. А что это только часть правды, вернее, обоснование для посторонних и непосвящённых… ну, так опыт конспирации у всех тоже… жизненно приобретённый, и вопросов никто не задаёт. Чего не сказано, того и не знаешь, а чего не знаешь, о том и не проболтаешься.

Наконец всё уложено, и Марья Петровна убежала на кухню к давно свистевшему чайнику. Бурлаков оглядел спальню, проверяя, не забыто ли что, и вынес рюкзак в прихожую.

– Гаря, всё готово, – позвала его Марья Петровна.

Чай как всегда горяч и ароматен, на столе самые обычные чайные закуски. Холодильник надо опустошить и выключить.

– Маша, что останется, заберёшь.

– Конечно, Гаря. Я всё понимаю, но, если сможешь, дай мне знать. Просто, что всё в порядке.

– Хорошо, – не стал он на этот раз спорить.

– И… раз в неделю, скажем, я буду заходить убирать, чтоб не запустело…

Он кивает, прихлёбывая чай.

Но вот всё допито и доедено, со стола убрано, посуда вымыта и расставлена, задёрнуты шторы, чтобы от солнца не выгорали обои и книги, ну… ну вот и всё, больше тянуть нельзя. И незачем.

Бурлаков надел куртку-штормовку, молодецки вскинул на спину рюкзак, последнее объятие и поцелуй на пороге.

– Береги себя, Гаря.

– Ну, что ты, Машенька, что может со мной случиться?

– Ну, – заставляет она себя улыбнуться, – ты найдёшь.

– Ей-богу, ты мне льстишь. Всё, Маша, мне пора.

Стоя на лестнице и перегнувшись через перила, она смотрела, как он, пренебрегая лифтом, быстро сбегает вниз. Седой мальчишка, на которого невозможно сердиться. И, конечно, он прав: война кончилась, всё прошлое кончилось, надо жить, жить заново, с самого начала.

Выйдя на улицу, Бурлаков полной грудью вдохнул весенний, пронизанный теплом и мелкой водяной пылью от только что проехавших поливальных машин родной цареградский воздух. Ну вот, вот и началась его новая – которая там по счёту? – жизнь. Как и положено. С дороги. Дорога – отличное начало.

Американская ФедерацияАлабамаАтланта – Стоп-Сити/Рубежин

Последний день апреля в Атланте выдался жарким и душным по-летнему. В шесть утра уже чувствовалось дневное пекло.

– На маёвку бы сейчас, – вздохнул бритоголовый коренастый парень.

– А ты что, Тошка, маёвки помнишь? – поддел его Кит.

Настоящего имени этого увальня никто не знал, да и он сам предпочитал зваться Китом. Андрей курил, стоя рядом с ними у ворот, и в их перепалку не вмешивался. Комендант обещал, что их подбросят до вокзала, и теперь они ждали машину. Заветные визы, маршрутки и корочки спрятаны в нагрудных карманах, тощие заплечные мешки, небогатая, но аккуратная одежда… работяги, сразу видно, что думали прижиться, да не получилось. Андрей одет чуть получше и сумка вместо мешка, но в целом не выделяется.

Медленно подъехал грузовик, и сразу с другой стороны подошёл комендант.

– Всё, парни, счастливо.

Дружно загасив и выкинув окурки, они полезли в кузов.

– Спасибочки.

– Счастливо оставаться.

– И вам спасибо.

Открылись ворота, и грузовик выехал в город.

– Столица, болтали, – хмыкнул Тошка, оглядывая бегущие назад дома. – А так-то ничего особенного. Так себе городишко.

– Ага, – кивнул Кит. – А ты, Андрей тебя? Ну, как она тебе?

– Да он то на койке дрых, то в библиотеке этой грёбаной сидел, – засмеялся Тошка. – Так ведь? Слышь, ты хоть раз в город вышел?

Андрей мотнул головой и улыбнулся.

– Да на хрен мне этот город сдался.

– Это точно, – шумно вздохнул Кит. – Охренела эта Империя.

– Ты где спал, Кит? – фыркнул Тошка. – Федерация теперь.

– Чем чёрт лучше дьявола?! – рявкнул по-английски Кит.

Андрей коротко рассмеялся, соглашаясь. Но смотри, как в лагере каждый на виду. Он Тошку и Кита только вчера и разглядел, когда маршрутки получали, а они уже всё о нём знают. Но… но не смертельно. И до Рубежина им всё равно вместе ехать. А дальше каждый по своему маршруту. Об этом тоже у пожарки много говорили. Что не добиться одного маршрута, если не родня, распихивают по одному, сволочи, так это чтоб в одном месте не колготились, ну так и дураку понятно. Зная об этом, Андрей и пошёл так, чтоб перед ним никого в Ижорский Пояс не было. Вот и согласились с его ухарским:

– А хоть куда! Хоть за Ижорск!

И, перебирая города, сами назвали ему Загорье.

– На шофёра хочешь учиться? Там автохозяйство большое.

Смешно, но его уговаривали на Загорье. И он дал себя уговорить. И вот он, в кармане у сердца, маршрутный лист. Атланта – Рубежин – Иваньково – Ижорск – Загорье. Всего-то. И четыре дня в дороге. Да, так и говорили:

– Если нигде не застрянешь, четвёртого мая будешь в Загорье.

Хорошо, конечно, но каковы ж концы: на четыре перегона и четыре дня. Сутки на каждый конец. Ну, да это пустяки, обещали паёк и ночёвку на транзите. Так что… живём!

На вокзальной площади их высадили. Обстоятельно оглядевшись, Кит пошёл к комендатуре. Тошка и Андрей за ним. И уже у двери их окликнули по-русски:

– Эгей, парни, подождите!

Они оглянулись, и Тошка присвистнул:

– Ни хрена себе! Ты-то откуда?

– Ты ж ещё до нас за маршруткой ходила, – удивлённо спросил Кит.

Андрей тоже узнал её. Пухлая и мятая, как подушка после ночи, светловолосая маленькая женщина радостно улыбалась им.

– Да закрутилась, парни, очередь заняла, да вышла, хоть напоследок гульнуть, а тут дела, ну, всякие, ну, и понеслось. Я уж с вами, вместях-то куда лучше, вы меня прикроете, я вам помогу!

– Пошла ты!.. – неожиданно быстро сказал Кит, обычно не меньше получаса размышлявший прежде, чем высказать больше одного междометия. – И ещё подальше! На хрен ты нам не нужна! Мы сами по себе, а ты сама по себе!

– Вместях! – передразнил её Тошка. – Залетишь с тобой вместях! Андрюха, скажи ей, ты по-учёному загибать умеешь!

Андрей чуть не задохнулся, как от удара под дых. Это ж… это ж надо! Ну, пару раз сорвался в трёпе, ну, в библиотеке сидел, и сразу… Но ждут его слова, нельзя ж подвести, на него рассчитывают, ну, ладно, обдумаем потом, а сейчас вот так…

– Сударыня, ваше общество компрометирует нас, снижая нашу репутацию до несоответствующего репатриации уровня, так что извольте оказать нам честь и осчастливить своим отсутствием, что намного увеличит нашу безопасность при контактах с официальными органами.

Тошка начал ржать уже на первом слове, а Кит, внимательно выслушав, кивнул:

– Пошли. Пока она сообразит, мы уже в Рубежине будем.

– А пока проспится, и в России! – хохотнул Тошка.

Но она поняла и, обругав их на двух языках, побрела куда-то, куда – им по хрену, главное – не за ними. Дура – она дура есть, дотянуть до победного, можно сказать, и сорваться так по-глупому. Гульнуть напоследок… ну и дальше гуляй, только без нас.

Тошка ещё ржал, когда они входили в комендатуру, но всё-таки заставил себя замолчать вовремя. Билеты, пайки, отметки в маршрутках…

– Идите сейчас, – сказал им дежурный. – Поезд на пятой платформе, доедете без пересадок.

Пятая платформа… длинный поезд… это что, у них второй класс получается? Кит, оказывается, хорошо знал поездные порядки и объяснил, что второй класс – это четырёхместные купе, места не нумерованы, занимают свободные, а проводник следит, чтоб лишних не было и чтоб не в свой класс не садились, и за вещами на остановках, когда выходят размяться, приглядывает, ну, и получает с пассажиров за это чаевые, сколько дадут. А в первом – купе одно- и двухместные, диваны мягче, и обслуга лучше… Откуда он, работяга из угнанных, мог узнать всё это, Кит не говорил. А Тошка и Андрей, разумеется, не спрашивали. Ну и хорошо, что нашёлся знающий, не будут тыкаться слепыми щенками.

Они заняли свободное купе, забросили в верхние сетки сумку и заплечные мешки, развесили на крючках куртки. А теперь что? Ждать и ехать. Больше ничего не придумаешь.

Заглянувший проводник без особого восторга проверил их билеты, сухо перечислил остановки и время стоянок и ушёл. И почти сразу поезд тронулся. Побледнев, Тошка перекрестился.

– Ну, чтоб всё обошлось.

Кит тоже перекрестился, твёрдо вжимая сжатые в щепоть пальцы.

Андрей откинулся на спинку кресла, глядя, как за окном всё быстрее проносятся зелёные то ли поля, то ли луга. Нет, похоже, что луг, вон и стадо, все пятнистые, как было у них с Эркином, ну, браток, совсем ничего осталось, ты уж дождись меня, а то опять наймёшься на лето, умотаешь со стадом, хотя… хотя это вряд ли, Загорье – не посёлок, а город, завод там, большое автохозяйство, стройки, а брат у меня основательный, любит, чтоб порядок был, так что наверняка ты где-нибудь, да закрепился, так что скоро встретимся, теперь лишь бы по дороге не сорваться, до Рубежина вряд ли что будет, попутчики вроде не трепыхливые, а по-русски Кит говорит чисто, но медленнее, чем по-английски, будто… будто про себя переводит сначала, что хочет сказать, ну, да это его проблема, раз особый отдел пропустил…