Тени забытого сада

– Я же с рождения в поселке жила, вот и научилась. У нас вся семья знает язык, – говорит она.

Галя и показала куратору мои стихи, он оценил, и теперь их печатают в студенческой газете. Я стала известной, но не рада этому. Внимание не люблю и краснею, когда в аудиторию заглядывают студенты, чтобы посмотреть на меня. Галя радуется: «Ты теперь знаменитость».

Засыпаю на полуслове и во сне продолжаю монолог, чувствуя касания Саши и видя сочувственный взгляд Лизы.

В октябре моя семья переехала в новую квартиру и до института теперь надо добираться на автобусе. Он всегда переполнен, невозможно втиснуться, приходится ждать следующий и следующий… Два раза опоздала на занятия, что неприемлемо для меня. Я поговорила с папой, он дал согласие, чтобы я поселилась в студенческом общежитии.

Быт наш организован четко, обязанности распределены, часть стипендии складываем в общий кошелек на продукты. Это небольшие деньги, мы экономим, но до конца месяца не хватает. Последнюю неделю едим только жареный лук и хлеб, но это не влияет на то радостное восприятие жизни, что постепенно приходит ко мне. Стеснительность и закомплексованность постепенно исчезают.

Каждую субботу в большом холле общежития устраивают танцы под магнитофон. В первый день меня никто не пригласил, я хотела уйти – как-то неловко в одиночестве стоять возле стенки. Галя с другом Игорем подошли ко мне.

– Вера, да пацаны не поймут, русская ты или казашка, – говорит Игорь.

– Разве национальность играет роль? – спрашиваю его.

– Да нет, они заинтригованы и робеют перед тобой. Думают, ты – горделивая, знаменитость, россиянка – откажешь им, а это позор. Понимаешь? Вот и получается: хотят, но не подходят.

Когда он отошел, спрашиваю Галю:

– Разве я гордячка? Я сама всех боюсь и стесняюсь.

– Нет, ты не самоуверенна, скорее, наоборот. Ты не веришь в свою привлекательность и робеешь при людях. Чтобы этого не заметили, высоко поднимаешь подбородок. В другое время он у тебя на месте. – Она улыбается.

«Точно, – подумала я, – чтобы никто не заметил».

В следующую субботу отбоя от кавалеров не было. «Видимо, Игорь провел разъяснительную работу», – смеется Галя. Посыпались приглашения на свидания и в кино. Всем отказываю. У меня есть Саша. Танцевать – одно, а куда-то идти с парнем – другое. Мое понимание верности очень серьезно и четко. Кто-то из ребят спросил: «Разве в кино сходить – это измена?» «Да», – твердо ответила я. Меня не понимают. Но таковы мои принципы. Появился страх чужих касаний – о чем я никому не могу сказать. Когда парень в танце притягивает меня к себе, возникает видение пьяного отчима и ужас охватывает меня.

Когда я училась на втором курсе, в январе ко мне приехала мама. Галя сказала: «У тебя такая красивая и молодая мама. Похожа на Нонну Мордюкову». «Да, она самая красивая», – горжусь я. От дедушки-казака у нее высокий рост, статность, черные блестящие волосы и брови. От бабушки – удлиненный нос с горбинкой, серые глаза и красивые губы. Бабушка похожа на еврейку – так считают знакомые. Об этом говорит и ее девичья фамилия. На мои вопросы о национальности бабушка отвечала, что в ней много кровей намешано, и объяснила, что некоторые скрывают еврейское происхождение, помнят притеснения в прошлые времена и трагическую судьбу народа во время Второй мировой войны.

После ужина девочки ушли ночевать к подругам, комнату оставили нам. Я выключила свет, легла рядом с мамой. Накручиваю прядку ее волос на палец и слушаю домашние новости. Мне хочется, чтобы этот день никогда не кончался, а мама не уезжала.

В комнате за стеной что-то упало, раздался смех. Мама спросила:

– Ты видела детей…

– Папы? Да. Они хорошие.

Я не стала говорить, что с его женой еще не встречалась. Таня рассказывала, как она сердилась и выговаривала нашей аже, что та разрешила мне жить у них. Когда я ушла в общежитие, успокоилась. «Я же не забираю отца, – сказала я Тане. – Впрочем, я ее понимаю».

– Мама, почему ты уехала от папы?

Мама вздохнула.

– Да. Пора тебе знать.

На улице закружилась метель. Окно озарилось голубоватым снежным светом. Высветилась стена напротив, по ней пошли волны, словно по полотну экрана, и рассказ мамы о послевоенном детстве и учебе в училище связи превращался в кадры диапозитива и проецировался на него. Я вижу, как девочки в форменных платьях с белыми воротничками идут в строю, как солдаты, на занятия, в красный уголок, столовую. Их еда скудна, но повариха тайком кладет маме в карман то кусочек хлеба, то печенье. Мама делится с подругой.

На втором кадре мама с чемоданом в руке заходит в отделение связи в поселке в Казахстане, куда приехала по распределению. Высокая, с длинной косой, в крепдешиновом цветном платье. Я наблюдаю, как мама ловко управляется с множеством проводов, а она говорит, словно комментирует:

– Работа телефонистки нелегкая. Коммутатор похож на пианино, но вместо клавиш – провода, отверстия, рычаги. У меня есть только восемь секунд, чтобы соединить телефонные линии друг с другом. За это время надо принять вызов, найти нужное абонентское гнездо, воткнуть шнур и перейти к следующему звонку. Телефонистке необходим высокий рост, чтобы она могла дотянуться до верхнего края панелей с гнездами соединений. Сидеть и говорить приходится весь день. Устают руки и губы. Но, закончив работу, я пела. Если, конечно, никто не слышал меня.

– Ты тоже была стеснительная?!

– Еще какая. Комсомольский секретарь узнал, что я пою, и предложил участвовать в концерте. Я отказалась, но он пригрозил, что меня исключат из комсомола. Я и согласилась.

Мама пела на концертах? Вот это новость!

– Спой, мама.

Она смеется:

– Ой, Вера, потом как-нибудь.

– Какую песню ты пела?

– Я репетировала любимую «Сулико», но не представляла, как выйду на сцену. Страшно. Сон пропал и аппетит тоже. Вышла, дрожу.

Появился следующий кадр: баянист три раза начинает играть, а мама не поет, волнуется, хочет уйти, но, увидев за кулисами лицо секретаря комсомола, его кулаки, начала: «Где же ты, моя Сулико…»

Мама обняла меня и запела. Блики белой ночи играли на ее фарфоровом лице. Исчезли кадры на стене – мама со мной, моя, любимая. Очарованная, я замерла.

– Когда я закончила, повисла тишина. Ну, думаю, провалилась. Но тут грянули такие аплодисменты… Несколько раз вызывали на бис. – Мама улыбнулась. Лицо ее порозовело.

– А папа слышал, как ты поешь?

– Да, но не на концерте. Я перестала выступать после того, как с ним познакомилась.

– Почему? – не понимаю я.

– Такой он человек. Знаешь, как мы познакомились? – говорит мама то заплетая мне косички, то расплетая. – Это было через месяц, как я приехала, в сентябре. Мой рабочий день закончился, я вышла в зал, где принимали почтовые отправления, и направилась к Ольге. Мы собирались в магазин. Она брала телеграмму у клиента. Когда тот увидел меня, то его протянутая с листом рука замерла, казалось, он не дышал. Так оно и было, потом он мне об этом сказал. – Мама смеется. – А я покраснела. Влюбилась. Какой он красивый! Высокий и элегантный, во всем его виде, знаешь, аристократизм. Он смотрит на меня и говорит: «А я вот телеграмму отправляю». Я сказала: «Да? Хорошо». Какую-то глупость произнесли, а наши взгляды не отпускали друг друга. Керим взял меня за руку, я не отдернула ее. Мы вышли на улицу. Про Ольгу я забыла. Гуляли всю ночь.

Прощались, когда небо розовело. Керим сказал, что работает главным бухгалтером района. И что у него есть семья. Не знаю, как я не упала, устояла на ногах. Это было… Словно обрушился камнепад и бьет по всему телу. Я хотела уйти.

«Лидочка, выслушай меня, – умолял он. – Когда я вернулся из армии, родители подобрали мне невесту. Насильно не женят, как в старые времена, но к мнению родителей многие до сих пор прислушиваются. Я тоже. Невеста была красивая, с длинными косами. Думал, полюблю. Только сегодня я почувствовал, что значит любить. Родились двое сыновей, но я уже не мог жить с ней. Переехал в поселок, семья осталась в Уральске. Я не развелся, детей люблю».

Я не дышала, не прерывала ее. Мама вздохнула. Я прижалась к ее щеке, погладила руку.

– Я сказала, чтобы он больше ко мне не приезжал, возвращался к детям. Понимаешь, Вера, я думала о его детях. Не могла переступить. Думала, что не могу.

Что я могла сказать? Раз я родилась, значит, она изменила свое мнение.

– Керим приходил каждый день. Я упорствовала. После очередного отказа он побежал к реке… Его спасли. В общем, Вера, мы стали жить вместе. Мне дали рекомендацию в институт. Я мечтала об этом, но твой отец сказал, что на сессию отпускать не будет, боится меня потерять, мол, я там полюблю другого. Учиться поехала Ольга.

– Это несправедливо, – сказала я.

– Что ж, я смирилась. Керим в это время учился заочно в одном из саратовских институтов. У меня каллиграфический почерк, и он попросил переписать контрольную. Остальные курсовые и дипломную я делала за него. Когда я забеременела, Керим заботился обо мне, всю домашнюю работу взял на себя. Перед родами поехали в Пятигорск. Твой отец всю ночь стоял под окнами, когда я рожала, и как мальчишка прыгал и кричал от радости, увидев тебя. Он очень хотел дочку. Через год и два месяца я уехала от него.

– Мама, почему? Что он сделал?

– Керим меня ревновал. Петь я не могла даже среди друзей. Он сердился, когда на меня обращали внимание мужчины. Сначала сдерживал себя. А потом… Я терпела его выговоры, успокаивала, что люблю только его и ни на кого не смотрю. Он потребовал, чтобы я надевала длинное платье с рукавами и чулки. Даже в жару. Это унижало меня, начались ссоры.

Мама ходит по комнате. Я сижу на кровати, с силой сжимаю руки, словно этим могу соединить то, что разорвалось много лет назад. Лицо мамы покраснело. Я позвала ее. Она села рядом.

– Однажды, когда собирались в гости, он резко схватил меня за руку и закричал, чтобы я надела платье с длинными рукавами. Он произнес… Я была оглушена его грубым словом. Понимала, что ревность затмила все доброе, что есть в нем, но было обидно и больно. На руке остались синяки.

Я вздрогнула от этих слов. Сжалась в комок. Исчезнуть. Не знать.

– С тех пор он везде ходил один, я оставалась дома. Чаша переполнилась. Потом подключились «добрые» люди. Я не задумывалась о том, что мы разных национальностей и что обычаи могут разделять. Мы любили друг друга, а все остальное казалось неважным. Русские соседушки мне говорят: «Зачем тебе казах? И старше он на пять лет. Ты такая красивая, другого найдешь». И на него шло давление от родственников, уговаривали вернуться к жене, мол, зачем тебе русская.

– Вы поженились? – задала я вопрос, который давно меня беспокоит, хотя знаю ответ. Фамилия у меня мамина.

– Нет, Вера, он не мог развестись. Ему предложили большую должность в городе, мы собирались переезжать. Развод в то время погубил бы его карьеру. Могли из партии исключить, лишить должности. Вот так, Верочка. А мне девятнадцать, глупая. Ревность отца сделала свое дело. – Мама глубоко вздохнула, словно именно в эту минуту принимала важное решение. – После очередной ссоры, когда он уехал в командировку, я взяла тебя и уехала. Ты заливалась в плаче. Я задыхалась от отчаяния. Лил дождь. Мутный. Или стекла в вагоне были грязные…

Я закрыла лицо руками. Мама прижала меня к себе.

– Снег стихает, – сказала она.

Я взглянула в окно. Медленно опускаются редкие снежинки. Ветер успокоился. Снежное безмолвие.

Проснулись после девяти. Мама рядом. Что еще нужно для счастья? Знаю – что, но это несбыточно.

За завтраком в кафе возле парка рассказываю маме о любимых преподавателях: о «даме с собачкой» – она похожа на героиню Чехова и обликом, и тем, что у них с деканом безнадежная любовь, и о преподавателе старославянского языка.

– Галя сказала, что она из ссыльных. С виду обычная старушка: маленькая, седая, сутулая. Мама, знаешь, когда я слушаю ее и читаю старославянские тексты, что она нам дает, чувствую запах домашнего хлеба, парного молока, вспоминаю бабушку, ее голос. Я пишу реферат о семейных отношениях в Древней Руси. Бедная женщина того времени! Ей полагалось быть тихой, покорной, безмолвной, во всем согласной с мужем. И… – я замолчала, подумав об отце. Он тоже хотел, чтобы мама жила только по его правилам.

Когда вышли на улицу, мороз усилился, покусывает щеки, выбивает слезы. Снежные ручейки скользят по асфальту – ветер гонит их бесцельно по дороге, закручивая в комок и вновь вытягивая в длинные полоски, похожие на седые волосы. Несколько замерзших листьев перебежали дорогу, стуча стебельками, как котята коготками.

Солнце не пробивается сквозь серое небо, но купола храма Христа Спасителя сияют золотом, будто в ярких лучах.

– Когда я здесь жила, его называли Золотой церковью. Зайдем? – предложила мама. Я удивлена. Мы никогда в церковь не ходили.

Внутри тепло и светло. Рассматриваю иконы – как полотна в галерее. Мама купила свечи и поставила перед Богородицей с младенцем на руках.

– За здоровье наших близких. Дедушка болеет, предстоит операция. Да и бабушка сдает понемногу.

Сердце защемило.

– Вера, помянем Марью Степановну и ее сестру.

– Что случилось, мама?

– У Марьи Степановны сердце. А Татьяна… Говорят, сварилась в ванне.

Возникло видение, как Татьяна, открыв только кран с горячей водой, лежит в забытьи после очередного пьяного «собрания». Кипяток наполняет чугунное лоно смертного ложа, обжигает бесчувственное лицо. Мне хотелось думать, что в последние минуты она видела море, о котором мечтала. Море цвета ее глаз.

К обеду приехал папа. Он обнял маму, целует, она обхватила его за шею и гладит поредевшие волосы. Обедаем в ресторане. На меня они мало обращают внимания. Поглощены собой. Когда я прилетаю на каникулы, у мамы первый вопрос: «Как папа?» Возвращаюсь в Уральск, он интересуется: «Как мама?» А потом уже они произносят: «Как ты, Верочка, долетела?» Я знаю, что такое любовь. Это сияние глаз.

«Урал делит город на Европу и Азию, так же разделены мои родители, и никогда им не соединиться. Почему жизнь несправедлива, а любовь обычно несчастлива?» – горько думаю я.

Родители шутят: если я выйду замуж за русского, свадьбу делает мама, если за казаха – папа.

Я в это время повторяю свою клятву, что мои дети не будут расти без отца.

9

Двадцать седьмого апреля, накануне своего дня рождения прилетела Лиза. В аэропорту среди толпы я сразу увидела рыжие волосы, танцующие вместе со своей хозяйкой, тоненькую фигурку моей Лизы в окружении троих молодых людей. Кто бы сомневался! Один нес ее сумку, двое других вышагивали как стражи возле королевы. Я бросилась к ней:

– Лиза, привет!

– Черный Хвостик, здравствуй! – отвечает она приветствием-паролем из детства, одновременно рукой показывая кавалерам: «Пока-пока». – Как у вас тепло и солнечно, уже лето.

Мы одновременно посмотрели вверх – нам улыбалось дивное небо апреля. Казалось, в него капнули голубой акварели, и она, растекаясь под яркими лучами, окрасила воздух – и пространство засияло.

– Не вижу твоей счастливой пряди.

Я поворачиваюсь левой стороной:

– А так?

– Вот она. – Лиза проводит рукой по светло-русой пряди. – Не прячешь теперь?

– Конечно, нет. Сейчас это модно. Девчонки специально высвечивают, а у меня своя. Они не верят, что натуральная.

– Твоя бабушка называла ее отметиной счастья. Ты счастлива?

– Да, мне хорошо. Здесь моя вторая родина.

– Я думала, родина у человека одна.

– Я тоже раньше так думала. А теперь люблю обе.

В автобусе на нас посматривают с любопытством. Моя огненная Лиза привлекает внимание. Наши объятия, смех, частое восклицание «помнишь?» вызывают у окружающих улыбку.

– Помнишь Славу Самойлова из соседней школы? – спрашивает Лиза.

– Конечно! Он мне еще записки писал с признаниями и бросал в почтовый ящик. Где он сейчас?

– «Груз 200», – помрачнела Лиза.

– Что? Лиза, я не понимаю.

– Ты что, не знаешь? – Лиза заговорила шепотом. – Как ты можешь этого не знать?! Афган.

– Я знаю, что наши войска помогают Афганистану…

Вдруг я догадываюсь, что значат эти таинственные слова, и испуганно смотрю на Лизу.

– Да, он погиб. Оттуда наших ребят привозят в цинковых гробах. Славу посмертно наградили.

Мне больно. Я не могу представить его мертвым. «Груз» – жестокое слово. (Спустя месяц из Афганистана привезут Колю, сына тети Тони. Как раненая волчица, кричала она, падала на землю, хватала комья с его могилы, словно пыталась вырвать сына из поглотившего чрева. Но ее рана, в отличие от звериной, не затянется до последних дней.)

Грустным был остаток пути до общежития.

Галя приготовила ужин, посидела с нами и убежала с Игорем в кино. Лиза открывает чемодан, достает вещи, протягивает мне книгу:

– Это от Саши.

Я листаю ее, рассматриваю репродукции картин и фотографии скульптур.

– Лиза! – кричу я. – Это та самая девушка. Помнишь, у меня потерялась открытка, когда я к папе летела. Имя автора на обороте прочитала и забыла. Теперь запомню: Жан-Батист Лемуан, «Портрет неизвестной». Лиза, она на тебя похожа, – ахнула я. – Твоя кожа такая же светящаяся, прозрачная. Смотри, такой же овал лица, такие же глаза и даже ямочка на подбородке. Может, и волосы у нее рыжие? Вот бы увидеть ее в музее.

– Приезжай в Ленинград и хоть каждый день в Эрмитаж ходи. Саша тебе все расскажет. Вера, я думаю, это знак, что девушка вернулась к тебе.

– Какой знак?

– Наши мечты исполнятся. Ты понимаешь, о чем я? Мы будем жить в одном городе! – уверенно заключила она.

– Так хочется, Лиза. – Я вздыхаю. – Но что-то притягивает прочными тросами к этому месту. Так что…

Лиза задумалась.

– Ты знаешь, Саша до недавнего времени писал эскизы и картины в белых и голубых тонах. Такие нежные, будто это шелк, а не акварель. Но на последних – темная палитра. Вера, бросай все – и к нему. Забудь об опасениях. Я читала где-то, если чувствуешь сомнения в том, что делаешь сейчас, вернись назад и начни свой путь сначала.

– Поздно, Лиза. Да и у Саши другая девушка.

– Никого у него нет. Она бегала за ним, а он пожалел и сходил с ней один раз в кино. Я написала об этом, чтобы ты ревновала и боялась потерять Сашу. Прости. Зря ты запрещаешь ему приехать. Не понимаю, почему он слушает тебя. Взял бы и явился сюрпризом. Хотя, зная тебя, это точно был бы разрыв. Ты не терпишь натиска.

– Если бы я была уверена, что без Саши жить не могу… Но ведь могу. Живу.

– С ним что-то происходит. Он перестал смеяться.

– Но не я же тому причина? Летом мы встретимся и решим, что дальше.

– Саша… О таком только можно мечтать. Умный, красивый, добрый, – с восхищением в голосе произнесла Лиза. – Знаешь, девушки на него заглядываются. Хорошего парня сразу видно.

– Ты влюблена в него?! – Вспомнилась история с признанием Наташи. Нет, не может быть. Лиза так не поступит.

Услышав мой вопрос, она засмеялась так, как смеется влюбленная девушка – звонко, смущенно. Молнией пронеслась мысль: «Теряю Сашу». Я не уверена в своих чувствах к нему, но слова Лизы больно кололи. Как живуче во мне чувство собственности.

– Вера, как ты могла подумать такое? Я и Саша… Ты же моя подруга.

– Прости меня, дуру, Лиза! Прости… Прости. – Прижимаюсь к ее руке.

– Но ты права. Я влюблена. И собираюсь замуж. Ну что ты потемнела? – Лиза обняла меня. – Я люблю Егора.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Кыз Жибек». Перевод: Л. Пеньковского

2

П. Верлен. «Деревьев тень в воде». Перевод: В. Брюсова