Ночные страхи

– Кажется, его здесь нет.

– Наверное, это тот самый незваный гость, – рассмеялась Джейн. – Джек сказал, что насчитал одного лишнего человека. Ой, дорогая, ты не должна пропустить эту фигуру: сейчас начнется самое интересное! Потом будет обмен подарками, а затем поздний ужин. Я уже жду не дождусь.

– Но сначала мы снимем маски?

– Да, конечно. Я и забыла.

Фигура, которую миссис Мэннинг называла самой интересной, была бы значительно интереснее, подумала Мэрион, если бы они танцевали без масок. Какой смысл затевать игру с неузнаванием, если танцоры все равно не узнают друг друга в масках? Тут важна неожиданность, важен сюрприз. В центре зала расчистили пустое пространство, прямоугольный участок размером с площадку для бадминтона, и разделили его пополам, но не сеткой, а большой белой простыней, которую распорядители котильона держали с двух концов, вытянув руки над головой, так чтобы верхний край простыни располагался выше макушек участников действа. С одной стороны белой перегородки собрались мужчины, с другой – женщины, предположительно невидимые друг для друга, но Мэрион заметила, что по ходу игры и те и другие норовили украдкой заглянуть за простыню сбоку.

Распорядители котильона пресекали эти попытки сжульничать и, как могли, загораживали обзор хитрецам. Но за всеми не уследишь, и в большинстве случаев эти тайные взгляды оставались незамеченными распорядителями, которым на всем протяжении фигуры приходилось стоять на месте. Кавалеры, скрытые простыней, клали руки на верхний край матерчатой перегородки, так что с другой стороны были видны только кончики пальцев, затянутых в перчатки. Женщины по очереди подходили к перегородке и наугад выбирали себе партнера, обозначая свой выбор прикосновением к анонимной руке. Как только дама касалась руки кавалера, простыня опускалась, и танцоры оказывались лицом к лицу или, вернее, маска к маске. Иногда раздавались возгласы узнавания, иногда оба партнера молчали, маски оставались такими же непроницаемыми, какой была простыня.

Настала очередь Мэрион. Подойдя ближе, она заметила, что одна пара рук в темных перчатках не лежит поверх края простыни, как все остальные, – эти руки сжимали ткань с такой силой, что она сморщилась между пальцами, собравшись в складки. В первый миг судорожно сжатые руки не отозвались на прикосновение Мэрион, но затем шевельнулись и стиснули ее пальцы с неожиданной силой. Распорядители котильона резко опустили занавес, но неизвестный партнер Мэрион не понял намека. Забыв отпустить простыню, он так и держал руки Мэрион поднятыми кверху, и белая ткань окутала ее с двух сторон и чуть не накрыла с головой.

– Неожиданно, я бы сказал, – заметил кто-то. – Но получилось эффектно.

Наконец, в ответ на игривые рывки и подергивания распорядителей котильона, кавалер отпустил простыню, являя себя униженной Мэрион. Это был ее партнер по предыдущей фигуре, таинственный неразговорчивый незнакомец. Его руки, даже в перчатках, были холодны как лед.

– Ох! – воскликнула Мэрион. – Почему мне так холодно, не понимаю. Давайте танцевать.

Они немного потанцевали и сели передохнуть. Мэрион почему-то замерзла еще сильнее и слышала, как сидевшие рядом гости тоже жалуются на холод. Она приняла решение и резко поднялась на ноги.

– Пойдемте куда-нибудь, где теплее. Я уже заиндевела.

Мужчина вывел ее из бального зала, провел через просторный вестибюль, в дальнем углу которого уединилась какая-то парочка, затем свернул в коридор и распахнул дверь в небольшую комнату, где в камине горел огонь, бросая алые отблески на фарфоровые фигурки и фотографии в серебряных рамках. Это была гостиная миссис Мэннинг.

– Свет нам не нужен, не так ли? – сказал спутник Мэрион. – Посидим в темноте.

Впервые за вечер она услышала его голос. Он почему-то казался знакомым, но она все равно его не узнавала. Было в нем что-то странное – вроде знакомое и в то же время чужое, как твоя собственная одежда, надетая кем-то другим.

– Да, пожалуй, – согласилась она. – Только недолго. Уже скоро полночь, нам надо быть в зале. Отсюда слышно музыку?

Они замолчали, прислушавшись. В комнату не доносилось ни звука.

– Не считайте меня капризной, – сказала Мэрион. – Мне очень нравится ваше общество, но Дженни ужасно расстроится, если мы пропустим последнюю фигуру. Давайте откроем дверь, и тогда мы услышим, когда заиграет музыка.

Он даже не шелохнулся, и она встала и шагнула к двери, но тут он окликнул ее по имени.

– Мэрион!

– Кто это сказал? Вы? – спросила она, вдруг разволновавшись.

– Ты меня не узнаешь?

– Гарри! – Ее голос дрогнул, и она буквально упала обратно в кресло. Ее всю трясло.

– Как же я тебя не узнала?! Я… я так рада тебя видеть!

– Ты меня еще не видела, – сказал он.

Это замечание было вполне в его духе – шутливое и в то же время серьезное, даже чуть мрачноватое. Его слова придали ей уверенности, но тон, каким они были сказаны, не развеял ее сомнений. Она не знала, как начать разговор, в каком направлении двигаться, какую струнку задеть, – сейчас все зависело от того, сможет ли она угадать его настроение и ему подыграть. Если бы увидеть его лицо! Пусть не лицо, а хотя бы наклон головы! Это дало бы ей подсказку. Но в темной комнате, где она не могла увидеть вообще ничего, даже не могла быть уверенной, что различала его фигуру в соседнем кресле, Мэрион чувствовала себя совершенно беспомощной.

– Мне очень приятно, что ты приехал ради меня… если ты приехал ради меня, – наконец проговорила она, тщательно подбирая слова.

– Я знал, что ты будешь на этом балу.

Снова этот уклончивый тон! Она попыталась прощупать почву:

– А иначе ты бы не приехал? Это какое-то детское развлечение, тебе не кажется?

– Я бы приехал, но… в другом настроении. – Его ответ мало что прояснил.

– Я не знала, что ты дружен с Мэннингами, – сказала она. – Он такой душка, но жена у него скучновата, уж если по правде.

– Я с ними не знаком.

– Значит, ты явился без приглашения?

– Выходит, что так.

– Я сочту это за комплимент, – медленно проговорила Мэрион. – Но… погоди… я, наверное, совсем бестолковая… но я не понимаю. Ты сказал, что приехал бы в любом случае.

– Мой друг Чиллингворт был сюда приглашен и предложил мне поехать с ним.

– Как мне повезло! Значит, ты приехал с ним?

– Не с ним. После него.

– Странно. Для тебя не нашлось места в машине? Как ты добрался сюда так скоро?

– Мертвые перемещаются быстро.

Ее обескуражила его горькая ирония. Но она вспомнила его письмо, в котором он обвинял ее в том, что она что-то в нем убила: видимо, он и сейчас имел в виду нечто подобное.

– Милый Гарри, – сказала она. – Поверь, мне действительно очень жаль, что я ранила твои чувства. Что мне сделать, чтобы ты… чтобы ты…

Откуда-то из-за двери донеслись голоса, внимание Мэрион переключилось, и она услышала звуки музыки, приглушенной и далекой.

– Нас зовут на следующую фигуру. Надо идти! – воскликнула она, тихо радуясь про себя, что эта тягостная беседа сейчас завершится. Ей опять стало холодно, и она с трудом сдерживалась, чтобы не стучать зубами.

– Какая следующая фигура? – спросил он, не сдвинувшись с места.

– Что-то похожее уже было… мы вручаем друг другу маленькие подарки, а в конце все снимают маски. Гарри, нам действительно надо идти! Слышишь? Уже бьет полночь! – Не в силах справиться со смятением, рожденным этой нежданной встречей, с ощущением жуткого холода, поселившегося внутри, и предчувствием неотвратимой беды, неизвестной и оттого еще более страшной, она бросилась к двери и, протянув левую руку, принялась шарить по стене в поисках выключателя.

Раздался тихий щелчок, включился свет. Мэрион машинально обернулась – в комнате никого не было. Она растерянно глянула через левое плечо, и – да, буквально в шаге от нее стоял Гарри Чичестер, раскинув руки и загораживая дверь.

– Гарри, – воскликнула Мэрион, – что за глупости?! Дай мне пройти!

– Сначала ты должна вручить мне подарок, – угрюмо проговорил он.

– Да, конечно. Но у меня с собой ничего нет. Все осталось там, в зале.

– Я думал, у тебя всегда есть чем одарить ближнего.

– Гарри, что это значит?

– Неужели ты не подготовилась?

Она промолчала.

– А я подготовился. У меня для тебя есть подарок. Но ты получишь его на условиях quid pro quo[48].

Он сумасшедший, подумала Мэрион. Лучше ему не перечить.

– Хорошо. – Она оглядела комнату. Дженни ее простит. Ситуация была чрезвычайной. – Примешь в подарок этот серебряный карандаш?

Он покачал головой.

– Тогда, может быть, эту красивую вазу?

Он опять отказался.

– Или этот календарь?

– Меня не волнует ход времени.

– Чем же мне тебя соблазнить?

– Чем-то, что только твое. Подари мне поцелуй.

– Милый Гарри, – произнесла Мэрион, дрожа, как осиновый лист. – Тебе не нужно об этом просить.

– Благодарю, – сказал он. – И чтобы ты не подумала, что я хочу получить ценный дар, не отдав ничего взамен, вот твой подарок. – Он достал из кармана какую-то металлическую вещицу.

Мэрион увидела тусклый серебряный блеск и протянула руку за подарком.

Это был револьвер.

– Что мне с ним делать? – спросила она.

– Тебе лучше знать. В нем использован только один патрон.

Не сводя с него глаз, она положила револьвер на стол.

– Теперь твоя очередь. Я жду свой подарок.

– А как же маски? – спросила Мэрион.

– Сними свою, – велел он.

– Моя-то как раз не мешает, – заметила она, снимая шелковую полумаску. – А твоя почти все закрывает. Как будто ты носишь чужое, искусственное лицо.

– А знаешь, почему? – Он пристально смотрел на нее сквозь прорези в маске.

В ответ она промолчала.

– Я всегда был человеком, что называется, пустоголовым. – Он постучал пальцем по навощенной маске, отозвавшейся гулким звуком. – Под ней почти ничего нет. В смысле, мозгов там всего ничего. Даже меньше, чем было.

Мэрион в ужасе уставилась на него.

– Хочешь посмотреть? Заглянуть прямо мне в голову?

– Нет! Нет! – закричала она.

– А мне кажется, ты должна это увидеть. – Он шагнул к ней, поднося руки к своей жуткой маске.

– Ты не видел Мэрион? – спросила Джейн Мэннинг у мужа. – Мне показалось, ей не особенно весело на балу. В каком-то смысле это был ее вечер. Но, наверное, зря мы назначили ей в партнеры Томми Кардью. Калибром он для нее мелковат.

– Она любит большие калибры и большие стволы? – спросил ее муж.

– Идиот! Но, как я понимаю, они не поладили. Интересно, куда она запропастилась… Боюсь, ей с нами скучно.

– Может быть, она где-то секретничает с командиром артиллерийского взвода, – предположил ее муж.

Джейн пропустила его замечание мимо ушей.

– Милый, уже почти полночь. Посмотри в вестибюле. Может быть, она там. Я не хочу, чтобы она пропустила последнюю фигуру.

Джек ушел, но почти сразу вернулся.

– Ее там нет, – сказал он. – Ее нет нигде. Не исключено, что ее разорвало двенадцатидюймовым снарядом.

– Может, сидит где-нибудь в коридоре.

– Это вряд ли. После прямого попадания…

– Пойдем посмотрим.

Они пошли посмотреть и вернулись в зал с растерянными лицами. Гости беседовали друг с другом в ожидании следующей фигуры. Музыканты, уже взявшие в руки свои инструменты, вопросительно поглядывали на хозяев дома.

– Придется начать без нее, – нехотя проговорила миссис Мэннинг. – Мы и так уже не успеваем закончить ровно в полночь.

Часы показывали без пяти двенадцать.

Оркестр заиграл с небывалым воодушевлением, и многие гости потом говорили, что котильон, начавшийся довольно вяло, без огонька, по-настоящему набрал темп лишь в последние пять минут. Веселье достигло своей кульминации, словно дух старинного танца, до последнего не доверявший своим современным приверженцам, все-таки смилостивился над ними и явил себя во всей красе. Охваченные восторгом, танцоры не замечали дворецкого, стоявшего в дверях с белым встревоженным лицом. Даже миссис Мэннинг, когда наконец обратила на него внимание, весело его окликнула, как бы и не собираясь задерживаться на месте в ожидании ответа.

– Все в порядке, Джексон?

– Можно вас на минутку, мадам? Или, может быть, лучше сразу поговорить с мистером Мэннингом?

У миссис Мэннинг упало сердце. Что такое? Он хочет уволиться?

– Давайте пока не будем его беспокоить. Надеюсь, что ничего страшного не случилось.

– Боюсь, как раз и случилось, мадам.

– Хорошо, я сейчас подойду.

Они вместе вышли на лестничную площадку.

Через пару минут миссис Мэннинг вернулась в зал и разыскала мужа среди танцующих.

– Джек! Подойди на минутку!

Захваченный танцем, он сделал вид, что не слышит. Глаза его партнерши сверкнули под маской удивленно и почти возмущенно, как показалось миссис Мэннинг, но она все равно продолжала настаивать.

– Извини, я понимаю, что порчу тебе веселье, но дело срочное.

Эти слова заставили их остановиться.

– Что случилось, Джейн? Взорвался котел?

– Нет, все гораздо серьезнее, Джек, – сказала она.

Извинившись перед партнершей, мистер Мэннинг высвободился из ее цепких объятий. Джейн взяла его под руку и отвела в сторонку.

– Случилось несчастье в доме у Чиллингвортов. Этот их гость, я тебе говорила, он должен был тоже приехать на бал, но не поехал…

– Да, сказался больным… слабая отговорка…

– Он застрелился.

– Боже правый! Когда?

– Его обнаружили полчаса назад, но не смогли позвонить, потому что у них не работает телефон. Пришлось отправить слугу с сообщением.

– Он мертв?

– Да, он стрелял в голову. Вышиб себе мозги.

– Ты не вспомнила, как его звали?

– Тот человек мне сказал. Его звали Чичестер.

Они стояли в дальнем углу, отчасти чтобы не мешать танцующим, отчасти чтобы никто их не слышал. Впрочем, их все равно бы никто не услышал. Оркестр, прежде игравший степенные вальсы девятнадцатого века, под конец грянул что-то из Джона Пила. Зал буквально бурлил восторгом. Танцоры неслись головокружительным галопом, оркестр играл фортиссимо[49], музыка оглушала. Но даже сквозь этот грохот – музыку, смех, топот ног – было слышно, как часы пробили полночь.

Джек Мэннинг с сомнением посмотрел на жену.

– Наверное, надо сказать Чиллингворту? Как думаешь?

– Да, лучше скажи… а то получается как-то совсем бессердечно. Сообщи ему как-нибудь поделикатнее и постарайся, чтобы больше никто не услышал.

Это была неприятная и непростая задача для Джека Мэннинга, человека бесхитростного, грубоватого и прямого. Отчаявшись докричаться до Чиллингворта, он поднял руку и крикнул:

– Погодите минутку!

Некоторые танцоры остановились и, решив, что это был сигнал снимать маски, принялись их снимать; другие как ни в чем не бывало продолжали танцевать; кое-кто застыл на месте и уставился на хозяина дома. Он оказался в центре всеобщего внимания, и еще до того, как его сообщение достигло нужных ушей, оно разошлось среди тех, кому вовсе не предназначалось. По залу пронесся взволнованный шепот:

– Что такое? Что случилось?

Гости растерянно озирались, держа маски в руках, и без них их лица казались пустыми и даже еще более непроницаемыми. В глазах у некоторых читались неверие и ужас. Какая-то женщина подошла к Джейн Мэннинг и сказала:

– Какой кошмар. Бедная Мэрион Лейн!

– При чем тут Мэрион? – не поняла Джейн.

– Вы разве не знали? Они с Гарри Чичестером были очень дружны. Одно время все думали, что у них…

– Нет, я не знала, – быстро проговорила Джейн. – Я почти не бываю в обществе.

Хотя все ее мысли были заняты случившейся катастрофой, ей все равно стало обидно и горько, что подруга не поделилась с ней таким секретом.

Ее собеседница не унималась:

– Все только об этом и говорили. Кое-кто утверждал… вы сами знаете, как люди любят судачить… что она обошлась с ним не очень красиво. Не подумайте, будто я лезу не в свое дело, миссис Мэннинг, но мне кажется, надо ей сообщить, ее следует подготовить.

– Но я не знаю, где ее искать! – воскликнула Джейн, все еще обиженная на подругу. – Вы ее не видели?

– В последний раз, когда приключился тот маленький инцидент с простыней.

– Вот и я тоже.

Похоже, ее не видел никто. Разволновавшись гораздо больше, чем того требовал столь пустяковый повод, Джейн носилась по залу, от гостя к гостю, и расспрашивала всех подряд, но никто не знал, где Мэрион. Никто не проявлял особенного интереса. Кто-то просто качал головой, кто-то удивленно приподнимал брови в ответ на вопрос миссис Мэннинг. Они словно забыли, что их пригласили на бал и у них были определенные обязательства перед хозяйкой дома. Их глаза не загорались, когда она подходила. Все обсуждали самоубийство и строили догадки о его вероятных мотивах. Зал шелестел приглушенным шепотом, в котором явственно слышалось «Чичестер» и непременное «Тише!», призванное прекратить пересуды, но лишь распалявшее их еще больше. Джейн хотелось кричать во весь голос.

Вдруг все разом умолкли. Она все-таки закричала? Нет, звук, привлекший внимание гостей, доносился откуда-то из глубин дома. Казалось, весь зал затаил дыхание. Вот опять, уже ближе – пронзительный крик, полный ужаса, и хриплые сдавленные рыдания, похожие на судорожный кашель. Никто не узнал голос Мэрион Лейн, а многие не сразу узнали и саму Мэрион – растрепанную фигуру с маской в руке, влетевшую в зал. Гости испуганно расступились.

– Остановите его! – проговорила она, задыхаясь. – Остановите!

Джейн Мэннинг бросилась к ней.

– Милая, что случилось?

– Гарри Чичестер, – прорыдала Мэрион. Ее голова болталась на шее так, словно вот-вот оторвется. – Он здесь, в доме. Он хочет снять маску, но я просто не вынесу! Я не вынесу! Это будет ужасно! Прогоните его, прогоните!

Кто-то спросил:

– Где он?

– Я не знаю! Наверное, в гостиной Джейн. Он меня не выпускал. Он такой холодный, жутко холодный…

– Присмотри за ней, Джейн, – велел Джек Мэннинг жене. – Уведи ее в комнату. Я пойду посмотрю, что там такое. – Он обвел взглядом зал. – Кто со мной?

Мэрион услышала его последние слова.

– Не ходите, не надо, – умоляюще проговорила она. – Он не в себе, он опасен.

Но ее голос утонул в топоте многочисленных ног. Гости дружной толпой устремились вслед за хозяином дома. За считаные секунды бальный зал опустел.

Спустя пять минут в вестибюле послышались голоса. Мистер Мэннинг привел свое войско обратно.

– За исключением револьвера, – объявил он, переступив порог, – нескольких опрокинутых безделушек и царапин на двери, больше никаких следов. Ох ты! Опять?!

Одно из окон бального зала снова было распахнуто настежь. Ветер бешено раздувал занавески, на полу под окном таяла кучка снега.

Джек Мэннинг осмотрел подоконник. На самом краю, прямо под оконной рамой, темнело какое-то смазанное пятно приблизительно овальной формы.

– Похоже на чей-то след, вам не кажется? – спросил он, обращаясь к компании в целом.

Никто не взялся утверждать наверняка.

Владение и владелец[50]

Автомобиль осторожно одолевал узкую дорогу, по одну сторону которой простиралось поле, отчего при свете дня эта местность выглядела вполне сельской, хотя по ночам это было не столь очевидно.

– Здесь? – спросил водитель, вглядываясь в темноту.

– Чуть подальше, если не возражаешь, – отозвался его приятель. – Увидишь в стене черный проем – это и будут ворота.

Машина поползла дальше.

– Не замерз? – осведомился человек за рулем. – В октябре ночи холодные. В театре-то было душно.

– А что, похоже, что я замерз? – спросил его спутник, в чьем голосе снова прорезалась легкая дрожь. – Вряд ли бы я успел замерзнуть, ехать-то недалеко. На, сам пощупай, – добавил он, протягивая ладонь.

Водитель на миг прислонился к ней щекой, и машина вильнула, налетев на бордюрный камень.

– Вроде бы теплая, – ответил он, – даже горячая. Оп! Оп! Хорошая лошадка. Это здесь? – добавил он, разворачивая машину.

– Да, но, наверное, не стоит туда заезжать, Хьюберт. Дорога жутко извилистая, и запросто можно налететь на ветку. Я все время боюсь, что они станут падать, и подвязал многие проволокой. От этих вязов всего можно ждать!

– Проворный ты черт, а? – пробормотал Хьюберт, выбравшись из машины и выпрямившись в полный рост.

В блеклом лунном свете он смотрелся гигантом. Возясь с дверцей со своей стороны, Эрнест подумал, как это удивительно, что Хьюберт вообще помещается за рулем, – ему же наверняка неудобно.

– Замо́к жестковат, но ты крутишь не в ту сторону. – Хьюберт подошел к машине со стороны Эрнеста. – Давай-ка полегче. Вот так. – Он открыл дверцу и придержал ее.

Эрнест вывалился из машины, едва не грохнувшись на асфальт, и на миг словно пропал, затерявшись между внушительным силуэтом своего приятеля и его автомобиля.

– Держись, держись, – подбодрил его Хьюберт. – На дороге нужна устойчивость.

Он поставил Эрнеста на ноги, и они молча воззрились на черный квадрат, ограниченный столбами ворот. Сквозь кряжистые деревья с раскидистой кроной просматривались смутные очертания дома, повторявшего прямоугольный контур ворот. Дом походил на большую черную шляпную коробку, увенчанную с одного угла коробкой поменьше, которая была башней. Свет горел только в башне, а в остальном доме было темно. Окна зияли провалами густой темноты, точно пустые глазницы на черном черепе.

– Ты говорил, что живешь в доме один, – заметил Хьюберт, нарушив молчание.

– Да, – ответил его приятель, – в каком-то смысле так и есть. – Он остался стоять на месте, глядя на дом из-за машины.

– В каком еще смысле? – не понял Хьюберт. – Ты хитрый черт, Эрнест. Либо ты живешь один, либо не один. Третьего не дано. Или здесь пахнет амурами? Хотя бы в той комнате, где горит свет…

– Ну нет, – возразил Эрнест, переминаясь с ноги на ногу. – Это горит газ в каморке. Не знаю, почему он горит. Он не должен гореть. Его задувает малейший сквозняк. Иногда я по ночам поднимаюсь и иду проверять. Однажды ходил целых четыре раза, потому что с этим газом никогда не поймешь, закрыт он как следует или нет. Если ты закрываешь его большим пальцем, можешь сам не заметить, как откроешь мизинцем – да запросто.

– Что ж, небольшая утечка газа тебе явно не повредит, – заметил Хьюберт, подходя к капоту машины и глядя на нее так, словно собирался заставить ее сделать что-то такое, чего ей не хочется делать. – Будешь лучше спать. Как твоя бессонница?

– Ну так себе.

– Не хочешь, чтобы кто-то держал тебя за руку?

– Дорогой мой Хьюберт, разумеется нет. – Эрнест лихо пнул камешек, с грохотом отскочивший от металлической поверхности.

Когда звук от удара затих, с ним как будто затихли и все остальные звуки.

– Расскажи мне об этой сумрачной спутнице, Эрнест, – сказал Хьюберт, саданув по колесу с такой силой, что Эрнест не удивился бы, если бы машина вскрикнула.

– О какой спутнице? – отозвался он в недоумении. – Я… У меня нет никакой спутницы.

– Тогда что ты имел в виду, когда сказал, что ты один в доме «в каком-то смысле»? – спросил Хьюберт. – В каком это смысле? Сам подумай, мой мальчик.

Он достал кривой стартер, вставил его куда надо, и размашисто крутанул. Машина содрогнулась по всей длине и со вздохом осела.

– Я всего лишь хотел… – начал Эрнест.

– Учитель, послушайте, я всего лишь хотел, – ехидно передразнил его Хьюберт.

– Я всего лишь хотел сказать, – договорил Эрнест, – что завтра, в половине седьмого, придет уборщица.

– А сейчас сколько времени?

– Без четверти двенадцать.

При этих словах Эрнеста башенные часы вдалеке пробили три четверти – причудливый, как бы недовольный перезвон с вопросительной нотой в конце.

– Откуда ты, черт возьми, это знал? – удивился Хьюберт.

Его интонация намекала на то, что в таком знании было нечто недоброе.

– В ночные часы, – ответил Эрнест, и в его голосе впервые за вечер прозвучала уверенность, – я очень восприимчив к ходу времени.

– Ты должен подать пример нашим часам в столовой, – заметил Хьюберт. – Они не ходят уже больше года. Но где твои слуги, Эрнест? Где прелестная горничная? Скажи мне, что она в доме, и я напрошусь ночевать.

– Ее там нет, – сказал Эрнест. – Они в отъезде, все трое. Я вернулся домой раньше, чем думал. А ты действительно хочешь остаться тут на ночь, Хьюберт? Путь тебя ждет неблизкий – восемнадцать миль, если не ошибаюсь?

– Боюсь, ничего не получится, старина. Завтра с утра у меня куча дел.

– Какая жалость, – вздохнул Эрнест. – Если бы я попросил тебя раньше, ты бы, может быть, и остался.

В его голосе слышалось уныние, и Хьюберт, уже почти севший в машину, обернулся, придерживая приоткрытую дверцу.

– Послушай, Эрнест, я останусь, если это хоть как-то тебя утешит.