Нетипичный атом общества

Наступил предпоследний год советской власти. Трансляции со съезда депутатов, привлекали к телеэкранам народ почище чем приключенческие фильмы и боевики. Люди сидели, разинув рты, не понимая, что это обыкновенная шулерская игра на отвлечение внимания.

На эстраде появилось направление, которое вскоре заполонит ее полностью – безголосые «поющие трусы».

Страна устала от самовлюбленного трепача Горбачева. Простое население относилось к нему, в своём большинстве, со скептическим презрением, иные с ненавистью. Сам генеральный секретарь с победоносным пафосом заявлял:

– У меня восемнадцатимиллионная армия коммунистов…

Пролетела зима и большая половина весны. В двадцатых числах апреля зазеленели берёзы, и Витька, окончательно выгнанный с работы, заявился к другу Василию поделиться горем, а заодно, обмыть его. Когда он с трудом втиснулся в переполненный салон «львовского» автобуса, то оказался лицом к лицу с Митькой. Древний инвалид оставался таким же кряжистым и языкастым. Они проговорили все десять минут езды до Колычева и пришли к выводу: дело Ленина гниёт и подыхает.

Василий с грустной задумчивостью переплетал кнут, готовясь к сезону.

– Привет, ковбой, – ироничная насмешливость ещё не покинула Балона, – ты загорел как на курорте.

– Здорово. Стараюсь на воздухе больше время проводить, тут думается просторнее.

– Да, для мыслей теперь простора много. Судьба!

– Какая судьба! Ты не Балон, а болван. Такой шанс у тебя был, раз в жизни выпадает, а он, понимаешь, закапризничал. Я мирить вас не поеду, даже не надейся.

– Что ты, я и не надеюсь, больше к ней сам не подойду. Она смотрит сквозь меня, а здоровается так, что уж лучше бы не здоровалась вовсе.

Я тут о Ленке вспомнил.

– Поздно Витёк.

– Да я не о том. Фотографию привёз десятилетней давности, когда мы купаться на Оку ездили. Помнишь?

– Ну да, как раз Олимпийские игры в Москве шли.

– Пойдём к Лепилину, пусть он с фотографии картину напишет. Ты с ним в хороших отношениях. Помоги уговорить.

– Покажи фотку.

Витька достал из внутреннего кармана куртки снимок.

– Да-а, хороша. Эх, были времена – Василий долго и внимательно разглядывал фотокарточку – ладно, идём.

Павел Александрович Лепилин, сын организатора Советской власти в Колычёвской волости, бывший педагог, был талантливым художником самоучкой. Весь его просторный дом занимали картины, большие и маленькие. Среди них встречались портреты, картины-повествования в стиле Федотова или Перова, но чаще – пейзажи, которым отдавал предпочтение самобытный живописец.

Одну его работу увезли в Германию в город Баденхаузен. Её не хотели пропускать на шереметьевской таможне (не верили, что картину выполнил художник-любитель). Германий в ту пору было две – восточная ГДР и западная ФРГ и придрались к пейзажу, скорее всего потому, что он отбывал в недружественную ФРГ.

Вошедшие приятели несли кроме фотографии, бутылку «паленой водки» – разбавленный родниковой водой этиловый спирт, который только появился на Егорьевском рынке в полуподпольной продаже.

Павел Александрович охотно выпил, выслушал посетителей и внимательно осмотрел фото.

Елена стоит в купальнике, по щиколотки в воде, наклонясь и опустив в неё руки, спиной к фотографу и, повернув к нему голову, озорно ему улыбается.

– Гениально! Я всё понял. Это станет моим шедевром.

Витька осторожно поинтересовался:

– Сколько будет стоить?

– Эх Витюшка, не в цене дело, не будь прижимистым и скупым. Договоримся, только у меня условие: вместо лица этой девки, изобразим лицо Василия. Глядите, как похожи ваши физиономии.

Он протянул фотографию друзьям:

– Какая прелестная небритость, с легкой проседью, на фоне загорелой кожи.

Василий едва не подавился, закусывая кусочком соленого огурца:

– Пал Саныч, ты с ума сошел, не вздумай!

– Вот так всегда, – вздохнул художник с огорчением, – придёт идея картины, способной будоражить публику, так крылья подрезают. Давайте так: вам я девицу нарисую, а для себя другой вариант напишу. Оставляйте фото…

12 июня 1990 года произошло два интересных события – в Колычево заявился Вовка Котелкин в гражданской одежде явно импортного производства, а Верховный совет РСФСР принял декларацию о суверенитете России. Народ недоумевал: «От кого мы стали независимы и почему Вовка вернулся так поздно со службы?»

Ответ на первый вопрос не нашли до сих пор, а что Касается Вовки, то он прибыл лишь на время отпуска, подписав контракт на продолжение службы в Германии.

В воздухе витало ощущение приближающейся катастрофы. Газеты, особенно «Труд» и «Комсомольская правда» стали выходить немыслимыми тиражами. Процветали журналы «Огонёк» и «Юность», а подписаться на роман-газету стало нереально. Брожение окраин страны перерастало в полыхающие конфликты, как в Карабахе и Таджикистане. В Грузии жители Сенаки разобрали железную дорогу, чтобы «не кормить голодную Россию» …

В январе 1991 года взбунтовалась Литва. На штурм телебашни Вильнюса был брошен Рижский ОМОН, а в город введены войска. Трусливый Горбачев сделал вид, что он ни при чем, давая своему оппоненту Ельцину, – властолюбивому алкоголику, козыри в руки.

Весной прошел референдум: быть или не быть СССР? Подавляющее большинство проголосовало за сохранение страны.

Дальше был несуразный путч ГКЧП, Ельцин, указом президента России, упразднил КПСС и, о чудо, гигантская армия в 18 миллионов коммунистов, поджав хвосты растворилась в небытие. Генеральный секретарь компартии Горбачев молча проглотил обиду и формально исполнял обязанности президента СССР ещё четыре месяца.

Началась подозрительная возня в политике. Прибыла куча советников в правительство России, в основном из США. Избранные проходимцы, прошедшие инструктаж западных спецслужб, были немедленно засунуты во власть. Осенью, эта нечисть, типа Чубайса, Гайдара, Авена, Шохина и прочих, заявила, что в стране на два дня продуктов. Уж на что доверчив русский народ, но в эту сказку не поверил и паники удалось избежать. Зато преступность взметнулась девятым валом. Расцвели спекуляция и стихийная торговля.

Мерзейшая тварь Чубайс, даже годы спустя продолжал врать, как он спас от голода страну. Последователь Петрушки Верховенского и Шаи Голощекина, если врал просто – то от скуки, или усталости, а в большинстве случаев – вдохновенно и безудержно, но, главное – постоянно.

В стране на тот момент было 58 миллионов коров, не считая свиней, коз, овец и птицы. Только что собрали урожай. О каких двух днях могла вообще речь идти?

В России проживало тогда более 150 миллионов человек. Чтобы их накормить, нужны сотни кораблей, десятки тысяч вагонов и море грузовых автомобильных фургонов. Их требуется отправить в другие страны, загрузить, вернуться и развезти по колоссальной территории, разместить на базах, далее, распределить по магазинам… О том, что следует заключить договоры на поставку и, что в стране отсутствует валюта на закупки, говорить не стоит вообще. Чем же мы питались, по Чубайсу?

С 1 января 1992 года в Россию официально вернулся капитализм. Власти, как выражался Владимир Иванович Даль, зажидовали и зажидоморили. Ещё в декабре возник пародийный СНГ (союз независимых государств). Народу наобещали с три короба, а пока легковерные люди слушали сладкие сказки об МММ и прочих «Нефть-алмаз-инвестах», Чубайс и Красавченко провернули со своим шалманом грандиозную аферу с ваучерами. Страна и государство стремительно обнищали…

Жарким летом 1992 года, Балон, который пристроился сторожить дачи Томилинской птицефабрики, припёрся к Василию с бутылкой сомнительного спирта «Рояль». Оба переживали душевный кризис. Витька, по вздорности характера расстался с очередной москвичкой и ему необходимо было выговориться, а Василию поперек горла предупредительность жены, на которую глаза не глядели. Сын подрастал балбесом, попал в такую компанию, что и говорить –то стыдно. Пошли в одичалый малинник Лохмача, который разросся за двадцать лет подобно джунглям.

Василий предупредил:

– Мне чуть-чуть, не более двухсот граммов, коров после обеда выгнать не сумею, если напьюсь.

Болванистый Витька успокоил:

– Не боись, я тебе помогу.

Выпили по чуть-чуть, закусывая зелеными недозрелыми яблоками. Густые заросли защищали сидящих приятелей любопытных взоров и палящего солнца.

– Помнишь Таню? – Грустно спросил Василий.

– Таньку жирную с четвертого птичника?

– Таню Иванову.

– А, помню, к Орловым приезжала. Ты ещё стишок о ней писал, никак концовку подобрать не мог.

– Так и не сумел закончить. Двадцать один год прошел, а как вчера было. И три строчки никогда не забывал.

– Давай досочиним, я в ударе и трезвый ещё.

Напомни, что там написано.

Высоко в небе носились ласточки, занятые своими птичьими делами. Между стволиками малины деловито сновали муравьи и мелкие жучишки, а иногда выползали настоящие жучищи и, и видя препятствие в виде сидящих людей, торопливо убегали в сторону.

Василий приподнялся, глянул по сторонам и, снова приземлясь, продекламировал:

Улица, калиточка налево,

Узкая тропинка, дальний дом.

Девушка, со взглядом королевы.

Василий едва закончил, а Витька уже сочинил продолжение:

А вокруг Гоморра и Содом.

– Да Витёк, способностей ты не потерял. На сегодняшний день подошло бы идеально. Наливай!

Они выпили ещё, потом добавили. Балон, на которого алкоголь действовал самым препоганым образом, со змеиной подколодностью ужалил:

– Вовка в отпуск приехал на машине, а подарил её не тебе – Юрке. Не уважает старшего брата!

– Помолчи. Он правильно поступил – у меня и прав нету и пью, а Юрке машина в сто раз нужнее.

Вовка сказал, что каждый год станет в отпуск на новых жигулях приезжать и всю семью обеспечит. Надо завязывать с вином. Я пью сейчас реже, чем раньше, а то, глядишь, совсем брошу.

После чего они выпили за трезвость, а через час от литровой бутылки ничего не осталось. Их развезло. Василий с пьяной жалостью рыдал на плече Витьки, а тот тупо глядел на сидящую напротив лягушку.

Положение спас Вовка. Когда он увидел спящих в малиннике пьянчуг и понял, что их не растолкать, то взял кнут в руки и отправился вместо брата исполнять его обязанности. Младшие чаще становятся эгоистичнее старших сестёр и братьев, но природа так распорядилась, что Вовка оказался самым добрым и бескорыстным, готовым отдать последнюю рубаху родственникам. Даже с женой Василия Ириной, сильно изуродованной при столкновении двух машин, он был доброжелательно-предупредителен, хотя остальные члены семьи, в лучшем случае её лишь терпели…

Жара закончилась 27 августа. Умчались в неведомую даль стремительные ласточки и стрижи, не выносящие даже относительных холодов. Под облетающую листву, потянулись на юг и другие птицы – скворцы, грачи, утки, гуси и, конечно же журавли, знаменитые своими летящими клинами.

Работы на подсобном хозяйстве поубавилось. Урожай убрали, коров перевели на стойловое содержание. Мужики, собравшись в небольшой конторе, с демократичной руганью обсуждали телевизионные новости из столицы.

Лёшка уволил-таки мать с работы; справиться с ее алкогольным пристрастием стало невозможно.

Василий до конца апреля пытался бросить выпивку. Он говорил:

– Борюсь я с пьянством изо всех сил, а оно почему-то меня неизменно побеждает. Ладно, сделаю последнюю, может быть, главную попытку в своей жизни, а то трезветь пора – на днях скотину выгоняем пастись.

К последней попытке победить алкоголь Василий приступил 30 апреля вечером, когда полетели первые майские жуки.

Шла весна 1993 года. Не без ведома властей, как минимум, по их попустительству, этиловый спирт был массово заменен метиловым. Половина водки в стране, являлась смертельным ядом и урожай отравлений с летальным исходом не заставил себя ждать. Сошел на Россию массовый мор. Кладбища разрастались ударными темпами.

Рано утром, перед рассветом 1 мая испустил дух Василий Иванович Котелкин.

Мать лила пьяные слезы, втихаря прикладываясь к очередному стаканчику. Стрекач мешался под ногами, бормоча несусветную чушь. Лёшка, «Иваныч» и Татьяна занимались собственно организацией похорон, попутно отгоняя мать, отчима и дядьку с его женой Клавкой от покушений на алкогольные запасы. Вовка, вызванный телеграммой, прибыл последним, в ночь на третье мая, успев на прощальную панихиду.

Траурное мероприятие собрало немало народа, хотя гораздо меньше, чем когда-то свадьба того же Василия. После трёх часов дня разъехались организаторы и спонсоры в лице Лёшки с супругой, Татьяны с мужем и «Иваныча» в единственном числе. Соседи разошлись ещё раньше. По выражению давно пропившего мозги Стрекача, остались «догуливать» избранные и стойкие. Какое-то время на улице стояла тишина. Часа в четыре, или начале пятого, из распахнутых окон траурного дома, полилась оптимистическая магнитофонная музыка. Во вновь построенном кирпичном доме по соседству стали гадать: что означает сие? Потом пришли к выводу, что Василий был веселым человеком и родня таким неожиданным образом решила почтить его память. Догадка оказалась неверной и очень далёкой от истины.

Когда раздались звуки гармони и послышался плясовой топот, из калитки вышла Лидия Петровна Королева и глядя на подозрительный дом крикнула соседям напротив:

– Что-то не к добру расплясались.

И тут послышался голос еле ворочащего языком Стрекача:

– Горько!

Добрая треть улицы ахнула от неожиданности. Любопытная Лидия Петровна, а за ней и Гусев Николай, пошли выяснить, что в доме свежего покойника происходит.

Сумасшедший гармонист Вася наяривал «Девочку Надю», бессмысленно полуулыбаясь. Петрович заснул за столом, не выпуская вилку с надетым на неё кусочком сыра из подвернутой под голову руки. Балон и Пират Степанович вяло спорили, а рядом сидели невменяемо пьяные Вовка с матерью. Калеченная Ирина и Клавка – жена Петровича с легкой неуклюжестью выплясывали под гармонные переливы. Стрекач возлежал на кровати в кирзовых сапогах (другой обуви он не признавал) и самодовольно ухмылялся. Отставной сантехник всегда отличался необыкновенной резвостью и прытью в нахождении повода для очередной пьянки.

На приход соседей никто не отреагировал, а Стрекач бормотнул, уставясь в потолок:

– Заодно и свадебку соорудим…

Утром Вовка проснулся в одной постели со вдовой брата и долго не мог понять, где он находится и почему рядом лежит голая Ирина…

На полу, в уголке, валялся Витька Балон, мучительно соображая: какой сейчас год и как незаметно смыться? Один глаз у него не открывался (во время пляски шарахнулся об угол гармони) а второй медленно обшаривал комнату. Почти в нос ему упиралась нога гармониста Васи в сроду не стиранном носке с прорехой, сквозь которую можно было рассмотреть грязную пятку душевнобольного музыканта.

Принюхавшись, Витька подумал: то-то мне всю ночь кошмары снились».

Под дверью скребся Пират, который уполз вечером домой, а сейчас жаждал похмелиться после вчерашнего обильного возлияния.

Там ара спала возле гармони на кухонном полу, положив веник под голову.

Ноги Стрекача были бережно укрыты одеялом, из-под которого торчали подмётки сапог. Он, единственный, проснулся как ни в чём не, бывало, снял сапоги, размотал и осмотрел портянки, после чего вновь обулся и, впустив Пирата, принялся будить остальных.

Есть люди с божьим даром. Дар Стрекача был, пожалуй, сатанинский. Не встречалось такого дела, что он не смог бы испоганить. Вторым делом, после запуска в избу Пирата Степановича, придурок сорвал одеяло, которым укрывались чуднобрачные, с криком:

– Сейчас проверим невинность жены.

– Били его сообща и дружно. Потом вместе уселись допивать остатки водки, изготовленной в соседней деревне Бутово Мишкой-барыгой…

Редкостной теплоты и сухости май передал эстафету июню. До седьмого числа всё сохло и плавилось от жары. Престарелый Василий Карташов, всё такой же робковатый и малозаметный проходя в магазин мимо кирпичного дома, единственного тогда на улице, где проводила полужилой, полудачный образ жизни семейка, которая промышляла когда-то «петушками», мечтательно сказал парящемуся на скамейке длинноволосому чернявому сторожу Заготконторы Сашке:

– Сейчас бы дождичка, да на всю ночь…

И дождь шарахнул на всё лето.

Девятого числа, когда родился Ваня Минаев, накануне дня рождения Виталия Королева, в Колычёво прибыла внушительная женская делегация. Виталию в этот день тесть подарил «жигули» шестой модели и он, измученный гордостью, примчался в деревню. Ване же не подарили ничего, кроме жизни, но он и этим был доволен. Что касается делегации, то внушительными были габариты женщин, а не их количество. На улицу Перспективную самолично приехала Таня Иванова в сопровождении тётки – Анны Орловой. Не далее, как вчера, они с почётом похоронили Владимира Орлова, который худо-бедно до 75 лет дотянул. Почёт организовали посторонние люди. Вдова подарила знакомым автомобиль, и они устроили мероприятие по высшему разряду.

Виталий завистливо глянул на Тойоту-Короллу, тормознувшую у кирпичного дома напротив. Из автомобиля вышла грозная и грузная старуха и заорала почти баритоном, увидя свою миниатюрную старинную подругу:

– Надька! А помнишь…

Писать то, что она кричала на полдеревни невозможно, ибо, литературных слов там было не более двадцати процентов.

Таня, не выходя из машины, тронулась к дому Котелкиных, она припарковалась по соседству с «жигуленком» и «москвичем», стоящими близ лиственницы. В огороде и внутри жилища чувствовалось оживление. Присутствующие с интересом рассматривали вновь прибывшую даму, солидную, красивую и одетую в вызывающе импортное платье.

– Почёт и уважение, – выскочил пьяненьким скоморохом Стрекач, – давно ждём.

– Витя, Балон, здравствуй! – Таня обрадованно крикнула, узрев, наконец, первую знакомую физиономию.

Остолбенелый, но польщенный Витька, глядел на шикарную женщину с восторженным непониманием.

– Таня, – Лёшка спустился с крыльца – вот уж не ожидал тебя увидеть.

Они тепло и по-доброму обнялись, под косые взгляды Лёшкиной жены.

Балон был глуп, но сообразителен. Он торопливо, насколько позволяло его полупьяное состояние, подбежал к монументальной московской красавице и тоже попал в приятные и неожиданные объятия. От Тани исходил благоухающий аромат «Шанели».

– А где Вася?

В объятия представительной дамы пытался пробраться и Стрекач, но был твёрдо и деликатно отвергнут.

– Вася-то где? – Настойчиво спросила Таня.

– Нет Василия. Сорок дней сегодня отмечаем. – Лёшка грустно склонил голову.

Женщина подняла руку к подбородку, и задумавшись смотрела в ни куда:

– Да, перебор, двадцать два…

Лёшка не понял:

– Что?

– Двадцать два года пролетели, надо было мне прошлым летом приезжать. И всё-таки я обещание выполнила когда-нибудь вернуться.

– А ты поплачь, – посоветовала жена Петровича Клавка, – легче будет.

– Дождь поплачет, а мне и так не тяжело, а лишь грустно немного.

Тут выпрыгнул хитрющий Балон:

– Тань, а ты как живёшь?

– Да как – сейчас одна в трёхкомнатной квартире. Работаю в Министерстве, там сплошная рутина, а в остальном – однообразно и скучно веселюсь. У самого-то семья, дети?

– Да, как сказать, один вот, а дети… дочь, а может и не одна.

– Ты не альфонс случайно? Ой, это же сам Пират Степанович, совсем не изменился, даже глаз новый не отрос.

Лёшка предложил съездить на кладбище, но Татьяна покачала головой:

– Нет, он мне живой был нужен.

– Какая у тебя машина интересная. Можно поглядеть изнутри? – Лукавый Балон решил поговорить с женщиной без свидетелей, кое-что скумекав остатками мозгов.

Маневр удался частично. Пират «упал на хвост» и потащился за Витькой.

– Не женатый говоришь, – Таня мгновенно раскрыла его поползновения и не подав вида, подыгрывала – наверное умелый и работящий.

Балон гордо вскинулся:

– Водитель – профессионал, на любой машине могу, даже таксистом в Москве был.

– Ну! Тогда стоит рассмотреть твою кандидатуру. Усаживайся в машину. Да не за руль, рядом садись!

Пират несмело напомнил о своём существовании:

– А я? Может тоже на что сгожусь?

– Однако, господа! Неужели двух альфонсов содержать придётся? Открывай заднюю дверь, ныряй в салон.

Пират прошмыгнул на широкое заднее сиденье и осторожно захлопнул дверь, не веря своему счастью. Подковылял Стрекач, который краем уха уловил разговор, но непоняв ничего решил, что собутыльников пристраивают на некое теплое место:

– Меня тоже бери – всё могу, даже по печному.

Таня из-за приоткрытой двери поглядела на обладателя сапог с насмешливой уважительностью:

– Печник значит, да, сейчас в Москве это самая дефицитная профессия.

Балон с Пиратом ревниво и с оттенком брезгливости переглянулись (зачем мол нам такой напарник?), а Татьяна продолжила:

– Может вы и дымоходы чистите?

На что Стрекач гордо и с пренебрежительным превосходством заявил:

– Сантехник пятого разряда. Любой колодец, когда он говном забьется, тросом через трубу пробью и прочищу.

Едва заметная улыбка в уголках губ, мелькнула у женщины:

– Кого, кого, а говночиста у меня ещё не было.

Отъехав на сто метров, где она оставила тетку, Таня предложила претендентам посидеть на скамейке, пока она сходит за родственницей. Те недовольно согласились.

– Не доверяет – ворчал Пират, – как будто мы воры какие (он и был, по сути, вор)

– Приучим, – оптимистично успокоил Витька, – дай только время.

Через десять минут Таня уезжала в Москву одна. Тётка решила до вечера посидеть с подругой, а неудачникам альфонсам было предложено написать заявление на имя Татьяны Ивановой, которое она заберет в следующий приезд.

– Надо вам кастинг пройти, ждите.

Пират отправился сдуру писать заявление, а Витька, который всё понял, вернулся в дом Котелкиных допивать…

Двадцать первого июня изнывая и маясь целую безалкогольную неделю, Стрекач с Пиратом, в духе времени, покумекав размытыми спиртным мозгами, решили организовать замечательный бизнес. Одна могучая фирма, из тех, что гроздьями возникали в столице, выкупила школу с парком под дом отдыха. Парк и школьный сад огородили забором из сетки-рабицы, а внутри помещения сделали ремонт. Крыша школы сияла оцинкованным железом необычайной толщины.

Генка Пират числился гвардейским сторожем оздоровительного комплекса, с приличной, по деревенским представлениям зарплатой, и, хотя инфляция галопировала, а ценники в магазинах менялись чуть ли не еженедельно, его доходы компенсировались прибавкой раз в месяц, что позволяло содержать двоих дочерей. Жена Пирата сбежала осенью прошлого года с блестящим заезжим наркоманом, а подрастающих наследниц помогала растить тёще-пенсионерка.

В марте фирма благополучно разорилась, и Генка остался не то, чтобы без средств (небольшая пенсия по инвалидности у него имелась), но в крайне затруднительном положении. Они со Стрекачем и раньше проворачивали аферы – набивали мешки сырым снегом, сыпали сверху пять горстей комбикорма и впаривали доверчивым старушкам. Тот бизнес быстро сошел на нет – через неделю их уже били. Железо обещало долговременный стабильный доход, его вполне хватило бы на десяток приличных домов.

Руки новоявленных бизнесменов явно росли не из того места. Побаиваясь забраться на высоченную школьную крышу, они решили выламывать листы через чердак. «Умельцы» целый день провозились и с огромным трудом добыли один помятый, изуродованный экземпляр.

Продавать потащили в дом, где не иссякали запасы самогона. Стрекач вволок огромный и тяжеловатый лист в калитку, а Пират залёг в крапивные заросли напротив. Бывший сантехник пятился задом, а в это время собака Линда, помесь овчарки и водолаза тяжелой поступью сходила по ступенькам навстречу ему.

– Почёт и уважение, – бухнул обычное приветствие Стрекач, я вот …

Он обернулся, увидел, что разговаривает с собакой и плюнул с досады.

Старший самогонщик увидел в окно ноги Пирата, неумело замаскированного крапивой и вышел на улицу:

– Ты что припёр великий хроник?

– В лесу нашел, – Стрекач отряхнул пораненные руки, – еле от земли очистил, блестит, как новый.

– Не городи. Где ты его так помять и порвать сумел?

– Я же говорю – еле откопал.

– Вот дуремар. Что я слепой что ли? Металл новенький, только испорчен до страсти, кроме тебя так изуродовать лист никто не способен. Говори честно – со школы лист? Кто там в крапиве лежит, не Пират?

Вскоре горе-предпринимателям налили по пол-литра браги, не желая расщедрится на самогонку, а через пять минут из Пирата вытрясли сведения о ликвидации фирмы.

Скорость распространения деревенских новостей изумлению подобна. 22 июня, трезвые и пьяные, здоровые и калечные налетели на крышу как воронье. Самые шустрые уже наверху делили участки для раскрытия. Крыша была сорвана подобно урагану…