Час Купидона. Часть III. Момент истины

– И всё же, я не согласен.

– Вот как? Чего же вы хотите? – усмехнулся дю Плесси-Бельер.

– Пусть того человека оправдают и не наказывают. Пусть его судят так, как если бы судили меня.

– А вы полагаете, что вас бы не судили строго? – терпеливо поинтересовался полковник, словно никуда и не спешил.

Он присел на корточки и внимательно посмотрел в лицо маркиза, освещённое светом, падающим в коридор из-под приподнятого гобелена. – Тут вы жестоко ошибаетесь, друг мой. За эти проступки спросили бы и с вас. С такой же строгостью. Так что будет даже лучше, если того человека будут судить по меркам его положения, а не вашего.

– Но как же так?

– Вы – дворянин. Сын маршала Франции, государственного советника, чего больше? – терпеливо объяснял дю Плесси-Бельер.

– Но ведь мне всегда прощали все мои шалости! Почему же сейчас не простят? – не уступал Франсуа.

– Но это не шалость, мой дорогой друг. Это – покушение на жизнь короля, – строго возразил полковник. – И суд будет рассматривать это именно в таком ключе. Это очень серьёзно.

– Но я же всё рассказал!

– Да, рассказали. Мне и мадам де Ланнуа, – поправил его дю Плесси-Бельер.

– И королю, – дополнил список посвященных лиц Франсуа.

– Да, и королю. И всё же, – полковник был непреклонен. – Если у кого-то есть зуб на вашего отца или на архиепископа Лионского, вашего дядюшку, или на графа д’Арманьяка, супруга вашей дорогой сестры Катрин, то он воспользуется этим разбирательством и судом над вами с тем, чтобы очернить всю семью де Невилей.

– Нет… Этого не может быть!

– Может. Это не просто детские шалости. Игры закончились, друг мой! – с горечью констатировал дю Плесси-Бельер.

– Но я не хочу! Не хочу, чтобы они пострадали из-за меня! Пусть меня запрут в Бастилии. Я знаю – это ненадолго, – в тусклом свете можно было рассмотреть, как на лице мальчика мелькнула улыбка. Ведь он сумел довести до конца квест с «Песком времени». Разве время не принадлежит ему по праву первого, кто сумел остановить его ход?

– Не переживайте, Франсуа. Я обещаю, я даю вам слово, что мальчик, которого выдадут вместо вас, не пострадает. Я найду способ, чтобы позаботиться о нём. О его будущем. Но, – голос дю Плесси-Бельера звучал всё так же строго. – Вы должны пообещать мне, что впредь не станете искать его и не пытаться поднимать эту тему. И тем более обещайте мне не просить за него короля.

Сказав это, дю Плесси-Бельер поднял ещё выше нижний край гобелена и вышел наружу.

– Как это «поднимать эту тему»? – Франсуа снова потянул его за рукав. – Я не понимаю.

– Выходите, маркиз, – полковник не стал одёргивать руку, но останавливаться не стал. – Нам надо поспешить! Не поднимать тему – это значит, вообще не вспоминать, не говорить об этой истории вовсе. Не рассказывать никому. Забыть об этой истории!

Несогласный с приведёнными доводами, Франсуа всё-таки решил принять их и вышел из коридора. Стряхивая с себя паутину, налипшую на камзол, он осматривался вокруг. Место, куда они вышли, было похоже на вестибюль для прислуги, через который во дворец доставляли тюки, сундуки и ящики для того, чтобы переносить их во внутренние покои. Оглянувшись, маркиз заметил, что гобелен уже висел, как прежде, ничем не выдавая того, что за ним скрывалась ниша с дверью в потайные коридоры.

– Пытаетесь запомнить обратный путь? – с усмешкой спросил его дю Плесси-Бельер, но Франсуа безразлично пожал плечами – с него уже хватило тёмных и страшных потайных коридоров:

– Те двери ведут в конюшни. Вы окажетесь на месте, как и должны были. Вас ведь не успели хватиться?

– Неа! – беззаботно ответил Франсуа и тут же прикусил язык, заметив во взгляде его старшего друга интерес, который вызвала эта короткая реплика.

– Так ваш напарник тоже не был на посту этой ночью?

Теперь настало время Франсуа отпираться. Но дю Плесси-Бельер был слишком настойчив. Прищурив глаза, он улыбался, наблюдая за тщетными попытками маркиза увильнуть от прямых ответов.

– Ладно, ладно! Я согласен закрыть на это глаза. Но взамен вы даёте мне полный карт-бланш на все решения о вашем деле. В конце концов, вы вольны выбирать: ваша семья или тот, кого вы не знаете вовсе? Ну как? Решили? Доверьтесь мне, Франсуа!

– Хорошо. Я решил, – он понурил голову. – Я согласен. Но вы дали мне слово! Вы позаботитесь о нём?

– Я сдержу моё слово! – парировал маркиз. – А теперь ступайте и поднимите кого-нибудь из конюхов. Мне понадобится карета.

– Как? Целая карета? – недоверчиво спросил Франсуа.

– Да. Конечно же! – дю Плесси-Бельер похлопал его по плечу. – Не беспокойтесь, на этот раз ничего недозволенного. Моё имя уже включено в придворный реестр. Я не знаю, в каком именно чине. Но собственный выезд в королевских конюшнях мне обеспечен.

Пока Виллеруа бегал в дальний угол конюшен в поисках дежурного конюха, полковник забрался по приставной лесенке наверх и заглянул в распахнутый настежь люк сеновала.

– Кто вы? Что вы здесь делаете? – послышался вопрос снизу, и дю Плесси-Бельер спустился.

– А, вот и вы! – весело стряхивая с ладоней пыль и травинки, он подошёл к молодому человеку, надевавшему форменный плащ королевского пажа.

– Что значит «вот и я»? – с вызовом спросил он, но, увидев де Виллеруа и конюха, которого тот привёл, обратился к маркизу. – А вы что? Где вы были?

– Маркиз был здесь. Я застал его на боевом посту, – ответил вместо него полковник и смерил наглеца нарочито строгим взглядом. – Если бы у меня было время, сударь! Если бы у меня было достаточно времени! Но мне не досуг расспрашивать вас о несении караульной службы, господа. Карету мне! Карету!

***

– Маркиз!

Франсуа выбежал из-под навеса, встал и вытянулся по стойке смирно перед дю Плесси-Бельером, не обратив внимания на подъезжающую карету.

– Эй! Куда? Вот мальчишки! Прямо под колёса кидаются! Вот же, а ну как не успеешь увернуться? – прикрикнул на маркиза доезжачий, стоявший на запятках кареты. – Вы? – узнав в лицо де Виллеруа, который обернулся в его сторону, он сорвал шляпу и отвесил почтительный поклон. – Не признал вашу милость спросонья. Прошу меня простить!

– В чём дело, Франсуа? – строго спросил дю Плесси-Бельер, с удивлением отметив волнение, написанное на лице друга.

– Песок! «Песок времени», – прошептал Франсуа и показал на мешочек, который висел у него на поясе. – Часы Аполлона! Это не я остановил часы, которые стоят в кабинете короля. И в часовне в покоях королевы – тоже не я был. Там, где я часы останавливал, я всегда просыпал этот песок. Понимаете, маркиз?

– Да, начинаю понимать, – задумчиво протянул Франсуа-Анри, потирая подбородок. – Я припоминаю что-то такое. Бонтан указал на этот песок в самом начале. Но потом как-то вдруг запамятовал. Герцог де Грамон всё никак в толк не мог взять, что с этим песком не так: то он был, то его не было. Значит, это не вы остановили те часы?

– Нет, – замотал головой Франсуа. – Это был не я.

– Да. Выходит, что это были те. Другие люди. Но для чего им это понадобилось? Всё это необходимо выяснить. Ну что же, этим я и займусь. А вы, мой друг, – полковник вдруг строго посмотрел на Франсуа, но потом улыбнулся и, подойдя ближе, похлопал по плечу:

– Всё! С вас хватит уже! Теперь точно всё закончено. Забудьте. Я сдержу моё слово, а вы – ваше.

– Обещаю, – глядя в глаза дю Плесси-Бельера, маркиз кивнул ему и взмахом шляпой ответил на прощальный салют рукой.

Глава 4. Утро с комиссаром Шатле

После шести утра. Париж. Улица Лагарп

– Куда прикажете ехать, ваша милость? – спросил доезжачий, открывая перед маркизом дверцу кареты.

Поставив ногу на ступеньку, дю Плесси-Бельер помедлил. Он обернулся к Виллеруа, который стоял под навесом и смотрел на него из-под ладони, подставив её ко лбу козырьком. Видно было, что он ожидал, не скажут ли ему что-то важное напоследок.

– Не переживайте так, Франсуа! Выше нос! – дю Плесси-Бельер вложил всё веселье и энергию, оставшиеся у него после бессонной ночи, чтобы ободрить друга. – Я найду разгадку всем этим тайнам. Я обещаю вам, что сделаю всё, чтобы никому не пришлось отвечать сверх меры за ваши подвиги. Слышите? Более того, я думаю… Нет, я уверен в том, что кое-кому Фортуна послала самый лучший шанс в его жизни. Сумеет ли он им воспользоваться? Это зависит и от него тоже.

– Я буду ждать известий от вас, маркиз! Слышите? Я буду ждать! – откликнулся Виллеруа и помахал рукой на прощание.

– И вы их получите! – дю Плесси-Бельер отсалютовал шляпой в ответ и, ухватившись за крышу кареты, неожиданно подтянулся вверх и приказал кучеру:

– На улицу Лагарп! Корчма «Золотое перо».

– Будет исполнено, ваша милость!

Щёлкнул бич. Зацокали подковы. Грохот колёс повторился гулким эхом, пронёсшимся над внутренним двором. Качнувшись на повороте, большая карета с гербами королевского дома, описала полукруг и проехала в ворота под невысокой аркой.

Маркиз захлопнул дверцу и сел на пассажирское сиденье. Звякнуло опущенное вниз стекло оконца. Оно было настолько мутным от пыли и дождевых разводов, что пришлось опустить его вниз для того, чтобы разглядеть хоть что-то снаружи и не задохнуться от духоты. Видимо этот экипаж долгое время простоял закрытым в каретном павильоне, и слуги, обслуживавшие конюшни, не удосуживались проветрить и помыть его изнутри. Кроме конюха и доезжачего на службу полковнику определили королевского курьера. Он расположился на сиденье напротив дю Плесси-Бельера и первую половину пути сохранял весьма удобное для обоих молчание. И только когда в окошке показались знакомые виды узких улиц, преимущественно населённых людьми, которые принадлежали к так называемому сословию мантии, молодой человек проявил заметный интерес к цели их поездки.

– Уж не к советнику ли Парламента вы едете, ваша милость? – спросил он, намереваясь вызвать полковника на откровенность.

– Нет, – отозвался тот, не отрывая взгляда от окошка со своей стороны, и усмехнулся. – Тот, кому я намерен нанести визит, не столь важная птица. Хотя я не исключаю, что он ещё поднимется по служебной лестнице. Если у него найдётся необходимая хватка и понимание людских характеров.

Карета резко накренилась вбок, когда колёса неудачно вписались в колею, выдолбленную в затвердевшей после ночи грязи посреди немощенной улицы. Проехав ещё немного вперёд, кучер остановил лошадей и, спрыгнув на землю, сам открыл дверцу для маркиза со стороны, противоположной от той огромной лужи, в которой едва не увязли колёса.

– Прошу простить, ваша милость. В этой части Парижа немощеные улицы.

Дю Плесси-Бельер потянулся, широко зевнул и с лёгкостью соскочил с подножки, кивнув кучеру в ответ на его извинения.

– Ждите меня! Я вернусь, как минимум через полчаса.

– А ежели карета чья поедет? Не лучше ли мне отъехать подальше, господин полковник? Впереди площадь Трёх Святых. Она достаточно широкая, там и разъехаться можно, и обождать.

Нахмурившись, обдумывая это предложение, полковник всё же кивнул в знак согласия и молча зашагал по улице. Он прошёл до трехэтажного здания с претенциозной, выкрашенной кричаще яркими красками вывеской на фасаде. Его главным украшением служили две колонны на крыльце у входной двери в виде античных герм, увитых лозами дикого винограда. Дю Плесси-Бельер поднялся по ступенькам крыльца, остановился и осмотрел улицу по обе стороны от себя. Он протянул руку к медному кольцу, но прежде чем успел постучать, дверь с шумом распахнулась и в проёме показалось румяное лицо женщины, одетой, как и все горожанки, в серое платье из льняной ткани с вязаной из грубой шерсти шалью, накинутой на плечи, и в огромном белоснежном чепце. Оценив пришельца намётанным взглядом, который привычно выделял в каждом человеке признаки жильца – многообещающего или же никчёмного – она отодвинула тяжёлую дверь, чтобы впустить его в небольшую прихожую.

– Чем могу, сударь? – поинтересовалась хозяйка, не забывая улыбаться молодому человеку, чей богатый, хотя и неброский костюм, и шляпа с пышным плюмажем указывали не только на достаток, но и на высокое положение.

– Я желаю переговорить с одним из ваших постояльцев, сударыня, – дю Плесси-Бельер мягко улыбнулся.

– В столь ранний час? Мои жильцы ещё изволят почивать в такое время, милсударь. Я только что развела огонь в очаге на кухне, чтобы приготовить для них завтрак. А может молодой господин пожелает скоротать время за стаканчиком вина? У меня и свободная комната имеется, где можно подождать с удобством.

Посуровевший взгляд молодого господина не располагал к дальнейшим уговорам, и хозяйка благоразумно прикусила язык.

– Передайте это господину Ла Рейни, – он вынул из-за рукава жюстокора сложенную вчетверо бумагу. – Это срочно. И да! После вы можете подать нам вино и завтрак. В его комнату, – вслед за бумагой в горячую ладонь хозяйки съёмных квартир опустились несколько монет – плата, за которую можно было занять одну из комнат в её заведении на целых две недели.

– О, ваша милость! Вы очень щедры! Так к мэтру Ла Рейни? Завтрак и вино! – тотчас же заулыбалась хозяйка. – Так я ж бегу. Сей же момент всё сделаю. Мэтр вчера поздно явился, поэтому изволят ещё спать. Но я его разбужу для вашей милости, – уже поднявшись на несколько ступенек скрипучей лестницы, она обернулась. – А ежели спросить изволят? Как мне доложить о вашей милости?

– А так и скажите, сударыня, что это по делу о часах, – коротко ответил дю Плесси-Бельер. – Он поймёт.

Оказалось, что и в самом деле мэтр Ла Рейни был посвящён в тонкости расследования дворцовых краж и остановки часов. Он ждал человека из Лувра и, как только мадам Блюш передала ему, что внизу дожидается «Его милость» – молодой человек весьма впечатляющей наружности, то мэтр поспешил в коридор и прямо с лестничной площадки позвал гостя к себе наверх.

– Сюда, ваша милость! Не беспокойтесь, вы не подняли меня. В этот час я никогда не сплю. Марта, что у нас с завтраком? – этот вопрос, точнее приказ, относился к хозяйке, не скрывавшей своего живого интереса при виде высокой особы, пожаловавшей к мэтру в столь ранний час, когда редко кто ещё выходил из дома, разве что только ради первых и самых выгодных цен на рынке.

– Доброе утро, мэтр!

Дю Плесси-Бельер взбежал вверх по лестнице. Он без долгих церемоний прошёл в комнату комиссара городской тюрьмы Шатле и захлопнул дверь перед самым носом любопытной хозяйки.

– Присаживайтесь у камина, ваша милость, – пригласил Ла Рейни. – Апрельские утра редко радуют теплом. А вам, видимо, пришлось ехать сюда из самого Лувра. На набережной Сены в это время года особенно сыро, что и говорить.

– Да. Это так, – коротко ответил на это проявление участия дю Плесси-Бельер и откинулся на спинку стула, который, судя по его виду, помнил времена доброго короля Генриха Четвёртого.

– Смею предположить, в деле о часах появились подвижки? – спросил Ла Рейни, запахнув плотнее долгополый халат, который служил ему домашним одеянием.

– И не только! Мы нашли разгадку этого дела. Но всему своё время. Прежде всего я хочу расспросить вас, мэтр, о судьбе того мальчика, который остался совершенно один без семьи и каких-либо родственников после убийства его старшего брата – смотрителя канделябров и гардин в Лувре. Его нашли избитым до полусмерти в одном из коридоров, помните?

– А что вам до того малого? – Ла Рейни сцепил пальцы между собой и с интересом посмотрел в лицо полковника. – Он в Шатле. Против него выдвинуты несерьёзные обвинения, но всё же он был замешан в делах старшего брата. И оба связаны с шайкой. «Уличные воробьи». Слыхали о таких? Воровской притон под прикрытием приюта для сирот и бездомных. Кюре из церкви Всех Святых опекает их. Но за ниточки дёргает кое-кто другой. Это один из признанных в воровском мире человеков.

– Людей, – небрежно поправил его дю Плесси-Бельер и положил шляпу на колченогий столик рядом с камином.

– Нет, ваша милость. Именно «человеков». Это чисто парижское словечко. Человек – это тот, кто в воровском мире добился признания среди воров и стал вожаком небольшой банды. За ним обычно числится внушительный список краж, а нередко и убийств.

– Вот как? – усмехнулся полковник. – Всякий раз я узнаю что-нибудь новенькое о Париже. Хорошо, я запомню это, мэтр.

– Так вам нужен этот мальчишка? Могу я кое-что сказать вам о нём? Вы можете проявить к нему участие, если пожелаете.

– И каким же образом? – прищурился дю Плесси-Бельер.

– Если намекнёте вашему знакомцу – папаше Мекано – пусть он отдаст приказ тем, кому следует, чтобы мальца отпустили с миром из банды.

– О, так вы и об этом знаете?

– Ваша милость, я получаю жалованье не за просиживание штанов, с позволения сказать, – в маленьких глазках мэтра блеснули огоньки, а на лице появилось выражение превосходства. – Я умею добывать нужные сведения. Обо всём, что происходит на улицах этого города. Понемногу. Скромно пока. Но, как видите, кое-что я уже знаю о порядках, заведённых в парижских кварталах.

– Вы же не служите в Парламенте. Зачем вам? – будто стараясь раззадорить собеседника, поинтересовался дю Плесси-Бельер.

– Я стремлюсь к большему. Парламент – это законы. А я хочу служить в ведомстве, которое будет следить за их соблюдением.

– Блюститель порядка? Префект? Или выше – коннетабль? – усмехнулся маркиз. – Пожалуй, это имеет смысл.

– Минуту, – Ла Рейни прошёлся по комнате, подошёл к двери и резким движением широко распахнул её прямо перед носом у отпрянувшей в испуге хозяйки, которая стояла у порога комнаты с подносом в руках.

– Моя дорогая мадам Блюш! – воскликнул Ла Рейни, выхватив поднос из рук оторопевшей от неожиданности женщины. – Как вовремя! Благодарствую, моя дорогая. Вы – чудо! – он смешно вытянул губы, имитируя воздушный поцелуй, а в следующий миг носком ноги захлопнул дверь, прервав ворчливое замечание хозяйки о ранних гостях и громких разговорах, которые мешают спать добропорядочным жильцам по соседству.

– Итак, дорогой маркиз, – вернувшись к камину, Ла Рейни точно выверенным движением ноги пододвинул к себе столик и поставил на него поднос.

– Здесь холодная утка, свежий хлеб, паштет. Хм, а вот тут у нас соус для утки. Ага! А вот и пирог! – перечислял он блюда скромного завтрака, наскоро собранного для них доброй мадам Блюш. – Это пирог с грушами, вымоченными в меду, – он закатил глаза и поцокал языком. – Рекомендую особо! Этот пирог – лучшее из того, что мне доводилось отведать в Париже. Не нормандский пирог. Увы, нет! Но всё же он достоин внимания.

Он разделал утку, разложил куски мяса на два блюда, щедро полил их соусом и отрезал по паре ломтей хлеба. Затем с такой же ловкостью он разделил и пирог. Выложив равные части на блюда, Ла Рейни с видом художника отступил на шаг назад и полюбовался получившимся натюрмортом.

– Полагаю, стаканчик подогретого вина будет недурным дополнением к этому маленькому пиршеству, – с этими словами он указал на высокий кувшин, из длинного носика которого поднимался густой пар, отчего вся комната наполнилась пряным ароматом специй.

– Пожалуй, что от горячего вина я не откажусь, – согласился маркиз и вооружился вилкой, чтобы насладиться завтраком.

– Итак, на чём мы остановились? – заговорил Ла Рейни, когда покончил с утиным мясом и с неторопливой методичностью настоящего гурмана принялся намазывать паштет на ломоть тёплого хлеба.

– Я спросил вас о судьбе мальчика, родственника которого нашли забитым до полусмерти в потайном коридоре в Лувре, – напомнил маркиз, нацепив на вилку несколько кусочков мяса. – У меня есть вопросы касательного его. Может ли так случиться, что человек, который лишь косвенно связан с одним преступлением, может оказаться замешанным и в другом деле?

– Почему же нет, – Ла Рейни посмотрел на собеседника поверх бокала и сделал большой глоток. – Так частенько случается.

– И если не брать в расчёт практику некоторых комиссаров решать вопросы о нераскрытых преступлениях, – дю Плесси-Бельер мельком посмотрел в глаза Ла Рейни и тоже сделал несколько глотков прежде, чем продолжить свою мысль. – Ведь так бывает, когда одно преступление оказывается серьёзнее другого, не так ли? И что же в таком случае? Какова процедура?

– Этого человека будут судить по обвинению в наиболее серьёзном преступлении, – ответил Ла Рейни и на некоторое время сосредоточился на еде. – Не то чтобы другое дело простили, – отвлекшись, продолжал он. – Ведь невозможно повесить одного человека дважды. Как и дважды послать на галеры пожизненно – это уже один раз, дважды – это абсурд. Не так ли?

– Ну вот, – маркиз доел второй кусок грушевого пирога, допил вино и с довольным видом откинулся на спинку стула.

– Что? Я не понимаю. Что значит это ваше «ну вот»? – спросил Ла Рейни, отстав от своего сотрапезника едва ли не вдвое.

– А это значит, дорогой мэтр, что есть другое обвинение, по которому будут судить этого мальчика. И гораздо серьёзнее. В сравнении с делом, по которому его обвиняют, то, что он оказался вовлечённым в дворцовые кражи, всего лишь цветочки.

– И что же это за обвинение? Постойте, уж не хотите ли вы сказать, что этот малец замешан в деле с дворцовыми часами? – лицо Ла Рейни вытянулось от удивления, он уставился на дю Плесси-Бельера, перестав жевать. – Нет, это из области домыслов!

– Это практически доказано, – холодно возразил полковник и, прикрыв глаза, закинул руки за голову.

– Как? Нет! Быть этого не может. Я сам его допрашивал. Я бы почувствовал. Я носом чую, когда от меня пытаются скрыть что-то, даже мало-мальски серьёзное. И к тому же этот малый, хотя и умён, но не настолько! Остановить часы мог только тот, кто разбирается в их механизме, дорогой полковник. Это однозначно. Это неоспоримый факт.

– А я и говорю, что у меня есть доказательства. Сегодня ночью он остановил последние двенадцатые часы в приёмной королевы, – дю Плесси-Бельер говорил так спокойно и уверенно, что Ла Рейни начало казаться, будто всё перепуталось с точностью до наоборот.

– Постойте, а как же… – проговорил он, жмурясь в попытке проснуться от кажущегося наваждения. – Нет! Я вышел из Шатле около полуночи, оставив мальчишку там. В камере!

– А что, если его выпустили из Шатле? Скажем, после вашего ухода. За несостоятельностью обвинений. Оказавшись на свободе, он мог вернуться во дворец. Дорогу-то он наверняка помнит. Да и во дворцовых коридорах прекрасно ориентируется, – полковник вытянул ноги к камину. – Прекрасно у вас тут. Тепло и уютно. А у меня сегодня выдалась совершенно сумасшедшая ночь.

– Да, я понимаю. Почти. Но не совсем, – не придав значения последним словам маркиза, пробормотал Ла Рейни сквозь прижатую к лицу ладонь. – Вы хотите, чтобы мальчишка взял на себя эти преступления? Так это об этом деле мне передавала свояченица? Я не помню всех подробностей. Не то дюжину часов остановили, не то почти пятнадцать. Кто ж упомнит теперь! Вот вы помните, ваша милость? – он многозначительно посмотрел в прикрытые глаза собеседника.

– Да, действительно, двенадцать или пятнадцать? Да и какие там преступления, – улыбнулся маркиз. – Детские шалости, право слово. Скажем, он мог на спор сговориться со старшим братом, с тем, который погиб в Лувре, что сумеет остановить стрелки на часах, и никто не поймает его на этом. Ну, а когда брата убили, эта шалость могла превратиться в одержимость, – когда маркиз опустил руки и подался вперёд, взгляд его синих глаз сделался серьёзным, и в нём не было больше и тени расслабленной неги. – Ведь обделённых умом и потерявших рассудок не судят, не так ли? А впоследствии мог бы этот мальчишка исчезнуть? Пропасть из поля зрения надзирателей, скажем?

– Смотря из чьего поля зрения, – потёр подбородок Ла Рейни. – Я как бы понимаю всё то, к чему вы клоните, ваша милость. И всё же есть кое-какие нюансы, которые вы не учли.

– Какие же?

– Мальчик – сирота, никого из родных у него нет. Для того, чтобы признать его невменяемым, блаженным, как вам угодно называйте, в любом случае суду будет необходимо подать ходатайство о поручительстве. Прошение о экзаменации. Это не так просто, если провести всё по закону. Судья должен назначить для рассмотрения и принятия решения людей – комиссию, стало быть. Это значит, что понадобятся услуги нотариуса. И это ещё не всё! Адвокату потребуется составить рекомендации и прошения, которые подаются судье. И эти люди в долгополых мантиях с белыми воротничками: магистры права из Сорбонны, советники Парламента, члены коллегии по уголовным делам – все они очень дорого ценят свою подпись. Всё это слишком сложно. Тем более если в этом деле замешаны внутренние дела королевского двора.

– А мы можем упростить процесс? Скажем, пустить его в бумажном виде, в документах и, – дю Плесси-Бельер встряхнул пальцами. – Если это дело заволокитить. Я возьмусь за то, чтобы заполучить все необходимые подписи и печати к ним. А вам всего-навсего нужно представить мальчишку в суде в качестве обвиняемого. И получить после рапорт из приюта для умалишённых о том, что они приняли к себе человека. А позже, – он снова взмахнул руками. – Был человек и нет его. Кто вспомнит об этом деле через полгода?