Маяк Чудес

– И надолго это?

– Одному Меркабуру известно, – пожимает плечами дядя Саша.

– Это Магрин, да? Это он велел закрываться? – продолжаю я выспрашивать.

– Господин наш любимый директор уже несколько дней не появлялся. И не звонил. – Коробка с ножницами отправляется под прилавок.

– Тогда что случилось? – настаиваю я.

– Мой магазин. Хочу – и закрываю. – В его голосе звучит королевская интонация – важная и не терпящая возражений.

Королевство дяди Саши – очень особенная лавка, его подданные – штучки с характером, продавать которые – дело непростое, а сам он – грустный король с неизменной печатью вины на лице, неловко ему заведовать эдаким богатством.

– Товар не хочет продаваться? – предполагаю я.

Бывает в лавке и такое. Придет человек, спросит, к примеру, фигурный компостер с ракушками, а тот возьмет и потеряется. Или сделает вид, что сломался. У каждого штампика, маркера, трафарета, как и у всякой другой вещицы в магазине, есть свое предназначение, и кому попало они в руки не отдадутся.

– Мне не нравятся покупатели, – отчасти подтверждает мою догадку дядя Саша и с грохотом опускает у меня перед носом рольставни.

Кому, как не королю, знать, в каком настроении пребывают его подданные. Я верчу в руках коробку с желтой штемпельной подушкой «Кошачий глаз», а она ни в какую не хочет открываться. Кажется, что все они – от крохотной бисеринки до самого большого листа картона – хотят спрятаться, закрыться от мира, как цветы на лугу смыкают лепестки перед наступлением ночи. Что это с лавкой творится? Ну и черт с ней! В конце концов, я пришла сюда не за этим.

– Дядя Саша, вы случайно не знаете автора этой визитки? – Я сую ему под нос карточку с депрессивным хорьком.

Он откладывает в сторону пачку наклеек и поправляет очки. Стоит ему только разглядеть визитку, как выражение его лица меняется.

– О, – только и говорит он. – О-о-оооо.

Я жду ответа на свой вопрос, а дядя Саша вместо этого бормочет себе под нос:

– Значит, закроюсь и открытку защитную повешу вместо замков. Если кому будет очень надо, тот и без меня откроет и возьмет, что ему полагается.

– Дядя Саша, ну скажите, а? Чья это визитка? – терпеливо переспрашиваю я. – Вы ведь наверняка знаете.

– Давненько я не видел этой карточки. Откуда она у вас? Ох, старый дурак, зачем я спрашиваю. Оно и понятно. Значит, вы… Вот как. Давненько, давненько… Ну, раз такое дело, мне надо торопиться. До свиданья, милая барышня, магазин закрывается на неопределенное время.

– Дядь Саш. – Я пытаюсь поймать его взгляд. – Почему вы не хотите ответить?

– Потому что придет время. – Он хлопает меня по плечу. – И она вам сама всё расскажет.

– Кто «она»? Визитка?

– Хозяйка ателье, конечно.

Дядя Саша закрывает последнюю витрину. Я делаю вид, что прощаюсь, а сама жду в соседнем отделе, чтобы вернуться, когда он уйдет. Мне очень хочется посмотреть на защитную открытку.

Я возвращаюсь обратно. Мне непривычно видеть на месте лавки белый пластмассовый кубик, расчерченный полосками рольставен. Лавка дяди Саши не принадлежит ни нашему миру, ни Меркабуру. Она на грани, как ножницы v.s. скрапбукера, как мастер в момент вдохновения, она – дверь между двумя вселенными, и эта дверь ни с того ни с сего захлопнулась. Но ключ остался. Я обнаруживаю на боковой стенке, под вывеской с графиком работы, небольшое зеркало в толстой скрап-рамке. Оно выглядит как украшение и не привлекает внимания. Только поток едва заметно светится вокруг зеркальной поверхности, создавая ореол, который не видит никто, кроме меня. Правый верхний угол рамки и левый нижний покрывают штампы в виде зубчатых колесиков разного размера и настоящие шестеренки. Справа вверху на крючке висит маленькая лампочка. Слева вставлена картинка с изображением девушки в платье викторианской эпохи. Из спины у нее торчит огромный ключ. Рядом надпись „Find your key“, а под ней висят на кольцах четыре разных ключа. Еще один примотан к зеркалу проволокой. Вот так все просто: пять ключей, всего один замок, которым закрыты рольставни на входе, и прямая подсказка. Но у меня нет и тени сомнения, что никто, кроме того, кому полагается, не войдет без спроса в лавку.

Когда я подхожу к лестнице, девушка сует мне в руки листовку. Обычно я не обращаю внимания на рекламный мусор, но тут взгляд цепляется за какое-то слово. Поначалу мне кажется, что на бумажке – только одно слово из шести букв: «ателье», и до меня не сразу доходит, что там есть еще и текст. Листовка гласит:

Уважаемые покупатели!

С 1 по 10 июня приглашаем вас на выставку

«ФЕСТИВАЛЬ ЛЕТНЕГО ПЛАТЬЯ».

Вас ждут работы лучших модельеров и ателье.

5-й этаж, отдел женской одежды

Уже знакомая неведомая сила тянет меня наверх. Между четвертым и пятым этажами я пытаюсь протиснуться сквозь кучку оживленно болтающих женщин, и уборщица случайно бьет меня в бок шваброй, но я не чувствую боли. В детстве я с таким же нетерпением первого января мчалась к елке – босиком по холодному полу, едва успев проснуться и не замечая ничего вокруг.

Наверху я не даю себе ни секундочки, чтобы перевести дыхание. Я быстро иду вдоль выставочных образцов, минуя один за другим, словно ягоды на поле собираю: передо мной еще желтый сарафан в оборках, но глаз уже заприметил джинсовое платье на следующем манекене и что-то простенькое в горошек впереди, но ни в одном из них я не вижу ни единого следа потока. Мимо вместе с покупательницами пролетают чужие мысли-ощущения: «я слишком толстая для этого», «боже, какая безвкусица», «а найдутся ли у меня подходящие босоножки?».

Я дохожу почти до самого конца выставки. Меня накрывает разочарование, как если бы все коробки с подарками оказались пустыми. И тут я чувствую поток позади себя. Я не знаю, как это происходит, у меня нет глаз на затылке, и я не умею вертеть ушами как кошки, но сомнений быть не может: где-то там, за спиной, совсем недалеко, есть скрап-открытка. Я стремительно поворачиваюсь и задеваю вешалки с блузками. Несколько штук падают на пол.

Среди разноцветных рядов вешалок я вижу одинокого парня с открыткой в руке, и сердце у меня ёкает. Я понятия не имею, узнают ли друг друга профессиональные фотографы в толпе туристов или танцоры – на дискотеке, но v.s. скрапбукеров и их работы я чую везде и всегда, как спортсмен-горнолыжник сразу отличает в толпе любителей, спускающихся с горы, другого спортсмена. В потоке, который излучает открытка, ясно чувствуется оглушительно фальшивая нота. Что-то давно забытое, из прошлой жизни, чего не хочется вспоминать, только во сто крат сильнее, чем запомнилось.

Я должна была заметить его раньше. Парни нечасто заглядывают в магазины женской одежды, тем более посреди рабочего дня. Разве что приходят с подругой, но в таком случае они обычно топчутся со скучающим видом возле примерочной. А этот стоит у приоткрытого окна. Значит, он шел от входа через весь зал. Почему же я не заметила его сразу?

Парень подносит открытку к лицу и смотрит на нее внимательно, но отрешенно, как на экран электронного планшета. У меня перехватывает дыхание, и кровь приливает к лицу. Так бывает, когда едешь в такси, лихой водитель закладывает крутой вираж, и его машина едва не врезается в соседнюю. Я дергаюсь вперед, но спотыкаюсь об упавшие вешалки с одеждой.

Поздно. Вот он открывает створку окна спокойным, неторопливым движением, словно хочет вдохнуть свежего воздуха, но я уже знаю, что он сделает дальше. Я запутываюсь в блузках, плавно, как в замедленной съемке, падаю на колени и ударяюсь о полку. Правое плечо пронзает острая боль.

– Стой. – Мне кажется, что я кричу, но на самом деле это всего лишь шепот.

От пола до окна – не больше полуметра, и парню не требуется особых усилий, чтобы влезть на подоконник. Продавщица в ужасе закрывает рот руками, но не издает ни звука и не двигается с места. Еще одна бежит с противоположного конца зала. Обычный парень – короткая стрижка, джинсы, майка, ремень, часы, задний карман оттопыривает бумажник – таких в городе за день сто раз можно встретить и ни одного не запомнить.

В последний момент, когда он делает шаг, мне кажется, что на голове у него черный мешок, как у грабителей, только без прорезей для глаз. Я хлопаю глазами, перегибаясь через подоконник, и вытягиваю шею. Он летит невыносимо медленно. Не раскидывает руки, как если бы вообразил, что у него есть крылья, не кричит от ужаса, не складывается солдатиком, как если бы прыгал с вышки в воду, и не размахивает руками и ногами в бесполезной попытке задержать падение. Он летит так, словно был уже мертв, когда сделал свой последний шаг. В руке у него по-прежнему открытка.

Я должна была заметить его раньше!

Я выпутываюсь из вешалок с одеждой и бегу вниз. Одна ступенька сменяет другую, и кажется, что они никогда не закончатся. Пятый этаж торгового центра – примерно как седьмой обычного дома. Мог ли парень выжить? Я выскакиваю на крыльцо и тут же понимаю – ни одного шанса нет. Вокруг тела уже собрались зеваки. Ветер треплет волосы на макушке, из-под которой растекается темная и густая лужа. Цвет волос в точности такой же, как у меня, светло-рыжий. Значит, никакого черного мешка на голове не было – мне все померещилось. Выражение его лица ангельски безмятежно, глаза закрыты, кажется, что он спит и вот-вот улыбнется во сне.

«Жизнь всегда любуется великолепной смертью. Смерть всегда отчаянно запоминает жизнь»[1]. Кто это сказал? Я не помню.

Я смотрю на тело без эмоций, словно вижу его на экране трехмерного кинотеатра. Не даю себе включиться, иначе не смогу сделать то, что сейчас важнее всего. Быстрее, пока не приехали скорая и полиция. Вот уже за мной на крыльцо выходят охранники, не торопятся, переговариваются с кем-то по рации. Я встаю спиной к камере, которая смотрит на меня со стены торгового центра, нарочно ойкаю, судорожным жестом закрываю глаза руками и роняю рюкзачок парню прямо на руку.

– Ну что же вы, девушка! – Какой-то мужчина рядом наклоняется, чтобы помочь мне, но я опережаю его и приседаю на корточки.

Рука, еще мягкая и теплая, легко отпускает открытку, и я поднимаю карточку вместе с рюкзачком. Наверное, он крепко держал ее, раз не потерял во время падения.

Никогда раньше не встречала этого парня, но могу голову дать на отсечение, что он был скрапбукером. Скрапбукер-самоубийца – это может означать одно из двух, и я боюсь даже думать об этом.

Я прячу открытку в рюкзачок и сворачиваю за угол. Дети рисуют мелом на асфальте смешные рожицы. Подъезжает, оглушая прохожих сиреной, машина скорой помощи, мамы хватают детей за руки и уводят подальше. Я прислоняюсь к стене. В моей ладони все еще хранится ощущение прикосновения. В этом прикосновении – просьба о помощи, хотя парню уже нечем помочь. Но я точно знаю, что скрап-открытку нельзя украсть или взять без спроса. Значит, он отдал мне ее сам.

Я должна была заметить его раньше! Платье, визитка, ателье, выставка – все это не может быть случайностью. Меня привел к нему поток. Я должна была что-то сделать, но не сделала.

Я подбираю мелок и опускаюсь на корточки, уставившись на ближайший детский рисунок – неровный овал рожицы, уши-треугольники, длинные усы и желтые глаза. Рука выводит на асфальте толстые буквы: «МЕРК». Я спохватываюсь, пытаюсь стереть надпись кроссовком, но ничего не получается. Что теперь делать и куда бежать? Ноги сами уносят меня прочь от этого места все быстрее и быстрее. Хлопает по спине рюкзачок. Солнце дышит жаром, и по спине стекает струйка пота. Улица проносится передо мной как бесконечно длинная фотография, на которой неподвижно застыли дома и прохожие, машины и автобусы, голуби и собаки, деревья и куцые газоны. Эта картинка не имеет ко мне никакого отношения. В отличие от того парня.

Когда я немного прихожу в себя, то обнаруживаю, что прошла уже несколько кварталов. Руки дрожат, в горле пересохло. Я покупаю в киоске бутылку воды и сажусь на скамейку в незнакомом дворе, зажатом между двумя хрущевками. С тем, что у меня в рюкзаке, нужно срочно что-то делать. Это бомба, которая может взорваться в любой момент. На моем веселом рюкзачке в этническом стиле, над которым все время смеется Инга, есть два вида скрапзащиты: от кражи – в виде вышитого висячего замка, и от того, чтобы его случайно где-то не забыть – это желтая кисточка с несколькими узелками «на память». Но я никогда не предполагала, что мне придется опасаться того, что внутри. Это же мой собственный рюкзак, у меня там и кошелек, и мобильник, и визитка Магрина, а я до смерти боюсь засунуть туда руку, словно там прячется гремучая змея. К счастью, SOS-открытка хранится во внешнем кармане.

Она небольшая, примерно с половину обычной открытки, но очень плотная, на основе из толстого картона. Достаточно удобная, чтобы положить в карман рубашки, и в то же время не слишком маленькая, чтобы не потерять ее и не спутать с визиткой. Фон в красно-белую диагональную полоску сразу привлекает к себе внимание, таким помечают на дорогах сложные повороты и участки, где ведется ремонт. Самая крупная деталь карточки – пожелтевший листок с рисунком старого телефонного аппарата. Ниже – надпись: «coordinating pattern on the back». Эту фразу всегда пишут на двусторонней скрап-бумаге, но почему она оказалась здесь, можно только ломать голову. С обратной стороны карточки есть кармашек. Я достаю из него тэг[2], привязанный красной вощеной ниткой, откапываю в том же внешнем кармане рюкзака карандаш и быстро пишу на тэге: «У меня открытка скрапбукера-самоубийцы. Что делать?» Последнюю фразу можно было и не добавлять. Ах да, чуть не забыла самое главное! Я поспешно дописываю адрес, который вижу перед собой: «Улица Пирогова, 29. На скамейке у первого подъезда». Под телефоном есть небольшое черное поле. Я стираю ногтем этот защитный слой, как на билете мгновенной лотереи, и под ним проступают красные буквы: «S.O.S.».

Теперь кто-то должен отозваться. Кто-то должен подъехать и забрать у меня ЭТО. Я надеюсь, что это будет Эмиль. Я уже представляю себе, как все произойдет: он не станет меня обнимать и утешать, это не в его привычках, просто посмотрит своими круглыми глазами, может быть, сожмет мою руку, и все сразу встанет на свои места.

Я жду, и через некоторое время мне начинает казаться, что я сижу в этом дворе вечно. Я закрываю глаза и отдаюсь одному-единственному ощущению: ветер треплет мои волосы, играет ими, словно запустил в них невидимую ладонь. Открываю глаза снова, но ничего не меняется: все так же колышется белье на веревках, стоят в рядок, как на расстрел, чьи-то серые подушки. В какой-то момент я пугаюсь и начинаю ощупывать руки и ноги, как сумасшедшая. Мне кажется, что я в Меркабуре, и дороги назад уже нет. Иначе почему здесь так пустынно, почему никого нет во дворе? Потом я вслушиваюсь в спасительные, живые звуки: птицы щебечут о чем-то своем, с улицы доносится шум машин, где-то неразборчиво бубнит телевизор.

Магрин не отвечает. Вода в бутылке кончилась. Я смотрю на часы – прошел уже почти час. Быть такого не может! Если Эмиль пообещал, что SOS-открытка работает быстрее пожарных и скорой помощи, вместе взятых, значит, так оно и есть. Что мне теперь делать?

Из подъезда выкатывается румяная и круглая, как булка, тетка в возрасте, с гладко зачесанными в кубышку волосами. За ней, подпрыгивая, семенит худенький мальчонка лет пяти в рубашонке, зеленых шортах и белой вязаной беретке. Пока тетка оглядывает меня с подозрением, мальчик успевает забраться в кусты.

– Здравствуйте, – отвечаю я на ее вопросительный взгляд, натянуто улыбаюсь и добавляю: – Жара-то какая сегодня!

Тетка-булка напряженно хмурит лоб, потом кивает:

– Здрасьте. Жарко, да.

Мальчик шуршит в кустах.

– Петька! Вот сорванец, куды ты подевался-то? А и черт с тобой, без тебя пойду.

– Бабуля, подожди!

Мальчонка выбирается обратно к подъезду, хитро улыбается, что-то прячет в руках. Тетка выплывает на дорожку неспешно, как баржа на гладкие речные просторы, мальчик разжимает ладошку и, высунув язык, на ходу украшает юбку бабушки сзади узором из репейников. Я чувствую дыхание потока – тонкое и легкое, как едва заметное дуновение ветерка, и улыбаюсь теперь уже от души.

До моего слуха доносится мелодичный перезвон. Кто-то открыл дверцы застекленного балкона в доме напротив. Там, под потолком, висит «музыка ветра». На миг ко мне возвращается то на редкость неприятное ощущение, которое вызвала у меня открытка самоубийцы. Металлические трубочки со звоном ударяются, отделяя друг от друга два мира: один, где мальчишка вместе с потоком играют с репейниками, и другой, в котором человек без видимой на то причины делает смертельный шаг из окна.

Надо ее достать. Прямо сейчас, пока не поздно и ничего больше не случилось. Ради Меркабура. Надо достать эту чертову открытку! Надо понять, сделал ли парень ее сам, в чем я практически уверена, или же… нет, лучше не думать о том, что еще может произойти, если ее автор – кто-то другой. Я сижу, положив руку на рюкзак, и медлю. Взять эту открытку – все равно, что проявить фотографию, на которой изображено что-то очень страшное. И, кроме меня, сделать это некому. Ветер продолжает играть мелодию, и мне слышится в ней просьба.

Когда бабушка с внуком скрываются за поворотом, я вздыхаю, подтягиваю к себе рюкзак и дергаю застежку. Как назло, ее заело, и я долго вытаскиваю из собачки молнии застрявшую подкладку.

Как только я достаю открытку самоубийцы, то сразу же понимаю: все изменилось. Такое же ощущение возникает, когда случается что-то непоправимое. Тебе сообщают о неожиданной болезни близкого человека, и ты отчаянно отказываешься в это верить. Твоя жизнь уже перешла невидимую границу, а ты сам еще остался там, в прошлом. Хочется вернуть все как было. И все, что было раньше, даже то, что не нравилось, теперь кажется просто отличным, классным и замечательным. Ты по инерции двигаешься в будущее, которого уже никогда не будет, а тебе, на самом деле, пора менять планы. Ты должна покупать не купальник, а шприцы и лекарства, выбирать не курорт на море, а дешевую аптеку.

Смешно было думать, что мир устаканился. Я успела привыкнуть к своему новому образу жизни и полюбить его. Мне казалось, что теперь все так и будет: моя крохотная, но отдельная квартирка, моя мастерская, любимая работа – заказы на открытки, над которыми я колдовала с неизменным удовольствием и получала неплохие деньги, знакомства с интересными людьми, наши посиделки с Ингой и ее мамой, Надеждой Петровной, завтраки с Эмилем, походы к родителям на ужин по субботам. Я завела новые привычки: повсюду носить с собой любимые ножницы в специальном чехле, фотографировать все свои работы на память, дарить маленькие подарки тем, кто заказывал больше двух открыток.

И вдруг – бабах – все опять переворачивается с ног на голову. Что-то сдвинулось в Меркабуре, вот что страшнее всего. Словно в кого-то близкого и родного, самого верного и надежного, вселился злой дух.

«Черный сюр» – так я окрестила про себя карточку сразу же, как только посмотрела на нее поближе. Сначала кажется, что на открытке изображен человек. Так бывает с сюрреалистическими картинами – бросаешь первый взгляд и видишь одно, а потом приглядываешься – и понимаешь, что это совсем другое. На самом деле на карточке клетка, укрытая плащом-шкурой, а на ней лежит шляпа. Из-под плаща с одной стороны торчит нарисованная рука, держит тросточку. Издалека похоже на сидящего человека. Решетка клетки сплетена из проволоки, а внутри – мертвый голубь со свернутой шеей. От черной шкуры, из которой сделан плащ, пахнет ветошью, словно специально для этой карточки на помойке подобрали старую шубу. Из картонной шляпы-котелка торчит настоящее белое перо с шероховатой каплей крови на конце, словно его выдрали с корнем из живой птицы. В уголке, там, где некоторые скрапбукеры ставят свою монограмму, примостилась завитушка, похожая на крендель.

Черная шкура… Однажды мне приходилось прикасаться к чему-то подобному. Вот почему я узнала фальшивую ноту в потоке там, в магазине. Этот давно забытый эпизод моей жизни я бы предпочла не вспоминать. Тогда дело происходило в том же торговом центре. Что за проклятое место? Но в тот раз шкура не была такой явной, физически осязаемой. Странное ощущение: словно мой давний кошмар воплотился в реальность, и теперь я держу его в руках. Тяжелый запах старья становится все сильнее и сильнее, отнимает воздух, поглощает его внутрь себя. Кажется, что сквозь открытку в наш мир вползает противоестественное пространство, вывернутое наизнанку и перекошенное, как в самом сумасшедшем доме на свете. Я пытаюсь сжать руку в кулак, пальцы слушаются меня медленно, с трудом, а открытка совсем не мнется, будто стальная. Мышцы затекают все сильнее, я даже голову не могу повернуть. Наверное, со стороны я сейчас похожа на восковую фигуру. Я пытаюсь думать. Еще раз прокручиваю в памяти сцену в магазине. Почему мне показалось, что на голове у парня мешок? Черт его знает, но теперь я понимаю, отчего я подумала, что он падает вниз словно уже мертв. Эта открытка убила его еще до того, как он сделал свой последний шаг. От этой мысли я впадаю в панику и начинаю считать предметы вокруг себя: напротив меня шесть подушек, спинка скамейки из двух широких досок, в подъезд ведут три кривые ступеньки. Такая у меня привычка: когда сильно нервничаю, начинаю все подряд пересчитывать. Обычно это успокаивает. Но сейчас я паникую так, что забываю цифры. «Один, два, три…» – считаю я голубей, которые топчутся на пустой детской площадке, и вдруг обнаруживаю, что не помню следующую цифру. Мне хочется заплакать, но слез почему-то нет.

– Привет, Пална! Ну и видуха у тебя! – Меня трясут за плечо. – Эй, Пална!

Илья! Он получил сообщение через SOS-открытку. Вот ни черта себе! Не думала, что его уже назначают дежурным. И почему я об этом ничего не знаю?!

Я пытаюсь сделать выразительные глаза и показать ему взглядом на открытку. Но он уже и сам все понял. Не глядя, Илья вырывает карточку у меня из рук и кладет на скамейку лицевой стороной вниз.

– Ну рассказывай.

Елки-палки, и этот туда же! «Рассказывай» – самое меркабурское слово. Смешно. Главное в этом мире – то, что можно увидеть и пощупать: бумага, ножницы, открытка. Однако отчего-то все, от кого здесь хоть что-нибудь мало-мальски зависит, до ужаса любят потребовать от тебя: «Рассказывай». Вот и Илья – парню еще и шестнадцати нет, а он уже умеет заявить это особым скрапбукерским тоном, не терпящим возражений.

Первым делом я глубоко вдыхаю. После удушающего запаха шкуры воздух вокруг сияет и пахнет солнцем. То, что час назад казалось удушливой жарой, становится для меня звенящим пространством, наполненным теплом и светом. Я с трудом встаю, разминаю затекшие руки и ноги и пытаюсь прийти в себя.

– Ты конверт принес? – спрашиваю я.

– Какой конверт? – в недоумении отвечает он.

– Ну как… У дежурного скрапбукера должен быть конверт-нейтрализатор.

– Пална… я не дежурный скрапбукер. Ты разве не в курсе?

– Тогда откуда ты узнал? И чего приперся? – Я ворчу, но на самом деле я так рада его видеть, что мне даже хочется кинуться ему на шею.

– Ну… – Он мнется и поправляет очки.

– Рассказывай! – Я невольно передразниваю его тон.

Илья садится на скамейку, принимает виноватый вид, будто школьник, не выучивший урок, и сразу кажется младше. Я сдерживаю желание чмокнуть его в макушку, едва прикрытую ежиком светлых волос.

– Интересно было, зачем нужны эти ваши SOS-открытки, – объясняет он. – Я подобрал настройки и подключился к меркабурскому каналу, на котором они работают. Пришлось повозиться с дешифратором, но я смог разобраться.

Щеки у него слегка порозовели. Парень гордится собой и одновременно смущен.

– Нашелся меркабурский хакер, – ругаюсь я. – Понимаешь, как это опасно? А если Магрин узнает? Мне же отвечать! Ты обо мне подумал?

– Не узнает, Пална. И потом, я же тебя спас! – оправдывается он.

– А чего ты так долго?

– Как только сигнал получил, так сразу и примчался. Я вон там за кустом прятался, – показывает он. – Все ждал, когда появятся дежурные, и гадал, чего ты торчишь здесь столько времени, не сходя с места. Потом, как увидел, что достала открытку, не выдержал, подошел поближе. Как на твое лицо посмотрел, так сразу понял, что тебя пора тормошить.

– Мне кажется, я ее с полчаса разглядывала, – задумчиво говорю я.

– Две минуты, не больше, – возражает Илья.

– Вообще-то тебя надо наказать. Отобрать ножницы – хотя бы на недельку.

Он сначала морщится, как будто ему прописали горькое лекарство, а потом кивает и улыбается, мол, так ему и надо, и тогда я сдаюсь:

– На этот раз, так и быть, я сделаю исключение. – Он ждет еще чего-то. Я вздыхаю и добавляю: – Спасибо, Илья…

Он снова кивает и тут же переключается на другую тему: