Дикие

Только в одном месте деревья отступают от забора – с северной стороны, над обрывом высотой в двадцать футов. Вдоль остального периметра мы вырубили деревья и укрепили забор подручными материалами, какие только смогли найти.

Лес опасен сам по себе – могу поклясться, он хочет нас поглотить, – но еще опаснее животные. Койоты крупнее волков. Лисы, которые теперь сбиваются в агрессивные стаи. Иногда они слишком быстры для ружейной смены, поэтому мы утыкали забор осколками стекла и зазубренными крышками от суповых банок, а дыры закрыли пробковыми досками из классных комнат.

У забора дежурных нет. Слишком близко к лесу, слишком велик соблазн для животных, да и смысла в этом особо нет. Ворота легко открываются и запираются, когда ты выходишь. Единственный путь на территорию школы охраняет железный ключ, который висит на поясе Уэлч.

Ворота приоткрываются, и мы по очереди протискиваемся в узкую щель. Уэлч закрывает их у нас за спиной со щелчком, очень хлипким. Такое чувство, что для того, чтобы сломать замок, достаточно о нем подумать. Неужели это вся наша защита?

– Готовы? – спрашивает Уэлч и, не дожидаясь подтверждения, трогается в путь.

Дорога грунтовая, с обочины наползают корни и сорняки, рытвины засыпаны камнями – работа отца Риз, мистера Харкера. Полтора года я смотрела на эту дорогу с крыши, но совсем забыла, каково это – ощущать ее под ногами, промерзшую насквозь и хрустящую, как сахарная вата. Дыхание вырывается изо рта облачками пара, в носу свербит. Еще неделю назад стояла осень, но сегодня нет никаких сомнений, что наступила зима.

Сосны над нашими головами упираются в небо. Они выше, чем должны быть, с мощными стволами и сплетением ветвей, которые закрывают и без того тусклое солнце, делая освещение рассеянным и вязким. Меня не отпускает ощущение заброшенности, словно мы первые, кто побывал на этой дороге за последнюю сотню лет. Ни следов шин, ни каких-либо намеков на то, что когда-то это место выглядело иначе.

Нас не должно здесь быть. Это место нам больше не принадлежит.

Прежде я даже не осознавала, сколько шума мы производим в школе, но после нескольких минут, проведенных на дороге, ко мне приходит понимание. Тут так тихо, что слышно, как растут и движутся деревья, и слышно, как растут и движутся те, кто в них живет. Олени, которые до токс были совсем мелкие, а теперь могли бы кормить нас неделями, если бы только не гнили заживо. Койоты, а еще я слышала волков, хотя никогда не видела. Есть и другие, те, кто никогда не показывается нам на глаза. Токс ударила не только по нам. Она ударила по всему острову.

Мох стелется по земле толстым ковром, из которого тянутся ползучие побеги. Несмотря на мороз, нам то и дело встречаются островки пышно цветущих ирисов. Они покрыты инеем; сердцевина сжалась в тугой бутон, окруженный обвисшей юбочкой сочных темно-синих лепестков. Они цветут на острове круглый год, и раньше почти в каждом кабинете у нас стояло по вазе с цветами. Лепестки ракстерских ирисов чернеют, когда их срывают. Как ракстерские голубые крабы. Как мы.

До карантина все было по-другому. Разумеется, нам читали лекции о том, как правильно хранить еду, чтобы до нее не добрались животные, но они были почти ручные, да и в самом лесу было иначе – он принадлежал нам. Сосны росли частыми рядами, но из-за бедности почвы стволы были такие тонкие, что, встав в правильном месте, можно было увидеть противоположный конец острова. Океан напоминал о себе постоянным привкусом соли в воздухе. Здесь, посреди этой чащобы, он долетает до нас лишь изредка.

Все началось именно с леса. По крайней мере, так думаю я. Еще до того, как болезнь коснулась нас, она начала просачиваться в землю. Деревья стали выше, новые побеги проклевывались со скоростью, нарушающей все законы природы. Но нас это не насторожило; мы не замечали перемен, пока однажды, выглянув из окна, я не поняла, что больше не узнаю Ракстер. В то утро за завтраком две девочки, словно озверев, вцепились друг другу в волосы, а к обеду токс нанесла первый удар.

Часть дороги, по которой мы идем, прямая как стрела и испещрена следами девочек, которые на протяжении полутора лет ходили за припасами в составе лодочной смены. По обе стороны от дороги нет ничего. От узких тропинок, разбегавшихся в разные стороны, не осталось и следа. Никаких признаков жизни. Я встречаю только длинные куски коры, сорванной со стволов когтями или зубами.

Я ждала чего-то иного. Я видела, как деревья надвигаются на школу, видела, как сгущается темнота между стволов. Я знаю, на что способна токс. И все же я думала, что лес сохранил частицу моей старой жизни. Я думала, что хоть какая-то часть нас могла уцелеть.

– Не отставай, – говорит Уэлч, и я понимаю, что замедлила шаг, а остальные ждут меня в нескольких ярдах. – Надо идти.

Интересно, что осталось от дома Риз. Он должен быть где-то правее дороги, среди зарослей камыша. Я так и не запомнила путь: нас всегда вела Риз. Она пригласила нас далеко не сразу, и, даже когда это случилось, меня не покидало ощущение, что мы с Байетт лишние. Риз с отцом смеялись и болтали, Байетт без энтузиазма ковырялась в тарелке, а я улыбалась и не знала, куда себя деть.

Сзади раздается треск, а за ним – высокий короткий звук, напоминающий блеяние, и у меня вырывается проклятие. Уэлч бросается к ближайшему дереву, волоча меня за собой, и падает на землю среди корней. На другой стороне дороги Карсон и Джулия вжимаются в землю у кустарника, наклонив друг к другу головы.

– Что…

– Тс-с! – шипит Уэлч. – Не двигайся.

На крыше было по-другому, там были только ветви и ружейный прицел. Но теперь я чувствую, как дрожит почва под ногами. Слышу тяжелые, взрывающие землю шаги. У меня пересыхает во рту, по телу расползается страх, и я прикусываю губу, чтобы не проронить ни звука.

Я прижимаюсь к земле рядом с Уэлч в окружении ползучих корней, когда вдруг замечаю движение. Сперва я вижу огромный силуэт, а потом оно выходит из-за деревьев. Его мех колышется как трава. Он слишком велик для койота и слишком темный для рыси. Черный медведь.

Я знаю, что полагается делать, если он нас заметит. С гризли все по-другому, но при встрече с черным медведем надо шуметь, показать ему, кто главнее. Бежать ни в коем случае нельзя. Нужно дать ему отпор. Этому научил нас мистер Харкер после того, как увидел одного из них, роющегося в мусоре у его дома. Они быстрее, чем кажутся, говорил он, и различают яркие цвета.

Я срываю с себя красную шапку и заталкиваю ее под пальто, чувствуя, как леденеет кожа головы. Слышу, как бешено стучит мое сердце, и стараюсь дышать как можно тише.

Уэлч рядом со мной улыбается – едва заметно, словно не может сдержаться. Мы остаемся в своем укрытии бесконечно долго. Дожидаемся, пока шаги удалятся, ветви перестанут колыхаться, а звуки стихнут, и только тогда она поднимается на ноги и тянет за собой меня.

– Ушел, – говорит она. – Можешь надеть шапку.

Она зовет Карсон и Джулию. Они выходят из-за ветвей с таким видом, словно не испугались только что до полусмерти, словно сталкиваются с подобным каждый день.

– Понравилось? – спрашивает Джулия.

Мне кажется, она не шутит.

В длину остров всего миль пять или около того и имеет форму пули, направленной на запад, но мы движемся медленно, и на дорогу до противоположного края уходит много времени. Я понимаю, что мы уже близко, по тому, как изгибаются деревья, норовя отодвинуться подальше от берега, словно боятся его. Где-то впереди за деревьями скрыто здание информационно-туристического центра. Его построили еще до школы и использовали как штаб местной рыболовецкой компании, пока не выловили всех лобстеров, после чего здание переоборудовали. До токс центр пустовал весь год, кроме лета, и даже летом единственной живой душой в нем был мистер Харкер, который сидел за стойкой и слушал трансляцию матча «Сокс», пока мимо ходили паромы с туристами, направляющимися в другие города и на другие острова.

Лес редеет, и нам открывается болотистый, покрытый солью берег. Впереди, где-то в полумиле от нас, начинается неспокойный серый океан; на горизонте, как обычно, пусто.

– Хм, – вырывается у меня, прежде чем я успеваю себя одернуть.

Уэлч бросает на меня хмурый взгляд.

– Что?

– Я думала, что они будут нас ждать.

Мне никто не отвечает, так что я проглатываю разочарование, и мы гуськом – я между Карсон и Джулией, Уэлч впереди – выходим из-под деревьев на открытое пространство. В лицо тут же хлещет ветер, такой сильный, что едва не сбивает меня с ног. Я заталкиваю шапку в карман пальто и придвигаюсь поближе к Джулии в надежде, что она хоть немного меня прикроет.

Здесь дорога едва заметна, с обеих сторон нас окружают камыш и вязкие лужи грязи. Справа виднеются остатки дощатого настила, ведущего от причала к туристическому центру через солончак и деревья, – раньше он пестрел информационными табличками. Я хочу спросить, что с ними стало. Но заранее знаю, каким будет ответ: токс.

Не сходя с тропы, мы медленно направляемся в сторону причала, у начала которого трепыхается рваная красная лента. Первое время говорили, что тут построят стену – настоящую стену из металла и прозрачного пластика, но дальше ленты дело не пошло. Ленты и таблички: «Область обрабатывается. Пожалуйста, подождите».

Здесь мы останавливаемся, и Уэлч, сбросив сумку на землю, начинает в ней рыться. Она достает бинокль и смотрит на горизонт.

– Что теперь? – спрашиваю я, постукивая ногой об ногу, чтобы хоть немного согреться.

– Обычно, – поясняет Карсон, – приходится немного подождать. Но иногда…

И тут я слышу птичий щебет. Я резко оборачиваюсь, всматриваясь в деревья, но глаз никак не может приспособиться к резкой смене картины.

– Что это было?

Птицы замолчали, когда мы начали болеть, затихли, словно их никогда не было. Мы видели, как они покидают остров – цапли, чайки и скворцы улетали на юг навсегда. Я так давно не слышала птиц, что успела забыть, как они звучат.

– Ага, хорошо, – говорит Уэлч. – Значит, скоро будут.

Я продолжаю недоумевать, почему они не реагируют на птицу, когда с воды раздается гудок. Я подпрыгиваю, сердце ускоряется, дыхание обжигает легкие.

– Что это за звук?

Сегодня довольно ясно, и где-то за серыми облаками светит солнце. Оттуда, где мы стоим, видно берег – смазанное пятно за волнами. А между нами – ни лодки, ни корабля.

– Подожди.

– Но я ничего не вижу.

Снова гудок, и вид у всех становится такой, будто так и должно быть, а потом из серого марева, словно пробираясь через густой туман, плавно выступает корабль.

Это буксирное судно с тупым носом и выцветшим корпусом. Оно слишком большое, чтобы подойти к берегу с нашей стороны острова, а вот причал, выдающийся далеко в океан, – другое дело. Когда судно подходит ближе, я узнаю идентификатор – белый номер и желто-синие полоски на трубе. Несколько раз я видела такие в Норфолке. Серия ВМФ, из Кэмп-Нэша на побережье.

Когда буксир разворачивается, волна от него доходит до берега, и, прищурившись, я могу разглядеть на плоской палубе двух людей, слишком больших из-за ярких защитных костюмов. Мотор ревет все громче, пока Карсон не затыкает уши. Я уже могу различить на корме огромный оранжевый кран – он вытягивается, удлиняется, а потом поднимает с палубы грузовой поддон и переносит его через борт на край причала.

Манипулятор разжимается, и поддон падает на деревянный настил. Доски причала под нами вибрируют. Я делаю шаг вперед, но Джулия, выставив руку, меня останавливает.

– Сначала они должны дать сигнал.

Крюк свободен, и кран втягивается назад, а те двое стоят на палубе и смотрят на нас, и я жду, что один из них махнет рукой или даст сигнал как-то еще, как вдруг раздается очередной гудок – так близко и громко, что мы просто стоим, оглушенные, и ждем, когда шум стихнет.

Постепенно гудок затухает, и я, вспомнив о необходимости дышать, жадно хватаю воздух.

– Теперь можно, – говорит Джулия.

Вода плещется вокруг свай все сильнее, пока буксир удаляется, набирая скорость. Две чайки шумно садятся на ограждение причала. Они наблюдают за нами, за припасами, которые оставил корабль. Они здесь, чтобы попытаться урвать хоть что-нибудь. Вероятно, летели за буксиром с материка.

Вблизи мне видно, что в передаче полно вещей, куда больше, чем обычно приносят в школу. Поддон нагружен заколоченными деревянными ящиками, поверх которых лежат пять или шесть мешков вроде тех, с какими возвращается лодочная смена.

– Что это такое? Вот это все? – спрашиваю я. Я хорошо знаю, как торчат у Байетт ребра. Ей нужна эта еда. Нам всем нужна эта еда.

– То, что останется между нами, – говорит Уэлч. – Вот что это такое.

– Не переживай, – говорит Карсон, и я с огромным усилием отвожу взгляд от ящиков. – Конечно, такое трудно осознать сразу.

– И это всё еда? Этим можно питаться неделю.

– И даже дольше, – сухо говорит Джулия.

Они наблюдают за мной, ждут чего-то, вот только я не знаю чего.

– Ее всегда так много?

Может быть, это впервые, и они потрясены не меньше меня – но Уэлч хладнокровно кивает.

– Не понимаю: куда она девается? Почему не доходит до школы?

Уэлч выходит вперед и встает между мной и ящиками. Джулия и Карсон придвигаются к ней, и на их лицах я вижу мрачную решимость, из которой выбивается только тревожная складка на лбу Карсон.

– Слушай меня очень внимательно, – говорит Уэлч. – Я не просто так выбрала тебя. Мы защищаем тех, кто остался в школе. Даже если это тяжело. Даже если это выглядит не так, как ты ожидала.

Я мотаю головой, отступаю назад. Это неправильно. Я не понимаю, что происходит.

– О чем вы говорите?

– Часть еды испорчена, – говорит Уэлч. – Они присылают много, но в пищу годится едва ли половина. Там внутри всякий мусор. Просрочка, пестициды.

– Пестициды? – Я не верю своим ушам, но Джулия и Карсон кивают с таким же мрачным выражением. – Мы умираем от голода из-за пестицидов?

– Вашим организмам и без того нанесен огромный ущерб. Я не уверена, что вы можете позволить себе рисковать еще и с едой.

– Поэтому мы просто не едим ничего?

– Да. – Уэлч произносит это ровным голосом, и ее внимательные холодные глаза смотрят прямо на меня. – Я же сказала, Гетти: я выбрала тебя, потому что думала, что ты справишься. Признаю, порой я ошибаюсь в людях. Если я ошиблась в твоем случае, мы можем решить эту проблему прямо сейчас. – Она слегка меняет позу и кладет руку на рукоять револьвера, заткнутого за пояс джинсов.

Я легко могу себе это представить: один выстрел промеж глаз, и мое тело под пристальным взглядом Уэлч скрывается под водой. Объяснить исчезновение одной из лодочниц не составит труда.

– Но я терпеть не могу ошибаться, – продолжает Уэлч. – И не думаю, что ошиблась в тебе. Я думаю, что ты справишься, Гетти. Я права?

Я отвечаю не сразу.

Мы дрались за каждый кусок пищи, и все это время ее было гораздо больше. Почему Уэлч решила, что она вправе скрывать от нас правду?

И все-таки на кону моя жизнь. Уэлч убьет меня не поморщившись и будет спать так же крепко, как раньше. Спустя полтора года жизни с токс мы все научились делать то, что должны. И, раз уж на то пошло, я не могу притворяться, что мне неважно, что выбрали меня. Меня, а не Риз.

– Ну так что, Гетти?

В чем бы ни заключалась проблема – а я не сомневаюсь в том, что она есть, – сейчас я сделать ничего не могу. Я расправляю плечи и смотрю Уэлч в глаза. Я не умею лгать, как Байетт, но могу попытаться.

– Да, – говорю я. – Вы правы.

Уэлч сжимает мне плечо, и на ее лице появляется широкая искренняя улыбка.

– Я знала, что мы сделали правильный выбор.

– Молодчина, – говорит Джулия, а Карсон бросается вперед и чмокает меня в щеку обветренными губами. От неожиданности я отшатываюсь: Карсон ледяная на ощупь, а ее губы холоднее зимнего воздуха.

– Как хорошо, что ты с нами, – говорит она. Они улыбаются с облегчением, как будто уже готовы были возвращаться домой без меня.

Не сомневаюсь, так оно и есть.

Уэлч обнимает меня за плечи.

– Разумеется, мы не рассказываем об этом девочкам, – говорит она, подталкивая меня к ящикам, – но директрису мы тоже стараемся не тревожить такими вещами.

– Не тревожить? – Я не могу сдержать удивления. Все это очень странно, но самое странное то, что Уэлч и директриса могут что-то друг от друга скрывать.

– У нее и без того много забот. Зачем грузить ее такими подробностями? – Уэлч улыбается. – Проще решить этот вопрос самим. Ты ведь знаешь, как она любит всё контролировать.

– Конечно, – говорю я, потому что это звучит как безопасный ответ, а она выразилась предельно ясно: она готова на все, лишь бы сохранить секрет.

– Отлично. – Она отходит от меня. – Приступим. Тебе нужно это осмыслить, так что предлагаю тебе сперва просто понаблюдать. Постепенно ты втянешься.

Карсон начинает передавать мешки Джулии; та развязывает тесемки и вываливает на землю содержимое.

Овощи, фрукты, даже пачка бекона – все упаковано, словно прямиком из супермаркета. Но когда я вглядываюсь повнимательнее, то вижу, что некоторые ящики уже открывали, некоторые пакеты вскрыты и заклеены скотчем с гербом Кэмп-Нэша: компас, глобус и лента с мелким текстом, который невозможно разобрать.

Уэлч поднимает пакет моркови, подносит его к носу, и в животе у меня бурчит.

– Не пойдет, – говорит она и кидает его в океан. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы нырнуть за ним следом.

За морковью отправляются бекон, пакет винограда и бушель[2] болгарского перца. Два мешка стремительно пустеют, а на волнах вокруг причала покачивается все больше еды.

– Вот вы где, – бормочет Уэлч. Она добралась до третьего мешка – в нем лежат бутылки воды со знакомыми этикетками. Только эту воду мы и пьем; у школы есть колодец, но после прихода токс флот запретил им пользоваться – мол, вода может быть заражена.

Карсон начинает пересчитывать бутылки с водой. Джулия, устроившись рядом, сортирует в две горки спички и мыло. Из ее мешка выглядывают бутылки шампуня – бледного, перламутрового, никому не нужного шампуня.

На сортировку уходит довольно много времени, но вот наконец опустошают мешки и упаковывают все, что хотят сохранить; еда, оставшаяся в оригинальной упаковке, крекеры, вяленое мясо и даже пакет бейглов, твердых, как камень.

После этого Джулия с помощью ножа вскрывает первый ящик. Ветер подхватывает бумажную стружку, и она разлетается по поверхности воды, как пепел.

Ящиков четыре штуки. В одном – аптечки, пакеты для биологически опасных материалов, маски, которые обычно носят врачи; примерно половину мы выбрасываем, остальное забираем с собой. Второй ящик до краев заполнен патронами, а в третьем лежат два пистолета, аккуратно упакованных в поролон. Уэлч забирает оружие и прячет в сумку, а коробки с патронами раздает нам.

Наконец мы открываем последний ящик. Он почти полностью набит бумагой и соломой, но в самом центре лежит плитка шоколада – настоящего, темного, качественного шоколада. Сгрудившись вокруг Уэлч, мы наблюдаем, как она вынимает шоколад из ящика.

– Это… – начинаю я, но замолкаю, потому что Уэлч разрывает фольгу, и я чувствую запах – я забыла, какой он, забыла, как его сладость виноградной лозой вплетается в воздух, и, не успев сообразить, что делаю, я протягиваю руку.

Карсон смеется.

– Погоди, тебе тоже достанется.

– Его уже присылали раньше? – спрашиваю я, и Джулия кивает. Я знаю, что должна злиться. Но меня хватает только на зависть.

Уэлч отламывает от плитки первые два квадратика, и это лучший звук на свете – густой, настоящий, почти физически ощутимый.

– Каждый раз присылают.

– Не каждый, – поправляет Уэлч. Вторые два квадратика отправляются Джулии. – Но довольно часто.

Наконец очередь доходит до меня; шоколад уже начал таять в руке, и я сую его в рот так поспешно, что могу подавиться, но какая разница, честное слово, какая разница, когда это так вкусно.

Когда с шоколадом покончено – на это уходит какое-то время, потому что я продолжаю облизывать пальцы, чтобы ничего не упустить, – мы взваливаем мешки на плечи и возвращаемся на дорогу. Поддон пуст. Ящики Уэлч тоже сбросила в воду; когда я спросила ее зачем, она ответила, что, если что-то оставить, в следующий раз пришлют меньше. Мы не оставляем на причале ничего, хотя забрали от силы треть.

Я понимаю, что назад мы идем той же дорогой, но чем дальше мы отходим от причала, тем сильнее она отличается от того, что я видела раньше. Может, дело в освещении, которое теперь приобрело желтоватый оттенок, а может, в чем-то еще. Чайки поднялись в небо и кружат у нас над головами, разрезая воздух пронзительными криками. Я натягиваю шапку пониже, когда Уэлч останавливается так внезапно, что Карсон врезается в нее.

– Простите, – говорит она, но Уэлч не слушает.

– Что такое? – спрашивает Джулия.

Уэлч разворачивается к нам, в уголках ее рта появляется складка.

– Что-то приближается, – говорит она. Чайки затихли, и нас окружает хрупкая тишина. – Разделимся на пары. На дорогу не выходите. Встречаемся у ворот. Гетти, ты идешь со мной.

Джулия и Карсон обмениваются взглядами и ныряют в заросли, и вскоре красные пятна исчезают из поля зрения.

Уэлч уводит нас прочь от дороги. Мы идем быстрым шагом, петляя между сосен, и их кора цепляется за одежду. Я оглядываюсь через плечо – сумрак сгущается, и с каждым звуком мне мерещится, что совсем рядом крадется какое-то животное. Мы продолжаем углубляться в лес, и мешок начинает выскальзывать из потных ладоней.

– Уэлч, – говорю я, но она не отвечает, а только хватает меня за пальто, не глядя, и тащит за собой.

В кустах слева от нас раздается треск. Уэлч замирает. Она стоит, выставив руку поперек моей груди. Сосны смыкаются вокруг нас неровным кольцом, разрезая горизонт на осколки. Лес неподвижен. Может, нам послышалось, думаю я, может, всё уже позади. Но тут звук раздается снова, и на этот раз я замечаю движение. Остекленевшие желтые глаза мелькают за деревьями и тут же исчезают.

– Что это? – шепотом спрашиваю я. Сердце колотится в груди, а легкие напрягаются, безуспешно пытаясь справиться с удушающей паникой.

– Не знаю. – Она нашаривает на поясе револьвер и накрывает его рукой, не касаясь спускового крючка. – Я не ви…

Она осекается, когда за спиной у нас слышится мягкий рокот. Короткий рык, хруст ветки. Я оборачиваюсь.

Рысь. Серый мех, длинное коренастое тело. Заостренные уши прижаты к голове, зубы поблескивают в оскале. Она находится ярдах в десяти от нас и медленно, крадучись приближается, похрустывая инеем.

Раньше рыси были мелкие и пугливые. Достаточно было одного выстрела, чтобы их прогнать. Эта рысь другая. Я вижу, как играют под шкурой мышцы на ее мощных плечах на уровне моего пояса.

– Зайди за меня, – шепчет Уэлч. – Медленно.

Я едва дышу и не свожу глаз с рыси, но сдвигаюсь за спину Уэлч, носком ощупывая перед собой землю. Кошка снова рычит, прижимаясь грудью к земле. Она уже близко, и теперь я вижу у нее на спине темные пятна – засохшую кровь и струпья в местах, где с нее лезла шкура. Внутренняя сторона передних лап покрыта язвами, белый мех на шее запачкан желчью.

Шаг вперед, еще один, хвост мечется из стороны в сторону, Уэлч отталкивает меня назад, и моя нога цепляется за корень. Я спотыкаюсь, и у меня вырывается проклятие. Кошка шипит и бросается вперед с резким скрипучим воплем.

Уэлч стреляет в воздух, так что у меня звенит в ушах, и рысь, рявкнув, отпрыгивает назад и начинает обходить нас по кругу, помахивая хвостом.

– По моему сигналу, – говорит Уэлч, – беги к школе. Я постараюсь догнать.

Мы поворачиваемся и поворачиваемся, револьвер прыгает в руке Уэлч, и я больше не знаю, с какой стороны мы пришли, куда мне бежать. Но это не имеет значения. Сердце стучит в ушах: «Беги, беги, беги».

– Готова? – спрашивает Уэлч.

Рысь продолжает ворчать, скалясь на револьвер, направленный ей между глаз.

Я не готова. Но выбора у меня нет. Спусковой крючок уходит назад, и кошка вопит, когда пуля задевает ей бок. Уэлч толкает меня в сторону.

– Пошла! – кричит она. – Пошла!

Ее голос приглушен звоном в ушах, но мое тело его слышит. Я закидываю мешок на плечо и бросаюсь бежать. Ботинки стучат по земле, и я хватаю ртом ледяной воздух и изо всех сил напрягаю мышцы. За спиной раздается еще один выстрел. Я не оглядываюсь.

Сосны проносятся мимо, пока я петляю между стволов. Страх затуманивает взгляд, и все вокруг выглядит иначе, кричит об опасности и боли. Откуда-то сбоку выныривает тропа. Я бегу по ней, и волоски на руках встают дыбом. Здесь я как на ладони и слишком уязвима, но, кажется, это одна из троп мистера Харкера в южной части острова. По крайней мере, я бегу в правильном направлении.

Легкие горят, ногу начинает сводить судорогой, мешок больно бьется о бедро. Впереди я вижу скопление елей, ветви которых опускаются до самой земли. Если я залезу внутрь, то смогу спрятаться на случай, если меня кто-то преследует, и дождаться Уэлч.