Воспитанник Шао. Том 2. Книга судеб

– Сюда, в Рио, вы получите их по телефону?

– Что вы, сэр, такие вещи по телефону мы не оглашаем. По рации и только на отдельной волне.

– Спасибо, господин полковник. Я удовлетворен вами. Свою часть дела вы провели на высоком профессиональном уровне. Передачу из Парагвая будем принимать вместе. Нам надо ее записать.

– Не могу согласиться с вашим решением, сэр. Имеется большой риск утечки информации.

– Не волнуйтесь, господин полковник, – голос Маккинроя становился официальным, – получены другие инструкции, и нам придется следовать их положениям. Подготовьте необходимую аппаратуру и успокойтесь. К вам никаких претензий не имеется. О’кей, сэр.

Глава девятая

Яростные сполохи нервного огня со стороны концлагеря подсказывали Хан Хуа, что группа мятежников упорно и пока еще довольно удачно оборонялась. Плотный автоматный и пулеметный огонь заставил карабинеров рассыпаться широкой цепью, залечь, укрыться за все возможные укрытия и перейти к прицельному огню. Потери среди них были чувствительными. Но армейский опыт командиров позволил организованность и дисциплину солдат перевести в качество. Боевики и арестанты были оттеснены к казарме, баррикаде, организованной из составленных вплотную грузовиков. С атакующими можно было покончить в течение нескольких минут. Но Хуа выжидал, прикидывал: хватит ли ему времени исчезнуть без потерь, если вдруг объявятся крупные части правительственных сил.

Осажденные выгодно расположились в здании казармы. И было ясно, что карабинерам не удастся скоро справиться с ними. Повстанцы имели много гранат. Они швыряли их подальше от себя, как испорченные бананы, отчего атакующие продолжали нести ощутимые и для такой отдаленной местности невосполнимые потери. Осколки широким веером осыпали пространство вокруг и тактическая организация боя, опыт, все меньше помогали настойчивым маневрированиям спецподразделений. Местность была ровная, голая. Карабинеры сумели закрепиться за покосившимися вышками, горящими автомобилями и дисциплинированно вели прицельный огонь, стараясь не высовываться из-за укрытий. А вот для бывших арестантов азарт, ухарство были первейшими врагами. Они, как дети, вскакивали после каждого удачного выстрела, потрясали оружием и, неожиданно резко откидывались назад, пораженные точным выстрелом противника.

Монах начал сомневаться в том, что оборонявшиеся смогут еще достаточное время продержаться, как вдали показались бронетранспортеры. Они бешено неслись по бездорожью долины, оставляя за собой густую пыльную завесу.

Хан Хуа поднял руку. Одиннадцать минометов группы партизан, приданных в его распоряжение местным руководством, стояли расчехленные в ожидании залпа. Расчеты напряженно стояли в готовности к действию.

Когда двенадцать машин приблизились к невидимой черте, завывание мин добавило звуковой колорит знойной долине. Еще секунда, и территория вокруг колонны покрылась густыми россыпями разрывов. Два бронетранспортера загорелись от первого залпа. Из них прытко начали выскакивать солдаты и катиться по сторонам. Но мины продолжали сыпаться словно камнепад. Служивым ничего не оставалось делать, как подползать к машинам, прижиматься к бортам, укрываясь от осколков.

Остальные бэтээры на полном ходу объезжали подбитые машины. Вязли в мелком сыпучем песке. Плотность падения снарядов была такова, что боевым машинам пришлось отъезжать назад. К ним согнувшись бежали оставшиеся невредимыми солдаты. Но мины опережали; и еще один бронетранспортер зачадил черным дымом. Фигурки быстро и резко побежали назад от поражающего огня минометов. Сохранившиеся бэтээры почти на месте разворачивались и, выкидывая из под колес фонтан песка, неслись подальше от плотной завесы огня. Во время этих спешных маневров задымила еще одна бронемашина. Солдаты выбрасывались из люков и долго догоняли ушедшие далеко из-под огня, машины. Карабинеры, усилившие огонь при появлении подкрепления, после бегства войскового подразделения начали организованно отходить вглубь долины. Большие потери ярко означились на желтом песке вокруг лагеря. Хан Хуа подал знак командиру партизанского отряда и бойцы с громким гиканьем бросились в преследование войск, ведя непрерывный огонь на ходу. Стремительным рывком на мотоциклах монахи внеслись в лагерь, на ходу добивая отставшие боевые единицы отстреливающихся карабинеров.

Через минуту все было кончено. Бой продолжался только вдали от лагеря с отступающими частями. Осажденные устало и тихо сидели на своих позициях и совсем непонимающе взирали на строгие лица невесть откуда появившихся китайцев. После долгого, изнурительного боя, когда они готовы были погибнуть, совсем неожиданная помощь из-за неблизких холмов была, как благословение свыше. Многие постоянно крестились и шептали про себя молитвы.

Хан Хуа не стал ждать подсчетов потерь оборонявшихся и атаковавших. Его ребята были все целы. Он быстро нашел Педро, легко раненного в плечо, бравирующего этим и громогласно проклинавшего того, кто осмелился в него попасть. Хан отвел мулата в сторону.

– Где Рус?

Педро, полный собственной значимости за содеянное, грубовато ответил, что никаких иностранцев при нем не находилось.

Монах вонзил в него свой бешеный взгляд.

– Ты мне не пробуй дурить. Здесь был наш парень. Он был телохранителем начальника лагеря. Именно он был внедрен вашим руководством сюда. И именно он должен по плану начать операцию по уничтожению охраны. Мы приехали за ним из Китая. Не берись меня обманывать: порву на части.

Разудалого Педро крепко сдавило внутри. Он еще раз поднял глаза на говорившего. Таких жестоких лиц ему редко приходилось встречать, хотя он и немало повидал на своем некоротком веку. Как божий день, было ясно, что эта дикая и темная личность шутить никак не намерена. Зря спрашивать тоже не будет. Он быстро догадался своим умом, что китаец интересуется европейцем, к которому прислали его с группой.

Беспричинно разволновавшись, впервые заикаясь, он утвердительно закивал и невнятно пролепетал, что, если сеньор спрашивает того парня, который был телохранителем и начал стрелять но охране на вышках, то еще в начале боя он находился в казарме, открыл прицельный огонь по карабинерам и сейчас где-то должен находиться там же в лагере.

– Прикажи, чтобы нашли и позвали нашего парня, – глухо выдавил Хуа. Сам приказал Сину и Ши, чтобы они внимательно осмотрели подвал казарм?

Но искать особенно было негде. Здание небольшое и его обежали в считанные минуты. Руса нигде не оказалось. Педро холопски подбежал к Хуа.

– Сэр сеньор, нет второй машины начальника лагеря. Взорваны дальние ворота. Видно ваш человек уехал во время боя. Его никто не видел. В такой суматохе…

Мулат виновато развел руками.

– Он что, за пивом поехал? – не веря словам, Педро пригрозил монах.

Но быстро пошел к дальним воротам. Они были в ширину не более трех метров. Один столб взорван. И в образовавшейся нише четко прослеживался ясный след протекторов колес на желтом песке. Две линии вели к далеким холмам, видневшимся на горизонте в сторону Запада. Хуа недолго постоял, что-то прикидывая в уме, потрогал песок. В упор посмотрел на мулата. Тот, не зная, какую состроить физиономию, глупо серьезничал и угодливо предлагал свою помощь.

Скоро возвратился отряд, посланный в погоню. Вели несколько раненых, несли двух убитых.

Хуа высказал имеющиеся сомнения командирам групп. Посоветовал оставить в живых захваченных и быстро исчезнуть подальше от этого лагеря. Скоро прилетят самолеты и будут утюжить бомбами всю территорию лагеря и прилегающую местность. Это живо привело в трезвое чувство уставших, но бездумно ликующих повстанцев. На два сохранившихся в целости грузовика погрузили тела погибших, расселись сами и уже без всяких реплик скоро двинулись в сторону далеких гор.

Хан Хуа с четырьмя своими боевыми товарищами на двух легковых автомобилях на предельной скорости метнулся в горы в сторону Чили, к стоянке вертолета. Ему теперь предстояло быстро переориентироваться в резко изменившейся обстановке. Передать сведения домой. Начать заново искать местонахождение Руса. "Ситуация осложнилась, вышла из-под контроля, – логично рассуждал Хуа, – теперь уже он в большей степени был подвержен репрессивным действиям парагвайской полиции и политической охранки Стеснера. Визит его группы не останется незамеченным в протоколах следствия. Поэтому следовало поскорее убираться из этой неприветливой местности, замести следы. Определить ближайшего охотника за ними…

Полицейское управление умело проанализирует полученные сведения. И, если оно даже запоздает с выводами по лагерным событиям, на территории Парагвая все службы будут нести дежурство в боевой готовности номер один. На неделю, две, а то и три предстояло лечь на дно, переждать горячку первых дней спецслужб. Против местных революционных группировок полицейские предпримут массовые карательные меры в первую очередь. Монахов со временем могут оставить в покое. Во всяком случае, для властей первоочередных интересов они не представляют.

Так рассуждал Хуа, подъезжая к замаскированному средь холмов, вертолету.

Глава десятая

Маккинрой внимательно прислушивался, но более вглядывался в непривычно сосредоточенное лицо Динстона, когда тот принимал по рации донесение. Физиономия полковника быстро покрылась бурыми пятнами, а голос начал срываться на первых же словах.

– Что ты несешь мне!! Какие повстанцы? Откуда? У тебя ведь все было продумано.

– …

– Монахи? Какие монахи? Что ты выдумываешь! Никого не должно быть.

– …

– А подкрепления? Где они?.. Почему они…?

– …

– Я не могу тебе верить, потому что так не должно быть.

– …

– А самолеты?

– …

– Опоздали? Ты меня не успокаивай. Теперь я знаю тебе цену. Мне нет дела до того, что вся охрана перебита. Ноль цена всем вашим приготовлениям, тем более наблюдениям. Ничего у вас не получится. Если в лагере не смогли что-либо дельного сделать, то дальше вы вообще останетесь без людей. Хватит болтать. Я прерываю связь. Встретимся в Асуньоне.

Динстон обреченно, чуть не плача, бросил трубку. Тяжело отдышавшись, гадко сплюнул на пол. Посмотрел на очень спокойного, чем-то даже неуловимо торжествующего Маккинроя. Еще более окрысился.

– Мерзавцы! Идиоты! Безголовые кретины! Монах снова ускользнул. Эта каналья, начальник лагеря, и меня посылает подальше. Благодарит бога, что сам не оказался там.

Эксперт совсем даже не сочувствующе глядел на Динстона и с каким-то дьявольским удовлетворением соболезнующе вопрошал.

– Что же все-таки произошло, полковник? По вашим отдельным репликам я ничего не понял. Почему такая экспрессия? Неужели все так плохо, что вы даже отказались от собственных реляций.

Но Динстон долго не мог успокоиться. Он метал громы и слюни перед собой.

– Какие шутки? Столько времени все готовилось. Подключена, подкуплена масса исполнителей. Неплохие кадры. Даже в руководстве оппозиции имеем надежных людей. В отрядах. И на тебе. Все постреляно. Все погибли. Нет больше концлагеря, на который угрохали немалые деньги.

– А по порядку получится рассказать? – начальственно успокоил подчиненного Маккинрой.

Полковник дико оглянулся, отрешенно махнул рукой.

– Здесь трудно рассказывать, когда хорошее дело запороли. Нервишки надо беречь. Что-то я часто расстраиваться начал. Я вам уже докладывал, что мы нащупали монаха и через наших людей в руководстве партизанами оформили его телохранителем начальника лагеря. Спланировали все, как попытку освободить политзаключенных. Заодно и от многих неугодных лиц оппозиции отделаться. Но вот этот кретин доносит мне, что, ожидая доклада о выполнении задания, получил сигнал, что в лагере стрельба. Связь прекратилась. Немедленно двинули туда два взвода карабинеров. Но они нарвались на засаду. Большие потери. Армейскую роту послали на бронетранспортерах. Снова не так. Попали под минометный огонь. Пять машин подбито и повреждено. Вернулось из ста двадцати около восьмидесяти человек. Раненых не успели подобрать. Но даже из рядов партизан доносят, что монах исчез на машине начальника лагеря. А этот идиот, кретин, начальник должен находиться в это время не в городе, а там, в лагере, и самолично управлять всей операцией.

Динстон обиженно замолк, но, немного подумав, продолжил:

– И все же я не думаю, что кто-то мог подсказать монаху.

Маккинрой отложил недокуренный окурок.

– Он и сам мог догадаться. Что-то понял по настроению. Если вся охрана лагеря перебита, значит, монах стрелял первым. А первым он очень редко стреляет. Кто-то его спровоцировал.

– Похоже, что все так и было, – не рассуждая, согласился Динстон. – Но откуда взялись монахи? Пять человек, доложили мне.

– Это уже неожиданная новость. Вы сказали, что за ними установлено наблюдение.

– Какое наблюдение? Что могут эти недоноски – мулаты и метисы? Армия бежала. Кто знает, куда китайцы помчались на машинах. Аэропорт, вокзалы, гостиницы взяты под наблюдение. Но сама граница не очень-то перекрыта. Сейчас пока никто ничего не знает. Как обычно в таких случаях идет накопление информации.

Маккинрой задумчиво встал, не спеша подошел к карте. Долго смотрел район Парагвая.

– Сын природы. А мы просто практичные люди. Поэтому нам трудно с ним. Постоянное напряжение, которое испытывает он, подает в требуемый момент критические сигналы опасности. Это со многими происходит, но не каждый к ним прислушивается. Исчезает мгновенно. Никаких следов. Никаких хвостов. Даже своих братьев по духу не предупреждает. Но своим неожиданным исчезновением подает другим конкретный сигнал опасности. Для нас эта неизвестная китайская группа – неожиданная, и она более чем догадывается, что за Русом и за ними имеется наблюдение.

Динстон зло поглядывал в окно.

– Да. Я тоже об этом подумывал.

– А что тут думать? Это логика, вытекающая из одного в другое.

Полковник нервно передернул плечами, схватился за ручку, лежавшую на столе, обиженно загнусавил:

– Мы снова упускаем монаха. Мне обещали за него бригадного генерала.

Маккинрой бросил насмешливый взгляд на возбужденного Динстона.

– Полковник, объясните мне, почему его все еще желают ликвидировать?

– Ну почему сразу ликвид? Нейтрализовать. Он все еще многим крупно досаждает своим присутствием. Наверное, старые секреты.

– Секретов он не может знать.

– Мне почем знать? – Динстон отбросил ручку. – Руководству виднее. Я солдат.

– Полковник! – Эксперт чинно выпрямился, членораздельно отрекламировал, – сейчас вы получите от меня инструкции, что с этой минуты монах должен жить. И не подвергаться риску быть убитым. Вам ясна задача, господин полковник.

– Более, чем ясна, сэр. Мне в принципе все равно. – Со знакомой ностальгической грустью мямлил офицер.

– Никаких принципов, полковник. Это приказ. Не мой приказ. Я подчиняюсь, и вы подчиняйтесь, – жестко давил эксперт. – Нам необходимо снова выходить на монастыри. Воспитанник – наша единственная ниточка, которая в состоянии нам помочь. Вы поняли?

– Да, сэр.

– Полковник краснел, задыхался. Ему грустно подумалось, что генеральские привилегии уплывают от него в далекое туманное неизвестное. Он стушевался, съежился и замолчал.

Теперь Маккинрой, обрабатывая подчиненного, заходил в комнате по диагонали.

– Уясните для себя, полковник; если мы с вами будем также продолжать, как в свое время в Китае, то монахи еще не одну сотню перестреляют, и мы ни на шаг не приблизимся к их логову. Вы имеете сведения от китайской резиндентуры?

– Это не мой регион.

– Жаль. Это не секретно. Не помешало бы интересоваться. Там монахи многим и многое припомнили. Некоторые банды прекратили существование.

– Мне-то что? Мне пора на покой.

– Вы что, обиделись? Полковник, на вас это никак не похоже. Ваша энергия еще требуется нашему ведомству.

Динстон скромно молчал и понуро смотрел в окно.

– Ну что, полковник, мне пора. Ждите указаний. Гуд бай.

– Бай, бай, – вслед, почти неслышно ответил покинутый всеми Динстон.

Он остался сидеть. Неудовлетворенность встречей злила его. Не такой исход представлялся ему. Но Маккинрой выше его и по должности, и по положению. Здесь теперь Динстон ничего противопоставить не мог. Почему в центре так круто изменилось направление в отношении монахов. В Южной Америке он имел очень сильные позиции, прочные связи и нанести еще кое-какой урон было в его силах. Он, настоящий американец, самой твердой породы, не должен, не имеет право отступать.

Голосом, полным личного достоинства и неограниченных амбиций, он заказал разговор с Вашингтоном, потом, передумав, с таким же акцентом позвонил в Кам-пу-Гранди.

Глава одиннадцатая

«Погиб и третий рейх, и третий Рим.

Тиранам и вождям одна дорога-

В учебники истории. Но ИМ…»

Саша ПОЛЫНСКИЙ.

– Хайль! Старый маразматик.

Надменное припухшее лицо с маленькими поросячьими глазками не удосужилось повернуться в сторону чересчур веселого и нагловатого старика с такой же толстой и рыхлой рожей. Внимание сидящего было глубоко сосредоточено на камине, на ногах, которые ближе прижимались к огню, борясь со знобящим холодом во всем теле. Желтые костлявые пальцы старательно цеплялись за плед. И только светлая лысая макушка одиноко торчала крупной поганкой на фоне коричневого материала в клетку. Дряхлый шеф почти спал. Тишина и тепло разморили его. И он, не сопротивляясь естественной неге, похрапывал. Думал иногда о чем-то очень далеком, очень давнем, неприятном, что заставляло его вздрагивать, настороженно поворачивать голову в сторону темной дубовой двери.

Так и сейчас: вздрогнув, ойкнув, повернул голову. Углядел ершистые редкие волосинки на седой голове Мюллера, снова отвернулся и выпукло уставился на камин.

Старый ветеран национал-социалистской, хоть и с киечком, но довольно бодро прошагал к сидящему. Нагнулся, посмотрел в лицо. Выпрямился, постучал по висящему щиту ордена меченосцев.

– Чего приуныл? Встрепенись. Какие наши годы.

Швенд болезненно жался в кресло, слезливо глядел на живой огонек нескольких горящих головешек. Но отвечал еще достаточно громко, зло и с оттенком действующего повелителя.

– Мои годы уходят под камин, – простужено хрипел он. – Душа моя, как эти тлеющие угли: горят, но тепла уже не дают. Короли низвержены: холопы на тронах.

Настырный экс-гестаповец еще раз нагнулся к Швенду: – Ты заболел? У тебя горячка?

Но, заметив в зрачках злой отблеск, успокоился. Шумно ввалился в рядом стоящее кресло. Поправил отвисший живот и удобней усевшись, ехидно загнусавил:

– Это вы-то, короли? – противно захихикал, – вы реликтовые существа.

– Заткнись. Сам ты ящер доисторический. Много ты знаешь. Кроме, как языки вырывать, ничему не на учился.

Мюллер удовлетворенно посмотрел на шефа.

– Швенд, вас давит старческая немощь. Пейте теплое молоко.

– Ты что, старый висельник, лечить меня пришел? Наверное сдать решил, пока я еще не помер. – Старик как бы очнулся от летаргического сна и шалено уставился на дряблую рожу Мюллера, – что ты несешь, хрен собачий. Сам ты грыжа маразматическая.

– Ну вот, уже и обиделся. Всегда так. – Редкий плешивый ежик экс-гестаповца на голове вызывающе топорщился, раздражал. – Я живу, как я хочу. Поэтому не унываю. Не забиваю свои мозги, как ты, несъедобной дрянью. Короли, холопы. – Мюллер желтым ногтем постучал по подлокотнику кресла. – Надо пить молоко. Тогда не так мрачна жизнь. Мао, вон, прекрасно удовлетворяет себя на меню мозгами молоденьких обезьянок. Чем не эликсир для здоровья.

– Э-э. Чтоб ты сдох раньше меня. Трупы меньше вони испускают, чем ты. – Швенд гордо запрокинул голову. Двойной подбородок вытянулся, как перед награждением. – Мы были избранным народом. А евреев никто никогда не избирал. Но они проникают во все щели власти, как ядовитый газ.

Мюллер надоедливо шаркал палкой по полу, беззлобно посмеиваясь над словами старого партийного товарища.

– У вас не хватает ума выжидать. За год в дамки. Императоры. Августейшие.

– Да, жизнь коротка. Очень коротка. Столько всего хочется. И всего за одну богом проклятую жизнь. Потому и спешка. Ошибки. Роковые. Народу зря погубили.

– Ха-ха-ха! – Живот Мюллера заходил, как при родах. – Все вы наци старостью чокнутые. Скорцени тоже подобное начал брюзжать. Когда суд господень приближается, о народе слезно помышляете. Саркофаг деревянный что ли за дверью музыку поджидает?

– Ты мне мораль не суй, черный эсэсовец. Ты куда больше народу погубил.

Мюллер пренебрежительно косил в сторону совсем упавшего духом старика.

– Я выполнял ваши приказы, всех наших партийных бонзов. Я солдат. И не будь я Мюллером, вы меня точно также, как и прочую чернь, сожгли бы в лагере на том же огне, что и евреев.

– Слушай, не дави меня, а! Я и без тебя много о чем думаю. Чего приплелся? Говори и проваливай.

– Герр Швенд, вы начали писать?

– Какое тебе до меня дело, псина смердячая.

Старик противно сплюнул в камин.

– Заметно. В гнилую философию вдарился. Хочешь отмыться перед историей в своих мемуарах. Вряд ли получится. Мы вне закона. И это уже история. О тебе тоже немало сказано. Ты ничего не сможешь ни добавить, ни убавить.

Швенд никак не среагировал. Только подрагивающие пальцы начали выдавать закипающее в нем бешенство. Мюллер понял, что достал шефа. Несколько минут помолчал. Швенд постепенно успокоился, невесело протянул:

– История выводит интересную закономерность:

Германия тогда великая, когда Россией правят бездари.

– И наоборот, – не к месту, с веселой иронией резюмировал второй старик. – Германии еще долго процветать. В этом веке в России не предвидится интеллектуальное правительство. Или хотя бы порядочное большинство в советниках. Большевики практикуют равенство, серость, лицемерие. Таланты отставляются на последние места. Преданность начальнику прежде всего. В свое время мы тоже с этого начали и плохо кончили.

– Ну и что. Слава господу нашему, что хоть все так происходит, – резко перебил Швенд. – Он-то хоть к Германии благоволит, – повернулся к Мюллеру, – но ты, я думаю, не за этим сюда приплелся, чтобы выматывать из меня остаток оптимизма.

Экс-гестаповец подвинулся ближе к огню.

– Босс, не знаю, как начать. – Начни проще.

– Американцы конфиденциально просят помочь убрать одного русского.

Швенд нейтрально молчал. Кисло смотрел на слабеющий огонек в камине.

– Кто американцы?

– Руководство спецслужб.

– Конкретней.

– Полковник Динстон.

Шеф недовольно поморщился.

– Если б ты знал, дорогой мой кат, как я им не верю. Не могу верить при всем моем желании. Янки от того и богаты, что всех оставляют в дураках.

– Они платят, – очень осторожно вставил Мюллер. – И платят очень хорошо.

– Что мне их деньги. И тебе зачем они? Я сам этого дурачка полковника могу сто раз купить со всеми потрохами и столько же раз продать. У нас имеется досье на этого потрепанного ястреба с пришитыми крыльями. Ты же сам прекрасно знаешь, что Динстон деловое ничто. Он крупный политический разведчик только на бумаге. Тем более, для тебя говорю, что у них своих исполнителей, как котов не вешаных.

Мюллер неловко похрустел старческими косточками.

– Ему свои мешают. Да и мы лучше ориентируемся в здешней местности.

– Если мешают, значит, янки со своей сапожной головой не ту ноту тянет. Или вы уже, дорогой группен-фюрер, в политике такой же профан, как и горластый Динстон.

– Какое нам дело, с какой скрипкой сидит американец. Главное, что нам на руку его предложение.

– С какой стати на руку?

– Отбрасывание коммунизма подальше на восток.

– Ты что, дебил? Какой восток? Какой коммунизм? Вспомни, где живешь. Не морочь мне голову. Ступай прочь.

Но хитрый Мюллер не уходил. Выждал время, пока Швенд снова успокоится.

– Заскучал я. Хочу тряхнуть стариной. Ребята просят работы покруче. Засиделись.

– Так что тебе от меня нужно? Иди, стреляй.

– Динстон предупреждает, что дело не из легких.

Швенд снова вскипел.

– Тебе, что, на лапу дали, что ты все грызешь меня. Хочешь стрелять, стреляй. Трудно-сиди дома. Газетчиков на наши следы навести желаешь. Или думаешь, что здесь, в Кордильерах глубоко зарылся. Пластик твой на морде не поможет, если начнут допытываться. Я не понимаю тебя. В пустые авантюры суешься, как молодой. Мимо ночной вазы мочишься, а гонор свой на газеты суешь. Если хоть один репортер сунется в мои ворота, я ему укажу твои. И пусть у тебя в заднице свербит. Ничему вас история не учит. – Швенд яро смотрел на огонь, будто разговаривал не со старым товарищем по партии, но с божественными бликами в камине, которые помогали ему ощущать дыхание истории. – Забыл Эйхмана? Тот тоже думал, что уже его никто никогда не увидит. А вон как вышло. Вывезли его в; чемодане евреи, как куклу рождественскую и все. Канул в лету, как дурачок с елки. А ведь далеко не дурак был Карлуша.