Двоица

Мишка отступила и протерла глаза еще раз, теперь уже пытаясь скрыть слезы. Ей совсем не хотелось плакать на глазах у отца.

– Можно к ней? – спросил Борис Александрович. Мишка промолчала. Она с удивлением и страхом рассматривала лицо, которое в последний раз видела вживую пять лет назад. Потом было несколько разговоров по скайпу, но веб-камера плохо передавала старение. Борис Александрович похудел, его темные волосы поредели, но он все никак не решался побриться наголо. Костюм, поверх которого он набросил халат, висел и был стерт в локтях. Складывалось ощущение, что Борис Александрович прилетел не из Тель-Авива, а из Мурманска, до которого добирался несколько часов маршруткой. Пыльный и помятый, отец казался беженцем из восьмидесятых. Мишка дернулась перекреститься, но решила, что это будет слишком явным проявлением неуважения, и вместо этого протянула отцу ладонь. Он осторожно сжал ее и сразу же отпустил.

– Мне пора, – сказала Мишка и, не дожидаясь ответа, пошла по коридору в сторону лестницы.

Уже выйдя из больницы, она остановилась и попыталась успокоиться. Идти в метро с мокрым от слез лицом не хотелось. Мишка поморгала, потерла щеки, чтобы они покраснели. Тогда заплаканные глаза будут меньше выделяться.

Она достала телефон, включила камеру и минуту внимательно рассматривала себя, осторожно протирая остатки слез и туши левой рукой. Теперь она выглядела скорее очень уставшей, чем заплаканной. Под глазами остались темные круги, а щеки горели нездоровым румянцем. Мишка приложила руку ко лбу, к губам, чтобы проверить температуру, но не почувствовала ничего необычного. Заболеть было бы очень не вовремя.

Чтобы отвлечься, Мишка решила позвонить дяде Сереже, потому что он всегда умел поднять ей настроение. Дядя Сережа ответил сразу же и звучал напряженно, пока Мишка не сказала, что у Екатерины Наумовны все хорошо, ну, насколько это возможно. Мишке почему-то не приходило в голову, что кто-то, кроме нее, вздрагивает от каждого звонка, ожидая новостей из больницы.

За пятнадцать минут, которые у Мишки заняло дойти до метро «Водный стадион», они успели обсудить семейный сбор в пятницу, приезд Бориса Александровича и арест Вероники. Дядя Сережа как раз закончил записывать ее признания: после того как Веронике показали ключ с отпечатками пальцев и каплей крови, она сразу же созналась в двойном убийстве, подтверждая Мишкино предположение о своей никчемности. Не смогла даже нормально постоять за себя.

В метро Мишка подключилась к вайфаю, посмотрела бессмысленно долгую рекламу шампуня и написала имейл Кате и Лизе, приглашая их на семейный сбор. Миша и Саша редко проверяли почту, поэтому им Мишка собиралась позвонить, но позже. Сперва ей хотелось попасть домой.

Последние полтора месяца Мишка жила одна, но все время, каждую секунду, ожидала бабушкиного возвращения. На кухне всегда стоял полный электрический чайник, чтобы можно было моментально заварить любимый бабушкин чай – молочный улун, – который хранился в большой плетеной корзине на балконе. По вечерам Мишка сидела на кухне, читала или разбирала материалы к очередному делу и все ждала звонка в дверь. Она была уверена, что если бабушка решит выбраться из больницы, то приедет домой без предупреждения, чтобы ее никто не уговаривал остаться под надзором врачей.

Вначале Мишку расстраивало, что бабушка сразу же легла в стационар и даже не пытается выбраться домой. Вскоре, правда, стало ясно, что это никак не было связано с бабушкиными желаниями. Как всегда, Екатерина Наумовна самой первой сумела здраво оценить ситуацию: если бы она переехала в центр на неделю позже, ее пришлось бы перевозить туда на каталке. Всего за несколько дней она превратилась из крепкой, хоть и хрипло кашляющей женщины в растекающуюся китовую тушу, которая с трудом вставала с койки и говорила голосом станционных объявлений в метро, поставленных на замедленной скорости. «Следующая остановка – „Выхино“».

Мишка с ужасом смотрела на это превращение. Уже к середине июля от бабушки осталась лишь восковая фигура, отдающая бесцветным голосом распоряжения, которые раньше бабушка обязательно бы выполнила сама. Восковая фигура, которая почти не меняла позы между Мишкиными ежедневными визитами.

И все равно до сегодняшнего дня Мишке казалось, что это все временно, что скоро квартира снова станет бабушкиной, а Мишка будет просто жильцом, которому не нужно самому узнавать, когда отключат горячую воду или когда нужно снимать показания со счетчиков. Сегодня бабушка выглядела хуже, чем раньше, а приезд отца означал, что бабушка и дядя Сережа развернули какую-то закулисную интригу, в которую не стали посвящать Мишку. Сложно было представить, чтό они могли сказать Боре, чтобы он прилетел в Москву. Точнее, просто: Мишка хорошо понимала, что именно ему сказали, но думать об этом не хотелось совершенно.

Чтобы отвлечься, Мишка открыла в телефоне фотографию, присланную утром. Сперва она рассмотрела ее целиком, а потом включила в редакторе функцию сетки. Фотография тут же оказалась разрезана на семьдесят восемь квадратов, которые предстояло разглядывать по отдельности. Мишка приблизила левый угол так, что на экране осталось шесть квадратов. Синяя стена вагона метро, поцарапанное стекло и несколько кусков людей. Две головы, один локоть, одна спина, один туристический рюкзак.

Когда с осмотром было покончено, Мишка перенастроила сетку, и квадратов стало в два раза меньше. Теперь нужно было не только рассмотреть каждый квадрат, но и отследить, чтобы результаты второго осмотра полностью совпали с результатами первого. Мишка не ожидала, что в фотографии обнаружится что-то важное, хотя бы потому, что если имело место преступление, то именно преступник и выложил фотографию, а преступники не делятся публично доказательствами своей вины. Тем не менее внимательный осмотр фотографии был хорошим способом настроиться на рабочий лад.

Закончив с квадратами, Мишка снова открыла фотографию целиком. Нужно было выжать из снимка как можно больше информации перед встречей со свидетелем. Мишка представила, что играет одновременно в несколько детских игр. Во-первых, перед ней была картинка, наполненная предметами, некоторые из которых были важнее других. Эти предметы необходимо было найти.

Во-вторых, нужно было понять, что на снимке не так, как должно быть, или не так, как могло бы быть. На пальцах фотографа нет маникюра – почему? Пятнышко на внутренней стороне локтя у девушки – синяк, шрам или родинка? Могла бы девушка стоять лицом к вагону? На все эти вопросы предстояло ответить.

В-третьих, нужно было выявить отличия этого снимка от другого такого же. На антресолях у бабушки хранилась целая коробка журналов «Мурзилка», в которых встречались такие задания – две картинки, отличающиеся друг от друга в пяти или шести точках. Фотография у Мишки была всего одна, но это не мешало ей представить рядом еще одну, похожую. На выдуманной фотографии один человек вел другого в даль, держа его за руку. Не хватало двух вещей: браслета на руке фотографа и поезда метро на заднем плане. Кроме того, человек, тянущий фотографа за руку, был не любой. Девушка с темными волосами и светлой кожей. Возможно, если полагаться на показания свидетеля, погибшая девушка Катя. Также было ясно, что фотограф и девушка знакомы.

Мишка старалась не думать про обстоятельства появления фотографии – это могло помешать процессу выжимания, – но одна мысль все же успела проскочить: фотография подавалась от лица Софьи – миру через ее новостную ленту. Какой же из предметов пытался показать фотограф? Вариантов было несколько. Девушку. Себя. Свои отношения с девушкой. Отношение девушки к вагону метро. Браслет. Он будто приковывал внимание – совершенно черная черточка, пересекающая запястье потенциального убийцы. Или потенциального свидетеля убийства. Потенциального убийства.

Мишка открыла свой канал в «Лабиринте» и набрала текст обращения:

ТП-1 0–827–181–40–00 (0) ЭММR (кр)

рок-н-ролл, Ф2–5М – ТП

маска? око? дизайн? тентакли?

Со своими подписчиками – помощниками и коллегами – Мишка разговаривала на смеси кодов, удобных для фильтрования алгоритмами «Лабиринта», и личных терминов. Не то чтобы Мишка опасалась, что кто-то будет читать ее канал, скрытый несколькими паролями, один из которых Мишка сама вводила в телефон нового подписчика, но эти простые шифры позволяли защититься от случайных взглядов, брошенных через плечо в поезде метро. В первой строчке говорилось примерное время смерти человека и место смерти – Москва, станция метро «Кропоткинская». Во второй описывалось время, когда была сделана фотография Кати, которую Мишка прикрепила к сообщению, и указывалась предположительная причина смерти – несчастный случай.

Смерти Мишка делила по принципу «секс» – межчеловеческие отношения, «наркотики» – отношения человека с миром и «рок-н-ролл» – несчастный случай. Отсюда вырастали разнообразные гибриды, например наркотический секс – социально-политическое убийство, сексуальные наркотики – самоубийство на почве ревности и нарко-сексуальный рок-н-ролл – падение со сцены во время пропитанного экстази рейва. Серия вопросов указывала потенциальным исследователям на точки, которые интересовали Мишку: лицо девушки, личность фотографа, обстановку на фотографии и руки обоих персонажей.

Почти сразу написала ТИ-1, с которой Мишка познакомилась пару месяцев назад, когда расследовала сокрытие сексуального насилия в нескольких школах. Дело было грязное, наказать преступников не удалось. Мишка чувствовала себя виноватой перед ТИ-1 и всегда внимательно читала ее сообщения, которые чаще всего были не особенно полезными. В этот раз дело обстояло иначе.

– Телесный пластырь на локте, пудра, – написала ТИ-1. Мишка открыла фотографию и приблизила локоть девушки. Действительно, то, что она при осмотре приняла за пигментацию кожи или старый шрам, вполне могло оказаться пластырем. Следовало обратиться в полицию и запросить результаты посмертного осмотра тела. К сожалению, рассчитывать было не на что: под колесами поезда руку могло разорвать на мелкие кусочки. Тем не менее если девушку еще не похоронили, то можно было провести химический анализ и установить, принимала ли она внутривенно какие-то препараты.

Из дома Соня вышла после того, как снова приняла душ и хорошенько накрасилась. Разбитая губа саднила, и скрыть ее было невозможно, но у Сони уже была готова версия событий. Никаких падений с лестницы – после сна она случайно ударилась о косяк двери. Любому из ее друзей это должно было все объяснить. Отходняк у Двоицы такой, что еще хорошо, если отделаешься только разбитой губой. Это Соня уже привыкла, поэтому может просто встать, пойти умыться. Другим приходилось долго ворочаться, пытаясь устаканить вращающуюся комнату.

Сейчас Соне необходимо было встретиться с Ваней, чтобы подготовить его к встрече с Мишкой. Потом еще нужно было заехать в университет, договориться о том, чтобы, если там будут задавать вопросы, все отвечали, что она была на парах. Отношения с преподавателями и однокурсниками у Сони были отличные, ей всегда легко давалось общение.

После того как Вершик ее успокоил и помог отмыться, они вместе уселись за кухонный стол и стали придумывать, что делать с этой Мишкой. Отменить встречу, конечно, было нельзя – это бы наверняка усилило подозрения. Необходимо было, наоборот, успокоить детективку, показать ей, что случилось недоразумение, а еще отвести ее внимание от себя и Вершика. Вершик Соне все объяснил, и она поняла, что вела себя глупо. Нельзя, никогда нельзя привлекать земных к своей жизни, кроме как если Бог и ты имеете над ними абсолютную власть. Про фотографию Соня не поняла, только потому что недавно проснулась. Если бы подумала чуть подольше, все бы встало на места.

Мишка задумалась и чуть не пропустила свою станцию. Ей в голову пришли бабушкины слова про то, что можно сдавать комнату, чтобы было на что жить. Бабушка не понимала, что, хотя Мишка никогда не просила денег за расследования, иногда ей все же переводили небольшие суммы на кошелек. Два года назад, после дела о похищенных картинах Артеньева, хозяин известного онлайн-магазина подарил Мишке полтора биткоина, стоивших тогда около тысячи долларов. Мишка ничего не понимала в криптовалютах и сразу же передала управление кошельком Никите, который с нарочитым постоянством извещал Мишку о растущей цене ее небольшого капитала. В начале лета Мишка продала биткоины и, поскольку ее жизнь стоила очень мало, до сих пор не нуждалась в денежной помощи.

Тем не менее представить себя живущей в бабушкиной квартире в одиночестве было сложно. Даже несмотря на то что последние месяцы Мишка именно что жила в ней одна, квартира не казалась ей пустой – она будто замерла в ожидании хозяйки. Мишка знала, что, если бабушка умрет, это ощущение продержится недолго.

Когда Мишка поднималась по лестнице подземного перехода на станции «Китай-город», ей пришло сообщение от АС-2: «Я рад, что ты взялась за это дело. Катя была хорошая девочка».

«А ты сам-то встретишься со мной? Для дачи показаний?» – спросила Мишка.

«А что, приглашаешь? Я ее совсем не знал», – ответил АС-2.

«Но ты же знаешь эту Софью», – сказала Мишка.

«Да, она тоже хорошая. Давай встретимся на неделе, и я все про нее расскажу», – АС-2 отвечал быстрее, чем Мишка успевала осмыслить его предыдущий ответ.

«Хорошо», – написала Мишка и вышла из «Лабиринта». Арт был обычно очень занят, и его сообщения, а особенно желание встретиться, были неожиданными. Мишка думала, что ей придется вылавливать его в толпе у выхода из шаболовского здания Вышки и потом долго уговаривать ответить хотя бы на самые простые вопросы, а он взял и написал сам. Рамина Брамм сказал бы, что такая приятная неожиданность может иметь пренеприятные последствия, потому что, когда свидетель сам хочет что-то рассказать, это чаще всего означает, что он собирается врать.

Мишка представила себе французского сыщика таким, каким изображали его рисунки в старом, еще советском издании «Стальных колец», – в черном плаще и клетчатых шароварах, делающих его похожим на Остапа Бендера, перебравшегося-таки из Ялты в Монте-Карло. На некоторых рисунках Рамина изображался в чалме, но, хотя в книгах довольно часто упоминалось его арабское происхождение, этот головной убор никогда не указывался, из чего Мишка делала разнообразные нелестные выводы о знакомстве художника с текстом. Нигилистически настроенный Рамина никогда не стал бы носить такой яркий признак этнической принадлежности. Ему вообще было свойственно проводить большую часть времени в шелковых халатах, которые напоминали скорее о дальнем, шелковом Востоке.

Образ Рамины всегда поддерживал Мишку в трудные минуты.

«В конце реки всегда будет море, – как бы говорил сыщик. – И то, что сейчас тебя несет, без разбору кидая о камни, не значит, что так будет всегда».

«Как скажешь», – подумала Мишка. Эту же мысль можно было сказать и иначе: основные свойства любого страдания – это его иллюзорная конечность и беспросветная цикличность. Однажды река закончится и начнется море, которое, впрочем, при взгляде из космоса окажется такой же рекой.

«О некоторых берегах лучше и не знать», – сказал бы Рамина. Мишка увидела его всходящим по лесенке к мостику белой яхты, которая упиралась кормой в этот самый невидимый берег. По пряному запаху и горячему, но не яркому солнцу можно было предположить, что яхта пришвартовалась в турецком порту.

«Не знать о берегах и не видеть берегов – это не одно и то же», – сказала Мишка.

«Почему?» – Рамина склонился над пожелтевшей картой Атлантического океана. Мишка хорошо знала, что географией и историей Эсфирь Аир интересовалась мало, поэтому образ не показался ей странным.

«Потому что сложно жить иллюзией, в которую не веришь», – сказала Мишка. Она остановилась перед входной дверью и зашарила в кармане в поисках ключа.

«Подумай, было ли так всегда? Иллюзиям свойственно меняться, а жизни – нет. Если раньше тебе казалось, что море совсем близко, может быть, так и есть», – сказал Рамина.

«Ты запутался. И люди тоже меняются», – сказала Мишка.

Глава третья

Они молились всю ночь. Молились и репетировали показания. Потом Вершик лег спать, а Соня прошла на кухню и встала на колени перед маленькой иконкой, которая висела у окна, чтобы проговорить тайную молитву, над которой думала целый день:

Иисус Христос, Бог мой, прости мои прегрешения. Прости блуд и призри рабу Свою, прельщенную мирским и земным, исшедшую далее дозволенного. Сохрани в здравии моего брата Вершика, моего духовника Адриана, друга моего Ивана. Прости ему его грешения. На Твое превеликое милосердие уповаю. Пусти меня в мир, позволь не служить больше в Двоице. Даруй сладость воздержания и мирской жизни. Дай мне терпения, позволь помочь брату моему сохранить нашу миссию в тайне, а после отпусти меня, и я всю жизнь буду служить Тебе, только сама. Я от Твоего пути не отступаю и от власти Твоей не отрекаюсь и не отрекусь, но сил больше нет, нет больше терпения. Я наставлю Ивана, верну его в Веру. И других наставлю – только сама, Господи, Бог мой. И прости мне мою молитву. В Твоей власти тело и душа мои. Как Ты повелишь, так я и поступлю.

Мишка проснулась от того, что телефон, на ночь поставленный на зарядку, упал на пол. Видимо, в темноте она положила его слишком близко к краю тумбочки.

«Смотри», – написал АС-2. Он прислал Мишке ссылку на новостную ленту ПиС. Видимо, вибрация от этих сообщений и столкнула телефон с тумбочки.

ПиС опубликовал ссылку на твит американского агрегатора SMT: «Sofia Basquiat confirmed as lead in the new adaptation of the critically acclaimed Esther Ayr novels about suave detective Rameena Bramm»[1].

«Видишь, Рамина, людям свойственно меняться», – подумала Мишка, разглядывая фотографию французской актрисы. София Баскиа, о которой Мишка никогда раньше не слышала, отлично подходила на роль сыщицы. Интересно было только, постригут ли ей волосы короче или оставят до плеч.

АС-2 заметил, что она прочитала его сообщение, и написал: «Ну что? Тебе как?»

Сначала Мишка решила не отвечать, потому что начинать утро со споров об изменении пола любимого персонажа не хотелось, но потом ей пришло в голову, что АС-2 хочет сказать о чем-то еще, но не знает, как начать разговор. Она уже настроилась на то, что ведет он себя странно, и поэтому решила заранее простить его возможные высказывания на тему голливудской погони за равенством полов.

«Мне нравится», – написала она.

«Мне, наверное, тоже», – ответил АС-2, подтверждая Мишкино предположение. Представить себе, что Арту может понравиться что-то, даже столь отдаленно связанное с феминизмом, было сложно.

«Встретимся сегодня?» – спросила Мишка. Все-таки она только проснулась и была не готова участвовать в долгих разговорах вокруг да около.

«Давай. Ты во сколько встречаешься с Соней?» – спросил АС-2. Мишка не удивилась тому, что он уже знает, что они договорились о встрече. У Арта все всегда было схвачено.

Сверившись с перепиской с Соней, Мишка написала: «В десять».

«На Китай-городе? Давай я подъеду к Дамбо к девяти тридцати, и мы быстро переговорим», – написал АС-2. Мишка посмотрела на время: восемь пятнадцать. Ей нужно было десять минут на то, чтобы встать, еще десять минут на душ и пятнадцать на завтрак.

«Хорошо», – написала она, официально переводя АС-2 в разряд свидетелей. Нельзя отказывать человеку, если он так стремится с тобой встретиться. АС-2 прислал смайлик – солнечные очки. Мишка не ответила, а вместо этого принялась за нелегкое дело пробуждения. Она включила в телефоне выпуск новостей, вышедший по московскому времени поздно ночью. Улыбчивый ведущий за несколько минут окончательно разбудил Мишку, и к сегменту о Софии Баскиа она уже встала, и, подобрав с тумбочки телефон, пошла чистить зубы. Пятнадцать минут спустя она сидела за кухонным столом и резала докторскую колбасу бабушкиным ножом.

В квартире вообще все было бабушкино. Мишка заметила это только после того, как Екатерина Наумовна переехала в онкологический центр. На стене тикали бабушкины часы – раньше их нужно было заводить ключом, но в середине двухтысячных Екатерина Наумовна отдала часы мастеру, другу дяди Саши, который заменил заводной механизм на электронный. Бабушкин холодильник чуть кренился рядом с бабушкиным книжным шкафом. Ветер трепал бабушкины занавески. Мишка приподнялась с бабушкиного стула и взяла с бабушкиного стола бабушкину солонку. Соль в ней была новая, купленная Мишкой уже после отъезда Екатерины Наумовны.

Соли Мишка насыпала слишком много, и колбасу пришлось отмывать – Мишка включила в раковине горячую воду и вдруг горько заплакала. В эту секунду она точно знала, что бабушка больше никогда не зайдет на эту кухню.

Умываясь и приводя себя в порядок, Мишка думала о том, что ежедневные поездки к бабушке заменили ей походы в церковь, а это было вредно для внутреннего равновесия. Поправила крестик на запястье, произнесла быструю и простую молитву:

Дай, Господи, сегодня легкости. Я заслужила.

Утро сразу стало светлее, и из дома Мишка вышла в приподнятом настроении. Чтобы не отвлекаться на мир вокруг, включила в наушниках «Revival» Эминема. В музыке Мишка не разбиралась совсем и слушала рэп для того, чтобы лучше разбирать английский язык. К тому же громкая музыка укрепляла боевой настрой – Мишка даже чуть-чуть подвигала руками, будто пытаясь попасть по невидимым барабанам. Потом представила себе, как это выглядит со стороны, и спрятала руки в карманы жилетки. Не потому что стеснялась – бабушка всегда учила Мишку, что стесняться нужно только Бога, – а потому что не хотела привлекать к себе лишнее внимание. Дядя Сережа уже давно говорил ей, что она недостаточно заботится о собственной безопасности и любой преступник при желании сможет выследить ее дом и квартиру.

С АС-2 Мишка собиралась встретиться возле церкви на Покровке, которую в чате обозначала как «Дамбо», из-за яркой, но не очень ясной ассоциации с розовыми слониками из старого мультфильма. Именно здесь она обычно назначала свидания друзьям и коллегам.

Арт почти не изменился с их последней встречи – только волосы покрасил. Вместо коричневых кудрей по его вытянутой голове теперь скатывались на сторону белые пряди. Его длинная фигура, согнутая буквой «Г», как бы вырастала из церковной стены и больше всего напоминала вывернутый готический контрфорс, случайно затесавшийся в московскую параславянскую реальность. Арт и в манерах напоминал иностранца: все время улыбался и пытался похлопать собеседника по плечу.

Мишка с неудовольствием отметила, что Арт не один. Рядом с ним стояла миниатюрная девушка в черном, коротком даже по летним стандартам платьице. Она курила что-то тонкое и косилась в сторону. Если бы не возраст девушки, которая вряд ли могла быть младше Мишки, они бы напоминали отца и дочь, потому что Арт явно говорил что-то наставительное. Он не смотрел на свою собеседницу и даже не поворачивал к ней головы. Девушка несколько раз кивнула, потом покачала головой.

– Арт? – окликнула художника Мишка.

– Мишка! – Арт оторвался от стены и направился к ней. Его спутница так и осталась стоять, не поднимая головы.

«Это кто?» – хотела спросить Мишка, но Арт ее опередил.

– Это Котя, подруга Кати, – сказал он, кивая на девушку.

– Удобно, – пробормотала Мишка.

– Она случайно тут проходила, и я ее заметил, – сказал Арт.

Мишка покосилась на художника и сжала губы, чтобы он не думал, что она хотя бы на секунду ему поверила. Арт всегда отличался большой наглостью, но Мишке не всегда было понятно, для кого он так выделывается.

– Привет, – Мишка протянула девушке руку. Та ничего не ответила и испуганно посмотрела на Арта.

– Котя, скажи «привет», – попросил Арт.

– Привет, – сказала Котя и тут уже посмотрела на Мишку. – И я не Котя, я Даша.

– Котя-Котя, – задумчиво сказал Арт и вдруг резко добавил: – А я пойду, приятно было повидаться.

– Куда? – спросила Мишка.

Арт качнулся в сторону светофора, но, видимо, заметив, что красный отсчет только начался, решил, что может еще на секунду задержаться.

– Мне нужно на встречу с коллегами по цеху.

– А кто собирался со мной поговорить? – спросила Мишка.

– Котя. А я пойду. – Арт снова качнулся, но уже не стал останавливаться и так и пошел к переходу, меряя плитку журавлиными ногами.

– Эй, – позвала Мишка, но Арт только ускорил шаг. Гнаться за ним у Мишки не было никакого желания, тем более что Котя-Даша вдруг быстро заговорила:

– Я ее не убивала, честное слово. Я ее даже не видела в этот день…

– Что, простите? – переспросила Мишка. Бабушка Екатерина всегда начинала говорить медленно и подчеркнуто вежливо, когда жизнь внезапно подкидывала ей подвыпившего полицейского или взбунтовавшегося сына. Это, как и многие другие бабушкины свойства, Мишка впитала с раннего детства.