Двоица

За краткую жизнь шестой струны Екатерина Наумовна перезнакомилась с Эркюлем Пуаро, мисс Марпл, отцом Брауном, Шерлоком Холмсом, Иоанной, Ниро Вульфом, Огюстом Дюпеном и Раминой Браммом. Приготовившись таким образом, она забрала у Мишки гитару и вручила ей новенькую книжку – «Стальные кольца» Эсфирь Аир.

– Читай, – сказала Екатерина Наумовна.

Мишка послушно принялась читать вслух: «Глава первая, в которой Рамина получает письмо. Утром, а утро в городке наступало поздно, разве что не после обеда, Рамина проснулся и, еще не разомкнув глаз, улыбнулся солнцу, поскольку жизнь показалась ему прекраснее клубничного мармелада, намазанного на свежий кусок деревенского хлеба. До убийства почтальона Жерара оставалось всего четыре часа…»

Екатерина Наумовна сидела на кухне с чашкой чая и внимательно вслушивалась в Мишкин шепот. Мишка читала вслух часами, тихо, чтобы не сорвать голос, который после первых ста страниц «Стальных колец» хрипел несколько дней. «Стальные кольца», «Берега голубых озер», «Последнее лето птиц», «Закат рябин» и «Маски прошлых зим» Мишка осилила за два месяца. Потом ее голос стих: Мишка стала читать про себя, и дело пошло быстрее. Екатерина Наумовна правильно рассудила, что начинать воспитание девочки нужно было именно с детективов: после десятка романов Аир Мишка переключилась на Стаута. На нижней полке кухонного шкафа ее ожидало «Имя розы» Эко. Екатерина Наумовна надеялась, что к лету внучке можно будет подсунуть Достоевского.

Мишка читала с большим удовольствием, потому что за «музыкальную» осень, под звон старых струн, которые каждый день приходилось заново подтягивать, чтобы они издавали хоть какой-то звук, у нее в голове образовалась большая пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Лежа на ковре, Мишка задавалась простым вопросом: почему папа бросил ее сразу, когда она родилась, а мама – только когда ей исполнилось шесть лет? Про то, что мама ее бросила, Мишка знала из подслушанного взрослого разговора.

Екатерина Наумовна думала, что Мишка уже заснула, и поэтому решилась расспросить дядю Сережу о путешествии Марии.

– Не вернется она, я думаю, – сказал Сережа. Дальше Мишка слушать не стала: зачем? С мамой все было ясно.

В Мишкиной голове папа уехал в город Тель-Авив, а значит, мама должна была сделать что-то похожее. Перед глазами все время стояло странное «Губер-Кабаевск», и как-то так вышло, что мама уехала именно туда. Мишка представляла себе северный город, в котором собираются разные неудавшиеся художники и актеры. Северный, потому что дядя Сережа однажды назвал маму «отмороженной», а неудавшиеся, потому что дядя Миша, известный и успешный (как говорила Екатерина Наумовна) художник, жил в Москве и Лондоне, но не в Губер-Кабаевске. За месяцы игры на гитаре Мишка успела придумать целый мир вокруг этого городка, хотя ей, конечно, не приходило в голову, что она что-то придумывает. Ей казалось, что картинки у нее в голове складываются из рассказов взрослых и собственных воспоминаний: что-то говорили Екатерина Наумовна и дядя Сережа, что-то Мишка помнила из раннего детства.

Чем больше представляла себе Мишка, тем больше картинки противоречили друг другу. То мама жила в квартире, то в палатке, то ночевала у друзей или родственников, то на улице. Названия – Будапешт, Киев, Суздаль, Новгород, Рублевка – звучали все время разные, Губер-Кабаевск же никогда не назывался, из чего Мишка заключила, что слово это неприличное. Еще дважды от мамы приходили письма, и в обоих она просила у Екатерины Наумовны денег, что было странно, потому что Мишка считала, что в Губер-Кабаевске деньгами не пользуются. Это предположение, по всей видимости, взялось из какой-то сказки, которую мама рассказывала ей еще во время совместной жизни. Чем больше становилось картинок, тем труднее было удержать их в голове и, главное, поверить в то, что все они правдивые.

Когда бабушка подсунула Мишке «Стальные кольца» Эсфирь Аир, город Губер-Кабаевск как раз начал рушиться под давлением неоспоримых фактов. Мама внезапно навестила Москву и даже забежала на пару часов к Екатерине Наумовне и Мишке, у которых как раз сидел дядя Сережа, и ни разу за это время не упомянула своего пребывания в Губер-Кабаевске. По ее рассказу выходило, что она не сидела на месте, а все время куда-то ехала, шла или добиралась.

Мама предупредила, что уедет еще на полгода и постарается писать письма, но ничего не обещает, потому что на Камчатке, а она ехала на Камчатку, может не быть почтового отделения. Тут дядя Сережа засмеялся и впервые на Мишкиной памяти прямо сказал сестре, что она слишком много выдумывает.

– Почта сейчас и в джунглях есть, а с Камчатки можно звонить хоть каждый день, – сказал дядя Сережа. Мама вспыхнула, но тут же нашлась.

– Мы будем все время в лесу, далеко от города, – сказала она. Губер-Кабаевск исчез, распался на отдельные слова и фразочки. В образовавшуюся пустоту Мишка поместила приключения Рамины Брамма. Потом в ее жизни было много сыщиков: и элегантный шовинист Эраст Петрович Фандорин, и прогрессивная шведка Лисбет Саландер, – но именно француз, а точнее араб, воспитанный во Франции, Рамина Брамм, стал для Мишки Сыщиком с большой буквы «Сы».

Сначала это было просто красивое имя. Потом Мишка наткнулась в интернете на форум, посвященный книгам Аир, а оттуда попала на фикбук, где существовало целое сообщество фанатов Брамма.

Русские фанаты книг Аир называли себя рамбрами, калькируя название более обширного англоязычного фандома ea rambram. Они рисовали любимого сыщика и его немногочисленных платонических партнеров, писали фанфики и обменивались конспирологическими теориями. Как вскоре выяснила Мишка, большинство рамбрамов не читало книги про Брамма, а смотрело британский сериал восьмидесятых годов и его ремейк начала двухтысячных. Сериал назывался «Стальные кольца» и, по мнению Мишки, сильно проигрывал книгам. Тем не менее на заставке ее телефона и теперь, десять лет спустя, стоял кадр из последней серии первого сезона «СК»: Рамина, хромая, шел вверх по узкой улочке замшелого французского городка.

Именно на эту картинку смотрела Мишка, пока Вероника разговаривала с полицейскими. Когда они повели Веронику к припаркованной за углом машине, Мишка встала и направилась к метро. Ей предстояло доехать до «Водного стадиона», где находился Митрохинский онкологический центр. Именно там с конца июня жила бабушка Екатерина.

Пробуждение, как обычно, было малоприятным. Раскиданные простыни липли к телу, а во рту чувствовался неприятный металлический привкус, как будто Соня напилась крови. Она встала, медленно, пытаясь размять тяжелые со сна руки. Тело слушалось с трудом, шло дрожью. Нужно было одеться и поехать в «Стулья», но перед этим сходить в душ и привести себя в порядок.

«Вершик? Адриан?» – хотела позвать Соня, но сухое горло отказалось звучать. Тогда Соня беззвучно пробормотала короткую молитву:

Помоги терпеть мне, Господи.

Ей сразу стало лучше. Голова прояснилась.

– Вершик? – позвала Соня, но квартира ответила молчанием. – Адриан?

Ни брата, ни духовника ей видеть не хотелось, но, если они были в квартире, пришлось бы одеваться еще в комнате, натягивать на потное тело белую сорочку. Появляться перед сожителями нагой было совершенно нехорошо. Она и спать собиралась в одежде, но с таким ужасом представила себе вечернее раздевание, липкое, гадкое, что в конце концов решила, что Бог ее простит, если кто-то из мужчин увидит ее спящей.

После душа Соня подобрала на кухне телефон, чтобы проверить теле- и инстаграм. Последний показывал несколько новых лайков, что было странно, потому что Соня туда давно ничего не выкладывала. Она открыла собственную ленту и увидела новый пост, свой пост – фотографию Кати. Соня точно ее не выкладывала. Соня даже не делала этой фотографии и никогда ее не видела.

В голове тут же закружилось очень много мыслей, как случалось каждый раз, когда приходилось быстро перестроиться с духовного на земное. От мыслей о наготе было трудно мгновенно перейти к размышлениям о Кате.

С ней Соня познакомилась почти случайно, через «Стулья». Это была хорошая девочка, хотя и не без проблем и странностей. Приятная, образованная, из сложной семьи. Соня умела мгновенно считывать по человеку класс и статус – именно поэтому ее отправили в Москву.

Телефон звякнул сообщением в телеграме. Писал Вершик: «Катя упала под поезд метро».

Соня опустила телефон на кухонный стол. Нужно было что-то делать, срочно. Кто мог выложить пост? Только Вершик или Адриан. Или нет. Зачем? Это сделал кто-то из них, из тех людей, которые хотели им помешать. Отец много раз говорил Соне, что доверять нельзя никому, кроме братьев и сестер, а она взяла и доверилась этой обычной девочке. Наслушалась ее глупостей. Нужно было сказать Адриану, что в квартире побывал кто-то чужой, взял ее телефон, выложил туда фотографию, чтобы она знала, что скоро их всех найдут и вот так же скинут под поезд. Но почему этот чужой не мог и ее убить? Ведь он же был в квартире? Голова заболела, и Соня снова стала читать молитву. Господь мой, убереги и дай силы… Христос, как всегда, дал быстрый ответ: надо написать Артему и попросить помощи. Потом она все расскажет духовнику, а пока нужно попытаться разобраться самой, потому что Бог помогает тем, кто помогает себе.

Мишка села в первый вагон из центра и тут же достала телефон: ей хотелось поскорее взяться за новое дело. Она открыла «Лабиринт» и быстро просмотрела отфильтрованные входящие. Две кражи, одна измена и одно сообщение со странной темой – «Необъяснимое самоубийство».

Мишка занималась расследованиями давно и еще в начале своей карьеры поняла, что нужно выстроить канал связи, по которому к ней смогут поступать просьбы о помощи. Обычная почта не подходила, потому что там не было возможности нормально сортировать письма. Тогда Мишка обратилась к своему другу Никите, который хорошо разбирался в компьютерах и телефонах, и Никита предложил ей использовать «Лабиринт». В этом приложении, внешне похожем на все остальные мессенджеры, Мишка смогла с Никитиной помощью настроить алгоритм, который задавал любому обратившемуся несколько вопросов и, только получив положительные ответы, направлял заявки Мишке во входящие.

Сперва алгоритм спрашивал, почему заявитель не обратился в полицию, и предупреждал, что Мишка находится в постоянном контакте с несколькими следователями из московской полиции. Потом, если заявитель не разрывал контакт после первого вопроса, спрашивал, знает ли он участников преступления лично. Мишка не рассматривала дела, о которых сообщали лица, не знакомые с ситуацией из первых рук. Если и на этот вопрос человек отвечал положительно, алгоритм спрашивал, есть ли у него какие-то доказательства совершения преступления. Мишка иногда, по просьбе знакомого, могла взяться за дело, в котором не имелось никаких улик, но к ее «Лабиринту» имели доступ совершенно случайные люди, а ввязываться в историю, где ей придется искать, например, чемодан денег, о существовании которого известно только со слов его «хозяина», Мишке не хотелось.

Первое дело о краже оказалось именно таким: на третий вопрос алгоритма человек, зарегистрированный в «Лабиринте» под ником hohel, сказал, что имеет «точные даные о похищение бабушкиного кольца», а в пояснении написал, что «семейную религвию было запрещенно фоткать», поэтому опознать ее может только он сам. Алгоритм, видимо, смутила малограмотность hohel-a, и он побоялся не пускать его к Мишке. Со спокойной душой Мишка отправила мошенника в спам.

Вторая кража была настоящая, с доказательствами, но неинтересная. У студентки МГУ украли ноутбук, и она предполагала, что Мишка воспользуется своими связями, чтобы найти компьютер на подпольных московских рынках. Мишка посоветовала ей пройтись по общежитию и посмотреть, нет ли ноутбука у кого-то из знакомых. В ответ студентка обиженно промолчала.

Изменами Мишка обыкновенно не занималась, но в этом ключе алгоритм был пока недоработан. Молодой человек, скрывающийся за ником pushkinjr, писал, что его девушка связалась с каким-то Владиком из другой группы, но не признаёт этого. Сперва Мишка хотела молча отправить его в спам, но потом сжалилась и скинула ссылку на телеграм-канал «Любовь и я», в котором какая-то студентка филфака раскладывала по полочкам все возможные проблемы современных отношений. Пушкину явно нужен был терапевт, а не детективка.

Последнее непрочитанное сообщение во входящих выглядело так: «Здравствуйте, меня зовут Софья. Вас мне посоветовал друг, АС-2, сказал, что вы поймете. У меня случилась странная история, и я не знаю, что мне делать. Моя однокурсница и подруга, Катя, сегодня упала под поезд метро. На станции „Кропоткинская“, около двух часов дня, вы можете это загуглить. Я в это время была на занятиях в университете, на семинаре по лингвистике. Это важно, у меня не было с собой телефона. Я считала, что забыла его дома, на зарядке. Когда я пришла домой, телефон лежал на кухонном столе. Видимо, его кто-то брал, потому что у меня в инстаграме появилась фотография, которую я не выкладывала. Более того, я ее не делала. Я прикрепляю ее к сообщению. Девушка – Катя, а руку я опознать не могу. АС-2 сказал, что вы помогаете тайно, не делясь информацией с полицией».

Мишка прервала чтение и загрузила фотографию, скриншот поста из инстаграма. На квадратном снимке была изображена девушка в черной кофте, тянущая руку к камере в стиле «follow me». Посередине фотографии ее пальцы встречались с рукой фотографа. Девушка улыбалась, тянула фотографа к раскрытым дверям вагона метро. Мишка присмотрелась к плитке, определила станцию – «Библиотека имени Ленина». Внешность у девушки была незапоминающаяся: волосы русые, длинные; глаза, кажется, карие; губы и нос не выпирающие, обычные. Мишкиным вниманием завладела рука фотографа. Тонкая, скорее женская, незагорелая. На запястье – черный акриловый браслет. Закончив изучать фотографию, Мишка дочитала сообщение: «Я скрыла фотографию из общего доступа, но она осталась у меня в архиве. Я с удовольствием встречусь с вами, чтобы рассказать все что могу. Вам, наверное, захочется узнать, кто имел доступ к моей квартире, – список я вам предоставлю. Спасибо, Софья».

«Какая умная, – подумала Мишка, щурясь. – А почему ей не пришло в голову, что украсть могли не телефон, а только аккаунт?»

Все же было интересно. Мишка ответила Софье: «Давайте встретимся, завтра в десять утра, если вы можете, на Китай-городе в переходе, где музыканты. Я буду в красной жилетке, спутать сложно».

Кроме того что в «Лабиринте» наступило затишье, был еще один важный аргумент в пользу того, чтобы хотя бы поговорить с этой Софьей. АС-2. Арт Псков, студент и друг семьи, ученик дяди Миши, художник. Цифра «2» указывала на то, что в их обмене помощью очередь остановилась на Мишке. Сперва она помогла Пскову с раскрытием сложной коррупционной схемы приемной комиссии, которая никак не хотела брать его в вуз, несмотря на рекомендацию все того же дяди Миши. Потом Арт помог Мишке с опознанием нескольких рисунков в деле об убийстве студийной модели. И вот теперь он решил призвать ее на помощь этой Софье. Если бы Арт не считал дело стоящим, то не стал бы давать свой позывной, а просто скинул бы Софье ссылку на Мишкин «Лабиринт».

Софья ответила почти сразу: «Спасибо большое, буду».

Мишка вздохнула и убрала телефон. До «Водного стадиона» оставалось две остановки, и ей нужно было подготовиться.

Глава вторая

Вершик еле-еле признал Адриана, которого почти всегда видел дома, где духовник одевался иначе. Сейчас на нем были черная рубашка с коротким рукавом и такие же черные джинсы. Под темной бородой виднелась серебряная цепочка. Вместо домашнего креста, тяжелого, на духовнике был маленький серебряный крестик, который иногда поблескивал в вырезе рубашки. Сам Вершик был одет неброско: обычные, чуть потертые джинсы и футболка с застиранным принтом.

– Ну все. – Адриан помахал незажженной сигаретой. – Я теперь поеду в Обитель, а тебе оставляю Москву. Твой будет город, пока временно, а там, может, и благоволение дадут, сделаем тебе лик.

Вершик только кивал, слушая духовника. Он был уверен, что благоволение будет получено, потому что, кроме него, никто на этот гнилой удел не претендовал. Да и Адриан вроде бы его за все простил, а значит, мог замолвить слово. Вершик чувствовал, что телефон в кармане вибрирует звонком, но не хотел перебивать наставника и терпел. Терпение ему всегда давалось легко.

«Хипстер, – думал Вершик, продолжая разглядывать наряд духовника. – Образ с плаката в молельне. Только без бублика на голове. Почему? Волосы пока не отросли».

Плакаты в молельне были красивые, завораживающие. Их полагалось рассматривать и разбирать по частям: почему человек так одет? о чем он думал, когда выбирал одежду? как он будет себя вести? Земных людей было нетрудно узнать – но трудно понять. Для этого требовалось изучить все хитросплетения их характеров и желаний.

Вершик хорошо запомнил одно задание, которое ему дал отец на уроке английского языка:

Девушка тушит сигарету о бордюр и, внимательно глядя по сторонам, идет через улицу к церкви. У входа ее ждет подруга с футляром от скрипки в левой руке. Подруга не видит девушку, потому что стоит к ней спиной и читает объявления на стенде перед входом в церковь.

Полагалось пересказать текст на английском, добавив описание одежды обеих героинь. Именно выполняя это задание, Вершик впервые ощутил исход в земное. Будто бы весь мир вокруг сделался прозрачным, а под ним проступило все то, что он выучил на уроках. Вершик смотрел на двух девушек сверху вниз и отчетливо видел их простые мысли, неуклюжие отношения и наивные заблуждения. Потом уже он посмотрел один сериал, в котором персонаж мог обменять половину своей жизни на то, чтобы узнать истинное имя другого человека. «Очень похоже, – подумал Вершик, глядя на плоский экран, вмонтированный в стену молельни. – Вот что значит исходить в мир».

В юности Екатерина Наумовна Файнберг возвышалась над сверстниками, и даже теперь, неподвижная и спеленатая, она казалась слишком большой для больничной койки. Во сне она напоминала выброшенного на берег кита, легкие которого медленно проваливаются под собственным весом. Она уже не поднималась и говорила очень тихо, так что Мишке приходилось сидеть возле самой подушки. Из-за многочисленных приборов и капельниц туда нельзя было поставить табуретку, поэтому Мишка стояла на коленях, упираясь грудью в металлический бортик. Бабушка говорила о своих планах на ближайшее будущее.

– Я хочу пересказать тебе свое завещание, Мирочка, чтобы, если со мной что-то случится, тебя нельзя было обмануть. Я оставлю можайскую дачу Саше и Мише, поделю поровну и еще куски отдам Марише, Катеньке и Марии, чтобы им не пришло в голову ее продать. Марии еще останутся деньги. Еще останется Боре, совсем по мелочи. Это для того, чтобы он не предъявил прав на квартиру. Квартира целиком достанется тебе. Думаю, ты могла бы сдавать комнату – на эти деньги можно жить. Я говорила с Сережей, он будет за тобой приглядывать и помогать, если что. – Екатерина Наумовна замолчала. Ее грудь вздымалась медленно, словно прорываясь через прохладный воздух палаты. Мишка закусила губу, чтобы не заплакать. Бабушке бы это не понравилось. – Я хочу, чтобы ты устроила прием для семьи в пятницу. Думаю, Боря еще не прилетит, но даже если прилетит, его звать не нужно. Не нужно и пускать, если он надумает прийти, – сказала Екатерина Наумовна.

Мишка очень хотела спросить, отпустят ли врачи бабушку, чтобы и она могла всех повидать, но вместо этого сказала:

– Поняла. А кого позвать?

Екатерина Наумовна задумалась. Даже лежа в больнице, она продолжала отслеживать географические перемещения всех членов своей обширной семьи.

– Вот как, – сказала она наконец. – Ира сейчас в Израиле. Она, наверное, приедет на похороны. Тогда ее позвать нужно будет обязательно, телефон возьмешь у Саши. Сашу позови вместе с Пашей и Лешей, и пусть будет один. Мишу с Катенькой, Маришей и Шурой. Сергея…

Мишке все было ясно, хотя очень хотелось записать список в телефон. Этого делать было нельзя, потому что бабушка всегда держала все в голове и не поощряла вспомогательных инструментов. Ира Фурман, названная в честь Мишкиной прабабушки, – племянница Екатерины Наумовны, дочка ее старшей сестры Елизаветы. Она давно жила в Израиле, еще с начала девяностых, но Екатерина Наумовна так к этому и не привыкла. Дядю Сашу нужно позвать с сыновьями – Лешей и Пашей, – но без его пассий. Дядю Мишу позвать вместе с третьей женой и дочками, Маришей от нынешнего брака и Шурой от предыдущего. В списке отсутствовала Ирочка, вторая жена дяди Миши, с которой бабушка поддерживала хорошие отношения, но которую, видимо, не считала частью семьи. Также бабушка не упомянула родителей мамы, Светлану и Георгия, о которых и Мишка бы не вспомнила, если бы не перебрала в голове всех своих родственников. Старшие Мироновы совсем не участвовали в жизни внучки, точно так же как они не участвовали до этого в жизни своей дочери.

– Хорошо, – сказала Мишка.

– Еще, – Екатерина Наумовна прикрыла глаза, – я составила списки продуктов, вон на столе. – Она моргнула, не указывая направления. – Мише скажи, чтобы принес алкоголь. И следи за ним.

Бабушка имела в виду не дядю Мишу, который обладал удивительно спокойным для художника характером, а алкоголь.

– Хорошо. – Мишка кивнула и тут же замерла. Ей показалось, что она дергается слишком резко, будто имитируя обычную бабушкину подвижность. Екатерина Наумовна попыталась повернуть голову, но ее остановила усталость. Каждое движение приходилось обменивать на несколько слов, а ей еще многое нужно было сказать Мишке.

– На антресолях есть картонная коробка, там дедушкины вещи. Разбери их. Ненужное можешь выбросить, только фотографии оставь, – сказала Екатерина Наумовна.

– Хорошо, – сказала Мишка. Она изо всех сил старалась запомнить бабушкин голос. Екатерина Наумовна говорила сухо, на выдохе выбрасывая слова. Она больше не растягивала ударные, не выжимала паузы из запятых и точек. Ее согласные стали гладкими и округлыми, будто стертыми. Мишка внезапно подумала, что больше никогда не сможет слушать мамбл-рэп, потому что ей открылся весь смысл этого музыкального жанра – предсмертный шепот человека, тонущего в собственной крови.

– Мирочка, – сказала Екатерина Наумовна. Мишке самой пришлось приписывать к хриплому слову вопросительный знак. Она несколько раз моргнула, пытаясь сфокусироваться на койке, но белый прямоугольник с подогнутыми металлическими лапами остался размытым пятном, похожим на колорадского жука, которого зачем-то раздули гидравлическим насосом и поместили в мрачную больничную комнату, окружив проводами и стойками. Мишка провела рукой по лицу, развезла слезы по щекам.

– Я постараюсь прийти на встречу, но тебе придется всем руководить, – сказала Екатерина Наумовна.

Мишка кивнула, потом сказала:

– Хорошо.

В палату вошла медсестра и встала у дверей. Она показалась Мишке толстым березовым бревном, которое пьяный лесник прислонил к косяку.

– Иди с Богом, – сказала Екатерина Наумовна. Мишка почувствовала, что бабушка подталкивает ее к выходу, хотя та даже не пошевелилась. Ее руки скрывали простыни.

– Я завтра зайду, – сказала Мишка. Она поднялась с пола, поцеловала бабушку в лоб, схватила с тумбочки список продуктов и быстро вышла в коридор. Слезы катились ручьем, и она не сразу разглядела, что напротив двери стоит какой-то человек в халате навещающего. Он сделал шаг в ее сторону и странно развел руки, будто собираясь обнять воздух над Мишкиной головой.

– Мишка? – спросил человек.

Соня прикрыла лицо руками, но он все равно ее ударил, прямо по пальцам.

– Сейчас же ей напиши, что не придешь. – Вершик упер кулак в стену, чувствуя, что проломит сестре череп, если будет и дальше бить ее.

– Прости. – Соня сжалась на полу, с ее губы капала кровь. – Прости.

– Откуда ты вообще ее взяла? – Вершик собрал в кулак все свои силы и замер. – Почему решила написать?

– Я думала, что это они. – Соня попыталась отползти и ударилась носом о плинтус. – Что приходили, пока я спала.

– Дура. – Вершик опустился на колени и положил руку Соне на плечо. – Так. Успокаивайся. Сейчас мы с этим разберемся.

Его злость была вызвана не глупостью сестры, про которую он всегда знал, а тем, что эта глупость решила проявить себя в самый неподходящий момент, как раз когда Адриан уехал из Москвы. Но, уже успокоившись, Вершик понял, что это всего лишь еще одно испытание, которое нужно вытерпеть, пережить. Духовник оставил ему Москву – вот теперь полагалось иметь дело с Москвой.

– Расскажи про эту Мишку. – Вершик обнял сестру, положил ее голову себе на колени. – И про Артема этого расскажи.

– Что? – Мишка протерла глаза и всмотрелась в расплывающееся лицо. Голос был неприятно знакомый, и она бы сразу его узнала, если бы не думала о другом. Посреди больничного коридора, сгорбившись и по-вратарски расставив руки, стоял Борис Александрович Файнберг.