Медведи тоже умеют любить. Камень Демиурга. Книга первая

А я не выдержала и расхохоталась.

– Ну, Василич, ну, силен ты, людям мозги запаривать!! Молодец!! Хвалю!!

У завхоза улыбка стала еще шире, обнажив остатки коренных зубов во рту. А я подумала, что всякие снобы недооценивают у нас простых людей. Может быть, как говорит опять все тот же Василич, академиев они не кончали, но в остром уме, природной смекалке и широкой душе им не откажешь. На самом деле, это и есть главное в человеке. И перефразируя английскую пословицу, скажу так: необразованного человека со светлой душой можно «образовать», а вот из образованного сноба сделать душевного человека нельзя. Лично мне нравится первый вариант. Тайга заставляет взглянуть на жизнь безо всяких розовых, голубых или желтых очков. Здесь ценятся только реальные вещи, которые смогут тебе помочь выжить, понять, чего ты стоишь на самом деле, стать самим собой, а не тем, кем принято, модно или престижно. И в конечном счете, понять, что это вообще такое – человек.

Об этом я думала всю дорогу, пока ехала на УАЗике в деревню. А еще, пыталась бороться с тревогой, которая, пробралась в сердце сначала похожая на пушистый клубок, а теперь стала расправлять свои колючки, оказавшись ежом. Саныча я застала в лесничестве, когда он уже собирался уходить. Увидев меня, поздоровался и спросил:

– Катерина Юрьевна, тебе чего? По делу, или так, в гости заскочила?

Я усмехнулась.

– Ты же знаешь, нет у меня времени по гостям ездить. Да, и что толку к тебе в гости ездить. Толи дело, когда ты ко мне. У меня и банька, и щука копченая под пивко, и лишних ушей и глаз при этом нет. Красота…!!

Саныч хмыкнул.

– Ты что ль в гости меня зовешь?

Я пожала плечами.

– Саныч, ты же знаешь, я завсегда рада гостям, особенно тебе.

Лесничий не показал вида, но, чувствовалось, что остался довольным.

– Так, зачем пожаловала? – Ему самому вопрос показался немного грубоватым, и он проговорил извиняющимся тоном. – Кать, ты прости, мне ехать надо. А еще домой заскочить, переодеться. Начальство в лесхоз вызвало на ночь глядя не пойми зачем. Так что, давай по быстренькому. Срочное что-то?

Я торопливо заговорила.

– Саныч, давай я тебя до дома довезу, а по дороге и поговорим.

Саныч кивнул, закрыл свой кабинет на ключ и, вслед за мной, направился к выходу. Чтобы не терять зря времени, я заговорила на ходу.

– Я, собственно, хотела попросить тебя откомандировать, так сказать, Люську ко мне на более длительный период.

Он остановился около машины и уставился на меня круглыми глазами.

– Какую еще Люську? Мать, ты что, заговариваться начала? Повариха что ль нужна? Так я таких здесь и не знаю…

Я звонко рассмеялась.

– Саныч, Люська – это кобыла, которую я взяла на твоей конюшне. Брала-то я на несколько дней. А вот теперь прошу тебя оставить ее за мной на все время, пока я тут в ваших краях работаю. Ну как, договоримся?

Саныч с облегчением выдохнул и полез в УАЗик.

– Фу ты, Господи!! А я уж подумал, что у тебя что с Василичем случилось и ты повара ищешь! А кобылу, конечно, бери. Она у меня до осени все равно без дела простаивать будет. Документы я позже оформлю, чтобы все чин чином было. Да, Юрьевна, лошадь в лесу она всегда пригодится!!

Я завела машину и развернувшись, поехала на край деревни, где стоял дом лесничего. И, стараясь, чтобы это выглядело не очень заинтересовано с моей стороны, заговорила о главной причине, по которой прилетела в деревню.

– Слушай, у меня сегодня какие-то чужаки объявились. Собирались сюда, в Черемухово. Не заезжали к тебе? Интересные ребята. Сам знаешь, в тайге все, как на ладони. А эти какие-то странные. Из города что ли приехали?

Я делала вид, что внимательно смотрю на дорогу. А сама замерла в ожидании его ответа. Саныч поправил очки на носу и пробурчал:

– Ездят тут всякие, как будто, без них хлопот мало. Приезжали тут, с бумагой от управления, мол, оказать всяческое содействие и прочее. Согласен, странные они какие-то. Говорят, ведут исследования всяких аномальных мест. А я им отвечаю, что нет у нас тут никаких аномальных мест. Самое аномальное место у нас в деревне – это пилорама. Не место, а Бермудский треугольник какой-то. Сколько пил не дай, через неделю все запорют! Они на меня глаза вылупили, с презрением смотрят. Тоже мне, ученые, блин! Видали мы таких «ученых»! Тут люди работают, а не глупостями занимаются. Старший их, по фамилии Панкратов, скользкий такой, сразу мне эту бумажку из управы в нос тык, мол, велено вам оказывать нам всяческое содействие. Ну, я им и оказал это самое содействие. Определил на постой к бабке Лукачихе. У нее дом большой, внуки -то из города приезжать перестали. Так что, ей подспорье будет какое-никакое. Хотя, думаю, она от этих квартирантов помощи, конечно, не дождется, так хоть, какую копеечку заработает. За постой они вроде бы неплохо обещали заплатить. Опять же, молочко там, или с огорода чего им продаст, все бабке легче будет.

Про Лукачиху я и без Саныча знала все. Одно время она нам хлеб пекла, пока свою печь не наладили, да и молоко иногда у нее покупала. А вот про изучающих аномальные зоны мне было послушать интересно. И я спросила:

– Так, Саныч, я чего-то не поняла. Они что, теперь тут по тайге начнут шастать, зоны эти самые искать?

К этому времени, мы подъехали к его дому. Я остановилась у ворот, покрашенных в ярко-синий цвет, а Саныч уже открыл дверь, собираясь выходить, но тут, задержался, посмотрел на меня серьезно, и проговорил:

– Это ж, ясень пень, им нужен Медвежий Яр. Я им ничего про него не рассказал, но, начнут сейчас по деревне шастать, и кто-нибудь из наших обязательно проболтается. И, помяни мое слово, добром это не кончится. Лес он шума и суеты не любит, а тем более такой лес, как наш. – Закончил он со значением глядя на меня.

Саныч вышел из машины, попрощавшись, а я сидела, положив руки на руль и смотрела в одну точку. Казалось бы, чего это я распереживалась так? Ну приехали люди исследовать аномальные зоны, вон, даже бумажку с управления привезли, значит серьезные люди, подготовленные, не абы как. Ну, и пускай себе с Богом, как говорится, занимаются своими делами, я -то тут при чем? Но, что-то свербело у меня внутри, не давало успокоиться. И тот самый клубочек тревоги, который сначала был мягким, вдруг стал выпускать ежовые иголки. Мне внезапно пришло в голову, а не съездить ли мне за свежим молочком к бабке Лукачихе? А то я что-то давно своих мужичков молочком не баловала.

Глава 14

Дом бабки Лукачихи стоял недалеко от конторы лесничества. Большой дом, когда-то справный и полный жизни, срубленный на совесть из звонких сосновых бревен, теперь выглядел, как брошенный старик, которому осталось только дожить свой век. Голубая краска на наличниках облупилась, воротца покосились. Но, во дворе и палисаднике царил образцовый порядок. Георгины цвели на положенном им месте, и куст сирени у крыльца тоже радовал глаза по весне обильным цветением.

Звали бабульку Феодосия Аникеевна, и была она из местных. Тут родилась и выросла, тут и замуж за местного лесника вышла по фамилии Лукачин. И никто уж ее после никак по-другому не называл, кроме как Лукачиха, словно и имени-то у нее другого никогда и не было. Они родили семерых детей, двое из которых умерли в младенческом возрасте, и осталось пятеро. Большая семья, требующая неустанной заботы и внимания. Сам-то лесник был мужичком неказистым, но уж больно хозяйственным, пил умеренно и в жене души не чаял. А Феодосия в молодости была девкой видной, статной, с тугой черной косой чуть не до пят, с яркими, словно вишни, смешливыми карими глазами, про таких говорили, кровь с молоком. Хозяйство было крепким, а дом – полная чаша, лучше и пожелать нельзя. В общем, жили не тужили. Потом дети выросли, разъехались, Лукачин помер, не то от воспаления легких, не то еще от какого недуга. А Феодосия осталась тут свой век доживать. Хотя, дети ее в город звали, бабулька наотрез отказалась от родных могил уезжать. Характером она была уж больно строга, ее слово в семье всегда последним было. Степенна была, несуетлива и деловита, с деревенскими бабами на завалинке не сиживала и языком без дела не мела. Правду-матку людям в лицо резала, невзирая на чины и звания. Не всем это нравилось. Ее слово в деревне почиталось, как приговор Верховного Суда. Да и сейчас еще, в деревне с ней побаивались связываться по этой же причине. А ну как про себя что услышат не лицеприятное. Кому ж такое охота?

Я, когда приехала работать в эти места, мужа ее уже не застала. А вот с бабулькой познакомилась очень быстро. Вкуснее и пышнее хлеба, чем у нее, во всей деревне было не сыскать. Ко мне она сначала отнеслась весьма настороженно. И то правда, чего бы это бабе в тайге делать, да еще и мужиками командовать. Но, со временем, у нас отношения наладились. Я неизменно и торжественно называла ее по имени-отчеству, Феодосией Аникеевной, что и пробило первую брешь в наших отношениях. Деревенские никто уж так к ней и не обращался, давно позабыв и имя, и отчество старой женщины. Я ей помогала, чем могла. Иногда мужиков своих просила грядки ей вскопать или там забор починить. А она нам хлеб выпекала, на хмелю заквашенный, и Василича моего обучила, за что мы всем нашим коллективом были ей благодарны до безмерности. Так и стали жить помаленечку.

Вот я и решила, что мое посещение бабули будет вполне уместным, и порулила в сторону ее дома. Рядом с домом на коновязи лошадей было не видно. Или уехали «гости» куда, или, что вернее, во дворе поставили. Притормозила у ворот и заглушила двигатель. Вышла из машины, и привычным жестом нащупала щеколду на калитке, прилаженную изнутри. Только собралась подниматься на крыльцо, но увидела в огороде, как мелькает белый ситцевый, в черный мелкий горошек, платок бабули, и направилась прямо туда. Феодосия Аникеевна собирала на грядках огурца. Два ведра уже стояли в сторонке наполненные до самого верху небольшими тугими пупырчатыми огурчиками. Чтобы не напугать старушку, я прокричала издали:

– Здравствуй, Феодосия Аникеевна!! Урожай собираешь? – Задала я очевидный, но необходимый в данной ситуации вопрос.

Бабулька распрямилась, и сделав руку козырьком, ждала, когда я подойду поближе.

– Здравствуй, Катерина. Да вот, наросли, проклятые, уже третью кадушку солю, а есть кто будет, не знаю. Дети за огурцами уж точно, не явятся. – Произнесла она, и в голосе я услышала легкую горечь.

Старушку стало жаль. Нелегко это, должно быть, вырастить пятерых детей, и доживать старость в одиночестве. Я постаралась ее утешить.

– Феодосия Аникеевна, да ты не волнуйся. Одну бочку, считай уже пристроила. Мои орлы все схомячат за зиму, да еще и добавки попросят. – Я пыталась говорить веселым легким тоном.

Бабуля глянула на меня с усмешкой, верно оценивая мое неуклюжее стремление ее успокоить и утешить. Седая прядь выбилась у нее из-под платка. Она ее старательно заправила назад, и закивала головой.

– Спасибо тебе, Катерина. Добрая ты баба. Может хочешь свежих огурчиков?

Я улыбнулась.

– Кто ж в здравом уме от твоих огурчиков откажется? Хоть соленых, хоть свежих…

Старушка наклонилась над грядкой, выискивая среди густых шершавых листьев очередной огурец, сорвала и кинула его мне. Я на лету поймала и с удовольствием захрустела сочным упругим овощем.

– Ой хорош!! Не огурец – чистый мед!!

Дожевала огурчик, потом подхватила оба ведра до самого верху наполненных огурцами, и понесла их к крыльцу дома. Вскоре там появилась Феодосия Аникеевна, неся в охапке длинные перья зеленого лука, вырванные вместе с белыми тугими головками корней, и большой пучок укропа. Положила это счастье поверх огурцов, распрямилась, вытерла тыльной стороной ладони потный лоб, и торжественно проговорила:

– Забирай все, порадуй своих мужиков витаминами. А у меня еще нарастут. – И грузно села на ступеньку деревяного крыльца, покрытую цветастым кружком домотканого половичка. Ее карие, глубоко-посаженные глаза под едва заметными, выцветшими на солнце, бровями, смотрели на меня внимательно и пытливо.

– А ты что, в гости решила заглянуть, или по делу?

А у меня опять мелькнуло в голове: «дело пытаешь, аль от дела лытаешь?». Как видно, за прошедшие столетия мало что изменилось на нашей земле. И меня это, почему-то порадовало. Врать бабке страсть, как не хотелось, но и правду сказать не могла. Поэтому начала смущенно мямлить.

– Да я молочка у тебя хотела прикупить. Давно нас Василич блинами не баловал.

Феодосия Аникеевна все продолжала глядеть на меня, словно намереваясь проникнуть в самую глубину моих мыслей. Полное лицо ее с сеткой морщинок, было серьезно, будто она решала некую проблему. Потом покачала тихонько головой, видно отвечая на свои какие-то мысли, и проворчала.

– Так для блинов яйца нужны, масло и сметана еще. Иначе, какие это будут блины? Ладно, пошли в избу, чего тут комаров кормить. – С кряхтением поднялась с крыльца и направилась в дом.

Я покорно потрусила за ней. Да, думаю, обмануть старушку у меня вряд ли получится, на несколько метров вглубь земли видит. Старые люди, прожившие нелегкую жизнь на земле, не утрачивают своей связи с ней. Поэтому и видят души человеческие почти насквозь, читают прямо в сердце. И утаить от них что-либо бывает очень трудно. Но, отступать было уже поздно. Да и, не могла же я просто вот так взять и уехать, не добыв ничего, кроме огурцов! Так что, придется теперь идти уже до конца, как говорится. А потом, у меня была надежда, что бабулька не поведает всей деревне истинную причину моего визита.

Внутри дома все было как во многих деревенских домах. Печь посередине большой комнаты, домотканые дорожки на деревяном полу, на стене в рамках старые, чуть пожелтевшие фотографии, часы ходики над столом между двух окон, одна маленькая спаленка и коридорчик, который вел на другую, более большую половину дома. Вход в ту часть дома был отдельный. А в этой, маленькой жила когда-то свекровь старушки. Как я и думала, именно большую половину дома и заселили приезжие гости. Феодосия Аникеевна принялась хлопотать, желая угостить меня чем-нибудь вкусненьким, а я вяло отбивалась.

– Спасибо, я не голодна. Меня Василич ухой накормил… Да не хлопочи ты так. Я ненадолго…

Но хозяйка не обращала на мои жалкие протесты никакого внимания. Наконец, она накрыла на стол и села вместе со мной. Сделав приглашающий жест отведать что, как говорится, Бог послал, бабуля уставилась на меня внимательным взглядом и проговорила:

– Ну, что, рассказывай…

Я попыталась увильнуть и прикинуться дурочкой.

– А чего рассказывать то? У меня все по-прежнему, работаем потихоньку. У меня сучкоруб молодой чуть ногу себе не откромсал топором, но вроде, все обошлось. А так, у меня ничего нового и не случилось.

Старушка усмехнулась и покачала головой.

– Ох, Катерина, мала ты еще со мной тягаться… Говори, зачем приехала, только не вздумай врать, что за молоком. Все равно, не поверю. Небось, хотела узнать, что за гости у меня появились? – И она покосилась в сторону коридорчика, из которого дверь вела на ту, другую половину.

Я вытаращила на нее глаза, похлопала удивленно ресницами, и выдохнула:

– Ну ты, Феодосия Аникеевна даешь!! Тебе бы будущее предсказывать, да людям на картах гадать с такой-то проницательностью.

Хозяйка на меня рукой махнула:

– Ты мне зубы-то не заговаривай, говори, коли пришла. Права я, аль нет?

Я тяжело вздохнула. Придется «сдаваться», ничего не попишешь.

– Да, права ты, во всем права. – Начала я покаянно. – Гости меня твои интересуют. Что за люди?

Бабулька закивала головой, и пожевав губами ответила:

– Да, как тебе сказать? Люди, вроде, как люди. С двумя руками, и двумя ногами, голова, вроде, тоже на месте. Городские, одним словом.

Я с легким недоумением посмотрела на нее.

– Ты чего-то темнишь, недоговариваешь. Я ведь тебя знаю. У тебя глаз, как у орла! – И тут же поправилась. – Ну, как у орлицы, я хотела сказать. От тебя ничего не скроешь. Говори толком. Что значит «городские»? Я можно сказать, тоже «городская».

Старушка глянул на меня с прищуром:

– Какая ты к лешему «городская»?! Ты, почитай, уже наша, черемуховская. Сколь годков тебя уж знаем. И люди тебя уважают, и ты к людям с уважением. Не-е-е, милая, даже и не думай. А вот ОНИ… – Бабка перешла на таинственный шепот. – Они нашими никогда не станут. Потому как, нас деревенских за людей не считают. И уважения в них нет ни к людям, ни к земле. Думают, что шибко хитрые, а не понимают того, что вся ихняя хитрость вот она, тута! – Она вытянула ладошку и похлопала по ней другой рукой, изображая, где все «ихние» хитрости. – Говорят, что ан… ин…, тьфу, ты!! Ну в общем, чудные разные места изучают, потоки там какие-то, или еще чего, я толком не поняла. Да и ни к чему мне эти премудрости. А вот, то, что они сюда не просто так явились, мне понятно. И ищут они вовсе не какие-то там потоки, ищут они что-то вполне себе определенное, и замыслы у них нехорошие. Вот помяни мое слово, добром это не кончится! – Совсем, как недавно Саныч, закончила она.

Я задумалась. Все даже хуже, чем я думала. Хотя, было не совсем понятно, что конкретное они ищут, но тревога уже прочно угнездилась внутри и сейчас топорщила свои иголки нисколько не стараясь притвориться «мягким и пушистым» клубочком. А Феодосия Аникеевна спохватилась:

– Что ж ты, Катерина, и не ешь ничего? Попробуй вон пирожка со щавелем. Только вчера вечером испекла.

Я, чтобы не обидеть хозяйку, взяла пышный, румяный пирожок с тарелки и принялась его жевать. Пирог был вкусный, но в горло мне не лез. Я кое-как его сжевала, запила уже остывшим чаем из кружки, похвалила с избытком восторга золотые руки бабульки, и засобиралась домой, сославшись на дела. Старушка стала хлопотать, доставать из холодильника молоко, масло, сметану, яйца, в общем все, что положено для блинов. Я с опозданием вспомнила, что денег с собой не взяла, на что Феодосия Аникеевна, махнула рукой.

– Ты мне еще до весеннего паводка три мешка муки приперла и мешок сахару, а денег не взяла. Так что, угощайтесь на здоровье. Свои люди, сочтемся. Да, и теперича я богатая! Квартиранты то за постой деньжищ отвалили, что две моих пенсии. А еще сказали, что будут у меня продукты покупать. Так что, спасибо Сан Санычу, удружил. – В ее словах был легкая насмешка.

Думаю, если бы Саныч мог ее услышать, ему бы это точно не понравилось. Усмешка, даже легкая в устах такого человека, как Аникеевна, это все равно, что выстрел снайпера. Я уже была в дверях, когда она мне в спину проговорила:

– А еще, они про нашего знахаря спрашивали, что возле Чертовой пади живет в старом скиту.

Я замерла в дверях. Потом, повернулась к старой женщине и, усердно изображая удивление, спросила:

– А знахарь-то им зачем, или захворал у них кто?

Старушка помотала головой и горестно вздохнула:

– Да, все, вроде, здоровые… А почто спрашивали, ума не дам. Сама голову ломаю… – И добавила совсем другим тоном. – Ты ведра с огурцами да зеленью на крыльце не забудь. Только, опосля все банки мне верни, ну и ведра тоже. Ну, Господь с тобой, девонька. Заезжай когда… Всегда тебе рада, знаешь.

Я еще раз поблагодарила старушку и вышла из дома. Огурцы и прочую снедь, я погрузила, пообещав себе, что в следующий раз надо будет привезти старушке какой-нибудь гостинец, и отправилась на базу. А в голове одна мысль мне не давала покоя. Надо бы предупредить Прона, о том, что о нем расспрашивали приезжие гости. Потом, немного покопавшись в себе, поняла, что меня так встревожило. По непонятной пока мне самой причине, я была твердо уверена, что от этих «гостей» исходит угроза, живущим в избе на слиянии ручья и реки.

Глава 15

Когда, взятых в охотхозяйстве лошадей не вернули на третий день, люди заволновались и отправились на поиски пропавшей семьи. Прошли по маршруту, нашли пещеру, в которой произошел обвал, и поняли, что случилось несчастье. А неподалеку, на стоянке, возле давно остывшего костра, обнаружили мальчика. Он лежал, свернувшись калачиком на подстилке из пихтовой лапки возле костра. Его голова была совершенно седая, без единого темного волоска, а левую половину лица пересекал большой шрам. Удивление вызывал тот факт, что шрам уже был зажившим, словно мальчик его заработал уже несколько лет назад. Ни воспаления, ни крови, будто операцию проводил в лучшей косметологической клинике какой-нибудь профессор, светило-хирург. И одежда на нем была чистая, не подранная, без каких-либо следов крови, вроде как он только что ее надел, а не находился в тайге уже несколько дней. И еще, когда его увозили, на внутренней стороне запястья обнаружили еще один странный шрам, больше похожий на ожог в виде пересечения трех изломанных линий, покрасневший и слегка припухший, будто нанесен он на руку подростка был совсем недавно.

Мальчик был без сознания, и его сразу отправили в местную больницу. Ни по дороге, ни уже на месте, он так и не пришел в сознание. Врачи забеспокоились, что он впал в кому. Но, в таком состоянии перевозить его в областную клинику посчитали опасным. На консультацию вызвали профессора из города.

Тем временем, на место трагедии прибыли спасатели, чтобы разобрать завал в пещере. Но, найти там живых уже никто не надеялся. И как оказался ребенок один возле костра, да еще с таким шрамом никто не мог понять.

Олег очнулся в больнице. Белые стены, запах хлорки и люди в белых халатах, окружающие его со всех сторон. Он опять зажмурился, пытаясь понять, как он здесь оказался. В памяти всплывали только неясные образы. Сильный грохот обвала, склоненный над ними с мамой, отец, пытающийся их прикрыть от падающих камней, острая боль, а следом душная темнота. Но, это было еще не все. Он это точно знал. Было еще что-то, он старался вспомнить изо всех сил, что же это было, интуитивно чувствуя, что это и было самое важное, но картинка была словно в тумане, все время ускользала от него. От собственного бессилия он молча заплакал. Слезы просто катились, словно сами по себе из-под закрытых ресниц. И тут он услышал взволнованный женский голос.

– Доктор, он очнулся!

Тут же, рядом с собой он почувствовал какую-то суету. Медленно открыл глаза. Над ним склонился мужчина в белом халате, по виду очень похожий на Эйнштейна с фотографии, которая висела у отца в кабинете, только этот мужчина был еще в очках. Он принялся говорить с Олегом ласковым голосом, словно тот был маленьким ребенком:

– Ну-с, молодой человек, как вы себя чувствуете? Что у нас болит?

Олег молча смотрел на него, и не отвечал. У него не было желания вообще говорить. Все слова куда-то подевались. Потом его начали вертеть во все стороны, цеплять какие-то провода, ставить какие-то уколы. Он с равнодушием, несвойственным подросткам в его возрасте, смотрел все время в потолок, никак не реагируя на все эти манипуляции с его телом. Как странно ему подумалось про себя самого. Будто все это происходило не с ним, а именно, с его телом, а он сам все это время был просто сторонним наблюдателем. Но эта мысль так же только скользнула по краю сознания, не вызвав никаких особых эмоций.

Дни полетели за днями, и Олег не мог сказать, сколько их было. Время для него превратилось в какую-то другую субстанцию, которую, как воду можно было разливать по стаканам дней и кружкам ночей. Он не спал и не бодрствовал, находясь в каком-то состоянии полузабытья. Словно для него сейчас существовало два мира, и в обоих мирах он пребывал только наполовину.

Вскоре, он начал вставать, принимать самостоятельно пищу, силы возвращались к нему очень быстро. Чему удивлялся весь медперсонал. Однажды, в очередной раз открыв глаза, рядом со своей кроватью он увидел дядю Сережу. Это был друг отца, и Олег это хорошо помнил. Мужчина смотрел на него с жалостью, словно, на больную собаку, и Олега это почему-то разозлило. Но, он опять не проронил ни слова, просто выражая взглядом свое негодование по этому поводу.

– Олег, крепись…

Что последует за этим его «крепись» Олег уже знал. Он знал это сразу, как только начинал вспоминать, что произошло с ним там, в пещере. Родители остались там навсегда. Отца нашли сразу, почему-то, почти у самого выхода из пещеры, только слегка присыпанного камнями. А вот тело мамы так и не было обнаружено. Решили, что лавиной обрушившихся камней ее унесло вглубь, куда спасатели добраться так и не смогли.

Поговорив тихо о чем-то с доктором, дядя Сережа забрал его к себе. Ванька с Федором старались расшевелить его и поддержать, как могли, но, в их взглядах Олег видел ту же жалость, словно к больному псу, как и у дяди Сережи. И это отгораживало от него ребят, словно прочной стеной. Но, испытания на этом не закончились. Вскоре умерла бабушка Анфиса. После известия о гибели дочери и зятя ее разбил инсульт, она впала в кому и так умерла, не приходя в сознание. Дядя Сережа рассказывал об этом тихонько Федору, старшему сыну, советуясь с ним, как можно сообщить эту печальную новость ему, Олегу. А Олег стоял рядом с дверью и все слышал. Заметив мальчика на пороге кухни, дядя Сережа сначала испугался, но увидев его реакцию на известие, слегка озадачился. Олег молча ушел в свою комнату, которую делил с Ваней, лег в кровать, и отвернувшись к стене крепко зажмурился. Его рвала изнутри такая страшная боль, что впору выть и кататься по полу. Но он, сжав кулаки, и закусив до крови губу, молчал, глотая горькие слезы. Он – мужчина, а мужчины не плачут, так ему всегда говорил отец.