Журнал «Юность» №09/2022

Литературно-художественный журнал

Журнал «Юность» № 09/2022

© С. Нрасаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачёвой «Сентябрь»

Поэзия

Юлия Горбунова

Родилась в городе

Великие Луки в 1990 году. Поэт, историк, автор трех поэтических сборников. Живет и работает в Иванове.

«я – маленький человек…»

я – маленький человек,маленький и нагой.внутри меня – лес,а в коробе за спиной – звезды.я – маленький человек,я для кого-то космос,но для кого?я – маленький человек,я – миленький человек,я – хиленький человек,я – хлюпенький человек,я – хромой человек.где мои ноги?крылья?убогие руки,где они?я – маленький человек,я не человек,человек не я,я ли не человек?человек —это море внутри меня,это поле внутри меня,а я – нет.я – земля.посмотри, я уже земля.я – маленький человек.ну же, возьми меняза руку.оставь все,просто, без словвозьми меня за руку.пусто руке.я – маленький человек.я без сапог, ты в сапогеодном.каково это?в сапоге одном,на крыле одном,в рукаве одном —холодно?а мне тепло.я – маленький человек.я стою под зонтом посреди улицы,а люди говорят, что у меня нет зонта,и не предлагают свои,смеются,дураки.а у меня есть зонтв виде твоей руки.и этого достаточно.

7 мая 2018 года

«трещат цикады, тонкий полумрак…»

трещат цикады, тонкий полумрак,сквозь рябь рябин проглядывает осень.она – придет и никого не спросит,и звезды окунутся в облака.мне снилась смерть – она явилась белойстарухой ветхой с копнами волос,с глазами, полными дождя и слез,с глазами, полными ночного неба.и не было ни крова, ни ночлегаот пристального взора,и рукаскользила медленно по краешку листа,где стих таился, празднуя победунад хаосом мыслительного бреда,над глупостью и тщетностью творца.смерть засмеялась, а затем – ушла,оставив тишины звенящей эхо.на горизонте вспыхнул луч рассвета,погасли звезды, скрылись облака.

28 мая 2020 года

Татьяна Стоянова

Поэт, куратор литературных проектов.

Родилась в 1990 году в Кишиневе. До 17 лет жила на юге Молдовы, в Гагаузии. В 2008 году переехала в Москву. Училась в РГУТиС и Московском государственном университете печати. С 2015 года занимается продвижением современной русской литературы в издательстве «Редакция Елены Шубиной». Переводит стихи с румынского и гагаузского и других языков. Участница поэтического семинара Дмитрия Воденникова в школе «Пишем на крыше». Автор сборника стихотворений «Матрешка» (2019).

Участие в премиях: премиальный лист литературной премии «Поэзия» в номинации «Стихотворение года» (2020), VI Международный литературный конкурс «Верлибр-2020» (1-е место), III Международный конкурс «Поэзия Ангелов Мира» (победитель второй степени, 2021), длинные списки литературной премии «Лицей» (2020) и Волошинского конкурса в номинациях «Время порывисто дует в лицо…» («Символы современного мира в поэзии») журнала о поэзии «Prosodia» и «Ниностихотворение» (2021).

Лето

Никаких новостей, кромеконца света.Солнце перевалилоза середину лета.У ног примостился больнойкотенок,зевает и тычет носомв меня спросонок.Смахнула с мохнатого ухабольшую муху.От ветра в степи —ни слуху, ни духу.Поет детвора во дворе:дождик, брызни.Никаких новостей, кроменачала жизни.

Стамбул

В Стамбуле солнце,и коты мурчат,прикрыв глаза,на теплом тротуаре.И кто-то сновапишет в общий чат,что наша жизньсейчасуже в разгаре,что на Босфоречайки хлеба ждут,что отплываютв Азию паромы.И за каких-тонесколько минутмне эта жизньстановится знакомой.Как закипает кофена песке,гранатымиг за мигомвызревают,так я иду по жизниналегке,еще не зная,как это бывает.

Тюльпан

в моем дворе цветет тюльпан,копают свежую могилу.с костра сняла я с рисом чани всех соседей угостила.из ста квартир осталось семь,дома – как угольки в кострище.наш город был другим совсем,наш город был живей и чище.а как там дети? знать бы, номой телефон сгорел давно.надеюсь только я на бога.«тебе горячего немного?поешь, еще припасено».тюльпан цветет, я не срываю.пускай растет, раз выжить смог.ведь наша жизнь здесь вся такая —с крестом у холмика росток.

22 апреля 2022 года

Волокно

Я мирно сплю и мирно пью вино,и даже пол мету в подъезде мирно.Я мир пряду, как будто волокно.За нитью – нить: усердно, ювелирно.Я мир пряду, потом вяжу, как плед.И укрываюсь им от этих бед.Укутываюсь им, как в белый кокон.Живу без снов, живу без слов и окон.И я не знаю, кем я стану там,кем назовут меня, когда при светея выскользну из мира, как из сети,к другим, не рукотворным берегам.

4 июня 2022 года

Руины

Я бы стала стареть, как стареет стена Эк-Балама:сквозь ступени ее прорастают деревья в тени.Я бы стала стареть – точно так же, как бабушка, мама,и как сотни до них исчезающих женщин родни.Я бы стала стареть, затерявшись в тех джунглях – руиной,чтоб тропу до меня прорубить не нашлось топора.Я бы стала стареть, покрываясь окраской змеиной,забывая о том, как на самом я деле стара.Я бы стала стареть, игуан пригревая на камне,приютив муравьев под обломком, где ниже трава.Я бы стала любить свою старость, поскольку она мнепоказала бы, что, исчезая, я все же жива.

«Я бы хотела с тобой провести свою старость…»

Я бы хотела с тобой провести свою старость.Это та самая необходимая малость,что для меня составляет основу событий.Я, словно дом, что усвоив закон перекрытий,стал неустойчив в своем равновесии шатком.Слишком привязан к спонтанным словам, беспорядкам.Слишком зависим от снов и касаний постельных.Я не хочу, чтоб мы встретили старость раздельно.Где-то есть день, когда гостьей она постучится,чтоб рассмотреть, как родными становятся лица:схожесть в улыбке и смехе, морщине межбровной.Близость любовная, к старости ставшая кровной.Где-то есть день, где встречаем мы старость у дома,словно соседку, как будто с ней вечно знакомы,и предлагаем остаться сегодня на ужин.Ты и тогда, и сейчас – будешь рядом мненужен.Ты и тогда, и сейчас – мое горе и радость.Я бы хотела с тобой провести свою старость.

Минуты молчания

На самом же деле главное происходит именно там.А мы только фоновый шум, только ветер – уста к устам.Мы о стену горох, вода, что из крана (кап-кап) течет.Мы часы, что стрекочут, словно не закончился их завод.На самом же деле здесь должна стоять тишина.За каждую жизнь, неважно, откуда ушла она.Минута к минуте молчания – вот она для меня,основа не наступившего для погибающих дня.На самом же деле я боюсь не оплакать их всех.Одной залатать невозможно пустоты земных прорех.Молчание – суть страдания. Молитва тогда сильней,когда в онемевшем горе уже не мешают ей.

Проза

Павел Крусанов

Родился в 1961 году в Ленинграде. Окончил географо-биологичесний факультет Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. В первой половине 80-х – активный участник музыкального андеграунда, член Ленинградского рок-клуба. Работал осветителем в театре, садовником, техником звукозаписи, инженером по рекламе, печатником офсетной печати, редактором в издательствах. Автор восьми романов и нескольких сборников малой прозы. Отдельные произведения переведены на сербский, словацкий, болгарский, немецкий, итальянский, английский и китайский языки. Лауреат премии журнала «Октябрь». Четырежды финалист премии «Национальный бестселлер». Финалист премии «Большая книга». Лауреат премии «Созидающий мир».

Белая тень

Вчера Петр Алексеевич славно пображничал с Цукатовым и Иванютой в трактире на Кузнечном. Давно они не купались в струях такой дружеской сердечности и не опрокидывали рюмочку под такой занятный разговор. Обошлось без мелких капризов Иванюты (хочу блины – вот такой длины), забавных в отдельности, но тяжелых в охапке, и без цукатовской заносчивости (не дорог твой кирпич, дорог мой жемчуг), вынуждающей собеседника к ответным колкостям или напряженной сдержанности, вредным для безмятежного духа застолья. Да и сам Петр Алексеевич не нудил – все шло легко, вдохновенно, как в юности. Ощущение душевности не отравила даже поджидавшая дома отповедь Полины, полная старых обид и запальчивых упреков: ничего не попишешь – пьянство и в самом деле здорово отвлекает от семейной жизни.

Профессор Цукатов рассказывал о необычайном случае везения из давних времен: однажды студеном он, волжский паренек, приехавший в Ленинград ковать ученую карьеру, шел по улице голодный и бедный, мечтая о скромном пирожке и чашке бульона, – денег не было даже на такую чепуху. Ему запомнилось: вокруг – охристая симфония Садовой, а небесная лазурь над ней, черт дери, полна такой чистоты, что уже походит на сияющий звук, от которого слепнут глаза и закладывает уши. Кажется, стоял апрель. Как писал Гончаров, провинциал поначалу всегда объявляет войну тому, что есть в столице и чего нет в его Новогородищенске, – Цукатов выпадал из этого правила. Он сразу принял Ленинград со всем его холодным великолепием, мечтал овладеть поразительной техникой его убийственной вежливости и считал себя вполне счастливым: с первого раза он не поступил в университет, но проявил упорство – вернулся домой, год отработал на заводе, дававшем бронь от армии, усердно готовился, и в результате вторая попытка оказалась успешной. Что касается денег – их не было потому, что три дня назад он на остатки стипендии и тех средств, которые ежемесячно присылали родители, купил в комиссионке банджо. Страсть к извлечению гармоничных звуков была его вторым жизненным движителем, но в сравнении с тягой к науке – факультативным. В его комнате в общежитии уже составился небольшой музыкальный инструментарий: гитара, деревянная блок-флейта, альтовая продольная и вот теперь – банджо. Не просто вообразить себе звучание такого квартета. Уже второе утро он просыпался в этой комнате от голода, ехал в университет, в студенческой столовой брал бесплатный хлеб и жевал на лекциях, однако ни минуты не сожалел о покупке. В юности Цукатов был идеалистом и разносторонней личностью.

Итак, он шел, в брюхе у него выли волки, и, глядя под ноги, он мечтал найти хотя бы двугривенный – по тем временам на пирожок с бульоном этого бы вполне хватило. И тут он увидел на асфальте червонец – подарок судьбы, превозмогавший его воображение. Вот так: молил о корке хлеба, а получил горшок каши. И даже больше. Собственно, все.

«Журавлиный разбег и куриный полет», – подумал Петр Алексеевич и ошибся. А Иванюта сказал:

– Судьба ли это?

Разъяснений, однако, не последовало.

– Можно считать это явлением природы. Редким, вроде шаровой молнии. – Петр Алексеевич ковырнул вилкой селедку под шубой. – Просто оно еще ждет своего исследователя.

– Нет, – отверг предложение Иванюта. – Ты все равно говоришь о чуде, только другими словами. Мы ведь любое стечение обстоятельств рассматриваем так: могло быть хуже, гораздо хуже, а вышло лучше. Чем не чудо…

– Судьба – громко, согласен. – Профессор благосклонно кивнул. – Удача. Просто повезло.

– А вдруг это пример чьей-то адресной заботы? – нависая над столом, подался вперед Иванюта. – Вполне посюсторонней, но скрытой, маскирующейся под везение. А порой и под судьбу. Помните евангельскую заповедь о тайном благодеянии?

– Нагорная проповедь. – Петру Алексеевичу даже не пришлось напрягать память. – Когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не ведает, что делает правая.

– Именно, – удовлетворенно откинулся на спинку стула Иванюта. – Отцы церкви почему-то не уделили этой заповеди должного внимания.

– Что ты имеешь в виду? – Цукатов не любил, когда высказывались подозрения относительно того, что, по его мнению, сомнению не подлежало, – церковь была для него вещью несомненной (как и совершенства избранных киноактеров его юности, а также избранных песен, певшихся в те времена).

– Явное благодеяние, которое мы себе позволили, тешит наше тщеславие – так? – вопросил Иванюта и, смутившись, тут же пояснил: – Ну, какие-то условные мы. Просто люди…

– Да поняли, – махнул рукой профессор. – Смиряй гордый дух – делай благое дело тайно, не напоказ. Но на отцов церкви-то зачем грешишь?

– А что, тебе известен какой-то монашеский или рыцарский орден, основанный на принципе тайного благодеяния? – Лицо Иванюты приобрело торжественное выражение.

Цукатов задумался. Петр Алексеевич хмыкнул:

– Разумеется, не известен. Иначе какая тут тайность.

Пойманный на противоречии, Иванюта смешался, но лишь на миг:

– Так в этом и дело!

– В чем? – не сообразил Цукатов.

– Он хочет сказать, – пояснил за Иванюту Петр Алексеевич, – что тот червонец, который ты нашел студентом на Садовой, тебе втихую подбросил рыцарь ордена тайного благодеяния. Орден, разумеется, тоже глубоко законспирирован.

«Ай да Иванюта!» – подумал Петр Алексеевич. Мысль об ордене скрытого милосердия сильно воодушевила его, так что он почувствовал напряженную пульсацию откровения, ищущую выход энергию открытия, в единый миг вырвавшуюся из брошенного зерна, и теперь отменявшую былые представления, и ослаблявшую привычные цепочки связей, при том что сама эта сила стала неодолимой и неотменяемой. Идея и впрямь дышала неожиданной новизной и в развитии обещала щедрую пищу фантазии.

– Смешно, – вышел из задумчивости профессор.

– Это в упрощенном виде. – Иванюта намазал горчицей ломтик отварного языка. – Отцы церкви могли бы трактовать тайное благодеяние куда шире – не как человеческую, а как божественную волю, как чудеса, скрытые от нас. Скажем, сокровенное, неведомое может в этом ключе быть представлено как не случившееся, как то, от чего мы оказались спасены. Спасены, но не осведомлены о своем спасении. Тогда многие наши испытания и беды, вплоть до самой смерти, могут быть осмыслены как нечто такое, что предотвратило еще большие несчастья. – Иванюта оглядел застолье каким-то отрешенным взглядом. – Большие, чем те, с которыми мы имеем дело. Почему? – Вопрос повис в пространстве. – Потому что предотвращенное могло оказаться нам не по силам. Или не по зубам. Мы бы просто этого не вынесли.

– Так откуда же взялся червонец? – спросил Цукатов, кажется, сам слегка удивляясь своей настойчивости.

– Ну да, – взял сторону профессора Петр Алексеевич. – Эта задача выглядит занимательнее проблем христианской теологии. Взять, к примеру, тайное зло… То есть идею тайного зла, творимого именно как зло и как тайное. Масоны, атлантисты, сионские близнецы – вот некоторые из его имен в нашей привычной картине мира.

Чувствуя осознанность оговорки, Петра Алексеевича никто не поправил.

– Еще юристы и врачи, – сказал Иванюта.

– Что? – Петр Алексеевич моргнул.

– Адвокаты и стоматологи вызывают у меня большие подозрения.

– Допустим. – Петр Алексеевич счел реплику малозначащей. – Так вот, все это тайное зло, по общему мнению, уже давно определяет текущую повестку. Определяет, не выходя из тени. И хотя эта картина мира порядком истрепалась, другой нет. Не так ли?

– Хочешь предложить? – Иванюта определенно предвкушал нечто забавное.

– Хочу. Давайте вообразим мир, пружиной которого становится тайное благо. – Петр Алексеевич по очереди посмотрел сначала на Иванюту, потом на Цукатова. – Представьте, что миром движет сокровенное добро. Причем не только божественной, но и человеческой выделки. Как вам такая конспирология?

– Ну-ка, ну-ка… – Цукатов старался уследить за мыслью.

– Поясняю. Довольно разоблачать очередную мировую закулису – хрен с ней, с непутевой. Давайте поищем для нашей прозорливости другую область применения. – Петр Алексеевич выдержал красноречивую паузу. – Не пора ли обратить внимание на более загадочную цепь событий? Вот, скажем, живет талантливый художник, музыкант или ученый – кому как нравится… Живет, творит, однако косная среда, как водится, его не принимает, не оценивает по достоинству, и вместо признанности – кукиш с коромыслом. И тем не менее, как птахе небесной, как цветку полевому, каждый новый день есть ему пища и залатанные штаны, чтобы прикрыть голый зад. А иной раз, – рука Петра Алексеевича, описав плавную дугу, указала на профессора, – и десятка под ногами. Словом, вопреки очевидным препонам, художник продолжает писать, а ученый – мыслить. Хотя он пока и студент. Как так? Почему?

– Сам же сказал про птах небесных. – Цукатов указал пальцем в потолок. – На то Его промысел.

– Промысел – это понятно. Но если дело только в нем, то нет и мировой закулисы – есть лишь козни дьявола.

– Не верю я в конспирологию – ни в злую, ни в добрую. – Иванюта все чаще ощупывал руками свое лицо и голову в целом, что было признаком хмельного воодушевления.

– А стоматологи? – напомнил Петр Алексеевич.

– Не отвлекайтесь. – Профессор поднял наполненную рюмку. – За разум.

– Тост какой-то двусмысленный, – поглаживая лоб, заметил Иванюта, однако Цукатова поддержал.

Душа Петра Алексеевича, обычно откликавшаяся на движение масс, на этот раз осталась безучастной – рюмку он осушил без энтузиазма.

– Разум, – пояснил профессор, – не только продукт эволюции. Теперь он стал ее инструментом. Возникни нужда человеку отрастить смертоносный коготь, взлететь под облака или погрузиться в пучину морскую, естественным путем, черт дери, пришлось бы идти к этому миллионы лет. А положившись на разум, человек эту нужду уже восполнил.

– Вернемся к нашим фантазиям, – опасаясь заболтать занятную тему, предложил Петр Алексеевич. – А что если посмотреть на все иначе? С непривычного угла?

– Как именно? – Иванюта почесал нос.

– Ты что, не слушаешь? Предположим, что миром движет не зло. Я имею в виду зло тайное. Предположим, что существуют, пусть разрозненно, ничего не зная друг о друге, некие влиятельные люди… или даже целые сообщества, которые буквально следуют завету Христа про скрытое благодеяние. Что тогда?

– Что? – Цукатов хотел знать.

– Ну как же… Ведь у такой практики по ходу дела непременно складываются определенные правила. Чтобы обеспечить технику безопасности. Чтобы не навредить. Без этого – никуда. Согласны? Как бы эти люди ни были всемогущи, помощь их должна быть не только анонимной, но и… Словом, ей следует не только иметь неопределимый источник, но и вообще никому не бросаться в глаза. Малейшее подозрение о наличии такой помощи способно принести осложнения. Посторонние будут искать скрытый мотив, а тот, кому тайная помощь оказывается, чего доброго, сочтет ее манной небесной и задумается о собственной богоизбранности.

Петр Алексеевич со значением посмотрел на профессора.

– Конвергентная эволюция, – сказал Цукатов.

– Это что еще? – Иванюта запустил пятерню в седеющую шевелюру.

– Конвергентная эволюция, – с лекторской расстановкой сообщил профессор, – это когда не родственные животные обладают общими признаками. Расхожий пример – птеродактиль и летучая мышь. Одинаковое строение крыла – сформировалась перепонка между пальцами.

– Очень интересно. – Пятерня Иванюты сползла в бороду. – А к нам это каким боком?

– И те и другие анонимно, не вызывая подозрений, работают из тени. – Петр Алексеевич опередил профессора. – Я не про тех, кто с перепонкой… Только в случае тайного добра эта тень – белая.

– Смотри – ты меняешь тайное зло на тайное добро, – горячо заявил Иванюта, – и считаешь это революционным кувырком. Как будто прежде мы думали, будто у окружающих только одна забота – что бы такого сделать плохого…

– Почему? Есть, наверное, и другие заботы. – Петр Алексеевич старался держать ровный тон. – Ощущение, что ты в кольце и тебе нужно занять круговую оборону, может быть как маниакальным, так и сдержанным. В последнем случае вовсе не обязательно думать, что со всех сторон одни мерзавцы, желающие тебе лиха, – можно допустить, что до тебя просто никому нет дела. Но я предполагаю нечто иное. Я предполагаю, что мир таков, каков есть именно потому, что существуют скрытые силы, не только позволяющие камню упасть на твою голову, но и не дающие ему это сделать. – Петр Алексеевич посмотрел на Иванюту. – У тебя никогда не возникало подозрения, что кто-то незримый время от времени убирает скользкие банановые шкурки на твоем пути?

– Нет, не возникало. – Было понятно, что Иванюта просто поддался духу противоречия.

– А вот мне порой кажется, – признался Петр Алексеевич, только сейчас, в этот самый миг уверившись в произносимом, – что истинный размах тайных благодеяний значительно превышает наши представления на его счет.

– Мне вообще-то понравилось про художника, – примирительно сообщил Иванюта.

– Вот и хорошо. – Петр Алексеевич улыбнулся. – Художник так художник. Давайте проведем расследование. Чисто умозрительное. Итак, живет себе художник. Талантливый, самобытный. Но картины его, прямо скажем, не нарасхват. Правда, кое-что иной раз покупают. Не музеи или всем известные коллекционеры, а какие-то неведомые личности. Или нежданно поступит заказ на оформление книжной обложки от какого-то крошечного издательства, о котором никто никогда не слышал. Да и девушка повстречалась беззаветная – сама худо-бедно зарабатывает и дом содержит, все хозяйственные хлопоты – на ней. Есть где художнику жить, есть что на зуб положить, да и мастерская – невесть какая, но имеется. Как-то так все само складывается… Словом, не жирует, но и не бедствует – творит, пробует, брызжет идеями… Знакомая история?

– Знакомая, – согласился Иванюта.

Цукатов выразил солидарность наклоном головы.

– А потом приходит и признание, пусть даже после смерти, – продолжил Петр Алексеевич. – Хотя в искусствоведческой литературе обязательно напишут о черствости и слепоте современников, о непризнанности и недооцененности великого мастера – потомкам это дает законный повод для самоутверждения. А теперь представьте такую маловероятную вещь: выискался некий дотошный исследователь, который установил источники всех материальных и нематериальных благ, когда-либо свалившихся на голову нашему мазилке. Он сопоставил факты и ко всеобщему удивлению обнаружил, что все ниточки тянутся в определенном направлении. Или того больше – сходятся в определенном узловом центре. То есть нашлась колыбель… Нет – генератор. Обнаружился генератор этих милостей судьбы – пусть скромных, но обеспечивающих, возможно, наилучшие условия существования и развития творческой личности. Привычная картина меняется: вместо тайных завистников обнаружился тайный покровитель, увы, в отличие от художника, не оставивший потомкам своего имени.

– Блеск! – Иванюта заерзал на стуле от возбуждения, хотя, на взгляд Петра Алексеевича, мысль о тайном благодеянии принадлежала именно Иванюте, а сам он лишь импровизировал на эту тему. – Какое поле для художественного свиста!

– Но это не все! – Петра Алексеевича окрыляло вдохновение. – Может случиться и так, что объектом опеки окажется хам, мужлан и бесчестный тип. В таком случае помощь будет иная. Назовем ее условно принудительным благом, тоже тайным – в дело пойдут поучительные трудности, вразумляющие испытания, очищающие страдания и… Черт знает что еще! Тут помощь может иметь самые непредсказуемые формы.

– Детективный жанр посрамлен! Ведь для того, чтобы постоянно оставаться в тени, рыцарю тайного добра следует быть изощреннее мошенника! Или даже шпиона… – Иванюта едва не подпрыгнул на месте. – Вообразите: опер Дукалис распутывает не преступление, а благодеяние! Хотя Дукалис вроде из убойного…

– Для этого нужна малость, – заметил Цукатов. – Благодеяние должно оказаться вне закона.

Они немного поспорили: обязательно ли скрытому добру быть вне закона, чтобы расследование связанных с ним обстоятельств вызвало интерес, или достаточно магнетизма самой его сокрытости? После чего профессор предложил взглянуть на обсуждаемый вопрос шире. Ведь тайное благодеяние как действие с не вполне осознаваемым побуждением (наслаждение собственной анонимностью? чувство солидарности с такими же затейниками-анонимами?) и уж точно не имеющее никакого корыстного основания (другое дело тайное зло – за ним всегда стоит чей-то интерес) может оказаться лишь частным случаем проявления левшизма. Он так и сказал: «левшизма». Петр Алексеевич подумал, что профессор имеет в виду заповедь про левую и правую руку, но Цукатов пояснил, что подразумевал тульского левшу, как архетип безотчетной тяги к предельной безукоризненности. То есть, черт дери, такого отношения к делу, когда мастер совершает сверх того, что требуется, не для заказчика, который об этом даже не узнает, а рассчитывая на оценку Всеведущего. Иначе почему тулякам оказалось мало поставить блоху на подковы – им еще понадобилось отчеканить на каждой подковке имя мастера, ее изготовившего, хотя виньетку не видно даже в самый сильный мелкоскоп. То же и цеховые мастера Средневековья, покрывавшие затейливым узором внутреннюю поверхность ножен или помещавшие на крышу собора чудесные изваяния, которые видны только птицам и ангелам.