Немой набат. 2018-2020

Отец спросил:

– Видишь? Это колонны сверстников, поколений. С кем люди шагают по жизни. Эпоха сортирует людей. Вот где настоящие сравнения, вот где сводят счёты друг с другом – у кого как жизнь сложилась? Но стоит ли рваться, доказывать свою прыть, чтобы всё равно исчезнуть в этой белесой голубизне? Не лучше ли прожить жизнь пусть в безвестности и не в богатстве, но в любви и счастье, в достоинстве и самоуважении?

Тот урок – на всю жизнь, которая подтвердила: люди идут по жизни поколениями, а внутри поколений меряются друг с другом богатством, счастьем. Тут счёт самый строгий. У него, телохранителя Вовы, не получилось ни того, ни другого, что поделаешь? Но достоинства и самоуважения не занимать. Может, «под них», под его нравственную автономию и возникли новые смыслы?

Умер отец незапланированно. Пошёл в собес узнать о повышенной фронтовой пенсии, а там молоденький начальничек отказал да ещё добавил: «Я вас на фронт не посылал». После тех слов отец еле доплёлся домой, и с того дня словно сломалось в нём что-то. Вовка чувствовал: отец начал торопиться, хотел ещё кое-что на этом свете успеть.

Одним из таких дел стал второй урок, который Владимир Васильевич до мельчайших деталей помнил по сей день. Урок практический.

Сначала отец посоветовался с мамой:

– Брать Вовку или не брать?

Мама возражала, но отец решил по-своему:

– Боюсь, у меня временим в обрез. А он пусть поглядит… Будет что внукам рассказать.

Они долго ехали на Дубровку, которая в то время считалась удалённым районом, и пришли в военный госпиталь – старое-престарое кирпичное здание в глубине огороженного бетонным забором двора.

Вроде не тюрьма, а с первых шагов стало жутковато.

– Держись мужиком, – почувствовав волнение сына, нахмурившись, строго приказал отец, который сам был внутренне напряжён, по-военному собран. Но вдруг обмяк и, словно самому себе, посоветовал: – По-человечески, по-человечески, люди всё ж…

По зашарпанной лестнице они поднялись на третий этаж, встретила их шустрая сестричка пенсионного возраста, знавшая отца в лицо и обрадованно запричитавшая:

– А я тебя кажный год жду… С сыном, что ль? Ну, молодец, молодец, пусть видят, а то никто опосля нас и не поверит.

Отец сунул ей коробочку конфет «Южный орех», которую они купили в метро, и она провела их в огромную больничную палату коек на двадцать. В первый миг Вовка обомлел: на постелях лежали и сидели в разных позах люди с чёрными повязками на лицах. Увидев отца, многие загомонили – говор был неясный, но в целом разборчивый, кто-то поднялся, шагнул навстречу, с кем-то отец обнялся. «Как он их различает? – мелькнуло у Вовки. – В масках же…» Но отец по-свойски присел на одну из коек, полуобнял лежавшего на ней, подозвал сына.

– Знакомься, гвардии старший сержант Афанасий Фонтиков.

Вовка пожал протянутую ему руку. Потом эта рука приоткрыла чёрную маску, закрывавшую лицо, и Вовка содрогнулся: под повязкой лица не было – ни носа, ни щёк, ни губ, чёрная дыра вместо рта и один сверлящий глаз.

– Сын, значит?.. – прошепелявил Фонтиков. – Пусть смотрит, пусть видит.

Отец вывалил на койку несколько пачек «Беломора», сигареты «Дружок», коробок спичек, и начался пустой, ни о чём разговор, из которого Вовка запомнил только одну фразу Фонтикова:

– Гниём, Вася, догниваем. А что поделаешь?.. Скорей бы уж.

Потом Фонтиков вытащил из-под матраса кисет – классический матерчатый табачный кисет, какие в нынешние сигаретно-папиросные времена уже не в ходу. Кисет был пустым, и Афанасий бережно раскрыл его, показывая, сколь надёжно он сработан: изнутри суконная подкладка, по низу крытая коричневым шёлком, а лицевой фасонистый верх набран из маленьких кусочков разноцветного бархата. Перевернул тыльной стороной, там на однотонном малиновом бархате мелко, но разборчиво было вышито суровыми нитками: «Коренева Наталия. Иркутск Советская 45».

– Кисеты на фронт с адресочками слали, сам знаешь, – пояснил

Фонтиков. – На ответы рассчитывали, на встречу послевоенную… А с кем встречаться-то? – На миг снова откинул чёрную повязку, хрипло хохотнул. – Вот и храню слезу несбывшихся надежд. Больше у меня никого на всём белом свете нету. Кроме этой неизвестной Натальи, никого не знаю и меня не знает никто. Ты да медперсонал. А кисет храню… Мечтаю в забытьи, как могла бы жизнь повернуться, как бы я её на руках носил.

По дороге домой отец объяснил: в этом военном госпитале лежат инвалиды, у кого лица вообще нет, осколком снесло. Руки-ноги есть, а вот лица нет. Куда их? На улицу не выпустишь, а медицина, она, брат, пока неспособна лицо сделать. Кому нос оторвало, тех как-то подправили. А этих… Сам видел. И не тюрьма, ходят здесь за ними, лекарства дают, от водки спасают. Вот ведь какая жуткая судьба выпала. Куда без лица кинешься?

«Сейчас-то их на свете уже нет, – думал Владимир Васильевич. – Давно догнили, госпиталь переоборудовали, новые корпуса построили. Рядом, через дорогу в Доме культуры на Дубровке террористы зрителей в заложники взяли… Были те страдальцы в масках, и нету их. Но ведь вот беда: никто и не знает, что эти люди, Родину спасавшие, были. Были, были!»

Захотелось криком на весь свет напомнить о них. Но в следующий миг в памяти засветился давно забытый эпизод, когда он делал свой жизненный выбор.

Под конец третьего солдатского года – гаубичный артполк под Гороховцом, – шёл отбор добровольцев для службы в каких-то спецвойсках. Самохотов было немало, но присматривались в основном к детям бывших фронтовиков. Владимира тоже вызвали на комиссию, где сидели три незнакомых офицера. Думал, будет строго, а атмосфера оказалась непринуждённая, вопросы-ответы не по форме, даже про девчонок шутили – в общем, словно собеседование. И один из офицеров, как бы между прочим, спросил: «За три года не надоело киржачи носить? Если мы тебя возьмём, из них уже не вылезешь». Он сам не знал почему, но вместо ответа рассказал комиссии, как отец возил его в военный госпиталь и что он там увидел.

У офицеров физиономии вытянулись. Минуту, наверное, молчали, переживая услышанное. Потом старший – подполковник, вышел из-за стола, пожал ему руку, сказал:

– Спасибо, сержант. Я твой рассказ на всю жизнь сохраню, внукам поведаю. Берём тебя к себе, парень.

Вот так на всю жизнь аукнулся Владимиру Васильевичу отцовский урок. А он и позабыл! Да-а, негоже…

Но ежели про него сейчас вспомнил, сам Бог велит сунуться в новое дело, которое в руки прёт. Интересно! В том, правда, загвоздка, что глубина синягинских проблем ему недоступна, он только в людях да в ситуациях научен разбираться. Вот и будет болтаться, как дерьмо в проруби…

Редчайший случай: в ту ночь Владимир Васильевич почти не спал, только под утро вздремнул немного. Зато спокойно, трезво обдумал дело со всех сторон и встал с ясным, трезвым решением: он должен выполнить ту задачу, какую поставил перед ним Синягин, и, как ни жаль, из этой игры выйти, замкнувшись исключительно на охранке. По хоккейному – «играть в раме», в воротах, на оборонительном рубеже.

В один из дней от Корсунского поступила команда: за городом, в одной из частных резиденций, состоится большой съезд гостей с участием Ивана Максимовича. На время заседания необходимо обеспечить полноценную охрану объекта.

Задача была ясная, простая и знакомая.

Прежде всего Владимир Васильевич отправился в указанную резиденцию, а она находилась в респектабельной Жуковке, чтобы изучить ситуацию на месте. Хозяин особняка Илья Стефанович показал «охране на час», как он в шутку назвал менеджера из «Примы», своё имение по периметру, затем провёл внутрь зданий. С особым вниманием главный охранник осмотрел отдельно стоящий дом приёмов, где пройдёт заседание, и договорился, что накануне пришлёт специалиста по «антивзрыву» с новейшей аппаратурой и обученной собакой, а на ночь оставит в резиденции двух дежурных, которые «опечатают» здание. Хозяин был доволен такой дотошностью, он, конечно, на сто процентов исключал какие-либо эксцессы, однако усиленные охранные мероприятия придавали вес предстоящему заседанию.

Обследовав стоянку для машин, Владимир Васильевич провёл для себя незримую черту, за которую не должны заходить шофера, а в конце попросил у Ильи Стефановича список приглашённых. Увидев цифру «20», сразу решил привезти сюда переносные дозорные электронные воротца и наметил маршрут следования от автостоянки к дому приёмов. Затем стал внимательно изучать гостевой список, составленный по алфавитному принципу, и споткнулся о фамилию «Подлевский».

Он никогда не видел этого субъекта, однако слишком много слышал о нём от Донцова и лично принимал участие в обуздании его «лосей», пытавшихся захватить часть богодуховской квартиры. Подлевский интуитивно вызывал подозрение Владимира Васильевича, поскольку в его сознании числился по разряду авантюристов. Впрочем, какой-то выходки от него здесь, в Жуковке, конечно, ждать не приходилось. Однако менеджер «Примы» был очень заинтересован в том, чтобы увидеть и лично, намётанным глазом оценить этого деятеля, ибо испытывал смутные предчувствия относительно того, что их пути с Подлевским ещё пересекутся. На это указывал сам факт его присутствия в одной компании с Иваном Максимовичем.

Обычное охранное мероприятие приобрело для Владимира Васильевича некий интригующий оттенок. И проведя предварительные приготовления, расставив посты, он во время съезда гостей находился рядом с охранником, который, не требуя документов, спрашивал у приезжающих фамилию, сверяя её со списком.

Когда Подлевский назвал себя, Владимир Васильевич внимательно оглядел его, не заметив каких-либо особых отличительных признаков, – пожалуй, только правильные, но неприятные черты лица и слегка надменное выражение врезались в память, – и счёл за благо, что они с этим господином незнакомы. Это позволяло без стеснений наблюдать за ним со стороны. Правда, Владимир Васильевич не мог не засечь, как Подлевский на миг задержал на нём взгляд, словно какая-то смутная мысль шевельнулась в его голове, однако не придал этому значения, ибо они никогда не виделись.

Затем он периодически наблюдал за Подлевским в «Доме приёмов», ожидая его выступления, которого не дождался. И сделал предварительный вывод, что этот спесивый продувной плут, замахнувшийся на захват чужой квартиры, – человек средней руки, средних достоинств, хотя мнения о себе явно завышенного, гусарится, гарцует. Но, как справедливо заметил кто-то из выступавших, видимо, заядлый картёжник, именно средние карты – самые никакие. Почему-то вспомнил в связи с Подлевским чью-то примету: полу-талант – хуже бездари.

Впрочем, Владимир Васильевич довольно быстро потерял интерес к этому типу ещё и по той причине, что его увлекла дискуссия, шедшая за столом. Никогда он не присутствовал на заседаниях, где речь шла не о конкретных проблемах, а об оценке общей ситуации в стране. Ему было интересно. Не святоши собрались, народ разночванный, хотя и светочи бизнеса, не в бирюльки играют. А главное, он прекрасно понимал то, о чём говорили. Обычно, как и большинство рядовых людей, он чувствовал себя пустодумным пассажиром экспресса жизни, мчащейся по телевидению с задёрнутыми занавесками на окнах. Но здесь занавесочки раздвинулись, и он понял, что за окнами экспресса, в реальной жизни совсем иные пейзажи. И вдобавок сделал для себя открытие: оказывается, взгляды не всегда зависят от прибыли. Эти богатые люди рассуждали без потаённой сладости хуления России, наоборот, с болью за неё. Даже стало жалко, что придётся отказаться от роли синягинского «секретаря», ограничившись техническими охранными функциями. Но, во-первых, сегодняшний разговор вообще первый в таком роде, а во-вторых, всё уже обдумано, и не в его правилах менять решение под влиянием текущих обстоятельств.

Между тем задачу, поставленную Иваном Максимовичем, он практически выполнил, осталось проверить какие-то хвостики, всего лишь. И недели через две после памятного жуковского заседания Владимир Васильевич приехал в загородный дом Синягина – по Рижской трассе, поворот в сторону Рублёвки, – чтобы расставить точки над «i».

Такие встречи тет-а-тет у них проходили часто – и здесь и в Покровском-Стрешневе. Синягин, как и Донцов, любил беседовать со своим охранником, чьё здравое мышление помогало решать в уме какие-то свои проблемы. Но если Власыч обычно подкидывал какую-то чепуху, то бишь изъяснялся иносказательно, то Иван Максимыч говорил по делу, поскольку менеджер «Примы» в целом был в курсе этого дела. Но на сей раз первым взял слово Владимир Васильевич.

– Иван Максимыч, хочу доложить, что поставленную вами задачу выполнил. Ждал, подождал, что-то выждал, но основательно прощупал, как вы говорите, дальние подступы, понаблюдал за широким кругом ваших партнёров, по кому-то навёл дополнительные справки и могу со всей ответственностью сказать: чего-либо угрожающего – по моей линии – не усматривается. Хвостов любого рода за вами тоже нет. В этих смыслах можно быть спокойным. Другое дело, что не все ваши партнёры искренни, но об этом я вам докладывал, как говорится, по ходу.

– По ходу пьесы, – удовлетворённо кивнул Синягин.

– Поэтому, Иван Максимыч, в этом качестве я вам больше не нужен. Это не моё. А что касается совокупных охранных функций, они за мной в полной мере. Как говорится, по уставу. Солдаты шаг не замедляют – укорачивают.

Синягин нахмурился. Молча вылез из глубокого плетёного кресла с мозаично цветным шерстяным утеплителем под задницей, подошёл к горке, взял бутылку коньяка. Наполнил на четверть два зеленоватых фужера, всегда стоявших на стеклянном журнальном столике, жестом пригласил Владимира Васильевича взять один из них, поднял свой и с лёгким причмокиванием сказал:

– Давай, Владимир Васильевич, выпьем за то, чтобы всё шло так, как идёт. Я тебя не отпущу. Мне с тобой спокойнее. – Твёрдо, не терпящим возражений тоном приказал: – Всё будет так, как есть!

И одним глотком опрокинул в рот содержимое фужера.

Выпить, конечно, пришлось, однако разговор продолжился.

– Понимаете, Иван Максимыч, я не ухватываю сути финансовых и технических проблем, которые вы обсуждаете. Вот за городом – помните, в Жуковке, – мне самому было интересно. Кстати, вы, на мой взгляд, очень ясно и правильно самое главное сказали. Это без лести, вы меня знаете. А на совещаниях-заседаниях я не врубаюсь, оцениваю только позицию людей, сопоставляю слово и дело. Ну, конечно, кругом наблюдаю, это для меня вопрос профессиональный. Обучали.

Синягин не перебивал длинный спич охранника. Но чувствовалось, не вслушивается, думает о своём.

– В общем, Владимир Васильевич, всё останется как есть. Думаю, ты упрямиться не будешь. От доплаты отказался, но я найду способ компенсировать, поговорю с Корсунским, а если надо, и с гендиректором. – Жестом предупредил желание ответить. – Знаю, знаю, для тебя это не вопрос. Но мне твои ремарки относительно различных личностей интересны и полезны, это раз. – Засмеялся. – Бегункова ты в симпатиях к Анальному заподозрил, борцуна с режимом Навального я Анальным называю. И ты, между прочим, верно засёк, Бегун не прочь всякой бузы. А второе… Поверь мне, есть проблемы и дела, очень даже доступные твоему пониманию, в них я на тебя рассчитываю. Я тебя не загружал, ждал ответа по первому вопросу. Мнительный я стал, вот что тебе скажу. По той причине, что поперёк главенствующих идей – сделал нажим на слове, будто капслоком сказал, – ЕГО окружения пошёл. Понял? Надрывного показного оптимизма не испытываю, не растут надои у курей. Одно слово – классическая непораженческая элита. Ты всё понимаешь, если тебе моё выступление в Жуковке на сердце легло. Я за Россию душой болею, жизнь готов положить. Давай-ка за Россию-матушку. С нами крестная сила!

Снова налил по четвертушке и, чокнувшись, они выпили стоя.

Глава 6

В Москве Суховеи сняли квартиру у Крестьянской Заставы, чтобы Валентину удобнее было ездить на работу. Пропуск в закрытую зону ему не дали – на внутренних парковках ни единого свободного места, пришлось мотаться на метро. А от «Крестьянки» до «Китай-города» всего-то пара остановок, без пересадок.

Сложнее было устроиться в новом жилье Глаше. Прежде всего она отправилась в зоомагазин и выбрала чистенького, с хорошей родословной котёнка классического чёрно-белого окраса. Затем подобрала прочную пластиковую переноску с уймой дыхательных прорезей и металлической сетчатой дверцей. Чтобы Дусе – так назвали котёнка – было удобнее, Валентин приклеил к днищу переноски толстый поролоновый «ковёр», потом прорезал в нём незаметную широкую продольную щель, куда засунул фольгу, а под неё лист писчей бумаги.

Через день, посадив Дусю в переноску, нахорошившись, приодевшись, Глаша отправилась на метро к «Автозаводской», где находилась ветлечебница. Нашла её не сразу, плутала, по пути переноску чуть не зацепил какой-то чумовой гелендвагенщик, но зато разведала кратчайший путь.

В лечебнице сказала, что ей рекомендовали консультироваться у ветврача Николая Фёдоровича Звонарёва, и к ней вышел пожилой человек с куцей, седеющей бородёнкой, в очках на покляпом, свислом носу.

– Николай Фёдорович? Мне посоветовала обратиться к вам Лия Павловна.

– Ах, Лия! – воскликнул Звонарёв. – Замечательная женщина! Я её давно не видел. Как она поживает? Если нет во мне надобности, видимо, её Эсмеральда… Ей ведь было за девяносто, если по человеческим меркам. Что ж, пойдём ко мне, познакомлюсь с вашим сокровищем. Он или она?

– Она.

– Стерилизацию будем делать?

– Пока не решили, с вами посоветуемся.

Они прошли во внутренние помещения ветлечебницы, где у Звонарёва был крошечный кабинетик. Закрыв дверь, он сказал:

– Ну, показывайте…

Глаша открыла переноску, выпустила Дусю на дермантиновую кушетку и достала из щели в поролоне лист бумаги.

– Ага! Всё, всё ясненько, – кивнул Звонарёв. – Запишите-ка мой мобильный. Мало ли что… Милости прошу в любое время дня и ночи, в том числе и по домашнему адресу. Кстати, как зовут? И вас и бенгальскую тигрицу, – указал глазами на котёнка.

– Она – Дуся, я – Глаша.

И передала Звонарёву заранее заготовленный листок со своими координатами.

– Замечательно, дорогая Глаша. Значит, будем считать, что мы с вами познакомились.

– Спасибо, Николай Фёдорович. И подскажите, пожалуйста, где я могу оплатить визит. Всё должно быть по форме.

– Да-да, вы правы. – Он что-то черкнул на бланке ветлечебницы. – Касса у нас в ожидальне, так мы называем помещение для посетителей. Бывают случаи, когда работы довольно много. Но вы очередь не занимайте, просите меня вызвать и назовите своё имя, чтобы я понял.

Домой Глаша вернулась довольная: канал связи апробирован. Вечером в деталях рассказала Валентину о поездке на «Автозаводскую».

Теперь можно было считать, что они основательно обжились на новом месте.

Суховей теперь работал замзавом департамента в «главном штабе» Центрального федерального округа, вкалывая с избыточным усердием. Кто именно приложил руку к его переезду в Москву, он не знал, но на ознакомительную беседу попал к Георгию Алексеевичу Немченкову, занимавшему в «штабе» весьма высокую должность. И вскоре Валентин понял, что именно Немченков будет его неформальным куратором, хотя по служебной вертикали они не взаимодействовали. Это позволило предположить, что Георгий Алексеевич так или иначе причастен к «команде» Боба Винтропа.

Валентин не ошибся. После нескольких общений – разумеется, по «вышестоящей инициативе», – скупо-уважительный тон Немченкова сменился на открыто доброжелательный. Он покровительственно научал Суховея практике местного чинопроизводства и негласному кодексу поведения в среде московских, по словам Немченкова, то ли умников, то ли клоунов, в общем, людей шершавых, аппаратчиков, даже не подозревавших, что по умолчанию они воплощают в своём кругу давний завет Габсбургов: живи и дай жить другим! Но Суховей понимал, что на самом деле к нему присматриваются, принюхиваются. И наконец, Немченков, как бы вскользь, между прочим, произнёс фразу с особым послевкусием, терпкую, как оскомистое вино, – кодовую:

– Валентин Николаевич, вы, как говорится, на азах сидите, только начали, но удачно вписываетесь в коллектив. Наш общий друг будет доволен.

Вернувшись в свой кабинет, Суховей долго раздумывал над тем, зачем Немченков внезапно расчехлился, но внятного объяснения не находил. Смущала поспешность. К чему торопиться со столь важным признанием?

Позвонил Глаше:

– Хорошо бы ты встретила меня у метро, пройдёмся по магазинам.

Порядок оставался прежним: хотя квартира съёмная и случайная, дома о делах не говорить. Живём в электронном концлагере – Интернет, гаджеты…

Выслушав Суховея, Глаша, почти не задумываясь, убеждённо ответила:

– Валь, да что же тут непонятного, загадочного? Наоборот, всё предельно ясно: у них время поджимает, для чего-то ты позарез нужен, тебя ведь и через кадры в скоростном режиме провели.

Видимо, на подходе важное задание, какой-то темничек.

Вот и началась подготовка почвы.

У Глашки, как всегда, сработала её уникальная интуиция.

Но Валентин, приученный неотступно идти по следу, чётко выполнял свои обязанности.

– Возможно, и так, жизнь покажет. Но в любом случае завтра повезёшь Дусю в ветлечебницу. Надо отправить донесение по Немченкову.

А звонок от Георгия Алексеевича раздался уже в следующий понедельник.

– Валентин Николаевич, когда освободишься, зайди. – Немченков без всяких оговорок перешёл на дружеское «ты», подчёркивая доверительность отношений. – Скажем, часам к шести.

«По служебным вопросам он вызывать меня не может и хочет дозировать мои визиты, – сообразил Суховей. – Конец дня, чтобы ушла секретарша». И на всякий случай заявился в четверть седьмого.

– Извините, Георгий Алексеевич, как назло, сегодня пришлось задержаться, мне ещё одну задачку нарезали.

– Ничего, ничего, – одобрительно ответил Немченков, который, скорее всего, понял и оценил истинную причину задержки. – Присаживайся. Разговор у нас с тобой будет не трёхминутный. Хочу рассказать одну сугубо производственную историю, которая вроде бы не имеет прямого отношения к твоей служебной сфере, но в которой, не исключено, именно тебе предстоит сыграть ключевую роль.

Поднялся из-за стола, подтянутый, стройный, напоминавший своим видом поджарую борзую, начал размеренно вышагивать по кабинету.

– Некоему предпринимателю, крупному, но не самого первого ряда, каким-то фокусом удалось заполучить господряд на приспособление интересной оборонной технологии к нуждам гражданского сектора. Конечных изделий он делать не будет. Но его агрегаты ждут на многих заводах, чтобы выпускать новую продукцию для рынка. Кое-где даже оснастку готовят. А сам бизнесмен уже построил цех под этот заказ. Сейчас его оснащает.

Продолжая расхаживать по кабинету, как бы раздумывая вслух, с эпическим выражением лица сказал:

– За точностью слов всегда стоит точность мысли, великие умы обсуждают концепции, а средним умам интереснее события… Я подхожу к главному. Досадно, что новое производство очень энергоёмкое, нужен газ: малая металлургия. Дело непустяшное, уже запроектирован отвод высокого давления от магистрального газопровода. Небольшой, километров 20-30. Ведут его эти, мать их, прагматики обогащения напрямую, как нас когда-то учили, с гегельянским пренебрежением к природе, экономя деньги, время. А этот отвод… – теперь, Валентин Николаевич, слушай особенно внимательно, – надвое рассекает какое-то село Горюхино. Но у газовиков своя система норм, запретов, предписаний плюс зона отчуждения. В общем, полоса получается широкая, придётся наущербить, частные дома сносить. А по закону за земли, изъятые для госнужд, надо платить, и это уже твоя епархия, ибо завод в нашем округе. Они со дня на день к тебе нагрянут. Под разрешением и твоя подпись должна стоять – сколько платить, когда?

Слушая это долгое повествование, Суховей лихорадочно думал о предназначенной ему роли. Хитро! В огромном механизме переустройства целой отрасли нашли ма-аленькую и вроде побочную болевую точку, которую лечить придётся ему, Суховею. Но что значит – лечить? Ускорить решение вопроса?.. Нет, не для того по наводке Винтропа его срочно перебросили в Москву, чтобы он способствовал прогрессу российской экономики. Змея меняет кожу, но не повадки. И в данном случае «кожа» – это Немченков. А если не ускорить, – значит, затормозить, попридержать за фалды. Тошнилово! Однако же с политическим нервом задачка. И только подумал, Георгий Алексеевич иносказательно объяснил:

– Но ты же знаешь, выплаты из казны идут со скрипом, надо в деталях разбираться, бумагобесия много, статистика гримасничает, без мороки рубля не высочишь. Одно слово – бюрократический клоповник.

– Я немею пред законом, – вставил Суховей, надеясь сбить его с мысли.

Немченков от неожиданности остановился, непонимающе глядя на Валентина, но уловил шутку, криворото улыбнулся. Однако от своего не отступил, видимо, разговор с Суховеем был тщательно продуман. И про великие умы, обсуждающие концепции, он тоже неспроста. Речь идёт о крупном замысле, очень крупном. Даёт понять, что вопрос особой важности, концептуальный. Да-а, системный дядя, даже масштабный, из смыслоносителей и, похоже, с политическим опытом, как говорил Сокуров, из «возвышенных людей». Но отстранённая оценка тут же сменилась профессиональной злостью к идейному врагу: оголтелый, токсичный продажник, как у Юнны Мориц, гибрид фраера с фюрером. Надо выяснить биографию.