Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

– О! Какой сюрприз!

– Сколько народу!

Прямо перед входной дверью, перед фасадом нашего дома, стоит вездеход. Большой и тяжёлый ГТТ. С коробом металлического салона вездеход вообще смотрится зелёным мастодонтом. Лица – все наши, заповедниковские. Это приехало всё наше начальство.

Сегодня – тепло, пригревает солнце, топит проталины вокруг. И все, выехавшие на природу чиновники – поодиночке, разбрелись по плато бывшего посёлка.

На обширной проталине правее нас, стоит голенастая, белая птица.

– О! Цапля! – замечает раньше меня, глазастый Анисимов.

– Ага! Цапля! – соглашаюсь я, – Только, она… маленькая какая то!

– Ну! Чайка, на ходулях.

Цапля так напоминает мне маленького человечка, в белом фраке!..

От дома, к этой птице спокойно и открыто шагает по пустырю наш директор, с фотоаппаратом в руках…

На нашей тропинке стоит Дыхан. Он – одет в камуфляж, но не по-лесному. Он стоит к нам ближе всех других.

– Мишка, привет! – говорит ему, Анисимов, – Все наши начальники приехали?.. Что это, за цапля? Мелкая какая-то.

– Привет, Миш! – здороваюсь, я.

– Привет, Андрюха! Привет, Саня! – здоровается с нами Дыхан, – Это египетская цапля!

Мы шагаем по пустырю к дому по тропинке, оставляя цаплю и директора далеко правее.

– Что, он, делает? – интересуюсь я у Дыхана, кивнув в сторону директора.

– Как что? – лицо Михаила расплывается улыбкой, – Цаплю сфотографировать хочет. Редкость, всё-таки.

– Да?! – недоверчиво скашиваю я глаз, на спокойно шагающего по голому пустырю в направлении птицы, человека.

– Ну, – кивает Дыхан и интересуется, – А что?

– Хм! – красноречиво хмыкаю я, – Кто ж, так делает?! Чтобы кого-то снять – нужно подползти, подкрасться! А он – в полный рост! Просто идёт к ней!

– Ну… Ему виднее! – не заморачивается на этот счёт, Дыхан.

Цапля подпускает шагающего к ней человека с фотоаппаратом метров на тридцать и взмахнув своими белыми крыльями, легко поднимается в воздух. Перелетев через Тятинский дом, птица планирует на проталину, метрах в пятидесяти по другую его сторону. Абсолютно спокойно, Сташкевич разворачивается и снова шагает в сторону птицы…

Мы останавливаемся.

– Ха! – хмыкаю я, исподлобья наблюдая за сценкой, – Это, уже интересно!

Когда я уставший – во мне много скептицизма и раздражительности. А сейчас, я – уставший.

– Да брось ты, Саня! – Анисимов широко улыбается гостям.

Цапля опять подпускает человека метров на тридцать, взмахивает своими белыми крыльями… Но, на этот раз, она окончательно уходит по небу прочь, в сторону Тятиной.

– Всё!

– Улетела!

– Кино закончено.

Всей тройкой, мы стоим и провожаем взглядами белоснежную цаплю…

К нам подходит слегка расстроенный директор.

– Здравствуйте, Леонид Фёдорович! – хором, здороваемся мы.

– Здравствуй, Андрей! Здравствуй, Саша! – здоровается с нами, директор.

– Ну, как? – жизнерадостно интересуется Анисимов, – Сфотографировали?

– Нет. Не подпустила! – недоумённо разводит руками, Сташкевич…

Директор, у нас – мастер дожить печи из кирпича. Оказывается, на этом вездеходе они привезли на Тятино целую гору красных, новеньких кирпичей! И цемент, и всё прочее. Сташкевич приехал сложить нам настоящую печку! Мы этому так рады!

День за днём, вооружившись мастерком, Леонид Федорович кладёт нам в Тятинском доме печку. Мы с Казанцевым и Анисимов Андрей – всячески помогаем ему. Мы носим вёдрами воду с устья Банного ручья, мы копаем глину на спуске и носим её в вёдрах к дому Мы месим раствор на улице, в широкой ванне. Мы подносим стопки красных кирпичей нашему печнику…

– Настоящая печь! – искренне радуемся мы.

– Со стояком! Теперь и зимой в доме можно будет по-человечески жить!

И мы всячески стараемся выказать свое расположение человеку, который благоустраивает наше жилище…

Тятинский дом. Двенадцатое мая. Сегодня я вернулся из посёлка! Сегодня, у меня – транспортный день, заезд. Дом пустует – вот уже две недели…

Теперь – мы вдвоём с Александром Трубергом. Это у нас, в заповеднике, появился новый научный сотрудник! Труберга взяли на работу в заповедник! Это хорошо… Герпетолог – специалист по лягушкам, змеям, ящерицам…

Пока мы ехали, с Филатовки до Тятино – с крыши вездехода, я, чуть ли не в каждой бухточке побережья, видел пары сидящих на присадах, матёрых орланов-белохвостов. Они такие матёрые! Такие белохвостые! Такие жёлтоголовые! Пар пять, как минимум!

– Это всё – гнездящиеся, местные пары! – понимаю я.

Я стою на углу Тятинского дома и смотрю на тёмное море хвойников, сплошь закрывающее подножия вулкана. У меня в голове роятся невесёлые мысли: «Сегодня двенадцатое мая. Двенадцатое! С двадцать восьмого апреля, я не был в лесу! Пропустить две недели полевого сезона!.. Но, в этой жизни – не всё зависит от нас».

На заросший ивняком прудик у нашего дома, бойко падают с неба три уточки! Не успев окончательно зайти в наш дом, я смотрю на них, чуть приоткрыв дверь тамбура и выставив в эту, вертикальную щель, свой бинокль…

Вернее сказать, уточек – две. Они – ярко-крапчатые, серенькие, боковые пёрышки хвостиков – белые…

И один селезень. Этот – вообще красавец! Голова – как у мандаринки: верх малиновый, яркие щёчки, горизонтальная чёрная поперечина от глаза к затылку. Грудка крапчатая, как вуалевый хвостик у аквариумных рыбок «гуппи». Однако, у него нет заломленных кверху «мандаринковых» перьев на крыльях…

– 3-звяк! 3-звяк! – селезень одиночно крякает, коротко и звонко, словно колоколец звякает.

– Что за утки такие? – прикидываю я, – На мандаринок немного похожи! Но, крылья – не такие!

– Саша! – зову я назад, в дом, – Иди, на уток посмотри!

И скоро Александр подпирает меня сзади. Это заставляет меня попытаться чуть приоткрыть дверь. Только чуть-чуть! Но уточки легко порхают в воздух и… только их и видели.

– Вот незадача! – кривлюсь я, – Такие осторожные.

До вечера есть час свободного времени, и я шагаю на край высокой морской террасы, прямо напротив нашего дома. Я устанавливаю фотоштатив и навожу телеобъектив своего фотоаппарата на морскую литораль…

Я долго наблюдаю за двумя парами шилохвостей, не забывая нажимать на кнопку спуска.

– Щёлк! Щёлк!

– Ах! Какие кадры! – радуюсь я.

Море, сегодня – такое спокойное. Волн нет совсем! Вода, просто, стоит! Как в луже. Полный штиль! Даже первой волны нет!.. Утки не спеша кормятся, в метре от уреза стоящей воды. Они шурудят своими большими, плоскими носами в плавающих на поверхности воды, водорослях. У них – такие, несуразно длинные, пики хвостов! Представьте себе светло-коричневую утку, размером с крякву – и у неё, вместо хвоста, сзади, под углом сорок пять градусов, торчит бурый, острый «шип», сантиметров двадцать длинны!

Что-то мелькнуло сбоку! Я быстро оглядываюсь – по пустырю бывшего посёлка, на скорости, проскакивает тройка диких голубей! Эти – мчатся молча и стремительно. Я провожаю их взглядом…

– Чиф-чиф-чиф-чифффырррр!

– Чиф-чиф-чифффырррр!

В небе стоит непрерывное жужжание токующих бекасов! Вокруг кипит весна!!! Я бросаю взгляд на свои командирские часы – пора возвращаться к нашему дому, хоть он и совсем рядом. Я сворачиваю своё фотооборудование и шагаю к дому…

За это время, Труберг сходил на болотины сырых ольховников Банного ручья.

– Саня! – возбуждённо встречает он меня, в дверях дома, – Я гнездо какой-то птицы нашёл!

– Где нашёл? – загораюсь я, – Что за гнездо?

– Вон, в лесу! На ёлке! Примерно, в восьми метрах от земли.

– А, как оно выглядит?

– Ну… Оно лежит на толстой ветке, прямо у ствола. Сложено из травинок и мха и глиной обмазано. В гнезде лежат пять яичек!

– Яички? А, какие они?

– Ну… они небольшие, голубого цвета.

– А! Это, наверняка, дрозд! У него – такие, голубые яйца!.. Сходить бы, туда!

– Ну, так пошли!

Наскоро хлебнув чаю, мы бредём с Александром в ольховник Банного ручья…

– Вон, ёлка! – тычет пальцем вперёд, Труберг.

Это – действительно, среднего размера ёлка. Остроконечная, обычная… Не доходя до дерева метров тридцать, мы притаиваемся на земле, за валёжиной. Я навожу на ель свой бинокль. Тянутся минута за минутой.

Вот! Серая птица величиной с сойку, тихой тенью, воровато прошмыгнула в крону ели! Я впиваюсь глазами в тёмную хвою…

Через минуту, птица, не раскрывая крыльев, камнем упала вдоль ствола, к земле! Она раскрыла крылья – только у самой-самой земли! И исчезла.

– Хм! – хмыкаю я в бинокль, – Хитра! Такой короткий «фррр»! И – совсем в стороне от гнезда! Наверно, это – уловка от кукушки! Зоркий глаз кукушки, конечно же, уловит короткое вспархивание крылышек птички. Но, это вспархивание – у земли! А гнездо остаётся незамеченным, высоко в кроне. Молодец, да и только!

– Саш! – тихо оборачиваюсь я к Трубергу, – Это дрозд! Точно! Пошли отсюда…

Тятинский дом. Тринадцатое мая. У Труберга – своя работа. А я – с утра отправляюсь по просторным полянам, что за ольховниками Банного ручья. Сегодня сделаю круговой маршрут влево, с выходом на Тятину…

Белокопытник уже достигает двадцати пяти сантиметров! Яркая и свежая, весенняя зелень так радует глаз…

Вот! По полю ещё не поднявшегося высокотравья, кормился средний медведь! Я сторожко шагаю по его кормовым набродам и подсчитываю поеди растений: двадцать семь скусов ростков соссюреи, два скуса побегов бодяка, шесть покопок лизихитона, шесть скусов сочных черешков белокопытника…

Между делом, медведь разбил два трухлявых пня. Я приседаю на корточки и внимательно изучаю каждый сантиметр гнилушек.

– Что он, в них, искал? – озадачиваюсь я, – Насекомых? Специалисты – медвежатники пишут, что медведи в Архангельской области кормятся муравьями… Но, я не нахожу, в этих пнях, никаких муравьев! И ведь, уже не первый раз!

В одном месте, медведь сделал большой, очень объёмный подкоп под куст смородины. Я брожу вокруг куста, внимательно осматривая дерновину, размётанную вокруг бурую почву…

– Кого можно так выкапывать?! – озадачиваюсь я, – Такой объём работы – из-за какой-то мышки? Не рационально это…

Но, сколько я ни стараюсь – так ничего и не могу сообразить.

Вот и речная долина Тятиной. По медвежьему следу, я выхожу на край её надпойменной террасы. Впереди чернеет кучка медвежьего помёта! Это – первый, за сегодня, помёт! Свежий! Я очень рад. Я осторожно вкладываю его в полиэтиленовый пакетик и ложу в свой рюкзачок…

В небе над поймой, молча нарезает круги пара стрижей! Я тоже молчу. Я стою посреди травяной поляны и с улыбкой, слежу за птицами глазами: «Ой… Стрижи! Прилетели! Лето на крыльях принесли». Я достаю свой дневничок – это первая встреча стрижей, в этом году…

Тятинский дом. Ночью лёг снег! Снег!!! Пять сантиметров снега! Всё бело кругом. Подумать только, ведь сегодня – четырнадцатое мая! Свежая, зелёная трава – вся придавлена к земле снегом. Тянет постоянный ветер, с востока…

Весь день льёт дождь! Снег согнало. По радио передают усиление непогоды. Но, у меня – есть работа дома. Я занимаюсь определением содержимого собранных за вчерашний день медвежьих помётов… Два из них полностью состоят из симплокарпуса, а один – из белокопытника.

Тятинский дом. На следующее утро, на океане бьёт шторм. Там раздаются тугие, резкие, тяжкие удары океанского наката.

– Бухх-хухх!!! Бахххх!!! Бух-хухх-хуххх!!! Бух!!! Бух-хухх-хуххх!!!

Мне так знакомы эти звуки! По прошлому лету.

– Как артиллерийские залпы! – качаю я головой.

Но небо – чистое! Дождя нет. Выглядывает яркое солнце. И сразу становится по-летнему тепло…

– Однако, лето осторожничает! – улыбаюсь я, природе, – До сих пор, ольха не раскрыла своих почек! И только наполовину, выглядывают листочки из почек вербы…

Мы с Трубергом, в паре, уходим к Ночке, напрямик через лесные массивы. Кроме поисков медвежьих поедей и медвежьих помётов, я занимаюсь фотоохотой, для души…

Александр же, ищет в весенних лужах и озерцах кладки лягушек. А, этих кладок, сейчас – тьма!..

Труберг стоит в чёрных болотниках, по колено в прозрачной воде чистейшей лужи. Я стою на краю этой лужи и смотрю:

Прозрачным ведром из пластика он осторожно зачерпывает лягушачью кладку, вместе с водой. Затем – поворачивает прозрачный, пластиковый краник в нижней части ведра. И вода, весело журчащей струйкой, сливается обратно в лужу! Теперь, по вертикальной шкале на стенке ведра, Труберг определяет объём кладки.

– Как же, всё просто! – поражаюсь я.

Но, это – ещё не всё! Отделив от кладки одну икринку, Александр помещает её в мерную пробирку – и таким образом определяет её объём. Теперь ему остаётся, чисто арифметически, разделить объём всей кладки на объём одной икринки – и мы узнаем количество икринок в кладке!

– Как всё, до примитивности, просто! – уже возмущаюсь я, – Ты поставь мне задачу посчитать количество икринок в кладке – так, я взял бы пинцет, вывалил бы весь ком лягушачьей кладки на поддон и начал бы, одну за другой, считать икринки… Оказывается, есть вариант, когда ничего считать вообще не нужно!

– Саша! – улыбается мне Труберг, с середины своей лужи, – Это не я придумал! Это стандартные методики! Они применяются всеми герпетологами мира, с давних времён!

– Ладно! – тогда, успокаиваюсь я, – Но, для меня, всё это – такое новое! Так что, «век живи – век учись»…

Уже пятый час дня. По медвежьей тропе, соединяющей Ночку и Тятину, мы, своей парой, возвращаемся обратно домой, на Тятино. Мы шагаем со стороны Ночки…

Впереди, по тропе, среди крон пихт и елей, просматривается провал миниатюрного, весеннего озерца. Тропа проходит прямо через него. Здесь, летом, вода стоит только в яме, в центре, а вся поляна зарастает мощным ковром сочной осоки, по пояс высотой. Сейчас же – эта лесная лужища полноводна и глубока…

Нам остаётся пройти метров тридцать по травяному прогалу узкой полянки, перед озерцом. Неожиданно, перескочив через острые пики вершин крайних ёлок, на водную гладь лужи круто планируют две утки!

– Плюх!

Мы падаем…

Выставив бинокль перед лицом, я осторожно выглядываю из-за валёжины.

– Мандаринки!

Какие тут сомнения?! Эти уточки – словно с картинки учебника! Я передаю бинокль Александру, а сам наворачиваю на свой фотоаппарат объектив. У меня – мощный пятисотник! У него оптика – как у десятикратного бинокля! Только, изображение немного темнее.

Я крадусь в траве вперёд, закрываясь от уток стволом толстой ели, что растёт впереди нас…

Вот и ствол этой ёлки, я в него упёрся. Дальше – красться, просто некуда! Это дерево – последнее перед озерцом. До уток остаётся не более двадцати метров. Закрывая лицо фотоаппаратом, я медленно-медленно высовываюсь над стволом лежащей ели:

Мандаринки, селезень и уточка, выбираются на торчащую из воды посредине озерца рогозину сухой ёлочки. Стоя на этом «плотике», они чистятся – елозят по своим грудкам и пузикам плоскими, утиными клювами…

Опустившись на пузико, однотонно-серенькая, крапчатая уточка прячет свою головку под крыло. Она дремлет, сидя чуть выше уровня воды, на стволике сухостоины. Селезень продолжает чистить свои пёрышки.

– Ах, как наряден! – я восхищённо качаю головой, глядя в видоискатель фотоаппарата, – Раскрашен как попугай, одно слово – мандаринка…

Но, вот и селезень устраивается подремать…

– Устали уточки! – жалею я их.

– Бу-ухххх! Бу-ухх-хухххх!

Даже сюда, в глубину леса, прорывается далёкий грохот океанского наката. Я прислушиваюсь к этому грохоту и качаю головой: «Ох!.. Такая канонада! Пушечные залпы…». Сегодня – первый день после шторма. Океан раскачало и там, сейчас, творится что-то дикое. Одно слово – стихия…

Селезень дремлет… Но, свою голову, под крыло – он не прячет!

– Он стоит «на часах»! – понимаю я.

Мне, в оптику, крупным планом видно, как его закрытый глаз, время от времени, вяло открывается, для того, чтобы закрыться вновь. Кругом разлита тишина и покой…

Отсняв всю плёнку в своём фотоаппарате, я замираю в нерешительности.

– До вечера – совсем близко! – думаю я, – Нам нужно идти домой, а другого пути у нас нет! Нужно как-то обнаруживать себя. И уток – очень жалко…

Жалей – не жалей… Нам – никак, по-другому, не пройти! Я знаю, что вокруг озерца – совершенно непроходимый бурелом. Пройти, нам, можно только по воде этого озерца! Да и то – по самому его краю, под самый обрез голенищ болотников…

Я вздыхаю и начинаю обозначать себя. Заметив мое шевеление, уточки разом сбрасывают с себя дремоту! Соскользнув со своей сухостоины на водную гладь, они, внимательно оглядываясь по сторонам, плывут от нас за угол лужи…

Нам ничего не остаётся – у нас другой дороги нет. Мы осторожно шагаем вперёд, в лужу. Воды – под самый обрез голенищ! Не спеша переставляя в воде ноги, чтобы не залить воды в сапоги, мы бредём по самому-самому краю озерца, вдоль берега…

Всё! Лужа пройдена.

– Но, уточки не взлетали! – я озадаченно осматриваю оставшуюся за спиной, водную поверхность, – Значит, спрятались? Где им, здесь, можно спрятаться?!

Я удивлённо присматриваюсь к луже – обычно, при малейшей опасности, все утки срываются на крыло, а эти…

– Ни души! – удивляюсь я и качаю головой, – Тяжёлое, всё-таки, это дело – шторм…

За лесным прогалом озерца, мы забираем чуть левее от тропы. Здесь – массив спелого пихтарника, с окнами подроста и баррикадами завалов…

Вскоре, мы натыкаемся на настоящие раскопки – под ствол толстой ели выкопана глубокая нора!

– О! – я приседаю над норой.

Кругом стоит густой подрост пихты, в рост человека и на нору в корнях толстой ели – можно только наткнуться, в упор. Как это сделали мы, сейчас. В полуметре ниже уровня земли «котлован» подкопа упирается в развилку толстых корней дерева. Эта развилка белеет обширной местиной свежей, рваной древесины.

– Это медведь! – прикидываю я и удивляюсь, – Смотри, сколько выгрыз!

– Вот, это, да! – качает головой Труберг, заглядывая мне через плечо, – Столько труда!

– Ну! – прищуриваюсь я, глядя себе под ноги, – Наверно, не один час грыз.

Так и не сумев прогрызть развилку еловых корней, медведь вырыл подкоп с другой стороны этого огромного ствола. Но и здесь – он упёрся в такую же мощную развилку корней! И здесь, мы с Александром, сверху – вниз, разглядываем обширную местину рваной, белой древесины. Но, всё-равно, «нора» за развилкой – слишком узкая, чтобы пролезть.

– Бросил! – констатирую я, – А, сколько сил потрачено! Кого он, пытался тут достать? Под этой елью…

Тятинский дом. Пятнадцатое мая. У меня, с Олегом Чудаевым – дальний маршрут. Накануне вечером, мы пальцами водили по карте. Мы вычисляли приток Тятиной, который выведет нас на водораздел, на седловину между вершинами хребта Докучаева. Так что – сегодня, нам нужно подняться по речке, до самого её истока…

Под нашими железными, станковыми рюкзаками, мы шагаем по смотровой тропе. Слева, под нами стоит начинающая зеленеть свежими листочками, голая Тятинская пойма…

Первый перекур – на смотровой площадке, на высокой скале. Середина смотровой тропы. Мы всегда здесь останавливаемся – отсюда открывается грандиозная панорама!..

Через пару километров, не снимая рюкзаков, мы останавливаемся на взгорке, под пихтарником. Перед нами, справа, вытекает ручей. Там просматривается болотинка сырого ольховника.

– Всё, смотровая тропа закончилась! – я сторожко осматриваюсь по сторонам, – Теперь нужно свалить влево, к речке.

– Понятно! – кивает Чудаев и делает шаг вниз, по крутому, травяному склону.

Мы переходим речку по бурному, валунному перекату и шагаем дальше, вверх по речной пойме.

– Хорошее время мы выбрали! – оглядывается на меня Олег, поправляя ремень переброшенного через плечо, табельного карабина, – Голо всё вокруг! Красота!

– Ну! – довольно киваю я ему, – Сейчас – самое время ходить! Ни лопухов! Ни комаров! И всё вокруг, видно! Сплошное удовольствие…

На пару минут, мы останавливаемся под дуплом рыбных филинов.

– Так! – поднимаю я глаза вверх, в крону ивового баобаба, – Прошли четыре километра!

– Ну! – соглашается Чудаев, – Скоро рыборазвод будет!

– Ага! – киваю я, – Хорошо идём!

С километр выше, речка начинает ветвиться на крупные притоки. Чуть выше, в одном из них когда-то стоял рыборазводный заводик. Пару лет назад, мы здесь ещё застали ровные ряды коротких как табуретка, столбов! Стоящих в ровном, шлаковом русле левого притока…

При походах в верховья Тятиной, мы всегда выбирали ближайший к вулкану, левый приток, с его бурным каньоном. Сегодня, мы выбираем крайний правый приток – мы помним карту.

Мы шагаем по метровому обрывчику, вдоль берега речки. Здесь набита хорошая медвежья тропа…

– О! – останавливается Чудаев, – Медведь ствол пометил!

Я делаю пять шагов вперёд и останавливаюсь перед стволом средневозрастной ивы. Прямой ствол, сантиметров двадцать пять диаметр. На уровне человеческого роста белеет рана свежего задира.

– Ух, ты! – радуюсь я находке, – Какой задир!

Я вынимаю из кармана рулетку и дневничок…

– Так! Пиши! Ива сердцелистная. Диаметр ствола – двадцать четыре. Высота свежего задира… сто девяносто два сантиметра.

Я трогаю пальцами свежую, сочащуюся соком, белую древесину, прикасаюсь к красной, крепкой коре дерева, по границе раны: «Ух! Продрал как!».

– Высоко сделал! – прищуривается на задир, Олег.

– Ага! – соглашаюсь я, – Хорроший!

Я прячу рулетку и авторучку с дневничком в карманы, и мы шагаем дальше – у нас очень длинный маршрут, за день успеть бы…

– Саня, медведь! – вскоре тормозит меня идущий первым, Чудаев.

Мы замираем. По противоположной стороне речки, нам навстречу, шагает взрослый, почти чёрный медведь. Он движется по краю метрового обрывчика речного берега.

– Там – тоже идёт медвежья тропа! – понимаю я.

Мы стоим и смотрим. Я поднимаю к глазам бинокль…

Медведь спускается по речной долине вниз… Сделав шагов пятнадцать, он равняется со стволом, растущей на краю обрывчика, крупной пихты.

– Остановился! – молча, прищуриваюсь я.

Медведь поднимается вдоль ствола дерева на задние лапы, в полный рост. Закрывшись стволом пихты, он осторожно выглядывает из-за него и с высоты своего роста, внимательно «процеживает» окружающее пространство перед собой, по своему берегу и – за речку, по нашему берегу. Он нюхает, слушает и смотрит…

Через минуту, медведь растормаживается. Медленно и плавно, он опускается на все четыре ноги и осторожно шагает дальше…

Метров через пятнадцать – у тропы, растёт такая же пихта. Медведь останавливается и закрываясь стволом дерева, снова поднимается на дыбы…

Осторожно присев на своей тропе, мы дожидаемся, пока медведь пройдёт по противоположному берегу мимо нас.

– Фу! – выдыхает, довольный Олег, – На медведя посмотрели!.. Он – не толстый! Но, большой! Длинноногий такой!

– Ага!.. – соглашаюсь я, – Он всё время так ходит?!. А, что? Очень умно! Он не стоит, как телеграфный столб в чистом поле! На всеобщее обозрение… Заметил? Он, каждый раз, закрывается стволом дерева!

– Ха! Конечно, заметил! Голову поворачивает… как локатор! Всё просвечивает!

– Но, не во все стороны, а – только перед собой! Сектор, градусов девяносто берёт! – прикидываю я.

– Ну!.. По сорок пять в каждую сторону, от курса! – коротко смеётся Чудаев.

Здесь, в верховьях – ещё только самое начало весны! Вскоре, мы отрываемся от ставшего бурным, притока речки, направо. Потому, что прямые склоны хребта Докучаева стоят уже прямо перед нами. И мы шагаем к ним, по спускающейся к нам с одной из вершин, снежной реке. Это – заполненный до краёв белейшим снегом, распадочек какого-то ручья. Снежник! По этому плотному снегу можно шагать, не опасаясь провалиться…

Перед нами вздымается стена длинного и высоченного, склона хребта. Она вся закрыта плотными зарослями кедрового стланика. Это пояс кедрового стланика… И только в нижней части склона, по днищу распадка, плотная стенка вершинок кедрового стланика сменяется высокими кустами ольховника, стоящими более редко. А, с нашей стороны снежной реки – протянулись покрытые ольховником пологие увалы.

– Вид – как на Чукотке! – обводит взглядом эти закруглённые склоны, Чудаев.

– Ну! – киваю я из-под своего, ярко-жёлтого станкача, – Высокогорье! Сглаженные формы рельефа!

Мы шагаем по снегу… Я, в очередной раз, поднимаю лицо вверх, осматривая склон. Этот, противоположный склон нашего распадка, заканчивается гребнем хребта. Он стал высоким, а наша снежная река – крутой. Мы срезаем длинный поворот нашего «чукотского» распадка напрямую – по проплешинам снега продираемся через заросли ольховника. И буквально вываливаемся на нашу снежную реку.

– Фууу!

– Фууу!

Плотная стена ольховника – за нашей спиной, высокие кусты ольховника – на другой стороне, под склоном. А между ними – стекающая справа-налево, снежная река, шириной метров тридцать пять. Тут же, под стенкой ольховника, мы снимаем свои рюкзаки и оставляем их стоять вертикально на насте. Сами стоим рядом с рюкзаками, отдыхаем, осматриваемся…