Золотая Грива

Горка уже без страха переворачивает и рассматривает червя. Но, конечно, ничего не видит.

– Вот вроде неказистое существо, а непростое. У него есть кровеносная система, мозг и пять сердец.

– Пять сердец? – Горка надувает щёки. – Ничего себе!

– Дождевые черви – очень важные подземные жители. Они едят палые листья, заглатывают землю и пропускают её сквозь себя, тем самым удобряют почву, а когда буравят её, то через такие ходы позволяют попадать в неё воздуху и воде.

– Здорово!

– Ещё как здорово. Там, где много червей – хорошие урожаи.

– А почему их называют дождевыми? Их рождает дождь?

– Нет, Горушка. Просто люди ещё в древности заметили, что после обильных осадков черви выползают на поверхность. Вот и получили такое имя… Так что их надо ценить и очень беречь.

Баба Лина умалчивает, что дождевых червей ещё зовут и удильными. Их насаживают на крючок и ловят рыбу. Горка скоро узнает об этом. Но почему-то бабе Лине сейчас не хочется об этом говорить.

Горка осторожно опускает червя в ямку и зарывает её.

– Живи долго! А как долго, баба Лина?

– До десяти лет.

– Маловато!

– Так уж, Горушка, природа распорядилась. На земле есть существа, которые живут вообще считанные часы. В один день появляются на свет и почти сразу умирают.

– Ничего себе! А кто это?

– Я потом тебе расскажу, а то мы с тобой сегодня картошку не выкопаем.

В огороде появляется Лаки. Повизгивает, крутит хвостом, всем своим видом показывая, как он рад встрече.

– Помогай, – говорит ему баба Лина, – не время лизаться!

Лаки бросается к её рукам и начинает лапами выгребать клубни.

– Ничего себе номер! – дивится Горка. Ему ещё не верится, что Лаки такой смышлёный. – Помогай и мне!

И Лаки бросается к нему.

Над огородом пролетает какая-то очень похожая на голубя птица с рыжеватым оперением. Садится на куст черёмухи и трескуче кричит.

– О-о-о! – морщится Горка. – Какой противный голос!

– Это сойка, – поясняет баба Лина, – спокойная красивая птица.

– Красивая? – недоверчиво вглядывается Горка. – А что в ней красивого?

Сойка нетерпеливо прыгает с ветки на ветку, поедая плоды, и её трудно разглядеть.

– Ну, если бы она находилась в спокойном состоянии, то на сгибах крыльев ты бы мог разглядеть ярко-голубые пятна, а в полёте выделяются на крыльях и надхвостье белые места. Я тебе потом покажу на картинке. Сойки очень талантливые, они могут подражать пению других птиц, лаю собак, кудахтанью кур, скрипу дверей или старых деревьев. Представляешь?

– Ничего себе, – не верится Горке.

Сойка пикирует на рассыпанную для просушивания картошку, хватает один клубень и исчезает в гуще деревьев. Вскоре появляется снова, потом ещё и ещё.

– Баба Лина, – возмущается Горка, – она же крадёт наш урожай!

– Да много ли унесёт? Пускай её. На зиму заготовки делает.

– А где?

– Кладовые сойки устраивают в ельнике или сосняке, так как там меньше мышей, которые грабят заготовки в основании пней, стволов деревьев или в куче листвы.

Пока баба Лина рассказывает о сойках, их прилетает целая стая.

Десятка полтора картофелин поднимаются в воздух.

– Ну-у-у, – недовольно протягивает баба Лина, – это уже серьёзно. Так они нас без бульбы оставят! Эй, Лаки, ты чего смотришь?

Пёс, провожая стаю соек глазами, виновато подбегает к бабе Лине

– Охранять! – приказывает она и показывает рукой на картошку.

– Брех! Брех! – соглашается Лаки.

При следующем полёте он звонко лает и бегает вокруг площадки с клубнями.

Сойки в разнобой и недовольно кричат, раскачиваясь на деревьях. В бой, как другие, например, вороны, они никогда не вступают. Предпочитают обходиться только голосами.

– Давай-ка мы освободим Лаки от обязанностей сторожа, – предлагает баба Лина, – в сарайчике без дела лежит полиэтиленовая плёнка. Накроем ею наш урожай.

Выкопав картошку, баба Лина и Горка сортируют её. Самую крупную спускают в подполье, самую мелкую оставляют на огороде – для птиц и зверьков.

Баба Лина полностью разгибает спину и с удовольствием потягивается. Так же делает и Горка.

С неба слышатся какие-то голоса.

Бабушка и внук поднимают головы. На фоне серых облаков проявляется большая стая гусей.

– Баба Лина, а почему птицы летят треугольником?

– Это, Горушка, называется клином. То есть такой у них строй для передвижения.

– Строй? У них что, воинская дисциплина?

«Никогда бы не додумалась до такого вопроса, – дивится баба Лина, – вот нынешнее поколение!».

– Полагаю, так и есть. Главнокомандующим у них – самый сильный гусь. Он летит во главе стаи и ведёт всех за собой. Короче, разрезает собой воздух, это помогает следующему тратить меньше сил. И так до самого хвоста, где располагаются самые слабые, чаще всего молодые птицы.

– И вожак никогда не устаёт?

– Устаёт, конечно. Тогда перемещается в хвост, чтобы передохнуть. А его заменяет другая сильная птица.

– Здорово! – восхищается Горка.

– Ещё как здорово! Без такой взаимной поддержки и взаимной помощи они никогда бы не добрались до нужного места, которое находится за тысячи километров. Представляешь?

– Ещё как!

Баба Лина пристально вглядывается в гусиную стаю.

– Когда я была совсем маленькой, помню, как мы с мамой смотрели на перелёт птиц, махали им вслед руками и кричали: «Путь вам дорожка! Путь вам дорожка!» Давай покричим и мы.

У Горки блестят глаза:

– Давай!

В разнобой они весело кричат:

– Путь вам дорожка! Путь вам дорожка!

И Горке кажется, что теперь-то гуси не собьются со своего направления, ничего с ними не случится. И после суровой зимы они вернутся на родину, и он с бабой Линой так же встретит их.

Поэзия воды и жа́ра

Как только заканчивается картофельная страда, портится погода. Небо закрывается тёмными облаками, задувает ветер, всё вокруг нахмуривается и затихает. По мобильному телефону звонит дед Аким: сегодня самое подходящее время для того, чтобы заняться «поэзией воды и жара»» – так он именует баню, – и предлагает задействовать Горку. Баба Лина испрашивает желание внука. Тот с радостью соглашается. В городской квартире он принимал только ванну и душ, и никогда не был в деревенской бане.

У деда Акима это небольшое строение из бруса с помещением для двух человек, разделённое пополам. В одной половине – раздевалка с двумя широкими лавками, в другой – моечная. Две полки с двумя эмалированными тазами, пластмассовая бочка с холодной водой и ковшом и полок под потолком, над которым крушится самый ярый жар, там парятся.

– В настоящей деревенской бане, – как бы оправдывается дед Аким, знакомя Горку, – всё должно быть из дерева, даже шайки, ковши, вёдра и бочки. У меня немного не так, но главные составляющие бани – горячая вода, жар и пар – имеются! А даёт их вот эта красавица, – дед Аким похлопывает ладонью по печке-каменке. Сверху в неё вмазан чугунный котёл с краном.

– Печка, Егор Данилович, – это сердце бани. Давайте-ка мы ей и займёмся!

Дед Аким приносит обере́мок сухих берёзовых поленьев. Укладывает на решётку топки, подсовывает под них щепу, лучинки и бересту.

– Важно, Егор Данилович, чтобы всем в топке было просторно, тогда всё вольно и быстро схватывается огоньком. Ну, чиркай спичку… Вот молодец… С первого раза получилось!

Горка похвалой доволен. Растапливать печь его уже научила баба Лина.

Вкусно пахнет сгоревшей берёзовой корой. Дед Аким закрывает дверцу печи.

– Пока банька будет набирать силу, – потирает он руки, – не сгонять ли нам партию-другую в шахматишки?

Играть в шахматы Горку научили в детском садике. В общем показали, как называются фигуры, назначение каждой из них, правила передвижения – словом, начало из начал. Горка признаётся в этом.

– Я, Егор Данилович, увы, тоже далеко не гроссмейстер. Знаете, кто это такой? – и сам же отвечает. – Это величайший знаток и мастер игры. Мы вместе и будем оттачивать свой ум. Шахматы – это его наипервейшая гимнастика. А мне здесь ею заниматься не с кем. Сам с собою иногда играю, – хихикает дед Аким, – это неплохо, но недостаточно. Нужен соперник. Это же какая борьба! Позиционное маневрирование, острая тактика, лихая атака, неожиданные жертвы, – глаза деда Акима загораются, – всё как в бою, только очень, очень тихом.

Порыв деда Акима подначивает Горку.

– Идёмте, – соглашается он.

Через полчаса дед Аким возвращается в баню и полностью заполняет топку поленьями.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло.

Сюда он наведывается ещё раза два для догляду и поддержания огня в печи. А часа через три они уже входят в моечное отделение.

У Горки на мгновение даже перехватывает дыхание – таким оказывается плотный и жаркий дух бани.

– Париться классическим деревенским способом мы, Егор Данилович, не станем. Мой возраст уже не позволяет, а ваш – ещё не позволяет. Процедура щадящая, но не менее полезная.

Дед Аким наливает в таз горячую воду, разводит её холодной до нужной температуры и опрокидывает таз на Горку.

Окунает берёзовый веник в котёл. Горячий воздух наполняется запахом, какой бывает в берёзовом лесу после дождя. Потом плещет на раскалённые камни сверху печи что-то из стеклянной банки. Пахнет пасекой.

– А теперь, Егор Данилович, полезайте на полочку. Кладите под головку веничек, зажмуривайте глазки и дышите, дышите, дышите. Спокойно, глубоко, чтобы до самого пупка доставало, – смеётся дед Аким, – я тоже тому сподоблюсь.

Горка лежит и прислушивается к дыханию деда до тех пор, пока тот со сдерживаемым кряхтеньем не сползает с полки:

– Ох-хо-хо! Чудо как славненько! Словно сам младенец Иисус Христос по душеньке босичком прогулялся. Вы там как?

– Отлично, деда Аким.

– Тогда есть у меня к вам, многоуважаемый Егор Данилович, величайшая просьба.

Горка замирает в ожидании.

– Не соблаговолите ли вы потереть спинку старому человеку, руки которого уже не в состоянии сгибаться так круто?

Горка смотрит на длинные костлявые руки деда Акима.

– Конечно, соб… собл… соблаг… Ну, потру.

– А я взаимно вам… Тогда приступайте.

Дед Аким низко склоняется к полу.

Горка обеими руками берётся за мочалку и вдруг видит углубления под правой и левой лопатками деда.

– А что это у вас?

– Это вы о чём?

– Какие-то дырки на спине?

– А-а-а! Это я на фронте схлопотал. В Афганистане. След от вражеской снайперской пули и осколка снаряда.

– Шибко было больно?

– Надо признаться, ощущения не из приятных.

– Расскажите!

– Место здесь, Егор Данилович, очень уж неподходящее. Праздник души и тела не следует портить горькими воспоминаниями. Как-нибудь в другой раз… Спасибо за услугу. Давайте-ка я взаимно над вашей спинкой поработаю.

Горка взбирается на полку. Дед Аким берётся за мочалку.

– Деда Аким, – вдруг настороженным голосом обращается к нему Горка, – у меня на спине дырки есть?

– Откуда же им взяться! – прыскает дед Аким. – Нету их, мой юный друг, и очень надеюсь, что никогда они не появятся.

– Будем надеяться, – в тон деду совсем по-взрослому говорит Горка.

Потом они обливаются тёплой водой, выходят в предбанник, завёртываются в махровые простыни и располагаются в креслах. Дед Аким наливает в монгольские чашки-пиалы из термоса настойку из восьми лекарственных трав. У чашек нет ручек. Держать их надобно в ладонях. Благодатное тепло их распространяет по всей коже тела, соединяясь с мягким теплом влаги в груди и желудке.

– Ох-хо-хо! – вздыхает дед Аким.

– Ох-хо-хо! – вторит ему Горка.

– А теперь, Егор Данилович, укладываемся на лавки. Положите под головку подушечку – она набита сухой мятой – и думайте о чём-нибудь хорошем.

Горка устраивается поудобнее. Вскоре его глаза невольно закрываются. Горка летит над зелёной презелёной тайгой. Летит, как птица, то опускаясь к вершинам деревьев, то вздымаясь до самых белых облаков. Сладкую дрёму прерывает голос деда Акима.

– Пора подниматься, Егор Данилович, обыгали. Подвеселим огонёк в печурке, да позвоним Алине Агаповне. Пусть приходит – побанится. А мы с вами пока стол сгоношим.

Первый таёжный поход

На первый выход в тайгу баба Лина собирает внука, словно в какую-то дальнюю экспедицию. Полностью загружает рюкзачок продуктами и вместе с Горкой приходит к деду Акиму, который уже ждёт согласно оговорённому времени.

– Вы уж, Аким Акимыч, глаз с него не спускайте. Он в тайге никогда не был.

– Полноте, Алина Агаповна, – успокаивает бабушку Акимов, пристраивая свой вещмешок за плечами, – прогуляться идём на часок-другой по закраинке. Костерок разведём. Картошечки испечём. Чайком погреемся. Не волнуйтесь!

До моста через реку они идут по берегу рядом.

– В тайге, Егор Данилович, важно не шуметь. Стараться идти тихо, чтобы все видеть и слышать, – наставляет дед Аким, – а то и вовсе затаиваться. Так делают все таёжные обитатели: и звери, и птицы, ну и, разумеется, люди, связанные с таёжным промыслом. Вот мы с вами ещё и к тайге не приблизились, а информация о нашем движении уже разносится.

Дед Аким поднимает с земли гальку и кидает её в омуток.

– Видишь, как расходятся круги?

– Ага.

– Вот таким образом в тайге передаётся весть о вступлении в неё человека, как самого опасного существа: от травинки к травинке, от кустика к кустику, от дерева к дереву. Ворона увидела – каркнула, какая-то пичуга запищала, стая рябчиков вспорхнула – и покатилась тревога! И бросаются таёжные обитатели в гущи веток, в каменные россыпи, в норки; бегут укрыться за пеньком, за бугорком, за деревцем. Замолкают. Одни глаза начеку, одни уши торчком на слуху, одни носы – по ветру.

По мосту дед Аким и Горка переходят Хрусталинку, углубляются в царство великих и малых деревьев разных пород.

Дед Аким снимает кепи, несколько раз глубоко, до влаги в глазах, вздыхает и светлеет лицом.

– Ах, Егор Данилович, какое же это на свете чудо – наша тайга. Это всегда лёгкая и необъяснимая тревога. Это мурашки по спине. Это сладостно обмирающее сердце. Это радостью повышенный пульс. Это такой простор в груди и приятная тяжесть в ногах. Да что говорить – блаженство!

Дед Аким двигается вперёд, прямой, сильный, уверенный в себе. По-хозяйски оглядывает вершины деревьев, кустарник, землю под ногами. Вот подходит к стволу высокой и тонкой, как шест, сосёнки, обхватывает её руками и резко встряхивает. С вершины срывается пушистый зверёк и, распластавшись в воздухе рыжей молнией перелетает на соседнее дерево.

– Испугалась, дурёха, – говорит дед Аким извиняющимся голосом, – это я тебя хотел Егору Даниловичу показать. Не бойся! Мы тебя не обидим… Белка, – показывает он Горке зверька, – ишь, затаилась, к стволу прижимается?

Лаки постоянно убегает вперёд, возвращается, чтобы убедиться, не исчезли ли куда его спутники, и снова скрывается в зарослях. Но вдруг слышится звонкий лай двух собак. Один – голос Лаки, другой – очень похожий на него.

– Наверное, с какой-то бродячей встретился, – предполагает дед Аким, – не подрались бы! – и ускоряет шаги.

Посередине небольшой еланьки растет старая сухая сосна. На её вершине сидит ворона, а под деревом – Лаки. Он лает, а ворона отвечает.

– Ничего себе, – таращит глаза Горка, – гавкающая ворона. Вот это да!

Выискивает на земле белый каменный осколок и кидает в ворону. Попадает в ствол. Ворона недовольно каркает и улетает.

– Зачем же вы так, Егор Данилович? – укоряет Горку дед Аким. – Она же ничем нам не досаждала. Пусть бы и сидела себе!

– Да так просто, – смущается Горка.

– Так просто? А вы не подумали, чего она хочет?

– А чего?

– Того же самого, что хотите вы: солнышка, покоя и чтобы никто не обижал. Так?

– Так, – соглашается Горка, – больше не буду.

– Рад это слышать. Человек привык вести себя в этом мире как самый большой начальник, по принципу «как хочу, так и ворочу».

Горке, конечно, не очень нравятся наставления деда Акима, но он помнит совет бабушки: слушать и внимать Акиму Акимовичу, он плохого не скажет и не посоветует. Горка идёт следом за ним. Тот, полуоглядываясь, продолжает:

– Вот жена дяди Филиппа, тётя Либгэ, мне как-то рассказывала, что её предки – тунгусы по национальности – прежде чем срубить дерево или выстрелить в зверя просили у них прощения. Каково? А почему? Потому что считали их равными себе. В природе, Егор Данилович, всё взаимосвязано.

Дед Аким останавливается возле большого серого валуна, пристраивается к нему задом.

– Отдохнём чуток, – шлёпает ладонью по шершавой крутизне, – как ты тут, каменный отшельник?

– Ты это, деда, с кем?

– С валуном.

– Он что, понимает? – смеётся Горка.

– Никаких сомнений. Я в тайге со всеми разговариваю. Хоть, Егор Данилович, и существуют такие школьные понятия, как «живая» и «неживая природа», в мире всё живое.

Горка на минуту задумывается.

– И песок?

– Да.

– И глина?

– Да.

Горка оглядывает местность.

– И горы?

– И горы.

– И камни? – Горка буцает ногой по валуну.

– И камни тоже, – смеётся дед Аким.

Горка думает, на чём же поймать деда.

Неподалёку слышится сигнал автомобильной сирены.

– А машина?

– Какая машина?

– На которой ездят.

– Автомобиль? – уточняет дед Аким, – тоже живой.

– Ну уж! – не соглашается Горка и надувает щёки.

– Вот если водитель нерадиво относится к своему автомобилю: не чистит, не моет, вовремя не меняет шины и так далее, автомобиль настраивается на враждебное отношение к хозяину: то плохо запускается двигатель, то работает с перерывами, то увеличивается тормозной путь, то погаснет одна фара. Словом, возникают неприятные для водителя ситуации.

– А у тебя была машина?

– Была… В молодые годы. «Волга». Прекрасная машина советского времени!

– Ты её любил?

– Очень любил, Егор Данилович, – дед Аким даже глаза прищуривает от мимолётного воспоминания.

– А она тебя?

– И она меня… Хотите расскажу про один случай?

Дед Аким поджидает согласия Горки. Тот кивает.

– Возвращался я как-то в город лютой зимою из одной деревни, где гостевал у друзей и, конечно, не удержался от того, чтобы не погреть душу известным зельем, разумеется, в меру. Дорога шла через тайгу, где нет никаких постов милицейских под названием ГАИ. Еду себе не торопясь в полной темноте, гляжу на дорогу в свете фар, как бы чего не прозевать. И вдруг мотор глохнет. Жму, жму на стартер – бесполезно! Чувствую, подсажу заряд в аккумуляторе – и тогда всё, не запустить двигатель. Взял электрический фонарик. Открыл капот. Все связи топливные и электропроводные проверил. Порядок! А мотор не заводится. Что делать? До города ещё оставалось километров двадцать. А уже начинало слегка вьюжить: не дойдёшь – замёрзнешь! Сижу за рулём со всё усиливающимся страхом, ведь и в автомобиле можно замёрзнуть без обогрева. И вдруг меня осеняет. Вышел из машины. Встал на колени. Обнял капот. «Голубушка моя, Волга, – говорю, – ты же знаешь, как я тебя люблю! Что я сделал такого, что ты рассердилась на меня? Наверное, за руль нетрезвым сел? Впервые это. Прости меня. Клянусь, что это никогда не повторится!» – и в капот её целую. Потом быстрёхонько – на водительское сиденье. Ногой на стартер. Взревел мотор. И приехал я домой живой и здоровый. Как в сказке!

Идут они по тропе, проторенной множеством ног ягодников, грибников и просто проводящих досуг людей. Дед Аким выбрал её специально, чтобы не натруждать ни свои, ни Горкины ноги при ходьбе напрямик, перешагивая через поваленные деревья, обходя ямы, пни, бугорки, камни и продираясь сквозь густые заросли ерника и багульника. Дед Аким иногда срывает какое-нибудь растение на ходу и, как и баба Лина, коротко характеризует его.

Вот подаёт Горке венчик какого-то цветка.

– Разотрите в ладонях и понюхайте.

Горка морщит нос: запах сухой, острый и приятный.

– Это чабрец, а в народе его называют богородской травой, так как в день Успения Богородицы им украшали иконы Божьей Матери.

На каменистых россыпях взгорки в распластанном на ней зелёном ковре краснеют ягоды, похожие на бусинки. Дед Аким срывает одну кисточку.

– Попробуйте, Егор Данилович, брусничку. Она ещё не до конца созрела, подойдёт только в сентябре, но употреблять можно.

Мучительная гримаса передёргивает лицо Горки.

– Уф, кислятина!

– Полезная, надо сказать, витамин С.

Многое из мира тайги Горка видел и ранее на картинках русских художников, иллюстрирующих разные народные сказки, но никогда не испытывал такого волнения. За каждым деревом, кустом, а особенно в густых зарослях, пряталась какая-то тайна. Казалось, вот-вот появятся Баба-яга, с суковатой палкой, низкорослый старичок Лесовик в широкополой соломенной шляпе, Леший с корзиной на спине или огромный, как лошадь, сказочный Серый волк.

Какая-то махонькая птичка следует за путниками, перелетая с дерева на дерево.

Горка засматривается на неё, проглядывает на тропе большую лужу и вбухивается в неё ногами. Из-под них выпрыгивает что-то зелёное и живое.

– Ой! – пугается Горка.

– Ай, ай! – упрекает его дед Аким, – чуть лягушку не раздавили.

Горка уже знает – сейчас последует наставление, но он уже привык – это наука жизни, богатство опыта. И не ошибается.

– Вот идёте вы, Егор Данилович, по тайге или полю, да просто по дороге – смотри́те под ноги. А если надо осмотреться, то остановитесь. Плывёте по реке – в глубины её поглядывайте. В воде, земле, траве, даже в обычной дорожной грязи существует жизнь, таинственная и удивительная. Только мы её в хлопотах насущных не замечаем, и сами себя обкрадываем: сердце своё, душу, здоровье. Ведь природа нам даёт великую радость и божественное просветление. Она никогда не утомляет ни глаз, ни ухо, ни сердце. А почему? Потому что бесконечно прекрасна. А красота – есть главное условие жизни.

Слой тонких белых облаков почти касается вершин деревьев. Сквозь них просвечивает солнце. Воздух прижат к земле, оттого тепло и тихо. Тайга дышит запахами влажной прели. Несмотря на то, что рюкзачок ощутимо оттягивает плечи, идёт Горка легко и убористо. Тропа выходит на поляну, которую пересекает ручей с чистой и прозрачной водой. Обычно отдыхающий люд свою таёжную вылазку здесь и заканчивает: разводит костры, организует пирушки, разные игры.

– Утомились? – учтиво спрашивает дед Аким, освобождаясь от своего вещмешка и помогая Горке снять рюкзак.

– Есть малость.

– Дальше не пойдём. Как-нибудь в другой раз. Все красоты и тайны – в таёжной глубинке. Здесь они одёрганы и разломаны.

Дед Аким со вздохом оглядывает поляну, на которой там и сям разбросаны бумага, консервные банки и полиэтиленовые пакеты.

– Давайте-ка, Егор Данилович, приберёмся поначалу. Когда я вижу такую картину, то кажется, что у меня грязные спина и шея.

Минут двадцать дед Аким и Горка собирают мусор, трамбуют его, пакуют в вещмешок деда.

– Хорошо, что ручей ещё чист. Он живой, подвижный, вот и самоочищается.

Дед Аким встаёт на колени, припадкой пьёт воду, плещет её ладонями на своё лицо. Горка повторяет всё за дедом Акимом. А Лаки полностью погружается в ручей, потом выпрыгивает из него, отряхивается. Веер брызг обрушивается на хозяина.

– Окстись! Шаловливый!

Дед Аким идёт за ручей в глубину тайги и возвращается с охапкой сосновых сучьев. Быстро разводит костёр. В образовавшиеся первые угли высыпает десяток средних картофельных клубней. Пока они пекутся, все молчат, глядят в огонь. Потом дед Аким выгребает клубни толстой сосновой веткой.

Дивный, неведомый ранее запах щекочет ноздри Горки.

– Рахат-лукум, – щурится дед Аким, снимая кожицу с картофелины, – так называется тюркское кулинарное изделие, но я этими словами именую вообще любое хорошее кушанье. А уж печёный картофель!

Первую дед Аким даёт Лаки. Это его любимое лакомство. Горка ест и понимает, что теперь оно станет таковым и для него. Не зря же поётся в детской песне: «Тот не знает наслажденья, кто картошку не едал».

Потом они пьют чай из термоса, прихваченного дедом Акимом, с печеньем и конфетами. Какое-то время сидят под деревом, молча, закрыв глаза и думая каждый о своём. Но вдруг откуда-то появляются комары. Горка хлопает ладошкой себя, то по лбу, то по шее, то по щеке.

– Ну, кусаки! Ну, чудо природы!

– Правильно, Егор Данилович, – защищает дед Аким назойливых насекомых, чудо и есть, – а сам машет руками, отбивается. – Как-нибудь я вам расскажу о них более подробно. А сейчас – коротко. Комара можно назвать земноводным насекомым: свою молодость он проводит в воде, а зрелость – в воздухе. Разве это не чудо, а? Вот, возьмём тех же назойливых домашних мух, которых мы шлёпаем чем попадя и всячески стараемся извести. А ведь и муха – чудо природы. Быстрота и манёвренность её полёта не укладывается ни в какие законы аэродинамики. Какова невероятная мобильность, эти кульбиты и изменения пути, мёртвые петли. Муха – лучший в мире летун, совершеннейшее творение природы и эволюционного развития на протяжении миллионов лет.