Казанский альманах 2018. Изумруд

– Что случилось, царевич? – встревожился Камол. – Отчего вы сидите здесь, когда все дети повелителя предаются забавам.

– Я пришёл к вам, учитель, чтобы спросить об одной вещи. – Не по годам серьёзное личико мальчика было полно печали, и он сам казался озабоченным и расстроенным.

– Проходите в келью, солтан, не дело разговаривать о важном на пороге.

В келье он усадил ребёнка на вытертую кошму, разломил надвое холодную лепёшку, от которой Мухаммад не отказался. Он прожевал первый кусочек и вскинул на наставника серьёзные глаза:

– Камол-баба, скажите, долго ли вы учились, чтобы познать всё, чем владеете ныне?

– Учиться можно всю жизнь, но так и не познать главного. Должна быть цель, и тогда вы станете получать то, что необходимо именно вам.

Собственные объяснения показались ему слишком сложными для мальчика, и потому поэт продекламировал одно из своих творений:

Цель – это жемчуг взаперти,И надо приложить старанье.Взять жемчуг – значит ключ найти,А ключ – усердье, время и познанье.

Мухаммад вздохнул, стряхнул крошки с подола атласного чапана.

– Значит, ключ – это время, учитель. Чтобы познать языки, философию, историю, военное дело… Смотрите, как много времени нужно, разве хватит на это целой жизни, даже если я буду старателен и усерден? А на забавы уходит много часов, я не хочу предаваться играм, когда вокруг так много всего.

Мухаммад неопределённо махнул рукой и нахмурился, невольно напоминая маленького старичка. Шейх задумался. Из учеников, которых направил ему повелитель, солтан Мухаммад был старательнее всех и знал уже больше старших, но этот разговор открыл ханского внука с неожиданной стороны. Камол знал, что и отец мальчика – солтан Джеляльуддин – прослыл среди братьев самым умным и рассудительным. Видимо, сын пошёл в него, а со временем, должно быть, превзойдёт и отца. Только для царевичей столь высокого рода большая учёность не идёт на пользу. Среди них превыше всего ценятся полководческий дар, государственное предвидение и умение повелевать. Как это объяснить мальчику, душа которого стремится к познанию, мечтает объять необъятное?

– Забавы и игры в вашем возрасте, Мухаммад, необходимы. Они дают силу, ловкость и нельзя ими пренебрегать. А для учёбы предназначены другие часы. Всё в нашем мире распределено, всему своя мера и своё время.

Мальчик помолчал, осознавая сказанное мудрым наставником, потом кивнул, соглашаясь:

– Хорошо, учитель. Завтра я отправлюсь с повелителем на охоту, но сегодня вы обещали рассказать мне о вашем друге – великом Хафизе. Вы с ним перекликаетесь, как два соловья, и можно бесконечно слушать ваши творения, так говорят во дворце.

– Не стоит слушать всего, что говорят лукавцы, – проговорил Камол, польщённый, однако, словами мальчика.

– И всё же разрешите мне остаться и послушать ваши рассказы. А там, в саду, пусть поиграют без меня.

Старый поэт скрыл улыбку и указал на толстый том, лежавший поверх других:

– Я помню о своём обещании, царевич, и уже приготовил диван лучших газелей Хафиза. Но хочу отложить наш урок до вечера.

– Чем же мы теперь займёмся? – удивился мальчик.

– Если даст согласие ваш аталык, отправимся на базарную площадь.

Камол порадовался заблестевшим глазёнкам ребёнка. Мухаммаду так редко удавалось вырваться из дворца, а поездка на базар была настоящим развлечением для маленького солтана. Но знал бы он, что его ждало на одном из обширнейших майданов Кок-Базара! На это торжище съезжались купцы из Хорезма, Мавераннахра и Сыгнака, а вместе с их караванами прибывали бродячие фокусники, заклинатели змей и масхарабозы[8]. Последние собирали у своих шатров толпы зрителей, которые с нетерпением ожидали начала представления.

У одного из таких шатров остановились и шейх Камол с юзбаши Ураком. Своего воспитанника они переодели в зелёный суконный чапан и неброский тюрбан без украшений, дабы не привлекать внимания посторонних. Мухаммад приходил в восторг от таинственности, с которой была обставлена его прогулка, занятная сама по себе. У шатра масхарабоза уже образовался полукруг, жаждущие зрелища люди сплотились столь тесно, что мальчику не удавалось разглядеть приготовлений к фарсу. Мухаммад напрасно вытягивал шею и пытался просунуть голову между теснившимися зрителями. Урак с лёгкостью всё разрешил: вскинул мальчика на широкое плечо, и Мухаммад с гордостью устроился на нём. Теперь впереди расстилалось море из людских голов с наверченными чалмами, разноцветными тюрбанами, расшитыми тюбетейками и женскими покрывалами. И пятачок перед шатром лежал, как на ладони. Весёлый толстяк в пёстром тёплом халате выстукивал заводную дробь, зазывая тех, кто ещё не успел прибыть к шатру:

– Ай, спеши-поспеши! Ай, любимое зрелище не пропусти! Увидишь «Игру Палвана», а не увидишь – и ночью не уснёшь, будешь локти кусать, сожалеть! Стоит лишь два пула[9], а смеяться будешь на целую дангу[10]!

Мухаммада призывы толстяка развлекали, а тут ещё мальчишка по соседству, взобравшийся не на плечо, на шею своего отца-медника, кривлялся и строил рожицы, искусно подражая зазывале. Разносчик сладостей воспользовался скоплением людей, поспешил в самую гущу со своим лотком:

– Эй, налетай-хватай! Сладкие орешки, пирожки с айвой, халва, медовые лепёшки!

Сердце Мухаммада дрогнуло, когда увидел в руках мальчишки-кривляки палочку, облепленную сладкими орешками. Но удержался от соблазна: пристало ли внуку хана грызть уличные сладости и уподобляться сыну медника. Отвернулся в сторону, хоть так хотелось отведать лакомство, просто до слёз представилось, как вкусно захрустели бы засахаренные орешки у него во рту. К счастью, досада вскоре позабылась, шустрый зазывала, наконец, отложил барабан, поклонился толпе и распахнул полог шатра. Под одобрительный рёв на пятачок выбрался масхарабоз, изображавший борца. По пояс раздетый, он играл мышцами, пыжился, смешно растопыривался и похвалялся своим мастерством. Мухаммад засмеялся вместе со всеми, когда толстяк вынес на пятачок того, с кем собрался бороться масхарабоз, – потешную куклу в халате, сделанную из палки с маской вместо лица. Но вид противника не смутил борца, он принялся торговаться с толстяком о вознаграждении за победу, чем заработал новую порцию смеха. Хохот вызывало и само состязание, во время которого кукла по имени «Палван» хитрил, применял неправильные приёмы борьбы, жульничал за счёт слабо повязанного платка-пояса, из-за которого легко выскальзывал из захватов противника. Масхарабоз постоянно ошибался, проигрывал, возмущаясь, наскакивал на Палвана, наконец, махнул рукой и под дружный смех зрителей сбежал в шатёр. Толстяк в обнимку с Палваном отправился собирать деньги, и Мухаммад с удовольствием опустил в медную чашу куклы звенящие монетки. Ещё одним поводом для радости стала палочка со сладкими орешками, которую солтану вручил аталык. В тот миг мальчик позабыл о своём высоком сане и принялся беззаботно грызть лакомство, следуя за своими наставниками.

Дни шли друг за другом, не нарушая ровный ход жизни огромного улуса. Несчастье навалилось внезапно. Во дворец повелителя прибыли ногайцы со срочными известиями. Запылённые и потные, они дожидались сарайского господина во дворе. Хану доложили о них в разгар вечернего пира, он хотел отослать их до утра, но предчувствие кольнуло острой иглой. Тохтамыш покинул веселящихся вельмож и вышел на ступени дворца. Ногайцы бросились в ноги, один из них вскинул смуглое, забрызганное грязью дорог лицо:

– Великий хан, на тебя идёт джихангир[11] Тимур!

Кто-то из караульных тревожно охнул, быстро заговорил и смолк, сражённый гневным взглядом повелителя. Тохтамыш перевёл тяжёлый взгляд на ногайцев:

– Откуда известно?

– Мы шли с самаркандцами в тумене[12] эмира Идегея.

Тохтамыш скрипнул зубами: «Вот он, предатель, вынырнул из укрытия, выждал свой час!» Спросил снова:

– Где сейчас Тимур Гурган?

– Мы бежали от реки Тобол, а до того завоеватель Вселенной прошёл через Яссы, Сабран и Карачук. И шли мы по рекам и по безводным местностям два месяца, а войско великого эмира огромно, превосходит оно по численности песок на берегу реки и…

– Хватит! – Тохтамыш досадливо отмахнулся, обернулся к караул-баши. – Отведите воинов к себе, накормите, а вечером приведёте на совет.

Он отправился назад к пирующим эмирам и огланам, которые ничего ещё не ведали. Хан шёл с тяжёлым сердцем, не зная, как можно остановить надвигающееся кровопролитие. Они не были готовы к борьбе с грозным Тимуром; правитель Турана подгадал, нашёл уязвимый момент и раскрутил колесо войны, которая никого не пощадит.

Глава 2

Тумены Великой Орды стягивались к Крык-Кули. Весна уже готовилась сдать свой пост летнему зною, начиналась обычная для это времени сушь. Но степные почвы ещё таили в своих глубинах влагу растаявших снегов, травы дружно поднимались по берегам Яика. Необозримые пространства, вспухавшие низкими зелёными холмами, пока украшали яркие мазки эфемеров. Но уже виднелись проплешины в прекрасном степном ковре из тюльпанов, синих ирисов, вишнёвых пионов и солнечных горицветов. А как великолепен он был ещё неделю назад, ведь ни одной мастерице неподвластна такая вязь узоров и буйство красок! Но цветы угасали один за другим, отмирали, прячась за зеленью трав, и напоминала блекнущая картина, как недолговечна жизнь, как призрачно всё в этом мире.

И ордынский хан думал о превратностях судьбы, с тревогой окидывал взглядом противоположный берег Яика, откуда ожидался приход грозного врага. В обширной долине раскинулся его воинский стан, он заполнился сотнями шатров, раскинул бунчуки десятков родов и племён. Сюда подоспели основные войска, но к назначенному Тохтамышем сроку не подошли отряды из Азака и булгарской земли, на чью помощь рассчитывал повелитель. Хан ожидал у Крык-Кули переправы тимуровых войск, готовился напасть на завоевателей в самый неподходящий момент. Но на третий день Тохтамышу донесли, что великий эмир перехитрил его. Правитель Мавераннахра предугадал замысел ордынцев и нашёл иное место в верховьях Яика, где Тимура никто не стерёг. Тохтамыш отдал поспешный приказ к отступлению. Они удалились в степь, растворились на её просторах, и, когда воины великого эмира ворвались в покинутый стан, на растерзание им достались лишь запоздавшие булгары.

Покончив с ордынскими вассалами, Тимур послал весть Тохтамышу: «Я сложил курган из твоих людей, такая же участь ожидает и тебя, неблагодарный, презревший договор подчинения и повиновения!» Железный Хромец грозился, но сам не чувствовал уверенности. Тохтамыш находился на своей земле, и каждый улус, всякое кочевье кормило его воинов, а отряды Тимура провели в длительных переходах четыре месяца, и пусть были они привычны к долгим походам, бескормице и лишениям, но устали и ослабели. Только воинский азарт, вера в собственную удачливость заставляли повелителя Турана идти по этим землям поступью уверенного, сильного завоевателя. Он шёл по следам отступающих ордынцев, не пугаясь препятствий и возможной западни.

Хан Тохтамыш пятился в глубь собственных владений, по его приказу со всего огромного пространства воины угоняли скот, сворачивали юрты. Тумены смешивались с бегущим мирным населением, разрастались огромным комом. Порой необъятные для глаза массы людей напоминали осеннюю степь, по которой катятся тысячи шаров сухой травы, вырванных с корнем из родной земли. Так и они лишались привычных мест обитания, ветер перемен уносил стойбища и аилы вслед за отходившими войсками, чтобы не оставить наступавшему на пятки врагу достойного пропитания. Грандиозное это бегство можно было наблюдать целый день: многотысячные отряды сменяли бесчисленные обозы, а за ними скрипели неуклюжие повозки, едва выдерживая тяжесть взгромождённых на них кочевых юрт. Рядом степь вскипала пыльным облаком под копытами бескрайних табунов, наполнялась ревущими стадами, блеющими отарами. Степь стонала под сотнями тысяч ног, копыт, колёс, которые топтали её многострадальную грудь.

Правитель Великого Улуса, измотав воинов Тимура, готовился встретить их на реке Кондурче. Хан Тохтамыш спрашивал совета у военачальников о местоположении битвы и расстановке сил, но прославленные командующие вели себя неуверенно, опускали глаза и соглашались с любым словом повелителя. Тохтамыш, занятый предстоящей встречей с давним противником, не разглядел опасности, притаившейся за спиной. Он не видел измены, поспевавшей за плечами, среди его огланов, не чувствовал смрада от плода предательства, созревшего настолько, что великому эмиру Тимуру оставалось лишь протянуть руку, дабы изменники пали на колени перед ним.

Двухсоттысячное войско правителя Турана подошло к Кондурче в начале месяца раджаба 793 года хиджры[13]. Ордынцы уже раскинули свой стан на речном берегу. Исполины встали друг против друга, ожидая, когда два человека, которым была подвластна эта огромная мощь, подадут знак к кровопролитному сражению.

Тимур Гурган собрал военачальников в шатре. Среди них были сыновья, внуки и отличившиеся в победоносных битвах нойоны; особой кучкой стояли те, кто перебежал от хана Тохтамыша. Он оглядел всех, выхватывая из полумрака лица Миран-шаха, Омар-шейха, Бердибека, хаджи Сейфаддина. Среди перебежчиков уверенностью и смекалкой выделялся Идегей. Мангытский эмир нравился стареющему правителю, мало в ком он видел столько отваги и ума. Когда Идегей вместе с царевичем Тимур-Кутлугом смиренно просили убежища от гнева Тохтамыша, повелитель Мавераннахра принял их с благосклонностью. Ордынцам дали кров и приняли при дворе, как ближайших друзей.

Тимур Гурган порадовался бегству ближайших сподвижников Тохтамыша. Если хана покидали первые лица, сидевшие по правую руку государя, значит, не так крепко стоял трон бывшего вассала. Неудачи Тохтамыша при его последнем походе окончательно поколебали столп могущества сарайского повелителя, потому даже в столице среди придворных хана находились недовольные. Оставалось сделать правильный ход, – и тогда Тохтамыш падёт. Но несмотря на благоприятные условия и сведения, которые доставлялись в Самарканд опытными лазутчиками, великий эмир долго не решался бросить свои силы на Орду, и только Идегей убедил его в этом. Его речи воспламеняли воинственную искру в правителе, всегда предпочитавшем хорошую битву дипломатической игре. Слова Идегея и сейчас сидели в голове Тимура, и порой он повторял их, еле шевеля высохшими губами. «Ты, повелитель Вселенной, устремляешься в страны дальние и местности дикие и заброшенные. Ты не боишься пересечь высокие хребты и бурные реки, ты идёшь по бесплодным пустыням так легко, словно на пути твоём благословенные оазисы. Но прямо перед тобой лежит добыча нетрудная, которую ты возьмёшь лишь взмахом меча. Для чего же мешкать и дремать? Зачем медлить и отлагать? Никто тебя не задержит, и никто не даст достойного отпора! О, джихангир, сокровища Орды, что копились сотни лет, станут твоими, и богатство придёт к тебе своими ногами!»

– И будет наказан строптивец Тохтамыш, – прикрыв глаза, добавлял Тимур.

Он не испытывал к ордынскому правителю ненависти, скорей недоумение: почему хан, обязанный ему всем, отплатил за его покровительство чёрной неблагодарностью. Тохтамыш пришёл к нему в страшный год смерти старшего и любимого сына Джихангира. Его наследник покинул мир в рассветные годы, Тохтамыш был старше Джихангира, но тоже молод, и лёг на сердце Тимура, полюбился, как сын. Хотя, пожалуй, великий эмир лукавил сам с собой, не сыном стал для него Тохтамыш, а средством к подчинению золотого ордынского трона. Но как много он сделал для этого потомка спесивых и гордых Джучидов, а Тохтамыш надел ханскую шапку и позабыл о благодеяниях Тимура. За долгую жизнь правителю Мавераннахра приходилось видеть много неблагодарности, но не всегда он поднимал при этом карающий меч, научился он пропускать мимо ушей науськивания тех, кто желал его руками убрать своих врагов. Выслушивая горячие речи Идегея, джихангир мог промолчать и переждать, его влекли земли Индии и оставались незаконченными дела в Азербайджане и на Кавказе. Но Тимур пошёл на Сарай ал-Джадид, к этому решению его подтолкнули не только слова мангыта, а серьёзное опасение. Великий эмир остерёгся воевать на чужих землях, ведь тогда Тохтамыш вновь придёт в благословенный Туран, будет жечь и грабить его владения. А там, кто знает, не повернётся ли удача лицом к хану? Джихангир сердито хмурился, думая об этом, и говорил уже уверенно, без сомнений:

– Тохтамыш должен быть наказан, я так хочу!

Он и сейчас, начиная военный совет, повторил слова, не выходившие из головы. Багатуры, которые привыкли подчиняться беспрекословно, почтительно склонили головы:

– Слушаемся и повинуемся, повелитель!

– А теперь смотрите сюда. – Тимур указал на карту, спешно раскиданную перед ним. – Тохтамыш шёл впереди нас и мог выбрать лучшее место для сражения, но Аллах помутил его разум, и он выбрал худшее. В случае вынужденного отступления его воины упрутся в воду, если же придётся отступить моим туменам, у нас найдётся место для передвижений, – мы отойдём сюда, к Чёрной реке.

Корявый палец старика уткнулся в изогнутую линию, которая изображала реку Сок.

– Здесь мы сможем создать крепкие оборонительные сооружения, и я хочу, чтобы их принялись строить уже сейчас. А завтра мы расставим силы так: сюда авангард, левое и правое крыло раскинем перед холмами. Мой тумен останется в запасе и вступит в бой, когда понадобится.

Совет затянулся за полночь, в шатре говорил только повелитель, все остальные лишь кивали головами, восхищаясь полководческим гением великого эмира. А Тимур выставил на карту любимые им деревянные фигурки и двигал их по карте. Он разделил своё войско на семь кулов[14], для прикрытия левого и правого крыла ставил по кулу, усилил главный отряд и оставил один кул на резерв. Особое внимание Тимур уделил канбулам[15], призванным поддерживать основные крылья войска. Расставил он и лучников, и копейщиков. Военачальники, как только получили приказы кому и как действовать в предстоящем сражении, поспешили к воинам.

Тимур остался один, он ещё долго передвигал почерневшие от времени фигурки, любовно поглаживал их. Он возил их с собой во все походы, оберегал, хранил, они были его талисманом, залогом неизменной военной удачи. И сегодня он верил в их чудодейственную силу, верил, что предстоящий день наградит его заслуженной победой.

Доложили о Тимур-Кутлуге, ордынец торопливо склонился перед эмиром:

– Повелитель, позвольте говорить.

– Что ты хотел, царевич?

– У меня остались верные люди в стане хана Тохтамыша. Позвольте подкупить одного из них.

– Кого? – нахмурился Тимур. – И какая нам с того выгода?

– Это ханский тугчи[16], повелитель. В нужный момент он бросится назад, и ордынцы примут это за сигнал к отходу. Они побегут, а врага всегда легче нагонять, чем встречать лицом к лицу.

Тимур недовольно засопел, но спустя мгновение хмурая складка на лбу разгладилась. Он и сам не раз применял хитрые уловки, когда брал неприступные города и вступал в тяжёлые битвы. Разве сейчас не такой момент, и Тохтамыш не опасен, не равен ему, эмиру Тимуру, по воинским силам? Почему бы не согласиться с предложением ордынского перебежчика? Если он спешит погубить своего бывшего господина столь бесчестным способом, стоит ли ему мешать? И он дал знак Тимур-Кутлугу.

Утром оба войска встали друг против друга. Взревели карнаи, словно диковинные животные вскинули длинные тонкие шеи высоко в небо. Карнаи дали сигнал к началу битвы, их призыв недолго отдавался в ушах воинов, всё перекрыл нарастающий гул сотен тысяч сдвинувшихся с места ног, лошадиных копыт и яростного вопля, вырвавшегося из людских глоток. Они пошли в бой, воодушевлённые речами своих командующих, пошли, чтобы схлестнуться в смертельном водовороте и убивать, резать, колоть, рвать на части противника. Не было в этот момент в их душах ничего, кроме ненависти и желания победить.

Ордынцы, уверенные в своём превосходстве, бросились на врага первыми. В тыл правого кула, которым командовал хаджи Сейфаддин, зашла конница эмира Исабека. Мангыты бесстрашно рубили туранских воинов, напирали и теснили их. Вскоре раздались победные крики и на левом фланге, там противника атаковали быстрокрылые тысячи солтана Джеляльуддина.

Эмир Тимур получал тревожные сообщения: его багатуры опасались быть окружёнными, связь между ними нарушилась, а у Тохтамыша центр и оба крыла войска сохранялись в полной боевой готовности. Казалось, до победы хана оставалось совсем немного, ордынцы повсюду опережали врага. Только в одно мгновение что-то сломалось в стремительной атаке, словно сорвалась натянутая тетива, а стрела осталась в руке охотника. Поначалу никто и не понял, отчего державшие превосходство воины Тохтамыша стали отступать. А случилось предательство, задуманное Тимур-Кутлугом, – подкупленный ханский тугчи посреди бурлящего воинского потока вдруг отступил, а после и вовсе уронил бунчук повелителя. Во всех битвах это был знак к отступлению, признак поражения, либо гибели предводителя. И ордынцы, обманутые этой видимостью внезапного несчастья, заколебались, отовсюду слышались противоречивые команды, чьи-то отряды не выдержали, кинулись бежать, обнажая центр. Замешательство стоило дорого, тумены эмира Тимура не терялись, они бросились вперёд и перехватили инициативу. Теперь уже воины Турана принялись рубить, сечь и наступать.

До повелителя Орды не сразу донесли о переломе в битве, первым весть сообщил гонец от Джеляльуддина. Конь под всадником горячился, грыз удила, приседал, словно спешил назад в толчею из человеческих и лошадиных тел. Едва удерживая скакуна, гонец торопливо выкрикнул:

– Измена, великий хан! Князь Тегин бежал, и царевич Бекбулат увёл своих воинов! Джихангир Тимур наступает…

Тохтамыш очнулся уже за рекой, лес скрыл повелителя от чужих глаз. Порывы сильного ветра гнули верхушки вековых деревьев, и они тяжко клонились и стонали, словно оплакивали погибших. Половина огромного ханского войска полегла в этой битве, пала жертвой бесчестного предательства. Остальные рассеялись как дым, разбежались по степи, попрятались по урманам, которые уже встречались в этих местах. С трудом сойдя с коня, Тохтамыш опустился у воды. Лесной ручей петлял среди деревьев, окунался в овраги и вновь вырывался на просторы полян, он был свободен, как ветер, и волен бежать, где ему вздумается. А куда было теперь идти правителю, который ещё утром владел огромным улусом и землями на сотни фарсахов[17] пути? Ему, повелителю, потерявшему своих подданных, негде было преклонить голову.

Тохтамыш провёл рукой по лицу, на лбу и щеках коркой застыла грязь и чужая кровь. Он помнил, как рубил саблей, отчаянно пробивался из окружения. Рядом падали нукеры охраны; они подставляли собственные тела под стрелы и копья противника, защищая своего господина. В ушах до сих пор стоял многотысячный гул сражения: вопли безысходности, крики ярости, предсмертные стоны, хрипы и ужасающий лязг скрещивающегося железа. Хан не помнил, как остался один, как переплыл реку, держась за гриву коня, и после мчался, пришпоривая скакуна, к темневшей вдали кромке леса. Даже, когда оказался в лесу, не остановился, пока ветви не исхлестали лицо и не заставили очнуться.

Тохтамыш с головой окунулся в воду ручья, жадно пил, хватая пересохшим ртом ледяную прозрачную воду. Показалось в тот миг, что не пил ничего вкусней, у этой воды был особый вкус – вкус жизни. Хан поднялся, отёр мокрое лицо рукавом казакина, стащил сдавливавшую грудь кольчугу. Он вскинул голову навстречу гулявшему ветру и крикнул громко, грозя тому далёкому, кто праздновал сейчас победу:

– Я жив, а значит, ничего не кончилось! Ты слышишь, Хромец?! Хан Тохтамыш ещё скажет своё слово! Потомок великого Чингисхана всегда будет превыше тебя!

Его срывающийся голос вознёсся к вершинам деревьев и затерялся там, не принеся назад ни эха, ни отголоска.

Глава 3

По стойбищам ногайцев сновали посланцы в красных шапках, отороченных мехом огненной лисицы. Гонцов узнавали все, они прибывали от самого эмира Тимура, зазывали людей за собой, на богатые земли Сыр-Дарьи.

– Наш великий эмир, завоеватель Вселенной, Тимур Гурган мечом взял земли Тохтамыша. Ныне со всеми улусами, пастбищами и скотом вы принадлежите Мавераннахру. Ступайте туда, куда прикажет ваш новый повелитель!

Кочевники переглядывались с недоумением. Лето вступало в самую сочную пору, травы выросли по пояс – раздолье для табунов и скота. Куда их звали нукеры Тимура? Что они должны были искать в чужих землях?

Но только покидали кочевье посланцы джихангира, как приезжали свои – нукеры Идегея. Эти говорили слова противоположные, уже от имени эмира из рода Ак-мангыт:

– Говорю я, Идегей, вам, мои сородичи, племена левого крыла Великой Орды. Настали чёрные времена, смуты и беды ожидают нас. Приказывает вам великий эмир Тимур идти в его земли, но не слушайтесь. Как придёте к Самарканду, повелитель рассеет вас, словно речной песок, и род простится с родом, а отец с сыном. Но и остаться на своих пастбищах вам нельзя, ослушников карают жестоко! Повинуйтесь мне, кочевые племена: берите своих жён, детей, скот и юрты и идите в дальние степи, не оставаясь на одном привале более двух дней, ибо слуги Тимура нагонят вас. А когда придёте туда, куда укажут мои люди, становитесь кочевьем. То будет ваша новая земля, и туда приду я, и под моей защитой вы окажетесь в безопасности. Такое моё слово! Так повелевает ваш эмир Идегей!