Сорока

В детстве Мариса всегда чувствовала себя ненужной, незаметной, словно дым, заполнявший все доступное пространство и искавший ближайший выход. У нее не было детских воспоминаний, только беспорядочный набор образов, как она заходит в комнату, и ее мать подпрыгивает, удивленная появлением своей собственной дочери.

– Я тебя совсем не заметила, дорогая! – такое вот оправдание. Всегда была слишком тихая, чтобы хоть кто-то заметил ее присутствие.

Младшая сестра, напротив, решительно и безоговорочно привлекала к себе внимание. Она плакала ночи напролет, поэтому Мариса привыкла к звуку шагов матери, спешившей к малышке, чтобы убаюкать ее нежными немелодичными песнями. По утрам Мариса с отцом сидели на кухне и обменивались понимающими взглядами, пока он готовил тосты с большими дырами в хлебе и замороженными кусками масла. Она постоянно опаздывала в школу и во всем винила сестру, сердилась на эту непрошеную гостью со злым красным лицом и детскими кулачками. Удивительно, как такой маленький человечек может создать такой хаос.

Мариса была очарована и напугана. Странно, что это инопланетное существо находилось в животе ее матери и затем вынырнуло в мир, лишь смутно напоминая человека, с этой своей бледной полупрозрачной тонкой кожей. Крохотные пальцы младенца напоминали личинки, а глаза, казалось, подернуты мутной пеленой, похожей на яблочный сок. И все взрослые сходили с ума от этого крикливого малыша – без малейшего намека на личность, как подметила Мариса.

– Тебе нужно поменять подгузник, милаха? – ворковала мать, улыбаясь и поднимая ребенка, чтобы понюхать его зад, а потом, поморщив нос, добавляла: – Фу! Ну и запашок. Тебе нужен чистый подгузник, малышка, не так ли? Да, чистый подгузник. Это именно то, что тебе сейчас нужно.

Это продолжалось и продолжалось, а Мариса пряталась на диване, наблюдая за происходящим со смесью смущения и отвращения. Она не понимала, почему мать вообще разговаривает с ребенком, ведь тот даже не может ответить. Все это выглядело так, словно разыгрывалось какое-то представление для всех находящихся в комнате, будь то Мариса, отец или соседка, зашедшая к ним и выглянувшая из кухни.

– Какой ангелочек, – умилялась соседка. На вид ей далеко за пятьдесят, лично воспитала троих детей, поэтому ее обвисшая грудь могла в любой момент вывалиться на клетчатый фартук, который она, по всей видимости, вообще никогда не снимала. – Разве тебе не повезло быть старшей сестрой, Мариса? Ты должна гордиться этой крохой.

– Ага, – отвечала Мариса и возвращалась к чтению книги.

Однажды, когда малышке было несколько месяцев от роду и она погрузилась в дневной сон, Мариса провела эксперимент. Мать дремала на диване внизу, раскинув руки и ноги, домашняя юбка задрана на уровень бедра. Отец на работе. В доме царила тишина, если не считать размеренного тиканья старинных дедушкиных часов.

Детская кроватка стояла вплотную к стене, а над головой ребенка от любого дуновения ветра вращалась игрушечная карусель с подвесками в виде мячиков и слоников. Через приоткрытое окно в комнату просачивались лучи солнечного света.

Мариса опустилась на колени, чтобы оказаться на одном уровне с сестрой. Глаза младенца закрыты, ноздри похожи на таинственные темные маленькие пещерки, которые едва заметно трепетали при каждом вдохе. Мариса всегда думала о малышке «она», но на самом деле сестру звали Анна. Если быстро произнести или пропеть их имена, конечные гласные сольются в один мелодичный звук.

Анна зашевелилась в своей кроватке. Начала медленно махать розовыми ручками и сжимать кулачки. Словно почувствовала, что за ней наблюдают. Мариса ждала. Она хотела, чтобы сестра полностью проснулась. Так нужно для эксперимента.

Глаза младенца распахнулись. Темно-синие, они уже потеряли свою прежнюю мутную пленку. Зрачки забегали из стороны в сторону, а потом взгляд сфокусировался на лице Марисы. Малышка улыбнулась, и на ее щечках появились ямочки.

Несколькими неделями ранее малышка лежала на руках у матери и выглядывала из-за плеча. Она улыбнулась Марисе, о чем та радостно сообщила матери.

– Это не настоящая улыбка, – уверенно заявила мать. – Это из-за ветра.

Мариса, скрестив ноги, сидела на полу детской, чувствуя, как ворс коврового покрытия впивается в кожу, но она все еще не была уверена: настоящая ли это улыбка или снова из-за ветра. Она хотела посмотреть, похожа ли сестра на нее. Чувствует ли что-то. Она казалась такой чужой, с ее лысой головкой и крошечными ногтями, поэтому Мариса изо всех сил пыталась думать о сестре, как о реальном, живом человеке, хотя мать настаивала на том, что старшая сестра должна любить ее на уровне инстинкта.

– Теперь ты обязана помогать нам и присматривать за ней, – сообщила ей мать, вернувшись из роддома. Туго спеленатый ребенок, словно оружие, лежал у нее на руках. – Ты старшая сестра. Вскоре она полюбит тебя до последней клеточки твоего тела.

Мариса представила себе любовь до последней клеточки: кожа расползается по швам и улетает куда-то вверх.

Анна села в своей кроватке рядом с игрушечным кроликом и плотно сжала кулачки, а потом разжала. Мариса заранее взяла булавку из маминой швейной шкатулки и аккуратно положила в карман платья. Она достала булавку.

Наклонилась к кроватке, просунув руку между прутьев, кончик иглы блестел между ее большим и указательным пальцами. Анна по-прежнему смотрела на Марису, пуская пузыри и извиваясь. Взгляд все еще прикован к лицу старшей сестры. Где-то наверху звякнула игрушечная карусель, и слоники с веселыми галстуками-бабочками закружились в танце, отбрасывая на потолок неровные тени.

Мариса выбрала самую мягкую часть тела ребенка: предплечье. Кожа там такая пухлая, похожая на свежеиспеченный хлеб, который мать обычно оставляла для нее. Прежде чем ребенок успел пошевелиться, Мариса быстро вонзила булавку в ручку.

На долю секунды младенец в замешательстве посмотрел на сестру. В этот момент Анна выглядела старше всех, кого Мариса когда-либо встречала, словно моментально все поняла. Мариса глубоко вдохнула. Она все это время задавалась вопросом, правда ли, что это ее младшая сестра, а не какая-то форма жизни из другого измерения, отправленная шпионить за ними и разрушать жизнь Марисы.

Но тут ребенок закричал. Отчаянный крик, не похожий на обычные крики, возвещающие о голоде или усталости. Истошный вопль, который Мариса сразу же распознала как боль. Боль, обида и недоверие. Малышка кричала так громко, что Мариса запаниковала. Она посмотрела на ручку сестры. Булавка вошла неглубоко. На этом месте осталась малозаметная красная точка – невозможно заметить, если не искать специально. Мариса спрятала булавку обратно в карман платья. Она поняла, что сделала нечто непростительное.

Она подалась вперед, но ребенок вздрогнул, и Мариса поняла: малышка теперь боится ее.

– Тихо, тихо, тихо, – повторяла старшая сестра, копируя интонации матери. – Ну, все хорошо. Я здесь. Мы вместе. Ничего страшного.

Но малышка не унималась, и через несколько секунд Мариса оцепенела от мысли, что покалечила ребенка навсегда. Она ведь просто хотела посмотреть на реакцию. Анна покраснела, глаза сузились, слезы ручьем текли на одеяло.

– Что случилось?

Мариса подняла взгляд и увидела, что в комнату врывается мать, на ходу расстегивая блузку и готовясь кормить младенца. Спросонья, на щеке остался красный след от подушки.

– Тише, моя радость, тихо, мама здесь.

Она вытащила Анну из кроватки и нежно поцеловала. Мариса заплакала.

– Прости, – прошептала она. – Я просто хотела посмотреть…

Мать рассеянно взглянула на старшую дочь.

– А ты почему плачешь? – спросила она, доставая грудь из лифчика. Мать поднесла грудь к лицу малышки, но та продолжала крутить головой.

– Что случилось? – снова переключилась она на старшую.

– Я хотела проверить… – начала Мариса. И тут она быстро, не без помощи детской интуиции, сообразила, что нет никакого способа объяснить необходимость проведения такого эксперимента. Ради сохранения остатка материнской любви ей придется солгать. Мариса перестала реветь, и последние две слезинки остались сохнуть на щеках.

– Анна заплакала, а я зашла, чтобы попробовать успокоить, пока малышка не разбудила тебя, – с пугающей легкостью выпалила Мариса. Это была первая произнесенная ложь.

– Это так мило с твоей стороны, спасибо тебе.

Но это было сказано впопыхах, поэтому не считалось. Все внимание матери сосредоточено на младенце. Она, прижимая Анну к себе, села в кресло для кормления, стоявшее возле окна. Мариса наблюдала, как ребенок успокаивается, а потом жадно хватается губами за сосок и затихает. «Как странно, что двое могут быть настолько сильно связаны друг с другом, словно они – один большой человек, пульсирующий жизнью, которая не включает меня», – подумала старшая сестра.

Мариса молча вышла из комнаты и незаметно вернула булавку в швейную коробку.

3

Они сразу же начали пытаться создать семью. Мариса перестала принимать противозачаточные. Каждое утро, видя нераспечатанную металлическую прямоугольную упаковку таблеток на дне ящика для стирки, она испытывала ощущение собственной правоты и чувство удовлетворения от того, что делает нечто взрослое.

– Не могу дождаться появления ребенка, – сказал Джейк однажды за ужином. – Я знаю, это звучит странно. – Он откинул волосы назад, и его рука замерла на шее.

– Вовсе нет, – запротестовала Мариса. – Почему?

– Мужчины не должны говорить такие вещи.

– Какая глупость.

Она приготовила макароны с сыром, потому что это, по его словам, любимое блюдо с детства, а у нее как раз под рукой оказался рецепт, в котором использовались четыре вида сыра и соленый бекон с хрустящей корочкой. Мариса взяла кусочек бекона и положила в рот, слизнув масло с кончиков пальцев.

– Я тоже не могу дождаться, и мне все равно, даже если это кажется странным.

Она улыбнулась и вытянула руку вперед, чтобы погладить его ладонь. А он поднял руку, желая налить ей вино, поэтому их пальцы неловко столкнулись в воздухе.

– Извини, – засмеялся он. – Я слишком взволнован.

Джейк наклонил бутылку к бокалу, но Мариса закрыла его рукой.

– Нет. Спасибо, но… если мы серьезно относимся к этому…

– Ты права. Да, конечно.

Он поставил бутылку обратно на подставку, и она заметила, что Джейк выглядит довольным. Он все еще в рабочем костюме, успел снять только куртку, повесив ее на спинку стула. Сразу же ослабил галстук, едва переступив через порог. В уголках глаз появились морщинки усталости. Она знала, что у него сейчас напряг на работе, но он никогда не любил вдаваться в подробности. Вместо этого Джейк спрашивал Марису о том, как прошел ее день.

– Как продвигается работа над новым заказом? – спросил он, закатав рукава и приступая к еде.

– Отлично. Знаешь, это здорово, когда есть такое рабочее помещение – свет там просто великолепный.

– Как зовут этого ребенка?

– Моисей. – Она закатила глаза. Они оба удивлялись богачам, которые в поиске имен своим наследникам черпали вдохновение в Ветхом Завете.

Мариса рассказала о последнем эскизе – сложной сцене с плетением косичек принцессы. Он запихивал макароны в рот, пока Мариса говорила, и смотрел на нее с таким обожанием, словно она самый важный человек в его жизни.

– Сложно передать текстуру. Волосы всегда сложно рисовать.

– Вот что мне в тебе нравится, – заметил Джейк. – Ты знакомишь меня с целым новым миром, о котором я ничего не знал. Сложно рисовать волосы. Хм. Кто бы мог подумать?

Несмотря на предупреждение Джас, Марисе очень нравилось то, как близко они узнают друг друга. Каждый день под одной крышей – это словно еще один слой. Слой за слоем их единение становилось прочнее, будто откровения были надежными укреплениями.

Мариса стопкой сложила тарелки: его тарелка совершенно чистая, на ее – остатки еды. Она слишком много говорила.

– Не нужно этого делать, – произнес Джейк. – Позволь мне. – Он взял тарелки и погладил ее.

Он не любил прикосновения. Джейку не нравилось держаться за руки на улице, и даже целоваться дома, пока этого никто не видит, для него было слишком сильным проявлением чувств. Тем не менее, глядя на то, как он складывает тарелки в посудомоечную машину, она подумала, что предпочтет именно такую любовь, нежели любые прикосновения.

Джейк поставил чайник. Мариса с удовольствием наблюдала за его движениями: сильные широкие плечи, твердость мускулистых бедер. Разум следовал за ним, а воображение рисовало любовные сцены: ноги сцепились за его спиной и он вошел в нее, прикусив мочку уха, внутри себя она почувствовала его концентрированную силу. Ни с одним мужчиной она никогда не чувствовала такой физической связи. Но теперь поняла, что все прошлые любовники были слишком неуверенны в своих силах. Представила голову Джейка между своими ногами, и как его язык скользит по клитору, заставляя ее взмокнуть. Потом он перевернул бы ее на живот и мощно вошел.

– О чем думаешь? – спросил он, стоя за кухонным столом.

– А? – Мариса взглянула на него. – Прости, я витаю в своих мыслях…

– Да? – Джейк игриво приподнял бровь, и она поняла, что он думает о том же.

– Ага, думала о своем, – усмехнулась она.

– Пойдем тогда. Пора спать.

Утром Джейк встал очень рано, чтобы успеть на работу. Она крепко спала, поэтому не слышала, как он ушел. Мариса спустилась вниз и закинула капсулу в кофеварку, которая забулькала и выдала эспрессо. Сквозь раздвижные двери просачивался свет, а на лужайке перед домом важно расхаживали две сороки и нервно поклевывали траву, словно знали о том, что за ними наблюдают. Она вспомнила о первом посещении дома и незваной гостье.

«Первая – удача, вторая – неудача», – всплыла в уме детская считалка. Мариса убедила саму себя, что это знак. Возможно, она уже беременна и внутри нее восходит семя новой жизни. После побега матери Мариса думала, что никогда не захочет детей. Оставшись с отцом, она чувствовала себя одинокой, сбитой с толку всеми домашними обязанностями. Внутри нее всегда таилась обида на Анну, из-за которой, по ее мнению, все и случилось. Все было хорошо до того момента, пока не появился этот младенец.

Однажды Мариса попыталась поговорить об этом с отцом, но хотя тот был добрый и по-своему любил ее, крушение брака подкосило его, и теперь он просто потерянно слонялся по их старому скрипучему дому.

– Папа, – сказала она как-то вечером, когда он зашел к дочери, чтобы поцеловать на ночь. На нем были грязный халат с цветной веревкой вместо пояса и красные вязаные носки, которые мать каждое Рождество использовала для украшения кровати Марисы.

– Да, доченька?

– Мама ушла из-за Анны?

Отец выглядел ошеломленным, его слезящиеся глаза расширились.

– Какой странный вопрос, – произнес он и присел на самый край ее кровати. – Она всего лишь ребенок. Анна не могла заставить маму что-то сделать. – А потом тихим подавленным голосом добавил: – Никто не мог.

На самом деле Мариса хотела получить ответ на другой вопрос, но боялась произнести его вслух. Она кивнула головой, как это делают все взрослые.

– Я понимаю, папа, – ответила Мариса, хотя вообще ничего не понимала.

Он встал и направился к двери. Как только отец оказался возле дверного проема, Мариса испытала прилив храбрости.

– Но папа, – произнесла она.

Отец остановился, положив руку на дверную ручку.

– Ты… ты… скучаешь по ним?

Она почувствовала комок в горле.

– Да, – ответил отец, но не обернулся. – А ты?

– Я тоже.

Она ждала, что отец вернется и утешит ее, но вместо этого он лишь хмыкнул. Несколько мгновений спустя Мариса услышала, что он чистит зубы и набирает ванну. Вскоре после этого в коридоре погас свет.

Мариса долго не могла заснуть, на лице появились две липкие дорожки слез, и тогда она дала себе обещание никогда не говорить об этом снова. Делала вид, будто все хорошо, старалась расти сильной и независимой, чтобы никто другой никогда не смог причинить ей боль.

Итак, Мариса никогда не хотела быть матерью. Но потом, в какой-то момент, примерно в двадцать пять лет, без каких-либо явных причин, она переменилась и поняла, что рождение ребенка позволит ей отпустить прошлое и сделает жизнь лучше. Это стало ее идеей фикс.

Поэтому она подписалась на каждое дейтинговое приложение, сайт или форум. Мыслила стратегически, решив рассматривать лишь тех кандидатов, которые открыто заявляют о своем серьезном отношении к детям. До Джейка, правда, были сплошные разочарования.

Она пила кофе, сидя на одном из стульев в скандинавском стиле, стоявших за длинным кухонным столом. Их ножки выглядели тонкими и ненадежными, но сами стулья намного удобнее, чем казались на первый взгляд. Допив эспрессо и получив дозу кофеина, она пошла в свою студию. Достала чистый лист акварельной бумаги. Мариса забыла купить бумагу плотностью триста граммов, поэтому каждое утро начиналось с кропотливого труда по подготовке бумаги для предстоящей работы. Она взяла пластиковый поднос, пошла в ванную и набрала в него немного воды, после чего вернулась в студию. Положила деревянную доску на чертежный стол и отрезала ленту определенной длины. Лист бумаги прижала краем пластикового подноса, касаясь запястьями прохладной воды. Растяжка такой бумаги занимала много времени, но Марисе нравился подобный медитативный процесс. На эту задачу требовалось потратить основательное количество времени. Торопиться было нельзя.

Намочив доску губкой, она приподняла один из углов бумаги, позволяя стечь излишкам воды. Потом согнула лист и переместила на доску. Затем увлажнила коричневую ленту и приклеила, аккуратно проведя пальцами, чтобы удалить все пузырьки воздуха, но нельзя давить слишком сильно – от этого пленка растягивается. Когда все было готово, Мариса убрала бумагу в сторону, чтобы за сутки полотно успело высохнуть.

Она вернулась к сцене, над которой уже начала работу: принцесса сидит в высокой башне из серых кирпичей, ее светлые волосы заплетены в длинную косу. Мариса щелкнула кистью в банке с водой, опустила кончик в розовую краску и принялась прорабатывать выражение лица принцессы: рот должен выражать удивление и предвкушение того, что скоро к ней поднимется Моисей и спасет ее. Мариса наградила принцессу голубыми глазами и веснушчатыми щеками. А вот принц проработан чуточку лучше. Ему достались вьющиеся волосы каштанового цвета, пучками торчавшие в разные стороны. На рабочем столе стояла фотография Моисея, и она старательно пыталась сделать принца похожим на его идеализированную версию. В реальной жизни Моисей был пухлым и с неправильным прикусом, который Мариса исправляла в своей работе, тонко улучшая черты внешности ребенка и получая удовольствие от результата.

Это произошло в тот самый момент, когда она рисовала левый глаз, делая его немного менее выпуклым и пристальным, чем на фотографии. В дверь позвонили. Мариса удивленно выпрямилась. Дверной звонок никогда раньше не звонил, пока она находилась в доме. Плечи напряглись. Марисе не нравились помехи в процессе работы. Она внимательно прислушалась, думая лишь о том, чтобы непрошеный гость развернулся и ушел. «Какие-нибудь благотворительные листовки или свидетели Иеговы…» – подумала она. Но в дверь снова позвонили.

– Да твою мать, – крикнула Мариса, опуская кисть в банку с водой, и та сразу же окрасилась в тон коричневой краски. Принцу Моисею придется подождать.

Она спустилась вниз в своих сандалиях: всегда надевала их во время работы, это удобная немецкая обувь с анатомической стелькой под форму стопы. В деревянной входной двери установлен глазок с широким углом обзора. Мариса прильнула к нему и присмотрелась. Увидела фигуру пожилой женщины, стоявшую спиной к ней.

Мариса открыла дверь.

– Да? – спросила она.

Женщина обернулась. Высокая, элегантная, на вид около шестидесяти. Ухоженная кожа сияет. Макияж почти отсутствует: немного туши, румян и розово-красной помады. Контуры глаз подчеркнуты блестящей бежевой пудрой.

– А ты, наверное, Мариса, – мрачно произнесла женщина.

– Да, – снова повторила Мариса.

– Я мама Джейка, Аннабель. – Женщина настолько грациозно протянула руку, что Мариса не удивилась бы, если бы на руках, несмотря на столь теплую погоду, оказались надеты перчатки. Мариса пожала руку, ощутив давление небольшого перстня на мизинце.

– Ой! Так приятно наконец-то встретиться с вами!

Девушка затараторила, но Аннабель ответила лишь холодным взглядом.

– Я не ожидала вас… – продолжила Мариса, но слова прозвучали глупо и нелепо. «Перестань говорить, просто заткнись», – приказала самой себе. – Вы проходили мимо? Или зачем вы к нам? Я просто… я… чем обязана честью?

Почему она так говорит? Мариса поняла, что сильно нервничает. Джейк близок с матерью, но в разговорах всегда уклонялся от рассказов о ней.

– С моей мамой немного сложно… – объяснил он в один из первых дней. – Скажем так… она хитрый персонаж.

– Это как?

Он медлил с ответом.

– Она постоянно раздает другим советы о жизни.

Больше она ничего и не спрашивала. Мариса и Джейк существовали отдельно от всех, поэтому у нее никогда не возникала необходимость встречаться с кем-то из его семьи. Их отношения, помимо всего прочего, развивались очень стремительно.

– Ты собираешься пригласить меня внутрь? – грубо осведомилась Аннабель. – Я была бы очень признательна.

– Конечно, конечно. Простите. Совсем об этом забыла.

Мариса пропустила мать мимо себя и указала на выложенный плиткой коридор.

– Кухня там, – пояснила Мариса. Аннабель уже спускалась вниз, широко расправив плечи и держась одним пальцем за перила, словно оценивая их на наличие пыли. Мариса пошла следом, по сравнению с шикарными эспадрильями Аннабель ее сандалии казались теперь такими убогими.

– Я просто влюбилась в оригинальную планировку, – снова начала болтать Мариса, чтобы хоть как-то нарушить тревожную тишину. – А карнизы…

– Уж не думаю, что тут есть что-то оригинальное, – заявила Аннабель, взглянув на абажур светильника. – Имитация под старину. Полагаю, что застройщик планировал сдавать дом в аренду, не так ли?

– Ну… я не…

– Похоже на то. Ламинат не из настоящего дерева.

Аннабель прошла вглубь кухни и остановилась у стеклянных дверей, ведущих на лужайку перед домом.

– Нужен полив. – Она повернулась и осмотрела плиту. – Боже, а это что?

Мать указывала на зеркальный фартук.

– Это…

– Очень странный замысел: смотреть на себя во время готовки.

Аннабель широко улыбнулась, оскалив крупные зубы. Она напомнила Марисе волчицу, переодетую в Красную Шапочку, – из ее старого детского сборника сказок.

– Сядем тут? – Аннабель указала на кухонный стол, выглядевший теперь потрепанным и усеянным кофейными пятнами. Половина стола усыпана панировочными крошками – после завтрака Мариса не успела убрать за собой.

– Да. Я могу принести вам чашечку…

– Кофе. Черный. – Аннабель села и сняла с плеч расписной индийский платок. – Спасибо.

И хотя Аннабель не понравился зеркальный фартук, он все же позволил Марисе оценить женщину, которую она считала будущей свекровью. Под платком у Аннабель надета льняная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, обнажавшими загорелую кожу и длинное золотое колье, усыпанное полудрагоценными камнями. Светлые брюки заканчивались чуть выше лодыжки, края штанин модно растрепаны. Зачесанные назад светло-русые волосы, собранные черепаховым зажимом. Профиль лица напоминал балерину в состоянии покоя: торчащий нос, вздернутый подбородок, подтянутые щеки и настороженность, все это выдавало в ней женщину, привыкшую быть в центре внимания. «Она выглядит сногсшибательно», – подумала Мариса. Но в ней заметно нечто такое, что мешает быть совершенной. Женщина находилась в оборонительной позиции, которую можно углядеть в ее хмуром взгляде, линии бровей или сжатых челюстях. Словно Аннабель изучала красоту по книжным самоучителям, но так и не приблизилась к ее пониманию.

Мариса возилась с кофемашиной, подставляя чашку под форсунку.

– Тебе все это нравится? – осведомилась Аннабель со своего места.

– Вы про кофе…

– Да.

– Да, на самом деле. Это все очень просто. Не надо убирать остатки кофе и…

– Я никогда бы не подумала, что это может быть вкусно.

– Ну… – пробормотала Мариса и почувствовала себя провинившимся ребенком.

– Извини, – сказала Аннабель, осознавая, наверное, что была слишком резкой. – Я уверена, что получится вкусный напиток.

Этого уже оказалось достаточно, чтобы Мариса испытала прилив надежды. Она, возможно, просто неверно понимала сигналы. У нее есть склонность неправильно понимать людей, а также постоянно считать, будто все вокруг ее осуждают. Они с Аннабель, наверное, отлично поладят. Уже представила себе, как Аннабель рассказывает своим важным друзьям: «О, я обожаю мою невестку. Мы нашли с ней общий язык». Возможно, им просто нужно получше узнать друг друга, разузнать о причудах и скрытых прелестях индивидуального поведения. Возможно, возможно, возможно…