В Великом лесу Апачи

Внезапно я услышал какой-то звук, похожий на шаги человека в мокасинах, осторожно ступающего по камням с восточной стороны моей хижины. Звуки становились всё тише и вскоре пропали. Я долго стоял, прислонившись к стене, ноги у меня дрожали; я на ощупь добрался до кровати и опустился на неё, боясь перевести дыхание и прислушиваясь к едва уловимому шаркающему звуку шагов. Должно быть, я провёл в таком состоянии несколько часов. Несмотря на голод, я не решался открыть железный сундук с провизией и взять немного сухарей и сыра, опасаясь, что меня могут услышать снаружи. Как же мне хотелось оказаться сейчас у себя, в тёплой постели! Это была моя первая ночь вдали от дома – за одиннадцать миль от родного посёлка и в такой опасности! Мне было искренне жаль себя. Сидя на кровати, я несколько раз крепко засыпал и просыпался в страхе, ругал себя и обещал больше не засыпать! Когда я проснулся в очередной раз, уже занимался рассвет; я лежал на полу, крепко сжимая в обеих руках винтовку. Я подскочил к окну, потом к другому, выглянул изо всех дыр, но не обнаружил ничего подозрительного. Свет нового дня рассеял мои ночные страхи. Я медленно отодвинул засов и вышел на крылечко. В двадцати футах от хижины дикобраз спускался с небольшой сосенки; её ствол был наполовину обглодан. Когда он наконец спрыгнул с дерева и вразвалку поплёлся к подножию холма, я услышал то же шарканье, что и ночью. «Так это ты грозный апач, что шныряет тут по ночам? Ты, мелкий любитель полакомиться корой!» – крикнул я ему вслед. Отзвук собственного голоса звенел у меня в ушах. Я схватил палку и, догнав его, ударил по голове. Все работники Лесной службы обязаны убивать дикобразов, поскольку те наносят колоссальный ущерб лесу.

Я вернулся в хижину, развёл огонь в печурке и умылся. Затем отрезал пару ломтиков бекона, открыл банку кукурузы, наделал сухарей, и в этот момент меня вдруг осенило: дикобраз вполне мог шуметь вчера ночью, но прячущаяся среди сосен тень принадлежала явно не ему! Тотчас вернулись мои ночные страхи, и сердце внезапно сжалось. Я едва сдержался, чтобы не схватить винтовку и не помчаться сломя голову вниз, к дому. Потом я сказал себе: «Я должен оставаться здесь! Я должен выполнять свои обязанности любой ценой! Мой дядя Клив не убегает от этих страшных гуннов во Франции, так и мне не пристало сбегать от крадущихся апачей!»

Я поспешил закончить со стряпнёй и в одно мгновение проглотил завтрак – в девять часов нужно доложить обстановку с вышки, а до этого времени я намеревался укрепить стены своего жилища, оградив его от любопытных глаз непрошеных ночных гостей. Собрав несколько небольших высохших еловых стволов, я разрубил каждый на четыре части и заткнул ими изнутри щели в стенах хижины. Я работал так быстро, как это только было возможно, но тем не менее к половине девятого были готовы только три стены. Положив топор, я взял винтовку, запер дверь и поспешил по тропинке на вершину.

Добравшись до вышки, я осмотрел лес, воспользовавшись выданным мне в Лесной службе полевым биноклем, и в девять часов сообщил, что с Маунт Томас пожаров не видно. После прослушал сообщения других дозорных – в том числе с самого юга, с Блю Рэндж, – которые также не обнаружили признаков пожара. Взгляд мой случайно упал на каньон Блэк-Ривер, лежащий прямо в полумиле или чуть дальше от вышки, и мне почудилось, будто оттуда струится слабый дымок. Но зрение – даже с биноклем – вполне могло меня подвести. Солнечные лучи ещё не добрались до его круто обрывающихся склонов, и покрывающие их густые еловые заросли казались особенно мрачными. Я обратил внимание, что в том месте, где мне почудился дымок, протекала речушка, и увидел узкую полосу окаймляющей её берега сочной травы. Тем утром я ещё не раз возвращался туда взглядом, но не обнаружил никаких признаков огня и убедил себя, что ошибся с самого начала. Местные говорили, что каньон Блэк-Ривер самый коварный – его резкие спуски и подъёмы не одолела бы ни одна лошадь или корова, и потому его всегда приходилось обходить вокруг. Поскольку добраться туда так сложно, а гроз уже давно не было – если предположить, что молния могла попасть в дерево, – я заключил, что мог видеть разве что холодный утренний туман, поднимающийся с водной глади.

В спешке покидая хижину, я забыл захватить с собой обед и к полудню страшно проголодался. По уставу я мог оставить пост с двенадцати до часу, чтобы перекусить. Но, несмотря на голод, я бы не решился вернуться к хижине без особой надобности. Меня постоянно преследовали воспоминания о промелькнувшей вчера возле моей хижины тени. Здесь, на вершине, я чувствовал себя в полной безопасности: ни один человек не смог бы подкрасться к моей вышке незамеченным.

В обеденный перерыв я решил осмотреться на вершине, начав с самого гребня, – так мне были прекрасно видны оба склона.

На востоке сбившиеся в кучки ели покрывали сотни ярдов склона, почти до самой вершины; западный же склон был совершенно безжизненным: ни на одном деревце не было ни единой веточки – почти круглый год, не считая трёх летних месяцев, вершину не покидают суровые ветра.

На юго-восточной оконечности горы сформировалась неровная каменистая возвышенность; подножие под её седловиной – сплошь выветрившаяся порода, а на протяжении последней пары сотен ярдов на пути к северо-западной оконечности всё усеяно каменными глыбами разной величины. Подойдя к ближайшей из них, я заметил в пятидесяти ярдах к западу сложенные полукругом, который изгибался в противоположную сторону от меня, камни высотой несколько футов, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что не природные силы, а человеческая рука выложила их таким образом. Я поспешил спуститься и чуть не провалился в узкую, но очень глубокую расселину в камне, которую окаймлял увиденный мной узор. Трудились здесь, без сомнения, сильные руки индейцев, о чём свидетельствовали разбросанные повсюду осколки ярко раскрашенной посуды. Расселина проходила с севера на юг, достигая шести футов в длину и приблизительно четырёх в ширину, и углублялась на десять футов до уступа с западной стороны. Здесь проход сужался настолько, что человеку уже было не протиснуться, и вёл дальше в кромешную темноту.

Радости моей не было предела. «Моя собственная пещера!» – восклицал я снова и снова. Мне доводилось слушать рассказы тех, кто служил пожарным наблюдателем на этой вышке ранее, – каждого из них я хорошо знал, – и все они говорили о найденных индейских бусинах и черепках, но никто ни разу не обмолвился об этом месте. Опустившись на колени с северо-западной стороны отверстия, я посмотрел вниз; на противоположной стене футах в десяти я увидел чёрную дыру, через которую вполне мог пролезть человек. Должно быть, это проход в большую пещеру, где жили люди, пользовавшиеся посудой, осколки которой были разбросаны возле моей вышки. И если мои догадки верны, то какие сокровища ожидают меня в пещере! Тонкой работы посуда, оружие и, конечно же, одежда! Не исключено, что я найду золото и серебро! Если бы только у меня были верёвка и какой-нибудь источник света, можно было бы как следует изучить проход.

Обеденное время подходило к концу, но я снова опустился на колени, на этот раз в паре футов под отверстием, и в расселинах меж камней почти сразу нашёл одиннадцать бусин, в том числе одну из бирюзы диаметром около четверти дюйма. Затем я поспешил обратно к вышке, вызвал Спрингервилл и сообщил, что пожаров не обнаружено.

Я снова вышел на поиски бусин, которые тут же увенчались успехом: в первой же небольшой расселине, где я поскрёб ножом, мне попалось сразу семь штук. Неподалёку от неё в разломе скалы не более фута в длину и пары дюймов в ширину я обнаружил ещё девять бусин и кремнёвый наконечник стрелы белого цвета. Очевидно, в трещинах скалы шириной не более сотни футов таится бесчисленное количество бусин и обломков стрел – сотни или, может, тысячи. Интересно, почему я нахожу их в таком изобилии только здесь, вблизи моей пещеры, а больше нигде на вершине нет ни бусинки? Была ли то великая битва между племенами, после которой победители развеяли по ветру то, что принадлежало поверженному врагу? Нет, это совсем неразумно. Они забрали бы трофеи с собой, не оставили бы ни одного ожерелья, ни единого наконечника стрелы. Похоже, пока это так и останется для меня неразрешимой загадкой. Я говорил себе, что пора перестать думать о ней, но эти мысли никак не выходили у меня из головы. И эта горная пещера! Я непременно должен туда попасть. Вот только бы позвонить домой по телефону и попросить дядю Джона принести мне верёвку. Впрочем, на это рассчитывать не приходилось – этим летом в Лесной службе остро не хватало людей, и на станции в Риверсайде, что в полумиле к северу от моего дома, не было ни души. Можно звонить туда целыми днями, не получая ответа, если только по счастливой случайности в этот момент не зайдёт кто-нибудь из пожарных.

К середине дня у меня было уже более ста бусин, и я продолжал поиски, когда услышал телефонный звонок. Я сразу вернулся на вышку и взял трубку:

– Алло!

– Алло! Это ты, Джордж? Как ты там? – услышал я голос своей сестры Ханны. Как же я был рад её слышать!

– Всё нормально, – ответил я. – Но как тебе удалось пробраться к телефону? В Риверсайде новый лесничий?

– Нет. Я влезла через окно. Мы с мамой беспокоимся о тебе и просто хотим узнать, как ты там устроился. Расскажи нам всё!

Пару мгновений меня одолевали сомнения. Говорить ли о человеке, который вчера вечером пробрался к моей хижине? Нет, со своими сложностями я разберусь сам. Я ответил, что дела идут отлично, и поделился радостью от находок, подробно рассказав о бусинах, о входе в пещеру и о том, как мне хотелось бы забраться в неё, если бы у меня были верёвка и свечи. Ханна была в восторге от моего рассказа, она подробно расспрашивала меня о пещере – как та выглядит и где находится. Наконец сестра пообещала принести все необходимые вещи и помочь мне исследовать пещеру. Завтра в полдень мне нужно будет её встретить. Я ни секунды не сомневался, что она сдержит обещание, – это было у неё в крови. Будучи на два года моложе меня, Ханна уже считалась одной из лучших наездниц, и мужества ей было не занимать.

Вечер прошёл в приподнятом настроении: я мечтал о том, что ожидает нас в пещере. В шесть часов я сообщил об отсутствии пожаров и направился к своей хижине. И с каждым шагом мои вчерашние страхи становились всё сильнее. Я сошёл с тропинки и крадучись пробирался меж сосен. Добравшись до северной стороны поляны, я осмотрелся. У крыльца беззаботно порхала канадская кукша, а на крыше сидел бурундук, тщательно пережёвывая какую-то пищу, которую он держал прямо в крошечных лапках. Их вид внушил мне уверенность, что опасаться нечего. Я вышел на поляну, отпер дверь и, войдя внутрь, посмотрел по сторонам. По-видимому, за время моего отсутствия ничего не изменилось. Я взял ведро и направился к ручью за водой, а по возвращении заткнул оставшиеся в стенах дыры. Несмотря на проделанную с утра работу, в некоторых местах всё ещё оставались просветы, но если залепить их грязью, стена станет совершенно непроницаемой для посторонних глаз. Я вырыл небольшую ямку, наполнил её принесённой с родника землёй, полил водой – получилось превосходное липкое месиво. Я загребал его пригоршнями и заполнял оставшиеся в южной стене щели. Наконец стена была готова, и до наступления полной темноты у меня ещё оставалось время на приготовление ужина. Я не хотел зажигать лампу до тех пор, пока в стенах оставались просветы, которые могли привлечь сюда непрошеных ночных гостей.

Я умылся и развёл на плите огонь, раздумывая, что приготовить на ужин. Заключив, что ломтик ветчины, варёный картофель и хлеб с маслом и джемом составят вполне сносную трапезу, я открыл сундук с провизией и начал в нём рыться, раскидывая мешки и свёртки. Но огромного окорока, ещё не распакованного, будто след простыл! Я начал припоминать, видел ли его сегодня вечером или вчера утром? Я мог с почти полной уверенностью сказать, что видел, как утром дядя Джон внёс его в хижину вместе с другими вещами. Мне казалось, что в какой-то момент он точно был в сундуке, но не взялся бы утверждать наверняка. В течение всего дня я пытался убедить себя, что тень человека, прячущегося в ельнике, была лишь плодом моего воображения. Но сейчас… Уходя, я всегда запирал за собой дверь. Подойдя к окну, я увидел, что рама крепко прибита гвоздями. Я ринулся к другому окну: нижняя рама легко поддалась! Значит, окорок могли украсть! Тотчас вернулись все мои опасения. Я не стал тратить время на картошку. Вместо этого я запер дверь на засов, быстро поджарил пару ломтиков бекона и съел их с остывшими сухарями, оставшимися от завтрака, а затем забрался в постель, не выпуская из рук винтовку. Едва ли на всей территории Соединённых Штатов можно было найти более напуганного одинокого бойскаута, чем я, пожарный наблюдатель на вершине Маунт Томас, где в радиусе одиннадцати миль вокруг нет ни одной живой души.

«Если такой есть, пускай расскажет мне, каково ему!» – сказал я и, несмотря на мучившие меня тревожные мысли, крепко уснул. Однако вскоре вздрогнул и проснулся, прислушался, но то всего лишь мыши бегали по полу и по столу, и я снова заснул. Как только забрезжил рассвет, я быстро натянул одежду, умылся и приготовил завтрак. Мне не хотелось ни на секунду больше оставаться в этой одинокой хижине, затерянной меж сосен. Нужно как можно быстрее добраться до вершины, где вся местность просматривалась на большое расстояние во всех направлениях. Идти было недалеко, но по пути мои страхи лишь усилились: на мокрой и грязной от растаявшего снега тропе я обнаружил свежие следы огромного медведя. Сомнений нет, это старина Двойная Порция! Конечно, он уже доел остатки того оленя и теперь бродит в поисках очередной жертвы. Мне вспомнился случай, произошедший несколько недель назад со стариком Лилли из Блю Рэндж, когда такой же огромный медведь неожиданно вышел ему навстречу из зарослей, но тот не растерялся и принялся палить в него из своего винчестера, выпустив всю обойму. Последний выстрел сразил зверя наповал, и тот упал к его ногам. Медведь оказался что надо – шкура его достигала одиннадцати футов в длину и восьми в ширину!

Я был уверен, что Двойная Порция был таким же огромным, ничуть не меньше того гризли с Блю Рэндж. Если он сейчас выйдет из-за этих сосен, то с моим скромным винчестером тридцатого калибра о спасении нечего и думать. Не останавливаясь больше, я бежал до самой вершины так быстро, как только мог. С седловины я посмотрел вниз на безлесый западный склон, рассекающий стремительное течение Уайт-Ривер надвое. Там, где рукава реки с крутыми берегами, покрытыми густым лесом, сходились, я увидел, как Двойная Порция бродит среди камней на самой вершине.

Я стремглав ринулся на вышку, схватил полевой бинокль и принялся за ним наблюдать. Он переворачивал камни и иногда принимался нюхать открывшуюся сырую землю, по-видимому, слизывая обитавших там муравьёв. Ему, убивавшему здоровенных быков одним ударом, это было на один зубок! Я подумал, что муравьи для него что для нас конфеты – не настоящая еда, да и совсем немного, но тем не менее очень приятно. Он находился примерно в полумиле от моей вышки – на таком расстоянии его не пристрелить. Через пару минут он начал спускаться по хребту и скрылся в густом ельнике – конечно, для дневного сна.

Он переворачивал камни, слизывая обитавших там муравьёв

Я пришёл на вышку так рано, что западный склон всё ещё лежал в тени. Взяв бинокль, я огляделся, не обнаружив признаков пожара, затем обернулся к каньону Блэк-Ривер и, как и прошлым утром, увидел, что с небольшой полянки на берегу реки поднимается лёгкая дымка. Она была едва заметна, и нельзя было с уверенностью сказать, что это дым от костра. Но и на водяной пар совсем не похожа; казалось, то был солнечный зайчик, пробравшийся ранним утром с востока в темноту каньона сквозь небольшой просвет в скалах.

Выйдя наружу, я принялся изучать расселины в скале и тотчас же нашёл ещё два наконечника стрел: один, побольше – кремнёвый, с зазубринами, второй, поменьше – из похожего на стекло камня, такой прозрачный, что сквозь него можно было смотреть. Казалось бы, тот, что с зазубринами, сделан очень искусно, но если подумать, второй – гораздо более страшное оружие, – насколько глубже он входит в живую плоть… Хотелось бы мне знать, поразил ли он однажды сердце чьего-то заклятого врага?

В девять часов я сообщил, что пожаров не видно, после чего позвонил на станцию Риверсайд в надежде, что там находится пожарная охрана, но трубку поднял главный лесничий и гаркнул: «Кем бы вы ни были, освободите линию! Разве непонятно, что в Риверсайде никого нет? Хватит мешать работе Лесной службы!»

Пришлось повесить трубку! Я хотел передать Ханне, чтобы она не приходила. После пропажи окорока я задумался об опасности, которая может ей грозить, когда она пойдёт по пустынной дороге длиной одиннадцать миль совсем одна. Если в этой части леса скрываются какие-то подозрительные люди, нельзя подвергать её риску. Я пытался успокоить себя мыслью, что окорок могли забыть дома, но в глубине души знал, что он был в сундуке. Нет сомнений, сейчас Ханна уже на пути к моей хижине, и если ничего не случится, около двенадцати часов она должна появиться. К этому времени мне нужно спуститься к хижине, и если до часу дня она не появится, то, будут пожары или нет, придётся её искать. Я решил, что если она придёт к полудню, то этой же ночью после окончания дежурства провожу её до дома и вернусь в хижину. На обратном пути возьму её лошадь, а потом отпущу, и та сама возвратится в табун.

Я продолжал поиски – весьма успешные – бусин и наконечников от стрел, пока глаза у меня не разболелись от напряжения. Тогда я вернулся на вышку. Телефон издал протяжный гудок – звонок предназначался для главного лесничего, – и я принялся слушать. А что тут такого? Ведь дела Лесной службы касаются меня лично, и мне нужно быть в курсе всего происходящего. Итак, Уильям Хэммонд, владелец небольшой лесопилки на дороге Оушен-ту-Оушен Хайвэй, что в пяти милях от моего дома, почти на самом северном краю леса, сообщил лесничему о двух незнакомцах, пришедших неделю назад в их края в поисках работы и создавших серьёзные сложности. На поверку они оказались агитаторами ИРМ, организации Индустриальных рабочих мира, и после безуспешных попыток завербовать рабочих лесопилки в своё общество потребовали жалованье, причём в троекратном размере, а в случае неуплаты пригрозили сжечь лесопилку и весь Национальный лес Апачи.

– Где они сейчас? – спросил главный лесничий.

– Собрали свои пожитки да отправились восвояси.

– Оставайся на лесопилке, а если объявятся эти поджигатели, стреляй, стреляй на поражение. Я отправлю к тебе патрульных, они сразу накроют их, если те попытаются развести огонь!

Я продолжал подслушивать и услышал, как главный лесничий приказывает нескольким патрулям направиться к лесопилке, объясняя им, зачем это нужно, а также что они должны быть хорошо вооружены и не церемониться с поджигателями.

Тут он обратился ко мне:

– Джордж, ты слышал, что двое уоббли[2] грозятся поджечь лес?

– Да, слышал, – ответил я.

– Что ж, придётся попросить тебя подольше подежурить наверху, пока мы с ними не расквитаемся, – продолжил он. – Оставайся на вышке весь день, даже во время обеда. И не спускай глаз с леса, особенно со стороны лесопилки.

– Да, так и сделаю, – ответил я, – но сегодня в полдень мне нужно спуститься к хижине, потому что моя сестра должна принести кое-какие вещи.

Тут я замялся. Стоит ли рассказывать ему о своих страхах относительно скрывающихся где-то поблизости подозрительных людей? Нет. Не в этот раз.

– Хорошо, встретишься с сестрой и сразу возвращайся на вышку, – ответил он и повесил трубку.

Глава III

Поджигатели наступают

Теперь я пуще прежнего сожалел, что позвал Ханну. Порученная работа не оставляет мне возможности проводить её до дома, а в свете последних событий девушке слишком опасно идти через весь лес в одиночку. Да и от вещей, которые она собиралась принести, всё равно сейчас не будет никакого проку: пока по утрам и вечерам мне нужно быть на посту, до исследования пещеры дело не дойдёт.

В полдень я спустился, твёрдо решив сразу же отослать Ханну обратно, чтобы она добралась до дома так скоро, как только сможет унести её лошадь. Но, выйдя на поляну перед хижиной, я сразу понял, что уже слишком поздно: Ханна сидела на крылечке в окружении мешков, верёвок и свёрнутого матраса, а рядом лежали скаковое и вьючное сёдла, из чего ясно следовало, что лошадей она отпустила.

– Давно ты пришла? – спросил я.

– Около часа назад. А что? Кажется, ты не слишком рад меня видеть.

Вырвавшиеся в ответ слова сразу выдали меня с головой:

– Большой окорок, который мы с дядей Джоном собирались взять сюда, – он остался дома?

– Нет, конечно. Я сама его упаковывала. Ты что, потерял его?

– Хуже! Его украли! Прямо из моей хижины! У нас тут большие неприятности. Не стоило тебе сейчас приходить. Я хотел сразу отвести тебя обратно, но твои лошади, наверное, уже на полпути к дому!

– Ха! Как будто я уйду, так и не посмотрев твою пещеру! – воскликнула она.

– Сейчас не до пещеры! – ответили и рассказал о крадущейся тени и словах главного лесничего. Это сразу охладило её пыл.

– Кроме того, – добавил я, – в окрестностях рыщет старина Двойная Порция. Я видел его сегодня утром – могу показать тебе следы на тропе, ведущей к вершине горы.

– Дела и вправду плохи, – сказала она. – Но я уже здесь – и, значит, остаюсь. Что тебе по силам, то по силам и мне. К тому же, как тебе известно, я неплохо стреляю!

Она похлопала себя по кобуре, в которую был упрятан её автоматический кольт 38-го калибра.

– Да, придётся тебе остаться тут, пока я не найду возможность поговорить с дядей Джоном, чтобы он пришёл за тобой, – сказал я, втайне восхищаясь её мужеством.

– О, Джордж, пообещай, что ты не станешь звонить им! Только подумай, если мама узнает об украденном окороке и о Двойной Порции, она сразу заберёт отсюда не только меня, но и тебя, – взмолилась она.

Об этом я не подумал, а ведь она была права. Мы и глазом моргнуть не успеем, как мать вернёт нас домой. Для меня это будет настоящим позором. Все решат, что я, бойскаут, испугался трудностей!

– Ладно, посмотрим, – сказал я вслух. – Но пора возвращаться на вышку. Переложим вещи в хижину и пойдём наверх.

Мы затащили снаряжение внутрь, захватили с собой немного сухарей и сыра, флягу с водой и без двадцати час были уже на вышке. Раздался звонок, который был адресован мне. Я снял трубку.

– Рад снова слышать. Лесопилка не горит? – спросил главный лесничий.

– Нет, огня нигде не видно.

– Отлично. Продолжай смотреть в оба, – ответил он и повесил трубку.

– Видишь? Ни на минуту не могу отойти, с рассвета и до заката. Даже думать нечего о том, чтобы исследовать пещеру, – сказал я Ханне.

– Вот ещё! – воскликнула она. – Ты можешь в неё забраться, пока я буду тут смотреть за пожарами. Но сначала сама хочу её увидеть – покажи мне вход.

Она была права – я мог бы спокойно разведать пещеру, если она останется на посту. Но верёвки и свечи остались внизу, а спускаться за ними мне сейчас совсем не хотелось. Я указал Ханне путь, который вёл к пещере. С вершины горы её скрывал изгиб западного склона, но я рассказал, что вход обозначен выложенным из камней полукругом, и сестра поспешила вниз. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, после чего взял в руки полевой бинокль и внезапно обнаружил на юге столб дыма – где-то в районе Блю Рэндж. Сделав измерения, я сообщил о возгорании по телефону: «Пожар в Блю, 182».

Через пару минут я услышал, как дозорные из Ханимун Мидоус и Сэддл Маунтин сообщают вычисленные ими координаты пожара, а главный лесничий отдаёт приказы патрульным в той части леса.

Взяв бинокль, я снова стал пристально всматриваться в каньон Блэк-Ривер и сокрытую в его глубине лужайку с сочной травой. Ни дыма, ни единой живой души. Обратившись к северу, я увидел, что к западу от лесопилки поднимается тонкая струйка дыма. И ещё одна на милю дальше: поджигатели уоббли принялись за свои грязные делишки. Я тут же сделал необходимые измерения, сообщил об увиденном и, не вешая трубку, слушал, как о своих наблюдениях доложили с Грине Пик; главный лесничий приказал бросить силы пожарных С.С. Ранч и Синеги на тушение огня в Шип Спрингс и в миле поодаль, а также отправил туда патрульных с лесопилки. Затем произошёл разговор с её владельцем мистером Хэммондом, который пообещал послать своих людей в помощь, оставшись вдвоём с женой присматривать за своим имуществом. Если бы только они убили этих жестоких людей прежде, чем те нанесут ещё больше вреда лесу! Больно смотреть, когда вековые деревья погибают в огне случайных пожаров, будь то удар молнии или неосторожность путника, но видеть, как их намеренно уничтожают враги нашей страны, было просто невыносимо. Я сжал винтовку и проговорил: «Дружище, как бы мне хотелось выпустить твою обойму в этих варваров, что помогают гуннам!»