bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 3

Джеймс Уиллард Шульц

В великом лесу Апачи

© Геворгян А. В., перевод на русский язык, 2022

© ООО «НТК «Дашков и К°», 2022, издание на русском языке, оформление

Знакомство с героем

История эта по праву принадлежит Джорджу Кросби, бойскауту-одиночке. Но, прежде чем привести её целиком, как он сам рассказывал вечерами у пылающего очага в моём охотничьем домике, необходимо сделать небольшое отступление.

Джордж Кросби, семнадцати лет, родился и вырос в Грире, небольшом посёлке первых поселенцев на берегу реки Литл- Колорадо, берущей начало на горном хребте Уайт-Маунтинс в штате Аризона, в ста восьми милях к югу от Холбрука – ближайшей станции железной дороги Санта Фе. Грир расположен на высокогорье, в 8500 футах над уровнем моря; южнее начинается подъём на вершину Маунт Томас – 11460 футов – протяжённостью более десяти миль. Склоны Уайт-Маунтинс со всех сторон покрывает первозданный лес, самый большой по площади на территории США за пределами Аляски – Национальный лес Апачи. Он достигает около сотни миль в ширину и много больше в длину; здесь произрастают многовековые калифорнийские пихты, веймутовы сосны и канадские ели. Деревья растут так редко, что при желании можно спокойно проехать на лошади. На территории леса расположено множество парков, отличающихся удивительным растительным разнообразием. К южному склону примыкает резервация племени апачей из Уайт-Маунтинс, за которой до сих пор пристально наблюдает несколько кавалерийских полков США из военного гарнизона Форт Апачи. Здесь, вдали от железных дорог, обитает огромное количество промысловых животных и птиц, а в чистой воде холодных рек водится лосось. Охотникам попадаются медведи гризли; некоторые особи поражают своим размером. В лесу в изобилии водится чёрный медведь, чернохвостый и мексиканский белохвостый олень, дикая индейка и дымчатый тетерев. Многочисленны пумы, волки, койоты и более мелкие ночные хищники, а практически в любом водоёме можно увидеть бобров, усердно строящих плотины и хатки.

Жители Грира – отважный и выносливый народ. Высокогорье накладывает свой отпечаток на их облик; все выросшие на этой земле мужчины, женщины и дети отличаются ростом выше среднего и небывалым объёмом лёгких. Жизнь их проходит в постоянной борьбе за выживание с природой, ведь здесь, в самом сердце Аризоны, преобладает субарктический климат. Заморозки случаются даже в августе и порой губят посевы овса, а холодной многоснежной зимой нередко погибает скот. Но горцы не падают духом. Несмотря на гибель урожая и животных, в их сердцах живёт надежда. Принимая во внимание удалённость от цивилизации – некоторые из них никогда не видели железной дороги – осведомлённость жителей Грира в вопросах последних событий в мире просто поразительна. Почту они получают три раза в неделю; они подписаны на лучшие журналы и некоторые ежедневные газеты, которые прочитывают внимательнейшим образом. В них сильно чувство долга перед родиной: когда началась война, мужчины немедля записались добровольцами, не дожидаясь призыва, и в нужный час сразились с гуннскими войсками[1] во Франции. С каким самозабвением трудились женщины и девушки под знаком Красного креста – с почтового отделения в Грире были отправлены сотни умело связанных свитеров и шерстяных чулок, – а мужчины работали над выпуском облигаций свободы, подписаться на которые каждый считал своей первостепенной обязанностью!

Когда разразилась война, Джордж Кросби почувствовал непреодолимое желание проявить себя во благо своего народа. Поначалу в свободное время он помогал тем, чьи сыновья ушли на фронт, но душа требовала великих свершений. Если бы у него только была возможность сделать значимый вклад! С давних пор мечтая присоединиться к движению бойскаутов, он не пропускал ни одной заметки об их деятельности в журналах и газетах. Узнав о том, сколько полезного они делают для победы, он окончательно уверился в своём решении вступить в организацию. Но как? О создании отряда бойскаутов в Грире не могло быть и речи: он был единственным мальчиком, не считая двух-трёх малышей, едва научившихся ходить. Этот вопрос занимал все его мысли несколько дней, и однажды вечером, ни слова не сказав матери и отчиму, он написал мне – единственному знакомому человеку во всём необъятном мире за пределами Грира, в далёком Лос-Анджелесе, – трогательную просьбу:

Дорогой друг!

Я так к вам обращаюсь, потому что знаю, что вы питаете ко мне дружеские чувства. Ваш охотничий домик сейчас выглядит совсем заброшенным – окна заколочены, и дым не поднимается из печной трубы. Мы все надеемся, что вы скоро вернётесь. Вам следует приехать как можно скорее – только позавчера я ловил нескольких наших лошадей в паре миль вверх по реке и заметил свежие следы медведя гризли, а ведь вы давно за ним охотитесь. А у ручья совсем недалеко от вашего домика – за ближайшим холмом – я видел несколько огромных индюков.

Дядя Клив Уилтбэнк ушёл на войну, а ещё Марк Хойз, Генри Батлер и лесник Биллингсли. Мы очень по ним скучаем. Мне хотелось бы пойти с ними, да меня не возьмут из-за возраста. Будь я бойскаутом, получилось бы немного помогать, в меру моих сил. Так я хотя бы мог следить за подозрительными людьми, что недавно появились в горах, но избегают встречи с нами. Ведь мы даже не знаем, где они обосновались. Очень надеюсь, что вы поможете мне стать бойскаутом. Уверен, что для вас это не составляет труда.

Ваш друг из Уайт-Маунтинс,Джордж Кросби

Получив это письмо, я незамедлительно переслал его другу из Финикса в Аризоне, заинтересованному в формировании движения бойскаутов, и после непродолжительного обмена письмами Джордж Кросби стал членом отряда Американских бойскаутов Финикса.

Шло время. Настало лето 1918 года, пора лесных пожаров, приближения которых все опасались каждый год. Большинство лесников, дозорных и пожарных ушли на войну, а занять их место было некому – у главного лесничего Национального леса Апачи не было на примете достойных людей. Когда весть об этом достигла Грира, жители были серьёзно обеспокоены. Вот что сказал Джон Батлер, отчим Джорджа Кросби:

– Плохо дело. Начнутся грозы, и молния может попасть в дерево, или неосторожные путники ненароком подожгут лес, а сообщить о начинающемся пожаре будет некому, он разойдётся по всему лесу и уничтожит скот. И тогда мы все разоримся.

– Я мог бы стать пожарным наблюдателем, если главный лесничий возьмёт меня, – сказал Джордж.

– Точно, как раз для тебя работа! – подхватил Джон, но в это время материнское сердце не выдержало:

– Нет, нет! Джордж ещё слишком молод и неопытен, чтобы подвергаться такой опасности. Совсем один на самой вершине горы, где бушуют грозы и бродят эти ужасные медведи гризли, где скрываются какие-то подозрительные, нехорошие люди – иначе они давно уже бы вышли к нам – нет, я не хочу, чтобы мой мальчик был пожарным наблюдателем!

– Но эти странные люди уже ушли! – воскликнул Джордж. – Рой Холл нашёл их заброшенный лагерь. А что касается гризли – если я не буду их трогать, то и они меня не тронут. И я прекрасно знаю, как нужно вести себя в грозу, – пожарный наблюдатель должен покинуть вышку и спуститься в свою хижину. Мама, не переживай, со мной ничего не случится!

– Он прав, – обратился к ней Джон. – Только подумай, жена, он поможет своей стране в час нужды! Теперь он бойскаут, и для него настало время подвигов. Это отличная возможность проявить себя!

Мать вздохнула.

– Беру свои слова обратно, – произнесла она. – Мне не стоило возражать. Мой младший брат сражается с гуннскими войсками во Франции, не жалея живота своего, и будет вполне справедливо, что мой юный сын встретится лицом к лицу с гораздо меньшей опасностью в лесу Апачи!

Главный лесничий Фредерик Уинн тоже вздохнул, получив от Джорджа письмо с просьбой записать его в пожарные наблюдатели, но то был вздох облегчения. Он сразу направился домой, чтобы сообщить миссис Уинн, что Джордж Кросби станет дозорным пожарной охраны, а затем вскочил на свою крепкую вороную лошадь и проскакал восемнадцать миль через лес и пески от Спрингервилла до самого Грира. Нужно было дать Джорджу все необходимые указания и сообщить, что его жалование составит девятнадцать долларов в месяц.

Но довольно с меня! Самое время передать слово Джорджу Кросби, чтобы он мог сам поведать свою историю – на мой взгляд, весьма увлекательную.

Глава I

Один на вершине Маунт Томас

Двадцать восьмого мая главный лесничий Уинн прибыл к нам из Спрингервилла и сообщил, что берёт меня в пожарные наблюдатели, и работать мне предстоит на вершине Маунт Томас. А ведь это самый высокий наблюдательный пост во всём лесу, и я не осмеливался даже просить о таком назначении, хотя и мечтал о нём! Я был уверен, что его отдадут какому-нибудь опытному пожарному. Мне довелось побывать на вершине Маунт Томас лишь дважды, и каждый раз я провёл там не более часа, но это удивительное место манило меня, и мне очень хотелось остаться там на несколько дней. Первого июня все наблюдатели пожарной службы должны находиться на своих вышках и ровно в девять утра связаться по телефону с главным лесничим в Спрингервилле, рапортовав о готовности к работе. Таким образом, у меня оставалось два дня на сборы и день на дорогу до небольшой хижины, расположенной почти на самой вершине Маунт Томас. Мать и сестра Ханна собрали всю необходимую одежду, банные и кухонные полотенца, провизию, а сам я сшил вместе одеяло и два стёганых покрывала, обмотав их снаружи парусиной, – получился отличный спальный мешок. До этих пор я держал в руках только небольшое ружьё двадцать второго калибра, из которого можно было подстрелить индейку, белку или даже койота. Но теперь мне нужно было настоящее оружие, и мать разрешила взять винчестер калибра 30–30, принадлежавший дяде Кливленду. Он оказался хорошо смазанным, а ствол изнутри блестел, как новенький серебряный доллар. Я пообещал, что таким он и останется.

В последний день мая сразу после завтрака мы с дядей Джоном – так я зову отчима – нагрузили двух крепких лошадей моими вещами и затем, сами взобравшись верхом, направились к Маунт Томас. Поднявшись на Амбурон Пойнт, что на краю нашего овсяного поля, меж восточного и западного рукавов реки, и пройдя ещё семь миль по лесу и долине, мы вышли к восточному рукаву, где течение, освободившись от тесных оков горного каньона, извивается в сочной луговой траве на протяжении мили. Здесь, к западу от долины, из пологих, покрытых сосновым бором склонов поднимаются Красные, или, как их называют многие местные жители, Цветные, горы. Это огромные застывшие потоки красной лавы, в которых попадаются отверстия, служащие, по словам некоторых наших охотников, берлогой медведям во время зимней спячки и надёжным убежищем для горных львов, выкармливающих там своих детёнышей.

Огибая небольшую полосу леса у подножия холмов, мы увидели, как в паре сотен ярдов впереди внезапно выскочили три койота и бросились наутёк прямо по открытому лугу – так быстро, что казались длинными серыми змейками, расчерчивающими зелёную траву. Они всё время оборачивались прямо на бегу, но смотрели не на нас, а в сторону леса, откуда выскочили.

– Что-то их хорошенько напугало. Давай-ка посмотрим, – обратился ко мне дядя Джон; да мне и самому стало любопытно. Мы оставили вьючных лошадей пастись на лугу и, не успев пройти и пятидесяти ярдов вглубь леса по следам, оставленным койотами, вышли к роднику, в котором кто-то совсем недавно взбаламутил воду, а на покрытом густой чёрной грязью берегу увидели огромные отпечатки лап медведя гризли. В нескольких ярдах от родника мы обнаружили наполовину обглоданный скелет крупного самца чернохвостого оленя. Но медвежьи следы заинтересовали дядю Джона намного больше:

– В этих горах только один медведь может оставить такие огромные следы – старина Двойная Порция.

Внезапно ветер переменился, и нам в лицо ударил резкий медвежий запах; почуяв его, лошади взвились, и мы оба чуть не выпали из седла. Удержать их было невозможно; они вынесли нас из леса также стремительно, как оттуда чуть раньше убежали койоты. Успокоить напуганных скакунов удалось лишь у берега ручья, а затем мы заставили их вернуться к вьючным лошадям, которые тихонько паслись и, по-видимому, не подозревали о близости огромного медведя.

– Опять везёт как покойнику! – проворчал дядя Джон, когда мы снова вышли на тропу. – Старина Двойная Порция устроил себе отменную трапезу – уверен, он утащил оленя у горного льва, – а у меня нет времени, чтобы подождать, когда он вернётся закончить свой ужин! Да и если бы было время, что толку – ружья-то с собой нет!

– Я могу дать тебе свою винтовку, и ты подстережёшь его сегодня вечером, – предложил я.

– Времени нет! Ты ушёл из дома, и теперь доить десяток коров по утрам и вечерам – моя забота, – ответил он. – А то была бы прекрасная возможность подстрелить старого мясоеда!

После непродолжительного молчания он добавил:

– Ставлю десять к одному, что он не вернётся к оленьему трупу до ночи, по крайней мере, пока не стемнеет, но выслеживать его в одиночку совсем не хотелось бы – в темноте немудрено и промахнуться. А если выстрел просто ранит его, придётся иметь дело с разъярённым чудовищем! И вряд ли это закончится для меня благополучно.

Медведь этот бродил по нашим краям около семи лет. В первый раз его заметил Генри Уиллис из посёлка у подножия Эскудильи; сомнений нет, что тот пришёл с хребта Могольон в Нью-Мексико. Однажды Генри отлавливал заблудившийся скот и заметил небольшое стадо, мирно пасущееся на лугу. Внезапно из леса выскочил медведь и ринулся в самую его гущу, одним махом убил лежащего на земле молодого бычка, а затем набросился на корову, которая в этот момент пыталась встать, сбил её с ног, снова повалил на землю и прикончил одним ударом своей огромной лапы. Тут ветер донёс до него запах Уиллиса, и медведь скрылся в лесу. Уиллис поспешил домой за подмогой и пришёл обратно выслеживать медведя, который, по его расчётам, должен был вернуться к своей убитой добыче, но тот появился, лишь когда уже совсем стемнело, долго водил их за нос и скрылся, громко сопя, и никогда больше не возвращался на это место. Только некоторое время спустя поселенцы поняли, что у этого медведя есть особая привычка – проголодавшись, убивать сразу двух животных, – и потому его прозвали Двойной Порцией. Ему не каждый раз удавалось прикончить двоих – второй жертве порой удавалось убежать, отделавшись парой глубоких царапин, либо израненной настолько, что она впоследствии погибала. Те, кто лучше всего знал все проделки Двойной Порции, утверждали, что за год он съедает говядины на две тысячи долларов. И, конечно, многие пытались положить конец его кровавой карьере. Но тот прекрасно умел обходить ловушки, даже самые изощрённые, никогда не прикасался к отравленному мясу и быстро оправлялся от лёгких ран, нанесённых случайно заметившими его наездниками. Все, кому довелось его увидеть, утверждали, что это зверь огромных размеров, которого невозможно спутать ни с каким другим. На голове и груди у него красовались белые пятна. Ассоциация скотоводства округа Апачи назначила награду в размере двух сотен долларов тому, кто убьёт медведя. Я задал себе вопрос – осмелюсь ли я попытаться получить её, если увижу старину при свете дня?

Мы продолжили путь по лугу, пересекли протекавший в конце него ручей и вступили в густой ельник, покрывавший крутые склоны Маунт Томас. Местами ещё лежал снег, порой глубиной в пять или шесть футов. Но рабочие из Лесной службы, занимавшиеся починкой телефонной линии, уже побывали на вершине с вьючным обозом, поэтому дорога была хорошо утоптана, и ехать по ней было одно удовольствие. Внизу виднелся сосновый лесок, который мы недавно миновали; трава была усыпана яркими цветами, а на ветвях щебетали разноголосые птицы. Но здесь, под тяжёлыми кронами устремлённых ввысь молчаливых сосен, сгущался мрак, и меня поневоле пробирала дрожь. Отдельные поваленные деревья походили на обглоданные кости, разбросанные по усыпанной опавшими иголками земле. Ничто не цвело, за исключением лишь редких черничных кустиков, и ни одна птица не нарушала покой леса, кроме пары тихих и неприметных канадских кукш. Я вздохнул с облегчением, когда на высоте приблизительно 11000 футов мы вышли на гребень, и яркий солнечный свет брызнул нам в лицо. Над нами высилась совершенно голая и вытянутая вершина горы, окаймлённая сверкающим на солнце снегом. Мы пересекли небольшую полянку и вышли к крошечной хижине. Вокруг неё цвели цветы и пели птицы, сновали белки и бурундуки. Мы спешились у самого крыльца, четыре на шесть футов, и, разгрузив лошадей, свалили мои пожитки в кучу. Ключом, выданным мне в Лесной службе, я отпер тяжёлый висячий замок, и мы оказались в маленькой комнате размером десять на двенадцать футов, в которой едва можно было развернуться. Хижина была сколочена из тонких брёвнышек – единственного строительного материала, доступного на такой высоте. В ней было два небольших окна, в одном углу стояла маленькая дровяная плита, напротив – узкая койка из жердей. У стены, на которой висел телефон, разместился столик. Большую часть пространства занимал огромный сундук для провизии из оцинкованного железа, служившего надёжной защитой от белок и крыс.

– Ну вот и добрались. Славное местечко! Тепло, светло и мухи не кусают, – произнёс дядя Джон, хорошенько осмотревшись. – Правда, свежего воздуха тут хоть отбавляй – через щели в стене и кошка пролезет! Надо бы их заткнуть.

– Это совсем ни к чему – свежий воздух мне как раз нравится, – ответил я, даже не подозревая, как скоро изменю своё мнение о просветах в стенах. Мы внесли вещи внутрь и разложили их по местам, а затем наскоро приготовили обед. Было около двух часов дня, когда дядя Джон сообщил, что ему пора возвращаться домой, чтобы успеть подоить коров. В этот момент раздалось два коротких телефонных звонка. Я посмотрел на висящую рядом с аппаратом карточку, понял, что звонок предназначался мне, и снял трубку.

– Это ты, Джордж? – громкий голос лесничего Уинна был слышен даже дяде Джону.

– Да, я на месте, – ответил я.

– Рад слышать. С Грине Пик сообщают о пожаре на 38-м градусе. Сходи на вершину и сообщи, что увидишь.

– Уже иду, – ответил я и положил трубку.

– Ха! Вот и работа нашлась. Ну, мне пора, – сказал дядя Джон.

Я помог ему вывести освобождённых от груза лошадей на тропу и вполне бодро попрощался. Но как только он скрылся из виду за карликовыми елями, моя хижина перестала казаться мне уютной и наполненной тёплыми солнечными лучами, как представлялось поначалу. «Ну, хоть ты и один, это не повод чувствовать себя одиноким!» – отругал я сам себя, вернулся в хижину за винтовкой и направился к вершине по круто уходящей вверх тропинке, петляющей среди редких потрёпанных ветром сосен. По пути мне попадались глубочайшие сугробы – некоторые из них достигали тридцати и более футов.

Голая каменистая вершина этой горы достигает четверти мили в поперечнике, а в центре находится небольшое углубление, вроде седловины. На юго-восточном краю имеется каменный выступ округлой формы, доходящий до пятидесяти метров в высоту, – на нём и расположена пожарная вышка. С другого края – крутой обрыв, но меньшей высоты. Я направился прямиком к вышке – восьмиугольному и восьмиоконному строению с конической крышей. Места в нём было ровно столько, чтобы уместились центральная картографическая стойка, крошечная печка и стул. Я отпер дверь, вошёл внутрь и, оглядевшись, сразу увидел пожар: огонь полыхал на севере, приблизительно в пятнадцати милях от моей вышки, возле озера Конаро. Я подошёл к картографической стойке с южной стороны. Она представляла собой подставку, на которой закреплена круглая медная пластина диаметром в фут, разделённая на триста шестьдесят градусов, с вращающимся прицелом в центре, очень напоминающим геодезический уровень. Я поворачивал его до тех пор, пока он не указал точно в направлении поднимающегося от пожара столба дыма. Отметка в триста шестьдесят градусов соответствует северу. Сейчас стрелка уровня указывала на деление в десять градусов, о чём я и сообщил в управление по телефону. Наблюдатель с Грине Пик видит тот же самый огонь в направлении тридцати восьми градусов. Главному лесничему остаётся лишь найти на карте леса точку пересечения линий, соответствующих десяти и тридцати восьми градусам, и послать туда пожарных. Вскоре я услышал телефонный звонок с пожарной станции Синеги. «Пожар в самом Шип Спрингс. Отправляйтесь туда как можно скорее», – прозвучали слова лесничего. Шип Спрингс находится примерно в миле от озера Конаро.

Теперь можно было спокойно возвращаться в хижину, но я немного помедлил, разглядывая открывшийся мне с вершины пейзаж, – целый огромный мир вдруг предстал перед моими глазами. Далеко на севере, за простирающейся на несколько сотен миль пыльной пустыней, я видел острые выступы Хопи Индиане, а чуть ближе, к северо-востоку, – Зуньи Баттс. На востоке, со стороны Нью-Мексико, насколько хватало глаз, угрюмо тянулся покрытый тёмными лесами хребет Могольон. Раскинувшийся на сотни миль к югу лес окружали зыбкие очертания Грэхэм- Маунтине, прятавшие страну раскалённых песков, иначе моему взору предстали бы пустыни Олд-Мексико, расположенные более чем в трёхстах милях от моего пункта наблюдения. К западу, за хребтом Сьерра-Анча скрывалось огромное водохранилище Рузвельт. Я видел его на фотографиях: и огромную дамбу, и бескрайние поля зерновых, люцерны, хлопка, и рощицы фруктовых деревьев – всё это питали его воды. Мне было известно, что наши солдаты днём и ночью охраняли дамбу от немецких разведчиков. А мы, пожарные наблюдатели, построили на вершинах хребта дозорные башни, чтобы беспощадный огонь не смог уничтожить великий лес и осушить реки, сплетающиеся в эту удивительную оросительную систему. Прямо подо мной устремлялись к востоку потоки Блэк-Ривер, а течение Уайт-Ривер, разделившись надвое, направлялось к западу и к югу – то были основные артерии, наполняющие озеро Рузвельт Лэйк живительной влагой. Я дал себе слово, что никогда не допущу, чтобы по моей вине огонь уничтожил лес, давший жизнь многочисленным истокам этих рек.

Мои предшественники-пожарные рассказывали о своих находках под каменным выступом, на котором установлена наблюдательная вышка, – крошечных кусочках бирюзы и бусинах из чёрного сланца. Я вышел наружу и остриём ножа принялся скоблить глинистую землю и песок, занесённые ветром и дождями в расселины между камнями. Не прошло и пары минут, как мне попались две чёрные каменные бусины, – одна из них была так мала, что я сумел подцепить её только при помощи ножа, и не решался положить рядом на камень, боясь снова потерять. Свою добычу я отнёс на вышку и начал измерять размеры бусин с помощью диска картографической стойки. Диаметр бусины достигал шестнадцатой доли дюйма, а толщина стенки – менее тридцать второй. Через такую маленькую дырочку обычная иголка не пройдёт. «Вот это уже интересно!» – подумал я. Почему индейцы оставили тут бусины – и что это были за индейцы?

И как они мастерили такие крошечные вещицы? Я убрал свои находки в конверт с печатью Лесной службы и вышел наружу в надежде отыскать ещё бусин. Было около пяти часов вечера; я продолжал свои раскопки до тех пор, пока не стемнело и пришлось оставить это занятие. Зато теперь у меня в руках были настоящие сокровища: два наконечника для стрел, причём один из них из чего-то наподобие стекла, а второй – кремнёвый, пятьдесят три бусины из камня чёрного, серого, красного и жёлтого цветов, размер которых не достигал и четверти дюйма, а в большинстве своём был вполовину меньше. От таких находок я был в полном восторге. Теперь будет чем заниматься целыми днями, пока слежу за лесными пожарами! Во мне разгоралась уверенность, что, приложив силы, я смогу найти ценные изделия древних индейских мастеров. Но надвигалась ночь, и я поспешил по круто уходящей вниз тропинке к своей хижине, однако, не дойдя до неё, внезапно застыл как вкопанный: еле различимая тень проскользнула между сосен за хижиной, и тень эта, несмотря на размытые очертания, без сомнения, принадлежала человеку!

Глава II

Горная пещера

Испугался ли я увиденного, спросите вы? Да не то слово! Сердце выпрыгивало у меня из груди, дыхание перехватило; казалось, я вот-вот задохнусь! Конечно, тень принадлежала человеку! И вряд ли настроенному дружелюбно, иначе зачем бы ему понадобилось прятаться от меня? Ступал он быстро, но совершенно бесшумно – я не слышал ни малейшего звука его шагов. Значит, апач, подумал я. Один из этих негодяев, что, несмотря на всю бдительность наших солдат, обзавелись оружием и патронами и тайно вступили на собственную тропу войны.

Совершенно растерявшись, я долго стоял, прислушиваясь к малейшим шорохам и вглядываясь в черноту надвигающейся ночи, пока, наконец, не сорвался с места и не ринулся к хижине, ворвался внутрь, громко захлопнув дверь, и тут же запер её за собой. Не успел я почувствовать себя в безопасности, как мне в голову пришло, что лампу зажигать нельзя. Окна можно завесить полотенцами для посуды, но предательски зияющие отверстия в стенах сразу выдадут меня, и вражеская пуля настигнет в ту же секунду, как я включу свет. Я сел на край кровати и снял ботинки, а затем, не выпуская из рук винтовку, обошёл всю хижину по периметру, выглядывая из щелей, но увидел не больше, чем если бы на голову мне надели мешок. Ночь стояла тёмная, хоть глаз коли; невозможно было разглядеть даже поленницу, сложенную из брёвен белой ели, не дальше десяти футов от южной стены дома!

На страницу:
1 из 3