Из ада в рай – Божий промысел. Книга 2

– Что вы знаете? Петя стал держать бардак.

– Перестаньте сказать, я точно знаю, что он пошёл не бандерщиком, а директором библиотеки.

– Разве я говорю «Нет»? Так во-первых, на дому написано, что библиотека публичная, а во- вторых, как не может быть бардак там, где есть Петя ?

Это – типично одесский анекдот и требует одесской интонации. Ещё немного одесской лексики.

– Ведите себя спокойней, не стоит так громко нервничать.  «Алёша, ша! Возьми полтора ниже».

– Они уже довели людей до потери мозгов! У бювета (одесское выражение) очередь длиннее, чем раньше за водкой! Куда мы катимся?

– Ша, граждане, если не хотите в спец курорт! А что такое набрать в рот воды вам хотя бы известно?

Разно-полярные заряды притягиваются.  Так и мы, абсолютно разные, но чем дальше, тем крепче становилась наша дружба. Мы вместе делали все лабораторки на кафедрах физиологии, патфизиологии, биохимии и т.д. Аллочка давала мне всю подписную литературу. Благодаря ей я прочитала много Фейхтвангера, Бальзака, Томаса Манна и т.д. Все новенькие книги сама прочитает и даёт мне в общежитие. Это ведь небезопасно. Но этот жест свидетельствовал – для друга ничего не жалко. Не знаю, что я вызывала у неё, она у меня вызывала восхищение и красотой, и её энергией, лёгкостью, грациозностью. В первом семестре третьего курса после каникул Аллочка на воскресенье пригласила меня к себе домой. Она жила недалеко от Ланжерона – знаменитого одесского пляжа. Мы спустились с ней с пригорка на лодочную станцию. Здесь она провела всё лето. У неё был ровный шоколадного цвета загар и вид настоящей королевы пляжа. На лодочной станции я расположилась в тенёчке под деревом с книжечкой в качестве сторожа наших пожитков. А Аллочка вместе с несколькими ребятами выбрала себе байдарку. И вот они уже далеко в море. Я чувствую себя обделённой – рождённый ползать летать не может. Мне оставалось наслаждаться запахом моря, плеском волн и вглядываться вдаль, стараясь не потерять из виду байдарку с Аллочкой.

После Нового года я всё чаще замечала мимолетную грусть, тревогу на побледневшем личике Аллочки. Несколько раз она приглашала меня к себе домой. Говорила, что мама уехала в Измаил. Я не расспрашивала. Квартира у них двухкомнатная, каждая комната по 10 кв.м., словом, хрущёвка. Обставлена со вкусом. У нас никогда не было типичных девичьих разговоров о мальчиках. Но мы имели общие темы, хотя бы потому, что читали одни и те же книги. Суть своих проблем Алла не раскрывала. Я чувствовала, что в ней кипело раздражение ко всему и всем. Раньше я за ней такого не замечала. Теперь она мне рассказывала в основном политические анекдоты, где главным образом высмеивались КПСС и Хрущёв. И часто это было на лекциях и практических занятиях по философии. Лекции профессора по философии были выше нашего понимания. Хотя, по правде говоря, когда в Алма-Ате читала философию Долина Григорьевна Суворина, увязывая философию с медициной, мне было очень интересно. Но в институте я предпочитала слушать Аллочку. Говорила она мне серьёзным тоном, но порой нельзя было удержаться от смеха. Пример:

«Во время политинформации Рабинович задаёт вопрос докладчику:

– Мы все прекрасно понимаем, что давно опережаем Америку и другие капиталистические страны по уровню жизни. Вот Вы сказали, что мы производим мяса больше всех других стран. И это правильно. Так у меня вопрос, куда оно девается?

– Товарищ Рабинович, я подготовлю на следующий раз все интересующие Вас цифры.

На следующий раз политинформатор, завершив групповой секс (политинформация – единственный из всех видов секса в СССР), спрашивает:

– У кого есть вопросы, товарищи?

Один в зале тянет руку. Политинформатор спрашивает его:

– Вы, товарищ, хотите спросить, куда делось мясо?

– Нет, я хочу спросить, куда делся Рабинович.

Конечно, наш лектор по философии обратил на нас внимание и пообещал на следующий год нам всё припомнить на экзамене. Я получила по полной, осталась без стипендии. Аллочка избежала этого наказания по очень грустной причине.

Весенняя сессия на третьем курсе – одна из сложных в медицине. И всё же, по непонятным причинам в тот год нас послали на прополку свеклы. Ни до, ни после такого просто не было. Мы ездили в колхоз только осенью. Но полоть, так полоть, а обед – это закон. Как-то в обед подъезжает на красивой лошади молодой джигит и, осмотрев всех, обращается к Аллочке:

– Красавица, дай воды напиться.

– Разреши прокатиться на лошади.

– А не забоишься?

– Нет, не из трусливых.

Все наши просто замерли. А Аллочка с лёгкой помощью парня вскочила на лошадь и помчалась как истинная амазонка. Откуда это у неё, я не знаю. Когда она вернулась, все смотрели на неё с восхищением. А наш Женя Назаренко, очкастый отличник, вдруг прозрел и стал обхаживать её. Вечерами они ходили по берегу вдоль речки или ещё в какие-то укромные места, прямо как истинно влюблённые. Две недели быстро пролетели. А впереди был довольно сложный экзамен по фармакологии. Сложность сдачи экзамена усугублялась ещё тем, что принимали два конкурирующих между собой экзаменатора: новый профессор Максимович и непокинувшая ещё кафедру бывшая зав. кафедрой. На некоторые действия препаратов у них было разное мнение. Нужно было сориентироваться как отвечать в зависимости от того, к кому попадёшь. На консультации Аллочка мне говорит:

– Не знаю, что за наваждение – каждый день возле наших дверей огромный букет роз.

– Наконец-то оценил тебя настоящий джентльмен.  Пока невидимка, но скоро объявится.

Сдали мы этот злополучный экзамен по фармакологии. Аллочка получила 3. Через день я возле главного корпуса встречаю Аллочку и не узнаю её. Она идёт еле-еле и не просто бледная, а открытые места в синяках.

– Ты что, так переживаешь из-за тройки?

– Да нет, сдала анализы, и меня кладут в терапию к Денягиной.

Глядя на неё мне стало как-то жутко. Чтобы развеять грустное настроение, Аллочка в последний раз рассказала мне весёлый анекдот. Но веселей не стало. И мы расстались. Через день я увидела её в палате. Она мне улыбнулась и посоветовала пойти к знаменитому в Одессе парикмахеру по фамилии Школьник. Он тогда единственный в Одессе делал модные причёски феном. На очередь к нему записывались с вечера. Это была шутка. Не до причёски мне было. Я каждый день заходила в больницу. Через 5 дней ночью в общежитии я проснулась и слышу Аллочка зовёт меня. Я оделась и пошла на второй этаж к мальчишкам.  Стучу в час ночи:

– Женя, вставай, Аллочке плохо. Пойдём в больницу.

Наш умник, отличник, будущий врач, совсем недавно влюблённый в прекрасную девушку, спросонья ответил:

– Ты что, с ума сошла! Ночью будишь людей. Отстань намилость!

Меня просто трясло от возмущения. Я бежала сколько было сил тёмной как смоль ночью по улочкам-переулочкам. Подбегаю к больнице, на крыльце стоит тётя Катя и ждёт меня.

– Аллочка звала тебя, пойдём скорее.

Когда я зашла в палату, Аллочка была уже без сознания. Целую неделю до самой её смерти я не выходила из больницы. Я беседовала с врачами. У неё была особо злокачественная геморрагическая форма острого лейкоза. Причина – возможно, слишком много была на солнце, да и стрессовая ситуация с отцом. Она буквально сгорела за две недели. Что можно сделать – может прямое переливание крови, я согласна. К сожалению, никакого лечения не было. Мы много говорили с тётей Катей. Она мне призналась, что её муж Василий Георгиевич уже 8 месяцев в тюрьме за взятку. Он обслуживал высший свет, и его же коллеги подставили его. Взятки в ателье – это было обычное дело. Конечно, большего наказания, чем потеря единственной дочери, невозможно представить.

20 июня – день рождения Аллочки и у нас последний экзамен по терапии. Экзамен проходил в этом же здании. Я пошла первой. Меня не шибко допрашивали, получила свою пятёрку и вернулась в палату. На какую-то минуту Аллочка пришла в себя, открыла глаза. Мы встретились взглядом. Из её прекрасных глаз выкатилась слеза, и она тихо, спокойно покинула сей мир. В этот день ей исполнилось 20 лет. Вскоре объявился тайный поклонник – интересный юноша лет 25, Семён. Он принял очень большое участие в организации похорон и вообще в помощи тёте Кате. Хлопот, как обычно в этих случаях, много. Никаких родственников ни со стороны тёти Кати, ни со стороны дяди Васи не было, и он – в тюрьме. Семён – абсолютно незнакомый юноша. Я даже не знаю, разговаривал ли он с Аллочкой хоть один раз. Но увидев её, он был до такой степени поражён её красотой, что готов был служить её праху всем, чем только мог.

Многие из нашей группы заходили в палату и видели мёртвую Аллочку. Похороны были назначены через два дня. Моя задача была организовать приезд на похороны отца из тюрьмы. Семён сам предложил свою помощь в организации похорон. Тюрьма не так близко, за городом, пришлось мне ехать на автобусе и на попутных. Дежурный выслушал меня и сказал, чтобы я приехала в день похорон и взяла с собой правильно оформленные документы. У меня на руках была только справка от лечащего врача. Через день я в 6 утра выхожу из дома и опять-таки на перекладных к 9 добираюсь (не помню, как называется посёлок, где находилась тюрьма). Начальник выслушал меня, посмотрел справку о смерти и без проволочек дал машину и сопровождающего милиционера.

С дядей Васей мы подъехали к дому как раз вовремя. Возле дома было много людей, но из нашей группы было только два человека – Толя Мельник и Вася Барон. Аллочка лежала в гробу как спящая красавица. Такой похоронной процессии я никогда больше не видела. Я клянусь памятью Аллочки, что говорю правду. Гроб от дома до кладбища несли на руках. От Ланжерона до кладбища, через привокзальную площадь, вдоль трамвайной линии – довольно большое расстояние. Прохожие останавливались от недоумения. Как такое может быть!? Тётя Катя шла как в забытьи – ни слов причитания, ни слёз. Могила первоначально была в глубине кладбища. Подъехал профессор патанатомии Леонид Дмитриевич Успенский c огромным букетом белых роз. Он – ценитель прекрасного, ленинградец, интеллигент до мозга костей, любитель и знаток музыки. В институте вёл лекторий о классической музыке. Над гробом он произнёс скорбную, полную патетики речь.

Василия Георгиевича прямо с кладбища увезли в место его постоянной дислокации. Мне туда пришлось ездить ещё много раз, чтобы добиться его освобождения. Помогал мне в этом Семён. Он же часто навещал тётю Катю, которая после похорон была просто в ступоре. Я обращалась к психиатрам за помощью. Чтобы добиться разрешения на досрочное освобождение Василия Георгиевича я со справками, фотографиями поехала в Киев. Когда я вернулась, Василий Георгиевич был дома. Тётя Катя полностью посвятила себя памяти Аллочки. Она каждый день ездила на кладбище. Через какое-то время перезахоронила прах в первый ряд, ближе к церкви. Долго искала скульптора, чтобы увековечить образ в камне. Ездила даже на Урал. Мы с тётей Катей постоянно переписывались. Она радовалась моей Иришеньке и высылала нам посылки, приглашала нас в гости, и мы несколько раз приезжали.

В 1980 году я вместе с Ириной приехала на встречу с выпускниками. Через 15 лет все вдруг вспомнили об Аллочке. Мы поехали на кладбище. На постаменте был бюст из белого мрамора, свежие цветы в вазе. Всё ухожено, ни пылиночки. Возложили цветы, вспомнили её. Хотели пойти, навестить тётю Катю, но она отказалась их видеть. Так глубока была её обида.

Как я научилась шить

Современному молодому человеку или девушке трудно представить, как сложно было модно одеваться в пятидесятые или шестидесятые годы, да ещё если ты не подходишь под общий стандарт. А я – девушка ниже среднего роста, и 150см не дотягивала, супер миниатюрная была, и что-то подобрать по фигуре было чрезвычайно сложно. Я уже перешла на второй курс Одесского Мединститута, но гардероб мой был бедноват. Руками сшитый сарафан из буклированной шерстяной ткани по фигуре, чёрный свитерок и домашний халатик… И я как ёлочка – зимой и летом одним цветом. В нём и на лекции, в нём и в театр.

А оперный театр я полюбила с особой страстью. Своим скромным студенческим бюджетом распоряжалась с особой строгостью – 50 копеек в день и баста. Всё готовила на кухне в общежитии на примусе или керогазе. Современным студентам трудно представить, что это такое. Подсчитывая каждую копеечку, откладывала на театр. Два или три раза в месяц посещала оперный обязательно. Билеты на галёрку были очень дешёвые – 40 копеек. С чем можно сравнить панораму с галёрки Одесского Оперного театра! Это волшебная сказка, рай. Под звуки оркестра, кажется, душа вырывается из твоего бренного тела и парит, сливаясь со Вселенной. Даже грешно было посещать этот храм высокого искусства в таком убогом одеянии.

Перед Новым Годом мне мама прислала отрез габардина светло бежевого цвета на костюм. Поблизости с общежитием ателье не было, мне пришлось ехать на трамвае через весь город. Материала было достаточно на сарафан и классический жакет. Когда мне объявили сумму за пошив, которую я непременно должна была принести к следующей примерке «Только после этого приступим к выбору фасона», волосы встали дыбом. Мучительный вопрос «Где же такую сумму взять», не давал мне покоя всю ночь. Я вспомнила мою добрую хозяйку с Тираспольской Наташу. По рекомендации нашего директора школы Леонида Фёдоровича Пастушенко я жила у неё на первом курсе. Это добрейшая душа, отдаст последнее. Тем более, у неё был, выражаясь современным языком, бизнес, в котором и я принимала участие. Она стирала и гладила бельё, имела свою клиентуру. Мы с ней ладненько договорились. Я приходила помогать в стирке и глажке три раза в неделю до самой сессии. На следующей неделе, оплатив заказ наперёд, я добровольно вступила в мучительный процесс хождения на примерки.

После занятий раз в неделю или две я отправлялась на трамвае в ателье. Там всё шло неспеша, как бы по-деловому. Приходилось ожидать в очереди час, а то и больше. У меня голова разрывалась от невыносимой головной боли. Как-то меня даже вырвало, что нарушило все рамки приличия. Меня пожурили. Понятно, что у меня пропал интерес к тому, как сидит на мне сарафан или жакет. Единственное желание – чтобы всё это скорее закончилось. Но не тут-то было. Мастера своего дела продолжали демонстрировать сложность, скрупулёзность искусства пошива. Процесс слишком затянулся. В начале июня я пришла заявить, что сдала последние экзамены и мне уже пора домой. На что мне вежливо, заискивающим тоном мастер, подмигнув, таинственно прошептал:

– Завтра Ваш жакет будет готов. Надеюсь, Вы оцените наше старание по достоинству и отблагодарите команду, которая так старалась.

Я была весьма озадачена. Дорогой мой читатель, Вы понимаете, какими средствами располагает студент, живущий на одну стипендию! Я пришла в общежитие и рассказала всё девчонкам. На следующий день я пошла с компанией. Мастер встретил меня с улыбкой, вежливо, пропустил вперёд себя в примерочную и не смущаясь, глядя прямо в глаза, напомнил

– Надеюсь, клиентка всё поняла?

– Да. Но я – студентка, могу поделиться с Вами: вот 3 копейки на трамвай, возьмите. Мне придётся идти пешком.

Вежливый мастер взбесился, нырнул в пошивочную и исчез. Я вышла в комнату ожидания как ошпаренная. Жду. Минут через 10 уборщица швырнула мне мой заказ. Мы с девчонками посмеялись. Но я век благодарна этому мастеру. Я поехала домой и по великому блату, через моего дядюшку, заплатив втридорога за ручную швейную машинку, наконец-то стала модницей. Тётя Катя, мама моей подружки Аллочки, сделала мне основную выкройку и сшила со мной одно платье. Мне достаточно было 1м ткани, чтобы пошить платья даже с длинным рукавом. Иногда и девчонкам шила. Кстати, мой выстраданный костюм из дорогой габардиновой ткани мне не пришёлся по вкусу и долго не прослужил – моль съела и рукава на жакете, и сарафан. Я себе шила платья с модной отделкой плиссе или гофре. На каблучках это выглядело довольно сексуально. Действительно, стоит благодарить за уроки суровой жизни.

Хотите

я

Вам

сделаю

много

волос

?!

Я написала много такого, что впору спросить по-одесски «Вы вот здесь рассказываете на полном серьёзе? Ничем не рискуете? Нет. Вы мне просто начинаете нравиться!» Многие действительно оценили меня как человека, которого волнуют серьёзные проблемы. А их сейчас – головы не поднять! Иди знай, что из этого будет!? Наше поколение считало за счастье довольствоваться, чем придётся, лишь бы мир был. Теперь – другое время. Опускаю руки и меняю тематику.

Поделюсь одесским анекдотом лично из моей жизни. Такая экзекуция в парикмахерской могла произойти в любом городе или населённым пункте, но такой подход и с такими выводами возможен только в Одессе. Было это в 1967 году. Я работала в Кустанайской области в первой типовой участковой больнице совхоза Московский главврачом. Это было и тяжело, и страшно, и грустно, порой даже смешно. Повествование об этом ждёт своей очереди. А пока одесские анекдоты навеяли воспоминания о первом отпуске. Долго не раздумывая, куда поехать, я отправилась в Одессу. Тётя Катя, Аллочкина мама, настойчиво приглашала меня в гости. Она переехала с Ланжерона на ул. Льва Толстого уг. Дерибасовской. На второй день мы съездили на кладбище. Тётя Катя перенесла могилу с середины в первый ряд возле церкви. Постамент и саму могилу обложила белым мрамором, сделала скамеечку и каждый день приезжала на кладбище. Она показывала мне разные чертежи будущего памятника. В камне трудно было воссоздать тот энергичный, весёлый характер Аллочки. Всё не удовлетворяло тётю Катю. Она обращалась к скульпторам не только в Одессе, но и в других городах и советовалась со мной по этому вопросу. Мы много вспоминали об Аллочке и, конечно, то, как она, будучи уже в палате, откуда отправилась в вечность, давала мне последний совет – пойти в парикмахерскую. На этот раз действительно был повод.

Мне хотелось навестить своих друзей сокурсников, сходить в институт, поговорить с преподавателями. Ведь меня занесло за тридевять земель на целину, в Казахстан, хотя после окончания института профессор Коровицкий приглашал меня остаться на кафедре инфекционных болезней. Взвесив все за и против, я выбрала романтику целины. Всем понятно, что, когда я приехала в Одессу, мне хотелось как следует навести марафет, не ударить же лицом в грязь. На второй день я пошла в парикмахерскую недалеко от дома тёти Кати. Меня встретила всевидящая и всезнающая (такие иногда встречаются) средних лет еврейка. Усаживая меня в кресло, она с оттенком превосходства спросила естественно по-одесски:

– Как Вы сами себя имеете?

Вопрос меня несколько смутил. Я опустила глаза и тихо промямлила:

– Что я могу сказать? Конечно, хотелось бы лучше. Я приехала после двух лет работы на Целине, хочу пойти на встречу с сокурсниками и преподавателями и должна выглядеть хорошо, насколько это возможно.

– Знаете, что я имею Вам сказать, уважаемая, у Вас пагшивый волос. Приходите завтра, я приму Вас без очереди и сделаю Вам много волос. Будьте уверены.

– Конечно, я за! Всеми своими помыслами.

Прихожу на второй день в канун великого праздника пятидесятилетия Великого Октября. В салоне полно клиентов. Мастер меня сразу приметила. Как давней знакомой кивнула головой. Платите в кассу, и я Вас приму. Через несколько минут пригласила меня в кресло. Я поймала на себе негодующие взгляды очереди.

– Не волнуйтесь, дама на завивку. Она – гость Одессы, приехала из самой Целины.

После этих слов я почувствовала себя, что называется, клиенткой по блату.

Она накручивала мне волосы на бигуди для элекрозавивки, приговаривая:

– Вы, наверное, устали в тех диких местах Казахстана и должны прекгасно выглядеть в славном городе Одессе. Я специально для Вас приготовила раствор лучшего качества.

Оставила меня в ожидании потрясающего превращения и стала обслуживать других клиентов.

Вскоре мне стало печь в области затылка. Я так тихонько взываю к помощи:

– Мне больно, печёт.

– Терпите, милочка, красота требует жертв, – не отрываясь от своего творения на чьей-то голове, успокаивала меня мастер.

Терплю. По-одесски слово «больно» многозначно. Когда хочешь сбить цену, говоришь продавцу: «больно». В бизнесе партнёру предлагают найти самому выход, чтобы «ему не было больно». И вообще совет по жизни: «Жить надо так, щёбы не было больно, а залететь на глупости ты всегда успеешь». Вот я и залетела. Уже не тихонько, а реву как недорезанный зверь. Все обратили на меня внимание, мастер бросила своего клиента и подошла ко мне. И что вы думаете, превращение получилось действительно потрясающее. Вместе с бигудями снимались и все мои несчастные волосы. Да ещё в придачу на затылке – настоящая рана, которая заживала у меня не меньше чем полгода. У меня законный вопрос:

– Где же много волос? Где хоть те, что были?

У неё – квадратные глаза.

– Вот здесь,– показала  машинально на пол. Но мастер есть мастер. Она быстро нашлась.

– Я же Вам говорила, что у Вас пагшивый волос! И вообще, Вы, дамочка, измучили меня.

Я уж не говорю, как я измучилась. Конечно, ни на какую встречу я не пошла ни с преподавателями, ни с друзьями. Ведь я из мест не столь отдалённых, больше была похожа на зэка, чем на главврача. Тётя Катя пару дней поделала мне наклейки с мазью. Повязала я платочек и поехала домой. В больнице выручала врачебная шапочка. Так никто и не узнал о зэковской причёске врача.

Такой-то жизненный анекдот забыть нельзя никогда. Вывод сделала на всю жизнь. Иришеньке сама подстригаю волосы. Перед мытьём мы накладываем маску из мякоти авокадо, яичного желтка, корицы и льняного масла. Ополаскиваем отваром из крапивы и луковой шелухи. После того, как она помоет голову, в руках помнёт и высушит волос, он становится волнистым, как будто вьётся от природы. Всегда много волос! Оказывается, всё просто и совершенно безопасно.

Студенческая

целина

1964 год. Ой ты, земля целинная! Уже несколько лет едут переселенцы осваивать просторы северного Казахстана. В 1964 году снаряжается большой студенческий отряд из Одессы и Киева. Едут в основном студенты строительного, политехнического и Киевского автодорожного институтов. Требуется несколько медиков. Мы с подружкой Людой Подосовской из первой группы, Женя Козлик, Жанна и ещё несколько студенток решаемся испробовать романтику. Жанна предложила мне на обратном пути заехать в Москву к её тёте. Мне всегда очень хотелось куда-то поехать, тем более в Москву. Формируется большой состав, вагонов 12. Каждый вагон – это отдельная бригада человек 30-40. Нас провожают с оркестрами, и поезд прямым направлением через всю страну мчится в Кустанай. 3 дня в пути совершенно необычно выделяются из обычной жизни. Шутки, песни под гитару – всё, кажется, несёт тебя на крыльях.

Нас определили в самый северный Камышенский район Кустанайской области. Степь – конца и края не видно. Совсем небольшие участки пшеницы. Привозят нас на центральную усадьбу в посёлок Ливановка. Здесь, очевидно, давно обосновались украинцы. Почти возле каждого дома – садик. Сразу на память приходят слова Шевченко «Садок вышневый биля хаты». Я объездила Кустанайскую область вдоль и поперёк, но такое редко увидишь.

Затем нас повезли к месту, где мы должны строить. Вокруг – степь. На горизонте появляется несколько приземистых саманных построек и в центре – большое строение – то ли будущий клуб, то ли склад, трудно сразу определить. Именно в этом строении нас разместили. Ребята сразу взялись за работу. Быстро соорудили печку, сделали навес для столовой, трёх девочек определили на кухню. Каждый день из Ливановки привозили свежее мясо, сметану, овощи, арбузы. Девчонки-повара готовили очень вкусно. У меня не всегда был хороший аппетит. Бывало, я хлебну немножко и всё. Так мне устроили протест – все отказались есть, пока я не поем, стучали ложками по столу и приговаривали: «Ешь до дна! Ешь до дна!» Никуда не денешься, съела до дна и после этого уже больше не рисковала просто лизнуть.

Работали ребята с раннего утра до заката солнца. Несколько объектов строилось в Ливановке и несколько здесь. Я была на особом положении: все как бы свои, а я – медичка. И это, возможно, интриговало многих. По воскресным дням страстные рыболовы-охотники ездили на озёра и всегда брали меня с собой. Приезжали под вечер. Озеро, окаймлённое камышами, тучи комаров, много диких уток. Ребята расставляли рыболовецкие снасти. Кто-то сооружал костёр. Иногда нам удавалось наблюдать закат. Зарево на зеркальной поверхности озера, а вокруг – необозримая степь. Совершенно неповторимое чувство восторга и свободы. Ничего не давит – ни городской шум, ни здания. Ликование красок распространяется в бесконечность.