Из ада в рай – Божий промысел. Книга 2

Я тогда училась в 9 классе, а Лёня Басенко – в 10-м. Если кто помнит Тихонова в его первых фильмах – Лёня был очень похож на него, может быть, черты лица даже более утончённые. В то время я была секретарём комсомольской организации школы и часто задерживалась. И он задерживался. Мы возвращались домой вместе. Потом он утром встречал меня всегда на углу, вместе шли в школу. Шутили, фантазировали. Я делилась впечатлениями от летней поездки в Москву…

Как-то раз он пригласил меня на вечерний сеанс в кино, но я не смогла прийти. У нас комната была с саманными стенами (кто не знает, саманы – это как большие кирпичи из глины с соломой). От сырости они разваливались. Одна стена отсырела и чуть не провалилась, пришлось срочно заделывать. Мама меня не пустила, хотя я очень хотела пойти. На второй день мне бы подойти и объяснить. Он вопросительно смотрел на меня, а я отводила взгляд. Старалась не попадаться ему на глаза. Во мне словно зажёгся огонь. Я влюбилась. Да так, что глаз не могла поднять, дышать при нём не могла.

Весь год 9 класса я ходила буквально как во сне. Часто ночи не спала напролёт. Никому о своём чувстве не рассказывала, старалась скрывать. При встрече с ним у меня всё немело, буквально ком в горле становился, я ничего не могла сказать и поэтому избегала встреч. Как-то вышла из-за угла на шоссейку. Впереди на каком-то расстоянии Лёня идёт. Обернулся, остановился, ждёт меня. Я свернула в первый попавшийся переулок. И потом всю ночь проплакала. Или однажды в районном клубе был какой-то концерт. Людей битком набито. В толпе входит Лёня, и я сразу почувствовала. Он прошёл в зал, а я потихонечку вышла. Почему я так себя вела, сама не знаю. Только мне всегда казалось, что у меня что-то не так, и он обратит внимание на моё не так: то прыщики на лице, то одета довольно скромно. Да ещё зимой в кирзовых сапогах. Сейчас молодым девушкам и представить невозможно как это смотрится: маленькая и в тяжёлых солдатских кирзовых сапогах. А он всегда как денди. На Украине грязь, чернозём – трудно пройти, не испачкав обувь. А он словно летал. Всё на нём было безупречно. Высокий, стройный, глаза черные, когда смотрел на меня, в них было столько нежности и тепла, что у меня всё немело, хотелось просто испариться.

Конец года, прощальная линейка. Выстроили всю школу, и почему-то директор школы Фёдор Ефимович распорядился, чтобы знамя школы нёс лучший ученик (а он закончил с медалью) и передал знамя как эстафету мне. Причём это мероприятие было без предупреждения. Я чуть не упала. И опять всю ночь проплакала. Я так думаю, что это была любовь, которая пронизывала всю меня и отражалась в моей ауре. Иначе как объяснить: я всеми силами прятала своё чувство, а многие взрослые замечали. В августе перед школой я пошла делать стенгазету. Выхожу – вижу, Лёня идёт, я быстренько вернулась, нырнула в дверь, чтобы он меня не заметил. Оказывается, он поступил в Ленинградский кораблестроительный институт. А дальше – совсем абсурд. Я сейчас вспоминаю и не знаю, как оценить себя – супердура или суперумная. Но с позиции современного взгляда такой поступок не описан в мировой литературе и явно заслуживает чемпионского звания по глупости.

Через какое-то время Лёня присылает письмо на школу, в котором обращается, в частности, к ученикам нашего класса. Директор школы отдаёт мне письмо, чтобы обсудили в классе, и я дала ответ. Это – ещё одно подтверждение, что он как взрослый человек догадывался о моём состоянии. В письме Лёня описывает как интересно учиться, какой красивый город Ленинград.

Когда читали письмо я не проронила ни слова и вообще была в облаках. Молча взяла письмо домой и там наедине, чтобы никто не видел, целовала его. Я чувствовала, что оно было в его руках. Но что ответить? Я сразу представила, во-первых, что я не смогу поступить. Тогда очень строгие были правила при поступлении, требовался рабочий стаж 2 года. Я училась хорошо, но у меня был отвратительный почерк. Вот -отзыв от моей институтской подруги: «Анка, получила твоё письмо, 10 раз читала, половину поняла.» И тут ничего не поделаешь. Я и на медаль особенно не рассчитывала по этой причине. А при поступлении, как говорится, прежде всего обратят внимание на форму. Мне 5 не получить, а меньше и пытаться не стоит. У Лёни был очень красивый, круглый, ровный почерк, к тому же он – медалист. Мне поехать и не поступить – только опозориться. Придётся с высоко поднятой головой лучше отработать 2 года. Ответила я ему очень небрежно и, несомненно, глупо, в духе того времени и патриотизма: «В наше время нужны рабочие руки, и нас призывают 2 года отработать, а потом уже учиться». Что тут скажешь? Глупость непревзойдённая. Разве что его ответный шаг.

На зимние каникулы он в сопровождении директора школы пришёл в наш класс. Меня словно кипятком ошпарили. После звонка его обступили ребята. А я, пользуясь обстановкой, выбежала, и домой. Через два дня в районном клубе ставили пьесу «В неділю рано зілля копала». Впереди меня на рядов 5-6 сидел Лёня с родителями. В морской форме, просто ослепительный. Я могла наблюдать только издалека. Рядом сидел мужчина, он заметил: «Эта девушка влюблена по уши». Действительно, я пыталась скрыть своё чувство, делала много глупостей. Но моя любовь словно светилась изнутри и выдавала меня с головой.

После окончания школы у меня в аттестате было две «4» и, естественно, я медали не получила, как и предполагала. К отъезду готовилась заранее. Через 2 дня после выпускного вечера вместе с 13 учениками нашего класса и соседней школы №1 по трудовому договору завербовалась на Донбасс и отработала там год дорожной рабочей-асфальтоукладчицей. Лёня приехал летом, узнал о моём поступке и бросил Ленинградский кораблестроительный институт. Вот уж такого я, конечно, не ожидала. У него действительно было сильное чувство ко мне. Я не представляю, могли бы мы, оставшись наедине, преодолеть естественное влечение и не наделать глупостей. Возможно, действуя подсознательно, я такой ценой предотвратила по тем временам катастрофический поступок.

Конец этой истории. Когда я была на 3 курсе Одесского мединститута, мама мне написала, что её пригласили на свадьбу к Лёне и сказали: «Не довелось быть сватами». Для мамы это было неожиданное приглашение. У нас не было с ней доверительных отношений, слишком суров был у неё характер. Она ничего не подозревала о моей любви. Лёня уже тогда учился в Киевском мединституте. Так мы стали коллегами. Последний раз я его видела, когда приехала в Златополь в отпуск из Кустанайской области. Автобусная остановка находится на большой базарной площади. Я стою на одном конце, а он с женой и маленькой девочкой на другом. Я выглядела вполне подходяще для встречи. Лицо чистое, модная причёска, платьице, которое я сама пошила, облегало мою словно выточенную фигурку, на ногах – австрийские красного цвета лодочки на высоком каблучке. Я смотрю спокойно, уверенно, и в моём сердце самые добрые пожелания ему, его супруге и его дочери. Подойти я не решилась – зачем шевелить прошлое. Подошёл мой автобус, и я уехала. В 1983г у меня в гостях в Алма-Ате была Елена Никитична, наша учительница русского языка и литературы. Я спросила её о Лёне. Она мне поведала печальную весть: он работал хирургом и подрабатывал на скорой помощи. Попал в аварию и получил травму позвоночника. Я долго молилась о нём. У меня не было чувства ревности, было чувство вины.

Практически, он всегда был со мной. Это – моя виртуальная любовь по жизни. Сейчас мне 76 лет. В жизни было всякое: предательство, унижение, верная дружба с сокурсником Володей Решетняком длиной почти полвека. Его огромная моральная поддержка с помощью музыки прошла через всю мою жизнь. Если кто-то приходил в гости, я включала его записи. А там такие были романсы, что я вполне могла представиться некогда любимой. Но это было совсем не так. Мы были верные друзья-сокурсники – и такое может быть между мужчиной и женщиной… Я – талантливый слушатель, а он – обладатель совершенно индивидуального баритона и цыганской манеры пения. Провожая меня на Целину, он подарил мне много кассет с превосходными записями итальянской, испанской, немецкой музыки и, конечно, песнями в его исполнении, которые слушали я и моя подруга, коллега Евгения Ивановна в Кустанайской области. Володя до сих пор работает заведующим нейрохирургическим отделением в Одессе. Я поддерживаю дружеские отношения с ним и его семьёй. Но пожар любви больше не зажёгся. Я помню образ Лёни Басенко так ясно, как будто никогда не расставались. Уверена, он помнит меня, потому что назвал дочь Аннушкой. Не знаю, возможно ангел-хранитель оторвал меня от рокового шага. Но те испытания, через которые мне пришлось пройти, навряд ли могли сохранить нас вместе. Жизнь прошла, как прошла. Я ничего не знаю о Лёниной судьбе. Но память о прекрасном юноше всегда со мной. Господь не оставил меня без любви. В награду я получила такую заботу, такую нежную любовь доченьки, что период старости для меня – лучшее время в моей жизни, и я стараюсь делать всё, чтобы она была наполнена смыслом, добрыми поступками и приятными воспоминаниями.

Я – строитель дорог в Горловке

Я написала о работе кайлом, лопатой так светло и бравурно, что многие подумают: «Ну, не может быть. Тут впору ныть и проклинать судьбу. А она соловьём заливается. Понятно, романтики едут «за туманом и за запахом тайги». А она что, за запахом асфальта!!?» Выходит, что так. Поэтому я решила поместить фотографии живых свидетелей и здесь привести тексты, написанные на обратной стороне. Фотографировались мы очень редко. Вот – всё, что у меня есть.

Итак, по порядку: 1) Я со Светой на рабочем месте. Прошу обратить внимание: в кармане вельветовой курточки – блокнотик для регистрации машин с грузом. На парадной фотке Светочка мне подписала:

«На память дорогой Анечке от Светланы. Пусть ветер шумит у нас под окном, пусть злится холодная вьюга, пусть люди забудут о нас с тобой, но мы не забудем друг друга. 18.12.1957 года. Горловка. 44 общежитие»

2) Шурочка, моя подружка-мамочка, подарила мне фото перед моим отъездом, подписала так:

«Аннушка, родная, как мне будет тебя не хватать всю жизнь. Мы всегда весело жили. С кем мне теперь делить печаль!? Успеха тебе и счастья. Шура 30 мая 1958 года».

3) На фото «Привет из Донбасса» от Аллы подпись пророческая:

«На долгую и добрую память дорогой подружке Анечке от Аллы.     Аня,

Ты пойдёшь по широкой дороге далеко, далеко от меня. Но я в жизни своей одинокой никогда не забуду тебя. Анечка, вспоминай нашу весёлую жизнь на Донбассе.

Г. Горловка пр. Ленина 51 18.04.58г. А.Бочарова.»

Подпись на соседней фотографии:

«На память дорогой подружке Анечке от Тамары:

Вспомни меня, когда утром проснёшься, тихо откроешь глаза, вспомни меня, когда вечер настанет, в небе взойдёт луна. Кондратьевка в лесу. Здесь мы работаем 16.04.58г.»

Начинаю рассказ о моей трудовой жизни. На Донбасс собрались ребята не только из нашего класса, но и из другого и двое мальчишек из школы № 1. Приехали мы в Горловку. Поселили нас вначале, так скажем, в перевалочный пункт до распределения по участкам. Первое, что меня поразило и ужасно резало слух – все кругом матерились, и это казалось очень неприятным. Но со временем ненормативная лексика стала привычной, нормативной, и я сразу стала своим человеком. После нескольких дней пребывания в изоляторе нас отвезли в шахтёрский посёлок Калиновка, определили в общежитие и, наконец, повезли в бригаду строительства дорог. Бригада состояла из двух подразделений: мужская – бордюрщики и женская – подготовка дорог и укладка асфальта. Как инструмент использовали специальную ковшовую лопату в виде сердечка, кайло и для разравнивания щебёнки и асфальта деревянный инструмент типа грабель, но без зубцов, а с ровной поверхностью. Пополнение выглядело вполне привлекательно – здоровые, крепкие ребята. Только я и моя подруга Света Павычан, небольшого роста и худенькие, произвели на рабочих довольно сомнительное впечатление. Как эти детки с лопатой будут управляться? Ведь заработок делится на всех поровну. Решили нас испытать на прочность и силу духа. Всем дали обычные лопаты, а нам почему-то огромные. Я даже не знаю, где они их взяли, потому что больше никогда в жизни таких не видела. Бригадир Валентина Петровна вручила их нам перед всем коллективом торжественно:

– Ну, юный рабочий класс, покажите всем как нужно работать. Вот специально для вас комсомольские лопаты.

Ирония была очевидной. Перешёптывание и косые взгляды красноречиво говорили «как нам рады.» Что ж, ростом не удались, но характер проявили. Мы молча взялись за работу. Хорошо, что первое время пришлось разбрасывать асфальт. Если бы щебёнку, у нас бы точно не получилось. День бросаем, второй бросаем молча, не хуже других. На третий наши запястья опухли. Потом бригадир увидела и смиловалась, заменила на обычные, как у всех. Сомнений в нашей работоспособности больше не возникало никогда.

О, с каким аппетитом мы ели в столовой! Через две недели приехала мама посмотреть, как я устроилась. Мы, весёлые, уплетаем первое, второе блюда. Она такого аппетита у меня никогда не видела и, успокоившись, уехала домой. Через месяц все здоровые, сильные ребята уехали обратно. Им показалось, что очень тяжёлый труд. Да и заработок был не такой, за каким ехали. А мы со Светой остались и со временем так втянулись, что было нетяжело разбрасывать щебёнку, шлак, разгружать бортовые машины, когда надо нагружать самосвалы землей и т.д. Тогда много было ручного труда… Как-то я разгружаю бортовушку со шлаком (это отходы производства цемента, там были и огромные валуны застывшей массы). Я этот валун с метр длиной и так, и эдак, с трудом поддаётся. Приехал посмотреть на наш труд прораб. Не выдержал, ловко вскочил на машину и быстро справился с этим валуном. Это было в начале моей карьеры. Но вскоре откуда сила взялась – не знаю. Я легко разгружала машины. Как-то все ушли на обед, пришло 7 бортовушек со щебёнкой. Простоя не должно быть. Пока вернулись, я разгрузила 6 и была рада, что у меня так ловко и быстро получается.

После Пётр Васильевич не раз наблюдал, как я разгружаю машины, и добрая улыбка озаряла его лицо. Он даже предлагал мне поступать в дорожностроительный институт. Я подумала, что эта работа не для меня. Основная функция управленцев, бригадиров, прорабов, начальников участка и даже работников треста – это в конце месяца закрывать наряды так, чтобы что-то заплатить рабочим. Иногда они засиживались до полуночи, придумывая откуда приписать объём не проделанной работы, потому что расценки были очень низкие, и мы получали довольно мало. Большинство девочек в бригаде приехали за тем, что и я – за рабочим стажем, и мы в этот спор не включались. Но были и местные, и те, кто хотел что-то заработать. Они спорили довольно жёстко. Эта функция не для меня. Мне по душе самой работать, отвечать за себя. И вообще, мой любимый инструмент лопата навсегда остался в фаворитах.

Вначале мы какое-то время жили в Калиновке. Там было какое-то производство, выделявшее резкий запах сероводорода. Рядом находилось шахтёрское общежитие, которое славилось хулиганскими поступками шахтёров. Здесь в основном работали в шахте бывшие заключённые. Нам было страшно за порог выйти. На работу и с работы нас возили на бортовых машинах. Приезжаем – в туалет на улице и быстро закрываемся, сидим тихо как мышки. Если куда-то идём в кино, за нами приходили дружинники и провожали нас туда и обратно. Как-то помню, я лежу в постели с перевязанной головой (Страшная головная боль и рвота – такие приступы были у меня и в институте, и на Целине, и в Алма-Ате. Всё перетерпела, но без всякой поблажки на работе). В тот момент моих страданий, я не знаю как, вошёл пьяный шахтёр и ко мне, вытаскивает нож и говорит:

– Сейчас я тебе кишки выпущу – зарежу.

Я совершенно спокойно отвечаю:

– Режь, пожалуйста. Может я больше не буду мучиться.

Он опешил, стоит – решает, что делать с этой девушкой. У меня опять рвота. Тут пришли девочки и наши дружинники. Нас на второй день перевели в Горловку в другое общежитие. Там было спокойно. Мы сами могли ходить в магазины, в кино. Приехали мы в конце июня, а в конце августа нас послали в колхоз в Славянск на помидоры. Я помню не только помидоры, но и как там пели украинские песни местные девчата. Як заспівають «Ой, у зеленому садочку, там соловейко щебетав…» або «Посіяла огірочки близько над водою», казалось, воздух дрожал. На знаменитом славянском базаре я купила себе крепдешин на платье и кирзовые сапоги на зиму. Так в этих сапогах и «дівувала» и в Горловке, и в Златополе, и в Капитановке.

Я до сих пор вспоминаю, как легко и весело мы переносили любые трудности. Например, задерживают зарплату. Продукты кончаются. Собираем все остатки разных круп и варим кашу. Последний бублик – на абажур, и смотрим: еда есть, правда, достать невозможно. Самая тяжёлая была работа, когда ночью поднимали разгружать вагоны со щебёнкой. Это в начале перестройки, помню, передавали, что там где-то простаивают вагоны с продовольствием или ещё с какими-то товарами. У нас это был аврал: пришли вагоны – нужно срочно разгружать, ибо за простой нужно платить. На вагон ставят по два человека, без учёта маленький человечек или большой. А щебёнку разгружать очень трудно – бьёт по лучезапястным суставам. После разгрузки приезжаем в общежитие, буквально язык не ворочается. Часа два отдыхаем и на работу снова.

В этом общежитии у нас в комнате протекал потолок. Мы сдвигали кровати, шли вниз в прачечную, брали тазики, корыта и с грохотом и со смехом поднимались на второй этаж. Расставляли под ручейки с потолка посудины совершенно без тени нареканий на невыносимые условия. Вот что значило молодость и здоровый дух. В комнате нас было трое: я, Света и Шура, мой добрейший друг. Если что-то оставалось последнее, она старалась приберечь для меня. Она была довольно крупная, сильная, но был у неё один физический недостаток – выбитый глаз. Не вдаваясь в подробности, она сказала, что это случайно получилось у её матери. Черты лица правильные, можно сказать мадонна, но дефект на лице её очень смущал. Я всегда поддерживала весёлое настроение, и она говорила, что ей со мной очень хорошо. Моя солнце – Светочка встретила хорошего парня, который, по всей видимости, имел серьёзные намерения. Вечерами у них свидание, а я больше с Шурой. Поболтаем обо всём или пойдём в соседнюю комнату слушать, как поют девчата. «Ах, рябина кудрявая», «Вот кто-то с горочки спустился» или «Куда ведёшь, тропинка милая» и много других задушевных русских песен пели две девочки красиво, в два голоса, под гитару. Я тогда не пела. Это сейчас, конечно, я бы не удержалась… Часто вспоминала Лёню и делилась своим секретом только с Шурой. Моя милая, добрая Шурочка, ты была для меня и подружка, и мамочка. Не только старалась последний кусок хлеба сберечь для меня, но и зимой делала за меня то, что я просто физически не могла. Разгружать, нагружать, кайловать у меня получалось. А вот зимой долбить мёрзлую землю ломом – ну никак! Лом меня не слушался. Нас иногда посылали долбить ломом квадратные ямы 1,5 х1,5 и глубиной 2 метра. Мёрзлая земля поддаётся с трудом. Я бью ломом, а он отскакивает без всякого результата. Всегда долбила Шура, а я только выбрасывала землю.

Зимний сезон – очень неудобный. Определённой работы нет. То шлакоблоки заставляли грузить обычно стандартного веса 20кг. Мне сейчас и представить трудно, как я поднимала на самосвал эти шлакоблоки, а кто-то принимал их и укладывал по порядочку. Или один раз послали даже бордюры таскать 200кг вчетвером. Но потом поразмыслили, что это не для девушек 18 лет, и на мужское дело нас больше не посылали. Словом, работа тяжёлая, заработки совсем небольшие. А нам было всё нипочём. После такой работы домой вернёмся, а у нас как в некотором царстве, в некотором государстве потолок да стены переливаются алмазами. Всё замёрзло, покрылось инеем. Царство Снежной Королевы. Почему-то в нашей комнате не только потолки протекали, но ещё и батареи не грели. Чтобы было теплее, мы сдвигали кровати, складывали все одеяла и так благополучно перезимовали. Только весной нас переселили в другую комнату, а там начали ремонт.

Возили нас на разные объекты на бортовушках. Были у нас в бригаде голосистые девчата. Только сели, и сразу песни. Вот где поистине правда, нам песня строить и жить помогает. Возможно, благодаря ей я всегда была в хорошем настроении. Мне в трудовую книжку записали «дорожная рабочая-асфальтоукладчик». Это совсем непохоже на строительство дорог сейчас. Вначале нам нужно было подготовить тротуары: мы кайлом долбили всю землю и крупные камни грузили на машины, потом завозили щебёнку, мы разравнивали, каток утрамбовывал, потом – битум, более грубой структуры, чем асфальт, и, наконец, асфальт. Машина подъезжала, высыпала, а мы разносили вручную, планировали, т.е. ровняли, каток утрамбовывал, и процесс закончен. Этот заключительный процесс был самым лёгким и оплачивался дороже. А главное, результат всего труда – налицо. Мы всегда радовались моменту завершения строительства какого-то участка дороги. Иногда нас посылали асфальтировать в богатые коттеджи. Но сколько я помню, нас ни разу никто не угощал. Разве что, воды выпросишь. Да и смотрели на нас с пренебрежением, как на рабов. Мы тоже в долгу не оставались, подшучивали над ними. И тем не менее без всякого хвастовства могу сказать, что мне эта работа нравилась. Возможно, потому что был дружный коллектив. Плюс к тому, ты всегда видишь результат своего труда, и отсюда – прилив физических сил.

Кто-то подумает: «Вот оптимистка нашлась. Лапшу на уши вешает!» Но это – истинная правда. Я сама часто задумывалась, отчего такие радостные воспоминания. Поняла здесь, в Ковентри. Мы с Ириной как волонтёры с такими же добровольцами ходили чистить речку Сау.

Я думаю, что это работа только для волонтёров, ибо ни за какие деньги ни я, ни Ирина не стали бы вытаскивать из речки как из помойки всякую гадость. Я уже тяжести не ношу, только палочкой с захватом мусор собираю вокруг. А Ирина всегда, как определили фронт работы, одевает высокие сапоги и идёт прямо в речку. Оттуда достаёт вместе с другими волонтёрами и матрасы, и ковры, и тележки, и железные ворота и т.д., столько гадости вонючей! Потом всё это собираем в большие кучи. Вы бы посмотрели на лица этих людей! Более счастливых я не видела! Возможно, это особый вид богослужения?! Да и невозможно себе представить, чтобы такую грязную работу выполнять с унылым видом. Я думаю, дело в общем позитивном настрое, в понимании, что ты служишь природе-матушке, и тогда любые сложности легко и с радостью преодолеваются, и силушка берётся свыше, и благодать нисходит к тебе в самую душу.

Я не всегда порхаю в эйфории. В следующем моём повествовании «К цели через неимоверные испытания» я опишу, как одиночество и людское глумление довели меня до крайней степени депрессии – жить не хотелось. Но в строительной бригаде Горловки меня признали как равную среди равных строителей дорог. Меня даже назначили отметчицей самосвалов. Подъезжали машины, я должна была показать, куда высыпать щебёнку, и отметить в блокноте номер машины и сколько щебёнки привезли. Так объяснять долго и не все понимают. А крепкие слова все понимают, как говорится, с полуслова. И я разболталась. Потом ввели закон: кто скажет матерное слово – 20 копеек в копилку. Я это предложила и поначалу несла убытки. Но всё-таки свою речь со временем значительно почистили все девочки.

Летом мы одевались кто в чём: кто в старенькое платьице, кто юбку с кофтой. Тогда такой моды на брюки ещё не было. Зато зимой нам выдавали ватные брюки и фуфайки. Видок, скажем прямо, обворожительный. Как-то, получив получку, мы решили заглянуть в кафе. К нам долго не подходили. Наконец подошёл официант

– Деньги девушки вперёд.

– За что такое недоверие к рабочему классу, господин хороший!? Мы для Вас дороги строим, а Вы к нам с презрением. Пойдём, девчонки!

Мы посмеялись и рабочей столовой больше не изменяли.

Как-то на обед девчонки пошли вперёд и зовут меня. Мне нужно было перейти через две трамвайные линии. Один трамвай прошёл, и тут встречный. Звук предыдущего ещё остался, я не заметила и прямо под трамвай. Оказалась под сеткой. Очевидно, если бы не мой спецкостюм, проскользнула бы под колёса. Меня вытащили, привезли в общежитие. Через час приехал прораб, беспокоился и начальник участка. Словом, стала я героем дня № 1, не ходила на работу 3 дня. Все беспокоились, как я себя чувствую. А ведь забота – это так приятно. Я помню и другую ситуацию. В больнице мне поручили доклад на городском обществе рентгенологов (собственно, я почти всегда, как подходила очередь нашей больницы, была штатным докладчиком) Но на тот раз у меня поднялось давление выше 200. Подхожу к заведующей Вере Михайловне, сообщаю: