Запрети себя любить

Я иногда скучаю по домашнему уюту, который не получается создать в этой комнате. Здесь слишком мало моего личного. А то, что есть, сливается с другими людьми, живущими по соседству. Общежитие – место объединения людей. И в то же время именно оно рознит их так, как ничто другое. В толпе легко затеряться и потерять свою уникальность. Но можно держать её внутри и не показывать никому. Я привыкла прятаться на людях. Находясь в компании, всегда существую внутри себя. И доверчивая, и пугливая одновременно.

А Юлька знает меня. И пытается понять. Поэтому только с ней я могу поговорить по душам.

– Что он сказал тебе? – спрашивает она, конечно, имея в виду Пашку. – Ты после его ухода совсем никакая. Обидел? Гадостей наговорил?

– Да. А чего ещё от него ожидать?

Повторяю фразу, слышанную много раз от других. Но сама я в это не верю.

Не верю, что он во всём такой плохой, как о нём говорят. Я знаю его другим.

Я помню.

– Ксюш, – продолжает разговор Юлька, – если ты от него ничего хорошего не ждёшь, тогда зачем подпускаешь его так близко? Скажешь, что дело в сексе, – не поверю. Может быть, он и мастер (я не знаю), но это точно не повод. Особенно для тебя.

– Нет, дело не в этом.

– А в чём? – Юлька смотрит прямо и вопросы задаёт напрямую. – Ты его так сильно любишь?

Киваю еле заметно.

– Да, первая любовь – она такая… – Юлька подсаживается ближе.

Чайник давно закипел и выключился, но нам обеим всё равно. Сидим рядом, склонив друг к другу головы и вздыхаем. Две подружки, одна из которых – дура.

– Так что он тебе сказал, Ксюш? – вновь спрашивает Юлька. – Впрочем, если не хочешь, то не отвечай. Это личное.

– Наговорил столько всего!.. – вспоминаю я. – Что я знала, на что шла. Что оставаться со мной он не собирается. И всё в том же духе.

– Ясно. И что ты думаешь делать?

– Хороший вопрос. Если по правильному – забыть его, вычеркнуть из своей жизни и продолжать, как ни в чём не бывало.

– А если по-настоящему?

Молчу и отрицательно мотаю головой. Всё, слова иссякли. Дальше за меня говорят наполненные слезами глаза. Я ждала их раньше, но слёзы тоже коварны. И проливаются не всегда, когда этого хочется. Я не люблю плакать на людях. Мне сразу становится стыдно. Даже перед Юлькой. Но она, кажется, готова заплакать вместе со мной.

– Ксюш, честно говоря, я не знаю, что посоветовать в такой ситуации. Сказать «забудь» – просто, если сама ничего подобного не чувствую. Ты влюбилась в него – что ж… Прими как есть. В этом ничего плохого. Наоборот, любовь придаёт человеку сил, окрыляет его. Конечно, хочется, чтобы она была взаимной. Хотя насчёт этого я не совсем уверена. Твой Пашка – очень мутный тип. Но что-то в нём есть такое… – она замялась. – В общем, я думаю, он врёт, и ты ему небезразлична.

Вытираю слёзы.

– С чего ты это взяла? – спрашиваю, в надежде услышать что-то, что убедит меня в правоте Юлькиных слов.

– Ну, я тебе об этом давно говорила. Он точно питает к тебе симпатию. И, возможно, нечто большее. Только что-то ему мешает признаться в этом. Даже не тебе признаться, а себе самому. Как будто это сделает его другим… слабым, что ли…

– В глазах этой Милады?

– Её присутствие тоже играет роль, – соглашается Юлька. – И она ему для чего-то нужна.

– Больше, чем я?

– Получается так.

По сути, Юлька подтверждает то, о чём я и сама думаю. Да, Пашка, далеко не положительный герой. И у него много недостатков. И сам он весь порочный. Но иногда, ловя на себе его взгляд, я ощущаю что-то, что он тщательно пытается скрыть. Он прячется за маской грубости, дерзости, жестокости. Ему привычен этот образ. Лучшая защита – это нападение. И Пашка это знает наверняка. Что же такого у него там, внутри, в самой глубине его сердца, что он так хочет это скрыть? Он ведь не всегда злой. Каким он был тогда, в ночном парке!.. Выпал первый снег, и всё совершилось впервые. Я помню каждую деталь. И вряд ли когда-нибудь забуду. Первая любовь, первый мужчина… А я бы дорого отдала, чтобы он стал единственным!..

Юлька спала у меня, и утром мы благополучно прогуляли первую пару. Потом вторую. А когда собрались идти на третью, в дверь постучали.

– Привет, девочки, – в комнату заглянул Фауст, и Юлька, увидев его, сразу отвернулась. – Новость слышали?

– Здесь каждую минуту новости, – пробурчала моя подруга, недовольная его появлением.

– Я про конкретную новость. Это связано с Женьком Селивёрстовым.

– Что с ним? – встрепенулась я.

– Значит, не слышали… – протянул Фауст. А Юлька вскинулась на него.

– Да не тяни ты! Говори, что за новость. Нам в универ надо уходить.

– Женёк в аварию попал. На машине разбился.

– Насмерть?! – вскрикнули мы одновременно.

Фауст (зараза!) нарочно выдержал театральную паузу, а потом ответил: «Нет».

– Слава Богу!..

– Его доставили в нашу областную больницу. Переломы, ушибы. Вроде, ничего страшного. Жить, короче, будет.

– Вот и хорошо, – Юлька взяла меня за руку, давая понять, что разговор окончен. – Идём, Ксюш.

– Подожди, – я остановила её. И обратилась к Фаусту. – В какой он палате? Его можно навестить?

– Можно. Я сегодня как раз туда собираюсь.

Сомнений нет. Решение принимаю мгновенно.

– Я с тобой!

Юлька смотрит на меня с немым вопросом в глазах. Но я точно знаю, что поступаю правильно. Не только ради Евгения. Мне самой это нужно.

– Поехали, – говорит Фауст и выходит первым. Я – следом за ним. Слышу, как в замке поворачивается ключ.

– Подождите меня, – Юлька нагоняет нас. – Вместе поедем.

Универ сегодня обойдётся без нас.

Евгений

Мир померк и остыл. Люда, лица, тени… Приходят и уходят, не оставляя за собой след. Я их не вижу и не слышу. Словно в полудреме, на самом деле так пытаюсь от всего отгородиться. Если притвориться идиотом, жить становится проще.

Маму попросил уйти. Хватит быть сиделкой при мне живом. На ноги сам встану, пройдусь и снова лягу. Не потому что силы нет, а потому что желание иссякло. И воля вместе с ним. Леха ушёл в небытие, а меня здесь ещё что-то держит.

Отец не появляется второй раз. Вот уж кто осуждает меня больше всех. Нет, вру. Больше всех я сам себя осуждаю. Только в суде моём толку никакого. Всё уже свершилось.

Доктор с каждым днём отмечает улучшение здоровья. И удивляется моему мрачному состоянию.

– Евгений, тебе бы радоваться надо, – говорит он. – В рубашке родился.

Я бы радовался, если бы не тот другой, для которого рубашки не нашлось.

За окном зима. Больница находится в лесу, и пейзажи здесь, конечно, красивые. Глядя на них, я пробую сочинять, но рифма совсем не идёт. Кто говорит, что вдохновляется окружающим миром, тот врёт. Его нельзя отыскать нигде (вдохновение), кроме как внутри себя. А если там пустота, о чём тогда речь?

Дверь со скрипом открывается. Петли ржавые, почти как у нас в общаге. Вваливается целая толпа народу. Я вначале глазам своим не верю. Первым подаёт голос Фауст.

– Дружище! – кричит он и, раскрыв объятия, идёт ко мне.

– Осторожнее. Плечо ещё болит, – предупреждаю его.

– Да на тебе, как на собаке! А нас пугали – шрамы, ушибы, – Фауст осматривает меня словно девку на выданье. – Хорош!.. Как тебя угораздило, рассказывай.

– Пить надо меньше.

Я смотрю через его плечо. Две девушки, одна из которых мне хорошо известна. Её буквально на днях вспоминал. Вот и пришла. Волосы длинные заплетены в косу, взгляд кроткий. Хорошая она, милая. Заметив, что я на неё смотрю, шагнула вперёд.

– Привет, – улыбнулась, и чуть покраснела. – Как ты?

– Живой и почти целый.

Удивительно – рядом с ней мне вдруг захотелось улыбнуться. Я вспомнил, что ещё не всё потеряно в этой жизни. И если отыскать новый смысл, можно воспрянуть духом. Ушёл друг детства, но взамен придёт кто-то другой. Так и забвение приходит после утраты. Ко мне, как оказалось, слишком быстро. Может, я не горевал по-настоящему? Может, я вообще на это не способен? Отец прав: я пустой человек. Перевёртыш.

– Когда тебя выпишут? – спрашивает Ксюша. Ей это, правда, интересно. Я вижу, как она внимательна ко мне. Не та, что была раньше, в самом начале знакомства. Там её Пашка спутал, голову своими идеями задурил. Он умеет пыль пустить в глаза. Особенно маленьким девочкам. Но Ксюша неглупая, его, надеюсь, быстро разгадала. А раз так, у меня ещё может быть шанс.

О чём я только думаю, стоя в больничной палате с босыми ногами в старых домашних тапках и выцветшем синем трико с оттопыренными коленками? Отец подогнал. Сказал: «Здесь не салон, выбирать нечего». Вот и красуюсь теперь. Разве в таком виде гостей принимают? Евгений…

Фауст ещё что-то спрашивает. Видя, что я отвечаю неохотно, переключается на общих друзей. Толян уже в столице. Через месяц, не раньше, приедет. А если понравится, то надолго останется. До летней сессии, как минимум. Надеется её вместе с зимней одним махом закрыть. Не знаю, как у него это получится. Отличником никогда не был. И красноречием, как Юрец, не отличается. Умный только Пашка. Он же и самый вредный.

Словно в подтверждение моих мыслей дверь открывается едва ли не с пинка, и на пороге предстаёт сам товарищ Сазонов. Очень в тему, как всегда. И я не знаю, радоваться его приходу или нет.

– Какие люди! – на весь коридор кричит он. Не помню, чтобы Пашка когда-нибудь говорил тихо. Ему нравится привлекать внимание. И плевать, что в соседней палате кому-то делают процедуры, а кто-то, может, уже спит. Пашка пришёл – значит, все должны это увидеть и услышать.

Он хорошо одет. Не то, что я. И причёсан. Любит выглядеть «с иголочки». Похож на местного франта. Меня это в нём бесит. Но я никогда не говорил. Пашку не переделать. Да он и слушать не станет.

Наглым взглядом всех по очереди окидывает, ни на ком не задерживается. Фаусту пожимает руку, потом – мне. В его больших меняющих оттенок глазах мелькает что-то похожее на сочувствие. Хотя, наверное, мне это только кажется. Пашка и сочувствие – рядом не стоят.

– Извини, что не пришёл раньше, – говорит он. – Дела семейные.

Фауст тут же подхватывает.

– Семейные, говоришь? Когда жениться успел? Почему нам не сказал?

– Скажу, когда время подойдёт, – отвечает Пашка, не оборачиваясь к Фаусту. Он смотрит на меня. – Когда выписывают?

– Через неделю обещали. Руку вправили, остальное само заживёт.

– Это хорошо. Как другие – те, с кем ты ехал?

Вот этого не надо было. Судорожно сглатываю. Пашка всё видит. Каждый жест ловит.

– Пацан один погиб, – охрипшим голосом произношу я. – Друг детства.

– Жаль… – у Сазонова в лице ничего не меняется. Какая жалость, чёрт возьми?! Он Лёху никогда не знал. Какое ему дело до одного погибшего парня, если каждый день таких, как он, сотни погибают?

Я не хочу говорить с Пашкой. Становится противно. На выручку приходит Фауст, заметив, видимо, мою неприязнь. Подходит ближе и встаёт между нами.

– Ладно, Женёк, для нас главное, что ты жив.

В его искренность я почему-то верю. Фауст, конечно, не подарок, но гадостей мне точно никогда не делал. А Пашка… Опять ищу глазами Ксюшу. Она совсем притихла, прижалась к своей подруге. Чувствует себя, наверное, не в своей тарелке. Общество Сазонова её тоже напрягает. Но я же не могу сказать ему, чтоб ушёл.

Ситуацию спасла медсестра, которая, войдя в палату, с удивлением обнаружила четверых гостей.

– Вам придётся выйти, – сказала она. – Больному надо ставить капельницу.

– Опять? – однако, иду к своей кровати, сажусь и снимаю тапки.

– До конца недели, – объясняет медсестра, быстро орудуя приспособлениями. Она ловко управляется со всем, а перед уходом напоминает ребятам: «Больному нужен покой. Приходите завтра».

– Как скажете, – Пашка шутливо раскланивается. А она чуть улыбается ему в ответ. Вот чертяка! Он и здесь найдёт себе приключений.

– Пока, народ! – говорю я, лежа на спине. – Вы молодцы, что пришли.

– И ты будь молодцом, – вторит Фауст. – Поправляйся. А то на гитаре некому играть. Я, знаешь, как по твоей мелодии соскучился?

Улыбка моя получилась грустной. Гитара… Любимый инструмент. Может, ей удастся меня вылечить?

Они все выходят в коридор. А я закрываю глаза и забываюсь коротким сном. В голове звучит мелодия «Я гитару на нежность настрою…»1

Подруга моя верная. Во сне к тебе лечу!..

Павел

Чувствую себя не в своей тарелке. В этом долбанном офисе, в этом долбанном пиджаке самого модного фасона, который мне подбирала Милада, среди этих долбанных людишек – моих новоиспеченных коллег! Внутри меня бурлит злость, и я с трудом сдерживаю себя. Вспомнил о тех днях, когда я работал бок о бок с Полиной. То место, по сути, я тоже получил в подарок. Девушка постаралась. Да и в «Территории» меня держали благодаря тому, что админ (сука!), оказывается, близкий друг моей ненаглядной.

Вот и весь рассказ. Чего я добился сам за время самостоятельной жизни? Везде лазейки, знакомства, протектораты. Нет ничего настоящего. Так получается, что единственное место, где я мог быть самим собой, это пресловутое студенческое общежитие. Там меня никто никуда не двигал. Если только в очередь за рюмкой. Но я прохода не давал. Самому казалось мало.

И сегодня придя в этот до белизны начищенный офис (языками его, что ли, вылизывали?), я смог высидеть только до обеда. Потом написал заявление и отправился на больничный. До завтрашнего утра. А дальше посмотрим.

Мне обязательно нужно во всём разобраться, иначе я просто свихнусь. Навалилось всё сразу, и я почти готов был свалиться под этими ударами. Но решил, что так дело не пойдёт. Надо вставать и идти. Или я не Пашка Сазонов, в конце концов?

После работы решил поехать навестить Евгешу. Нехорошо получается – друг в больнице, чудом избежал смерти. А я даже ни разу к нему не зайду? Так только чмо самое настоящее поступает. Евгеша – он ведь добрый парень, незлобивый. Вляпался, конечно, сам виноват. Юрец мне кое-что рассказал. И то, что авария не прошла без последствий, я тоже знаю. Надеюсь, папаша его дело замнёт. И Евген, как всегда, выйдет сухим из воды. Честное слово, я ему этого желаю!

Иду по больничному коридору и слышу знакомые голоса. Ну, конечно, кто додумается во время тихого часа сюда прийти? Только наша шпана общажная. Фауст разливается соловьём, его за километр слышно. И Евгена голос знакомый, словно надтреснутый. Последствия сотрясения, наверное. Распахиваю дверь, совсем как у себя в комнате, – широко, смело. Оп-па! А вот этого я не ожидал!.. Кто привёл сюда этих двух девочек? Фауст, зараза! Ну, что ж, раз такой расклад…

Делаю вид, что меня интересует один только Евген. Собственно, к нему я сюда и шёл. Выглядит, словно побитая собака. Волосы взъерошенные, трико это… отцовское, наверное. Наспех собрали, потом решили, что так сойдёт. Впрочем, Евген никогда хорошим вкусом не отличался. Ладно, фик с ним. Это же стационар, не показ мод.

Ксюша…

Блин, Ксюша!..

Как ты только оказалась здесь?

Добрая душа, решила друга проведать. Ты же не знала, что меня здесь встретишь.

И я этого знать не мог.

Судьба свела, не иначе. Только зачем?

Я стою к ней спиной, разговариваю с Евгеном. Но затылком ощущаю её взгляд, сверлящий меня изнутри. И самому становится не по себе. Я был груб с ней в нашу последнюю встречу. В тот миг, когда она ждала ласки, я бросил ей в лицо жестокость. Отравил её нежную тонкую душу своим ядом. И, наверняка, заставил эти огромные прекрасные глаза плакать. Я сам себя за это ненавижу, но по-другому не могу. Она слишком хорошая, слишком… правильная. Не для меня.

Нет, не для меня.

Мы выходим в коридор, любезно выставленные процедурной медсестрой. Мне надо бы уйти сразу же, но что-то держит здесь. А Фауст, сука, по любому с ними заодно.

– Пойдём, – говорит, – Юль. Поговорить надо.

Ах, да, у них же шуры-муры были. Видимо, Фаусту никто больше не даёт, вот он и решил отношения возобновить. А я уже на низком старте. Но вдруг вместо того, чтобы сбежать отсюда, неожиданно для самого себя говорю:

– Не хочешь прогуляться до кафе? У меня обеденный перерыв. Одному скучно.

Ксюша внимательно смотрит мне в глаза какие-то доли секунды. А у меня от одного её взгляда мороз по коже. Она меня осуждает. Почему это меня волнует?

– Хорошо, – соглашается она. – Составлю тебе компанию.

Я смотрю, как она одевается. Кутается в своё пальто, как маленькая птичка. На руки надевает варежки. Я не могу не улыбнуться, глядя на это. Маленькая моя, хорошая моя девочка!.. Зачем же тебе такой, как я? Ты достойна лучшего.

Мы выходим из больницы. Я хочу взять её за руку и повести за собой, но не решаюсь. Иногда прикосновение руки к руке может значить очень много. В детстве это казалось особенно важным. Взял девочку за руку – теперь она твоя невеста. А сейчас даже переспав с девушкой можно ничего не обещать. Её выбор – её ответственность. До чего стала цинична жизнь! И мы, люди, сплошь циники.

Я веду Ксюшу в маленькое кафе недалеко от парка. Не того, где мы были в ночь, когда выпал первый снег. В городе есть и другой парк. Он поменьше и выглядит более мрачным. И людей в нём мало. Особенно теперь, когда холодно. Я беру два кофе и предлагаю Ксюше пирожные. Она скромно соглашается. Маленькие любят сладкое. Странно, что мне именно такое сравнение приходит на ум. Она ведь уже взрослая, совершеннолетняя и… даже не девочка. Я вспоминаю об этом иногда. Её глаза, наполовину прикрытые пушистыми ресницами. Её маленький ротик, который издаёт слабые стоны. Я бы дорого отдал за то, чтобы это повторить. Но ведь я сам поставил точку. Или это было многоточием?

– Тебе по-прежнему нравится Евген? – спрашиваю я её. Дурак! Сам же знаю ответ. Но нет, мне важно услышать это от неё.

– Он мне всегда нравился, – спокойно говорит Ксюша. – Как человек. Он очень добрый, милый. Его хочется пожалеть.

– Что же он, по-твоему, такой беспомощный?

– Почему сразу беспомощный? – возмущается Ксюша. – Если к человеку возникает чувство жалости, разве это плохо?

– Да! Никогда нельзя допускать, чтобы тебя жалели.

– Кто тебе это сказал?

Я усмехаюсь.

– Сам решил. И следую этому принципу всегда.

– Значит, – и голос её дрогнул, – ты никого не жалеешь?

– Нет. Никого.

Она молча продолжила пить кофе.

Я чувствую, что должен был сказать что-то другое. Вернее, она другого от меня ждала. Но я привык кривить душой. Нет, конечно, я не такой злой, каким хочу казаться. И мне не чужды простые человеческие чувства. Но как же глубоко они запрятаны под толстым слоем моих защитных границ!

– Ксюш, пойми, я не могу и не хочу быть другим. Возможно, ты хотела бы видеть меня не таким. Но… это не моя проблема. Я такой, какой есть, – быстро говорю я.

А она в ответ:

– Я не знаю, какой ты есть. Потому что ты бываешь разным. То грубишь, бросаешь в лицо такие злые слова… – она делает глубокий вдох. – Потом приходишь снова, но уже совсем другим – ласковым, любящим. Я не понимаю…

– Ну, ласковым я могу быть только в том случае, если мне что-то нужно, – признаюсь я и дополняю образ наглой ухмылкой.

Я знаю, как это действует. Она поверит мне сейчас. И это хорошо для нас обоих.

– Ксюш, – снова обращаюсь к ней. Она отводит взгляд в сторону, но ресницы уже дрожат. И она кусает губы, чтобы не заплакать. Как легко быть сильным, независимым рядом с такой, как она – беззащитной! В который раз проклинаю самого себя. Но остановиться уже не могу. – Мы с Миладой подали заявление в загс. Свадьба через три недели. Это дело решённое.

– Ты любишь её? – по-прежнему, не глядя.

– Ты уже спрашивала, – и я на неё не смотрю.

– Тогда зачем с другими спишь?

– Я ни с кем не сплю! – почти взрываюсь. – Я трахаюсь!

– В чём разница?

– Я должен тебе объяснять? – почему она злит меня?

– Ты ничего мне не должен, – твёрдо заявляет Ксюша.

– Вот и отлично, – кофе допит, и я встаю из-за стола. Увидев это, ко мне шустро подбегает официант. Я расплачиваюсь с ним. Ксюша к пирожным так и не притронулась.

– Забирать будете? – спрашивает официант. Я вопросительно смотрю на Ксюшу.

– Нет, спасибо, – отвечает она. – Мне уже достаточно.

Её стойкость меня почему-то выводит из себя. Если б она плакала, кричала, сыпала оскорблениями, было бы гораздо проще. Я привык к такому поведению разгневанных, недовольных мной женщин. Но Ксюша – другая! Она не станет вести себя подобно им. Замкнётся в себе, закроет сердечко на ключ, а потом отдаст его мне – тому, кто готов растоптать и уничтожить это сокровище. И ни слова протеста не выскажет. Мне хочется убить её за эту покорность! Если б она была другой, то…

Я бы её не выбрал.

Она уходит первой. Буквально выбегает на улицу, даже как следует не замотав на шее шарф. Я вылетаю следом и ловлю её за руку. Рывком притягиваю к себе, склоняю к ней лицо. Нахожу её губы и жадно начинаю их целовать. Она сопротивляется недолго. Сначала упирается своими маленькими кулачками мне в грудь, потом сама же тянется руками, чтобы обнять меня за шею. Её губы мягкие, сладкие и такие горячие! Она ждёт меня, ждёт по-прежнему. А я, дурак, отказываюсь от собственного счастья. Ради чего? Чтобы ложиться в постель с совершенно чужой мне женщиной, отворачиваться от неё, не касаясь идеально сложенного тела, которое больше не вызывает у меня эмоций страсти? Да я не просто дурак, я – псих!

А что же ты во мне находишь, девочка?

Я отпускаю её, потому что так надо. И в голове рождаются сотни поводов. Но правда лишь в одном – она нужна мне гораздо больше, чем я думал. И я не готов принять это как должное. Потому что, позволив ей узнать правду, я стану слабее. И тогда она сможет вертеть мной, как ей захочется. Женщины коварны. Особенно те, которых любишь. От них принимать удар ножом в спину больнее всего.

Отпускаю её с сожалением.

– Надо идти, маленькая.

– Иди, – и ни слова против. Как будто, так и надо.

Разворачиваюсь. Нам точно в разные стороны. Но на прощание бросаю взгляд через плечо и подмигиваю ей.

– Ещё увидимся! Не скучай.

И как можно быстрее ухожу от этого места, от неё. Чтобы, не дай Бог, не захотелось вернуться и… остаться.

Глава вторая

Евгений

– Ну, что, Женек, готовься к выписке, – сообщает прямо с порога отец. – Завтра тебя забираю.

Забрать можно свою вещь. Неживой предмет. Или бесформенное тело, которое само за себя не отвечает. Мне кажется, таким я выгляжу в его глазах. Иногда, правда, проскальзывает интерес. Я ведь тоже не всегда косячу. Когда отец бывает пьян, он сам даёт мне в руки гитару и просит сыграть что-нибудь задушевное. И его на слезу пробивает. После этого он злится и требует прекратить. Странный человек он, Евгений Петрович. Всё пытаюсь его понять и никак не могу. Мы слишком разные. Мыслим, чувствуем по-разному. Поэтому всегда – по разным берегам.

– Что насчёт уголовного дела? – интересуюсь я. Отец и словом не обмолвился ни разу. Молчит об этом уже целую неделю. А вдруг мне реально срок грозит?

Да нет, он бы об этом сказал.

– Вспомнил, наконец!.. – торжественно произносит отец, так словно речь о каком-то грандиозном событии, которое я упустил из виду. – Что ж, раз хочешь знать… Нет никакого уголовного дела.

– То есть как – нет?

– А так. Дело никто не возбуждал. Нет состава преступления.

– Так Лёшка ведь…

Отец перебивает.

– Твой Лёшка сам нарвался. Рано или поздно это всё равно бы с ним случилось. Жаль, что в этот раз ты с ним рядом оказался. С другой стороны, остался жив. А это самое главное.

– Я жив, он – нет, – мрачно напоминаю я.

– Пусть земля ему будет пухом, – говорит отец, закрывая тем самым тему. – Пойми, Евгений, каждый в этой жизни находит то, что он ищет. И если думать, что пьянки и гулянки приведут к чему-нибудь хорошему, то это большая ошибка. Заблуждение!.. Нельзя жить так легкомысленно. У любого действия есть последствия.

Я молчал, слушая. Он не ругал, не оскорблял, как это обычно бывало. Он просто делился тем, что, возможно, сам однажды понял. И взгляд его был усталым. И выглядел он совсем старым. Впервые, быть может, мне стало жаль его.

– Прости меня, пап, – и голос задрожал. Ну, вот, ещё не хватало перед отцом слезу пустить. Он же меня загнобит сразу!

Но вместо ожидаемого отец махнул рукой.

– Да чего уж там… Я сам перепугался, когда узнал. Ночью звонят, сообщают: сын в аварию попал. Как думаешь, легко мне было? Ещё и мать надо успокоить. Давление сразу подскочило, сердце схватило… Женек, – тревожным взглядом отец смотрит на меня, – ты этого больше не делай. Пообещай.

– Пап, я… – мнусь, не зная, как реагировать на его слова.

– Пообещай, – повторяет он. – Дай слово, что не повторится.

– Хорошо, – соглашаюсь, как всегда. – Даю слово.