Невидимые люди

Тело ломило, левый глаз превратился в щелку. Она понимала, что выглядит ужасно, оставалось только надеяться, что ее вид не вызовет лишних вопросов. Дожидались утра, сидя на деревянной вокзальной лавке. Марина купила два билета, чтобы отвезти сына в безопасное место – к свекрови в деревню.

Жизнь в богом забытом селе оказалась нерадостной. Покосившийся забор, старый домик, огород с морковкой и капустой и полчища голодных, вечно орущих ворон… Правда, в деревню недавно провели электричество и даже интернет, что выглядело несколько комично, но немного скрашивало тягучее и бессмысленное течение времени. Да и отношения со свекровью оставляли желать лучшего: они и в прежние-то времена, когда Сергей был жив, не шибко ладили, а теперь и подавно.

Марина впала в тоску, хотя и понимала, что ей, как единственной кормилице, нужно срочно предпринять что-то, взять на себя ответственность за сына, да и за свою жизнь, в конце концов.

И вдруг (опять это проклятое «вдруг»!), совершенно случайно и неожиданно, без всяких на то оснований, она вспомнила о своей давней подруге Кате. Когда-то они были очень дружны, вместе ходили в школу и в музыкальное училище, куда Катина мама, женщина простая, но с претензией на интеллигентность, отправила учиться дочь. Но Катя вскоре после выпускного выскочила замуж. Марина даже помнила ее мужа – кажется, его звали Костя. Скрипач, солист студенческого оркестра, лауреат каких-то районных премий, будущий выдающийся музыкант… Хороший мальчик из еврейской семьи. Катя была из деревенских, а он чистенький, смазливый.

Как бы то ни было, Катя, будучи глубоко беременной, вышла замуж за Костю, и они уехали в Израиль. Какое отношение все это имело к Марине, учитывая, что с тех пор прошло много лет и с Катей они практически никаких отношений не поддерживали? Если смотреть на ситуацию логически, то никакого. Но Марина уже свыклась с мыслью, что логика в ее жизни (по крайней мере в последние месяцы), отсутствует напрочь, а потому надо принимать ситуацию такой, какая она есть.

А ситуация эта как-то ненавязчиво, но настойчиво подталкивала ее к тому, чтобы связаться с Катей.

Поначалу Марина отогнала эту мысль: ну, какое отношение она может иметь к Израилю? Она украинка, муж был наполовину поляк, в жизни дальше Будапешта она не выезжала… Нет, евреев она видела, конечно, но не так чтобы близко. В школе, например, была учительница истории Дора Моисеевна. Она почти не говорила по-русски и общалась с детьми на диком суржике из украинского и идиш, а на переменах трогательно кормила домашними обедами своего внука Мотю, который учился не то в первом, не то во втором классе. Вот и все евреи.

Однако, повинуясь какому-то неясному внутреннему чувству, Марина разыскала Катю в интернете и позвонила ей. Катя ответила так, как будто не было долгих лет разлуки:

– А че ты раньше не звонила?

Марина немного смутилась. Сказать честно, что о Кате она вообще не вспоминала, было как-то неудобно, но врать еще неудобнее.

– Раньше я жила, – ответила она. – А теперь не знаю, как мне жить дальше.

И рассказала о своих бедах, о том, как из обеспеченной, уверенной в своем будущем женщины превратилась в нищую приживалку. О том, как в одночасье потеряла мужа, дом, достаток да и вообще свою прежнюю жизнь. О том, как оказалась на улице, без денег и перспектив.

– Дети есть? – деловито спросила Катя.

– Сын, Павлик. У него все хорошо, за ним свекровь присматривает.

– Тогда бери билет и приезжай, – категорично заключила Катя.

Легко сказать: бери билет. А деньги где взять? А свекровь как уговорить? Ведь это надо уехать в чужую страну, да еще и неизвестно насколько… А там воюют, между прочим! Об этом она вообще забыла. Ехать в чужую воюющую страну? Зачем? Ей своих бед мало?

– Тут работа есть, – ответила Катя на ее незаданный вопрос. – Полно. Заработаешь себе сколько надо, потом вернешься.

Марина молчала. Заработать – это, конечно, главное, что ей сейчас нужно. Но как?

– Убираться пойдешь, – объяснила Катя. – Тут все убираются, и ничего в этом страшного нет. Платят хорошо.

– А жить я где буду?

– У меня пока. А дальше посмотрим. – Марина опять задумалась. – Ты решай там, – сказала Катя, завершая разговор. – У меня времени нет с тобой на телефоне висеть. Как решишь, звони.

Через неделю Марина летела в самолете, не понимая, что она делает, куда едет и, самое главное, зачем. Продала свои скромные золотые украшения, пару мелких бриллиантов… Этого как раз хватило на билет и на первое время в чужой стране. Ей казалось, что она зашла в воду, легла на ее поверхность, отдалась течению, и море, ласковое, спокойное, умиротворяющее, подхватило ее и понесло вдаль, откуда нет спасения. Кстати, на море Марина ни разу не была, даже в Крыму.

Когда она вышла из аэропорта, ее обдало удушающим, несмотря на конец сентября, израильским зноем. В первое мгновение ей показалось, что она задохнется, настолько липким и вязким был застывший без движения жаркий воздух, и она, как рыба, жадно открывая рот, пыталась надышаться.

Наконец немного привыкнув к горячему мареву, она огляделась по сторонам. Ей навстречу бросилась большая, грузная женщина, и Марина с трудом узнала в ней Катю, которая в ее воспоминаниях осталась худенькой девочкой с жиденькой русой косой и ямочками на щеках.

Теперь перед ней стояла коротко стриженная женщина, жилистая, загорелая, с лицом, покрытым морщинами и пигментными пятнами от солнца, одетая в короткие джинсовые шорты и белоснежную майку, из-под которой выглядывали бретельки лифчика. На ногах у нее были кроссовки. Марина скривилась: ни при каких обстоятельствах она бы так не оделась! Она привыкла к строгим, подогнанным по фигуре костюмам, к модным плиссированным юбкам, блузкам с кружевным жабо и платьям в горох с тонким пояском на талии. А это? Это же некрасиво. В конце концов, это неженственно! Но Катя, казалось, чувствовала себя вполне комфортно в этой одежде, которая годилась разве что для пляжа или работы в огороде. Марина невольно взглянула на ее руки – большие, смуглые, загорелые, с выпуклыми синими венами и крепкими пальцами с короткими ногтями. Рабочие руки, цепкие, сильные…

Катя рассказала, что вскоре после переезда в Израиль у них с Костей родился сын, которого назвали Даней. На восьмой день его обрезали, а на сороковой крестили.

– На всякий случай, – сообщила она в своей деловой манере. – А то всякое бывает. Ты ж понимаешь. – Обалдевшая Марина не понимала, конечно, но кивнула. – А потом мы развелись. Даньке тогда восемь лет было.

– Почему?

– Потому что дура я была! Закрутила любовь по глупости. Даже не любовь, а служебный роман. – Катя криво усмехнулась. – Я работала в магазине, на кассе, а он в соседнем отделе, мясником. Ну, как-то так все и произошло, сама не знаю как. Я от Кости уходить не собиралась, Костя хороший… Он всегда хорошо ко мне относился, любил, наверное. А я, конечно, свинья оказалась.

– Если не собиралась, чего же ушла?

– Так этот идиот, алкоголик долбаный, нажрался, пришел к нам домой и все Косте рассказал. Я думала, с ума сойду от стыда! Костя собрал вещи и ушел, а я осталась. С алкашом этим.

– А Даня?

– Даня с отцом ушел. Ну, как ушел… Мы так договорились. Решили, что Дане с отцом лучше будет. И правда, он хороший парень. Уже в армии отслужил, учится. У нас с ним отличные отношения. Отец его, по сути, вырастил. Даже не женился больше.

– А как Костя ушел, – продолжала Катя, – выяснилось, что я опять беременна. Пришлось рожать.

– Так сколько у тебя детей?

– Двое. Один от Кости, и от козла этого дочка, Майка. Ей восемнадцать. Совсем мозгов нет. Целыми днями спит или шляется не пойми где. А я ж тоже не могу, я же весь день на работе зашиваюсь. Вот и упустила ее.

Все это Катя успела рассказать Марине, пока везла ее домой на своей новенькой машине. Марина слушала внимательно, но от всех этих подробностей у нее голова шла кругом. «Господи, куда я попала?» – с тоской думала она, пока они ехали из аэропорта по трассе, с обеих сторон которой буйно разрослись зеленые кустарники с яркими желто-розовыми цветами.

Жила Катя скромно, на схируте, то есть на съемной квартире. Работала на никайонах, то есть на уборке. Денег едва хватало на оплату квартиры, машины, обучение дочки в каком-то кулинарном колледже, на покупку еды и кое-какой одежды. По счастью, к ней Катя была равнодушна, так что можно было смело списывать эту часть расходов. Катя отличалась от природы крепким здоровьем и привычкой к тяжелому труду, сформированной еще в детстве, когда бабка, с которой она росла в деревне, заставляла ее, десятилетнюю, таскать ведра с картошкой, полоть, поливать, удобрять, собирать урожай. Бабка была убеждена, что иначе толку из нее не выйдет, и в итоге ее устаревшие методы воспитания оказались действенными. Правда, не могла себе представить старая Матрена Ефимовна, что когда-нибудь эти полезные навыки пригодятся ее внучке не для честного труда на родной земле, а для того, чтобы мыть унитазы у евреев, которых она, по правде сказать, в глаза никогда не видала.

Катя подруге искренне обрадовалась. За долгие годы жизни в Израиле она так и не обзавелась мало-мальски приличным кругом общения, а дочка стала почти чужой для нее и по языку, и по взглядам на жизнь. Катя была совершенно одинока, и приезд Марины немного скрасил ее тоскливые будни.

Марина поселилась, как и планировалось, у подруги. Квартирка у нее была маленькая, и появление третьей женщины в двух с половиной комнатах явно оказалось не к месту. Майка приняла ее не то чтобы враждебно – скорее равнодушно. Она была занята личной жизнью, дома появлялась изредка и только для того, чтобы переночевать или поесть. Иногда могла и вовсе пропасть на месяц-два. Катя к этим отлучкам уже привыкла и не волновалась особо, только позванивала раз-два в день и была довольна, услышав голос дочки.

Катя быстро ввела Марину в курс дела. У нее за многие годы сложилась наработанная клиентура. В основном она убирала квартиры и частные дома, виллы, как их здесь называли. Люди, как правило, попадались хорошие, к Кате относились с уважением. Она справедливо рассчитывала только на себя, на свою выносливость, крепкое здоровье, неприхотливость и желание выжить любой ценой. Поэтому Катя работала с утра до ночи, берегла каждую копейку, жила скромно и мечтала на старости лет накопить денег на домик в европейской деревне, где будет выращивать помидоры, смородину и крыжовник.

На этом месте поток воспоминаний прервался – Марина добралась наконец до своего первого места работы на сегодня. Постучав в дверь, она решительно вошла внутрь.

Теперь они с Розой были почти что подругами – вместе пили чай и даже делились рецептами домашней выпечки. А как она нервничала в первый раз! Ей было стыдно, она стеснялась своего нового статуса и еще больше – нелепого наряда, который пришлось нацепить. А до этого пришлось пережить унизительное действо у Кати…

Через несколько дней после приезда, когда Марина немного отошла от шока, впервые в жизни искупалась в теплом, словно подогретое молоко, море, съела ужасно дорогую рыбу в прибрежном ресторанчике, где официант-араб улыбался ей так нежно, что она напрасно понадеялась на скидку, нужно было выходить на работу. На осмотр достопримечательностей времени не оставалось, к тому же Марине хотелось поскорее понять, ради чего она поперлась в такую даль.

Ко всему прочему, Катя обещала поделиться своими клиентами. В итоге Марине достались три квартиры, которые нужно было убирать раз в неделю, и еще один офис, куда нужно было приходить раз в два дня по вечерам. Марина понимала, что этого недостаточно и необходимо найти еще как минимум пяток никайонов, но была рада и этому. Катя со знанием дела объяснила ей, какие хомеры, то есть чистящие средства, подходят для унитазов, а какие – для натирания мебели. Какими стирают белье, а какими чистят плесень. Марина слушала внимательно, запоминала быстро и вскоре уже свободно разбиралась в названиях марок и их эффективности в работе.

Так началась ее новая жизнь.

– Ты это, главное, не нервничай, – напутствовала ее Катя. – Веди себя так, будто всю жизнь тряпкой махаешь.

– Машешь, – поправила ее Марина.

– А, какая разница! – пожала плечами подруга. – Здесь все говорят, как им в голову взбредет. Никто за этим не следит, да это и не важно. Короче говоря, делай вид, что для тебя это дело привычное. Ну, ты ж дома унитазы мыла?

– Мыла.

– И полы мыла.

– Мыла.

– Ну, и здесь думай, что ты дома! Только не переусердствуй. Приучишь их к хорошему – будут каждый раз требовать. А ты убирайся так, чтобы вроде как чисто и придраться не к чему, а через пару дней опять нужно уборку делать.

– Это как?

– Разберешься, – ответила Катя, и Марина кивнула, соглашаясь.

Вдруг Катино лицо изменилось – на нем появилось выражение удивления и отвращения одновременно.

– Кстати, как ты выглядишь?

– А что? – заволновалась Марина. – Пятно уже где-то посадила?

– Да какое пятно! При чем здесь пятно вообще! Ты посмотри на себя!

Катя потащила ее к шкафу, к внутренней дверце которого бы прикреплено зеркало.

Марина взглянула на свое отражение. В тот день на ней было приталенное платье в цветочек на шелковой подкладке (она только недавно его сшила, чем была очень довольна), на ногах, обутых в аккуратные остроносые кожаные туфли на невысоком каблуке, тонкие колготки…

– А что? – смутилась Марина. – По-моему, абсолютно нормальный вид.

– Здесь такое не носят, – сурово ответила Катя.

– Знаешь что? Какая разница, что здесь носят, а что здесь не носят!

– По тебе сразу видно, что ты не местная.

– Так я и не местная! Я вообще здесь временно, оставаться не собираюсь и при первой же возможности свалю отсюда куда угодно. И подстраиваться ни под кого не намерена! – в сердцах вскричала Марина.

– Это и видно.

– Что видно?

– Что ты нелегалка, которая приехала сюда подзаработать. Таких сразу вычисляют.

– Кто? – Маринин тон стал несколько испуганным.

– Есть специальные люди, – многозначительно покачала головой Катя. – Хочешь, я тебе расскажу, что будет, если ты выйдешь на улицу в таком наряде?

– Что?

– Первый же полицейский заметит тебя, подойдет и потребует документы. На иврите, естественно. Ты ответить не сможешь. Тогда он заберет тебя в участок. Там тебя будут допрашивать. Когда поймут, что ты приехала сюда как туристка, чтобы заработать денег, тебя тут же выпрут к чертовой матери.

– Как выпрут?

– Депортируют.

– Только этого мне не хватало.

– Вот и я о том же! Подожди здесь.

Катя ушла в свою комнату, где долго рылась в шкафу, громыхала ящиками и что-то бормотала себе под нос.

– Вот, держи. Деревня!

И она бросила Марине в лицо какой-то комок. Одного взгляда на это было достаточно, чтобы понять, что перед ней старые стираные вещи, которые приличная женщина, даже если она не отличается хорошим вкусом, как Катя, например, никогда не наденет.

– Нет, спасибо, – ответила Марина.

– Не выкобенивайся! – Катя начала терять терпение и нервно поглядывала на часы. – Надевай!

– Но я… – Марина попыталась сопротивляться.

– Надевай, мать твою! – рявкнула Катя, и Марина послушно принялась раздеваться.

Через пару минут подруги были готовы. Катя, ничуть не смущаясь целлюлита, покрывающего ее ноги, была одета в короткие шорты и кроссовки. Марина боялась даже взглянуть на себя. Зеркало беспощадно отражало не очень молодую, полноватую, невысокую женщину с отвисшим животом, морщинами вокруг глаз, давно не крашенными волосами, расплывшимся контуром лица, круглым носом и потухшим взглядом. Растянутые Катины шорты и застиранная футболка не добавляли этому образу привлекательности.

– Е-мое! – вдруг вскричала Катя.

– Что такое? – заволновалась Марина.

– Обувь! У тебя есть что-нибудь нормальное?

Марина взглянула на свои кожаные туфли с тонким ремешком на щиколотке. Когда-то они казались ей очень красивыми, но теперь она понимала, как безнадежно отстала от жизни.

– Есть еще сапоги… – неуверенно ответила она. – Сентябрь же… Я ж когда уезжала, у нас дождь шел… – Марина понимала, что сморозила очередную глупость.

– О господи! – схватилась за голову Катя. – Я с тобой долго еще возиться буду?

– Ну, прости. – В глазах у Марины стояли слезы.

– Жди тут, – велела Катя и снова ушла. Из глубины квартиры Марина услышала:

– У тебя размер какой?

– Тридцать восьмой.

– Е-мое, у меня сорок. Дай сообразить.

Она снова долго рылась в шкафах, вываливая оттуда вещи, которые давно пора было бы выбросить, и наконец выудила старые-престарые растоптанные кроссовки.

– Это, по-моему, Майкины, – сообщила она. – Ничего, что старые. «Адидас»! Фирма! – и Катя ткнула Марину носом в фирму.

Наконец после долгих сборов и споров подруги вышли из дома. Марина открыла окно машины, чтобы впустить свежий воздух. Вместо этого на нее пахнуло душной смесью из запаха бензина и каких-то трав, высаженных на тротуаре возле дома.

– Окно закрой, – буркнула Катя. – А то мазган выйдет.

– Кто выйдет?

– Кондиционер. О господи! Это первое, что ты должна запомнить. Маз-ган!

– Поняла, – ответила Марина. – Маз-ган.

– Молодец! – похвалила Катя. – Да, и еще одно слово запомни: хуцпа.

– Это что такое?

– Наглость. Полезное слово. Пригодится, – с уверенностью заявила Катя.

– Хуц-па, – повторила Марина, словно пробуя его на вкус. – Дурацкое слово какое-то.

– Здесь много таких, – фыркнула Катя.

Марина закрыла окно и замолчала, чтобы не раздражать подругу.

Дверь ей открыла немолодая, маленькая, пухленькая женщина с черными волосами до плеч и черным пушком на щеках и подбородке. Когда-то это считалось признаком страстной натуры, а в наши дни свидетельствует о непорядке в эндокринной системе.

– А, Мариночка, – приветствовала ее Роза так, словно всю жизнь ждала, – мне Катя говорила, что теперь ты у нас будешь работать вместо нее.

– Да, попробую, – смущенно пробормотала Марина.

– Ты проходи, осваивайся, – сказала Роза. Она показалась Марине вполне приветливой. – Мася! Мася, девочка моя, ты где? – позвала Роза. – Мася, куколка моя, выходи.

Пока Марина разувалась и осматривалась, откуда-то из глубин квартиры выплыла Мася. Это была огромная рыжая кошка, настолько толстая, что еле передвигалась на своих коротких толстых лапах.

Роза подхватила ее на руки и крепко прижала к себе.

– Масенька, деточка, скажи «привет» тете Марине!

Мася даже ухом не повела.

– Масенька, ну нельзя же быть такой невежливой! – настаивала Роза. – Скажи тете Марине «здравствуйте».

Марина из вежливости погладила кошку по жесткой шерсти, но та лишь недовольно отвернулась.

Роза прижала ее к себе еще крепче. Мася была настолько неповоротлива, а может, и глупа, что даже не попыталась пикнуть или сделать попытку выбраться из этих смертельных объятий. Тогда Роза притянула к своему лицу Масину морду, потерлась о нее и поцеловала в кончик носа.

– Девочка моя! – пропела она. – Такая невоспитанная! – сказала она с кокетливым недовольством.

Наконец кошка была зацелована и отпущена, а Марина поспешно и искренне убедила хозяйку, что совершенно не обижена невоспитанностью Маси. Роза кивнула с довольным видом и предложила Марине провести экскурсию по месту ее новой работы.

Это была трехкомнатная квартира в доме на сваях в старом районе города. Единственное, что было в ней привлекательного, это вид из окна. Ну, как вид… Не то чтобы совсем вид. Просто Розина квартира была очень удачно расположена в торце ветхого дома, выходящего к морю. Если подойти к окну и выглянуть из него так, чтобы не уткнуться носом в двигатель от кондиционера, то есть мазгана, висящего прямо на внешней стене дома, то можно было увидеть прекрасную синюю воду, чуть колышущуюся на ветру, ближе к берегу закручивающуюся кудрявой белой пеной.

Сама же квартирка представляла собой израильский вариант панельной хрущевки. Даже потом, побывав во множестве домов, Марина удивлялась, что в квартирах отсутствуют коридоры или прихожие и даже отдаленные их подобия. Открывая дверь, можно сразу же попасть в салон, совмещенный с крохотной кухонькой. А это значит, что все запахи, исходящие от плиты и духовки, все натюрморты обеденного стола сразу же становятся доступны органам чувств посетителя. Кроме того, салон часто служил местом сбора всех членов семьи, а, значит, здесь всегда царил беспорядок.

Розина квартира не отличалась оригинальностью. Салон, кухня, две маленькие комнаты – хозяйки и ее мужа, два санузла, разделенные на «мужской», где крышка заляпанного унитаза всегда была поднята, и «женский», где стояли на полочке искусственные цветы то ли из воска, то ли из мыла и несколько кремов для поддержания Розиной красоты. Рома, как истинный джентльмен, отдал ей сортир, совмещенный с душем, где Роза разместила свои богатства.

– Ой, Мариночка! Я так рада, что ты у нас будешь убираться. А то я боялась, что какая-нибудь молдаванка будет по дому шуровать туда-сюда, туда-сюда. Я так не люблю молдаванок!

– А чем молдаванки плохи? – удивилась Марина.

– Ну как сказать… – развела руками Роза. – Ну, не люблю я их, и все тут! Они, говорят, воруют. И Рома, кстати, тоже так считает.

– Ну, если Рома… – протянула Марина, не зная, что ответить.

– Ты, кстати, не стесняйся. Если голодная – бери, кушай. Вот у меня хлопья шоколадные стоят. Давно уже. Никто их не кушает у нас. Хочешь? – и она протянула Марине коробку хлопьев.

– Нет, спасибо, – поморщилась она.

– Жаль, – пожала плечами Роза и задумчиво взглянула на коробку. – Придется выбросить, – вздохнула она печально.

Подлинной хозяйкой дома, в чем Марина быстро убедилась, была, без сомнения, Мася. Продукты ее жизнедеятельности находились в самых неожиданных местах: в углу за кроватью, в шкафу с обувью, даже в раковине для мытья посуды… Но только не там, где им положено быть. «Хорошо еще, что она хотя бы прыгать не может, – с надеждой думала Марина. – А то бы еще и на верхних полках это было». Увы, как ей пришлось вскорости убедиться, Мася, несмотря на свою тучность, смогла добраться до самых отдаленных мест. Кроме того, везде – в постели, в белье, в полотенцах, в кастрюлях, даже в ящике со специями – обнаруживалась Масина рыжая шерсть. Короче говоря, в этом доме жила Мася, и все остальные.

Салон был оформлен по моде восьмидесятых годов прошлого века: румынская стенка, мягкая мебель, пушистый ковер, на журнальном столике хрустальная вазочка с отбитой круглой ручкой… В углу стоял небольшой стол овальной формы, вокруг которого расположились шесть стульев. «Пинат охель – столовая», – объяснила Роза. Правда, столовая была захламлена старыми газетами, серыми салфетками, высохшими цветами, которые уныло торчали в вазе без воды, и прочей дребеденью, место которой в мусорном ведре, но никак не в гостиной.

В противоположном углу Марина заметила видавшее виды пианино, которое Роза очень удачно приспособила для сушки и раскладки белья. В стенке из полированного дерева стоял неприкосновенный запас дорогих хозяйкиному сердцу сервизов: чешский кофейный с розочками, ленинградский чайный с цветущим горошком и жемчужина коллекции – гэдээровская «мадонна». Марина засмотрелось было на эту роскошь, но тут ее размышления прервала Роза:

– Красиво, правда? Это я еще из Союза привезла. До сих пор храним. Для красоты.

– Да, конечно, – согласилась Марина.

И тут поняла, что она уже неприлично долго осматривается в доме, пора приниматься за работу.

– Где у вас тут вода, тряпки, хомеры?

– Пойдем, покажу.

Роза отвела Марину на маленький подсобный балкон, где стояла стиральная машина рядом с веревками для вывешивания белья и средства для мытья.

– А тряпки где?

– А, это сейчас сделаем, – пообещала Роза и скрылась. Через пару минут, пока Марина успела напялить огромные желтые перчатки и наполнить ведро водой, Роза появилась, неся в руках простыню.

– Мы сейчас из этого тряпок наделаем.

И она, усевшись на стул, принялась кромсать простыню, которая, надо отметить, была настолько древней, что расползалась на клочки без особых усилий. Тряпок получилось много, и все они никуда не годились – моментально впитывали воду, совершенно не мылились и при малейшем трении рвались. Но Роза, по всей видимости, была горда своим изобретением. Наделав тряпок, она удалилась смотреть передачу про здоровье, а Марина осмотрелась вокруг, решая, с чего начать.

В принципе, начинать можно было откуда угодно, потому что подруга Катя, по всей видимости, себя работой не утруждала. Окна были в страшных мыльных разводах, занавески давно, а может быть, и никогда не стиранные, холодильник зарос плесенью, а плиту покрывал толстый слой грязи. Марина с тоской подумала, что теперь все это – ее новое место работы, и грязные унитазы, запущенные раковины и пыльные коллекции бессмысленной кухонной утвари – отныне ее верные спутники.